Никто не знает Сашу

Дома он лежал, пил чай, смотрел в потолок под гул соседского телевизора, ходил по квартире, бренчал на гитаре, чиркал в блокноте, заметках айфона, рассылал встречи, курил, рассматривал петли из дыма. Открывал шкаф и с удивлением смотрел на её вещи. В ванной – на две зубные щётки, что в недоумении уставились друг на друга. Находил её бычок по длинней с призраком помады и ждал. День делился на сочные серые ломти. «Доехала, всё окей» – остаток утра. Застилал кровать и аккуратно допивал её кофе, освобождал Вологду от наводнения. «И тебе приятного)» – обедал, мыл голову, брился – это с двенадцати до первых сумерек. «Выезжаю, там встретимся» – подъезд, до метро, пустые вагоны в центр, улочкой до клуба ёжась в пальто, зал, гримёрка, она. Привет. Привет. Давно не виделись. Обнимались в губы – чуть тайком, хоронясь от взглядов. Саундчек. Фестиваль, общая солянка из музыкантов. Он спрашивал второй микрофон у звукорежиссёра – ваш менеджер уже сказала, сейчас сделаем. У него рвалась струна, и не было запасных, и она бежала в магазин рядом. Прибегала мокрая – прямиком из-под дождя. Прости, я не знал, что там дождь. Ничего. Я тебе воду ещё взяла, а то тут с газом же. Ему больше не надо было решать вопросы, суетиться, думать о чём-то кроме музыки. Она была рядом, плечом к плечу, локоть к локтю. Он хотел сохранить это. Эти гримёрки маленьких московских клубов, или даже простые столики у сцены, где ему теперь не надо было думать, что его кто-то видит и подойдёт поговорить, сделать ненужное селфи. Она всегда была рядом. Нет, Саша пока занят, давайте после.

Она защищала его. Словно младшего брата. Если артист перед ним затягивал своё выступление, она шла разбираться к организатору. Она шипела, сверкала глазами, она выбивала ему лучшее время в программе, следила, чтобы у него всегда была вода, время на чек, свой уголок до концерта. Она отбивала его от навязчивых пьяных музыкантов. Её побаивались, уважали. Все знали, что она сделает для него всё, что угодно. Она была ему предана. Ей было всё равно, что другому артисту надо было уезжать в аэропорт. Нет, Саша не будет уступать своё время. И тогда он сам уже успокаивал её, притормаживал – Алин, всё нормально, я выступлю после. И он смотрел из-за кулис на молодого музыканта из Минска, смотрел с восхищением, и подходил после, и говорил, что его песни прекрасны. Теперь ему не надо было ни с кем воевать. Он хотел сохранить это.

Потом ехали домой. На самый кончик синей ветки. Счастливые, усталые, прильнув друг к другу в метро, придерживая гитару, бутылку шампанского или коньяка, что она умыкнула для него из гримёрки. Шли в круглосуточный у дома. Ходили с одной корзинкой на двоих: шоколадки по акции, яйца, соевый соус, овсянка, презервативы, сигареты – корзинка повторяла их маршрут в обратном порядке. Длинный чек полз под обветренными пальцами кассирши, список их жизни. Он хотел сохранить все эти покупки, скомканные на дне карманов. Развернуть, перечитать. Домик в деревне. Твикс. Контекс. Вог с ментолом. Она так мило и тщательно перечитывала каждый чек у кассы. Словно кто-то мог украсть немного их счастья.

Она начала курить. И он начал курить ради неё. Полюбил ментоловые, хотя раньше терпеть их не мог.

По вечерам, до самой ночи лежали в маленькой ванне вдвоём: он – спиной к стенке, она – вложенная в него, лопатками в его мокрую грудь, укрытая его руками, ногами, в тесноте, в мыле, ментоловом дыму. Говорили тихо. Шутили. Плескались. Смеялись друг в друга, сотрясали друг друга, вспоминали свою дружбу до, переиначивая каждое событие, замолкали, тянулись друг к другу. Как сохранить это? Влага, пар, сдержанный выдох, ватные ноги, холод пола?

Это могло произойти, где угодно. Она любила смотреть, как он играет. Она всегда просила его сыграть. На кухне, в комнате, на балконе. Он пел ей тихо, чуть в сторону, прикрывал глаза. И она просто смотрела. Не снимала, не подпевала, а просто смотрела, и только у самого конца песни, у самого кончика, хвостика, говорила – давай? Подожди, гитара. Давай, Саш. Подожди… Давай. Подожди, дай надену. Давай без? Нет, дай.

Это были дни счастья. Такого огромного, щемящего счастья. Слишком огромного.

По ночам он лежал, обнимал её и боялся всё потерять. Плыли по стенам отблески фар, вся их съёмная однокомнатная лодка плыла через ночь, и они лежали на самом её дне, в обнимку, и она дышала ему в шею, забрав себе его затёкшую руку, словно ничейную провинцию, а он лежал и боялся, что всё это кончится – и комната, и ванна, и чеки из магазина, и сигареты, и смс, её лодыжка на его, и полуостров затёкшей руки – всё это может кончится, всё такое хрупкое, плывёт через ночь в реке её волос, и он обнимал её сильнее, прижимал крепче, на дне однокомнатной лодки, и она чуть просыпалась, совсем чуть-чуть просыпалась, страшный сон, Саш, нет, нет, спи, всё хорошо, спи. Он так хотел сохранить это.

Он боялся писать про это песню. Он уже столько песен написал про тех, что в итоге ушли, про тех, что потерял, и он просто боялся писать про неё. Если перенести эти списки покупок, и шампанское в метро, шёпот в гримёрках, и в ванну в обнимку – перенести в песню, в голос, это отслоится от них и поплывёт прочь, прочь по реке. Нет, он не хочет петь про это. Не сейчас. Пока не время.

Она писала ему записки. Маленькие самодельные открытки. Делала на листках А4 в офисе, разукрашивала маркерами, наклеивая цветную бумагу. Любимому музыканту. Моей рок-звезде. Не сутулься на концерте, Саша. Гляжу в даль, думаю о Дале) Моему зайцу. Он находил их в карманах джинс, в чехле гитары, у самого сердца в кармане пальто. Стоял, рассматривал, улыбался как на первом курсе.

Они любили мечтать по выходным. В день, когда не было концерта, и она была свободна от работы. В какое-нибудь тихое весеннее воскресение. В Измайловском парке или на Лосинном острове. Вдоль Дербеневской набережной, в районе Старой Басманной и на её любимом Крымском мосту, недалеко от её офиса – они мечтали, как будут жить после. Как они выпустят его новые песни, и даже снимут клип. Как аудитории станет больше. Как она уволиться с работы в осточертевшем ивент-агентстве и будет ездить с ним по всем городам, и будут полные залы. Ему не нужна огромная слава, ему не нужен Олимпийский или даже «16 тонн», просто небольшие клубы на сто, двести человек. Но в каждом городе. Ведь этих денег хватит на их жизнь, они даже считали, сколько им нужно денег вдвоём на тихую жизнь на окраине Москвы. На вино по вечерам и кофе по утрам, на завтраки, обеды, иногда одежду и может быть, путешествия. Он свозит её в Индию и покажет Непал, и они вместе пройдут Випассану, которую он так и не прошёл, им же нужно совсем немного. И они считали сколько нужно давать концертов в год, если средний билет будет стоить в Москве рублей шестьсот или даже тысячу, да, тысячу, Саш, а в регионах поменьше. И там выходила даже какая-то реальная цифра. И ездить он будет только в купе, никаких плацкарт, и останавливаться они будут в гостиницах, в скромных и простых, им не надо много, двухместное счастье. Она будет его верной подругой, дорожной женой, домашней женой. Может быть, они переедут в Поволжск, или к её родителям в Крым, они ещё не выбрали, но их ждёт спокойная и ровная, удивительная жизнь вдвоём. Они стояли так на Крымском мосту, смотрели в воду, и представляли, что они в Нью-Йорке, и она сказала ему – это мой любимый мост в Москве, и когда я представляла нас, ещё до всего, я представляла, как мы стоим на этом мосту. И он сказал, видишь, мечты сбываются.

Он бы хотел сохранить эти мечты. В назидании о том, что никогда не случается так, как ты хочешь. И что иногда – случается.

Она была уверена в них. Она не сомневалась. Она хотела уволиться в августе и начать с осени его новый тур. Посвятить всё время Саше. Она написала пост и показала ему, прислала черновик. Пост был о том, что она всегда разделяла работу и личную жизнь. Что она рассекала свои жизни и не любила пересечений. Зарабатывать деньги отдельно. Заниматься творчеством – отдельно. Дружить – отдельно. И просыпаться с кем-то по утрам – отдельно. И если в одной из жизней начиналась какая-то жесть, у неё всегда была другая, куда можно сбежать. Эта было её запасным выходом. Она словно прыгала по черепашкам в компьютерной игре. Если одна жизнь уходила из-под ног, всегда была другая. А теперь случился человек, и разделять стало сложнее. Осталась только одна черепашка, с которой не спрыгнуть. Она поставила всё на одну черепашку. И она счастлива. Это страшно, это по-настоящему, но она счастлива. И она даже не боится. Она прислала ему этот черновик, такой милый почти детский текст, немного наивный текст, она спросила его – можно выложить? Выложи, конечно, это же твой текст. Но…ты не против? Не стесняешься? Нет, конечно. Чего стесняться? Ну, что может кто-нибудь увидит. Нет, выложи.

12. Саша Даль.

Самолёт медленно выруливал на полосу, чтобы отнести в город Пермь Сашино лёгкое тело весом в 67 килограмм и ростом в 181 см, а также: гитару; рюкзак с концертным костюмом, запасными струнами, 3 майками, 5 комплектами нижнего белья и 5 парами носков. Саша сидел слева от прохода, на среднем месте. По левую Сашину руку громоздилась необъятная женщина лет сорока. Женщина вдавливала в мучную щёку смартфон допотопной модели. Женщина вела непрерывную и эмоциональную консультацию своей свекрови по поводу питания сына:

– Мама, вы ему процедите, процедите, кашку-то он уже может.

– Виктор Евгеньевич такое есть не будет. Проследите, чтобы в меню ресторана была красная рыба. – по Сашину левую руку возвышался строгий 30-летний секретарь-помощник, упакованный в идеальный костюм. Его левое ухо излучало уверенность и синее мигание эйрпода. Секретарь давал указание чётким голосом, казалось – всему салону.

– Красная рыба, слышите! Очень важно, чтобы ему понравился ланч;

Домохозяйка справа отвечала, исторгая вязкий уют:

– Срыгнёт так срыгнёт. Ничего страшного! – Саша был в эпицентре сюрреалистичного диалога. В его ногу воткнулась СМС. Он полез в джинсы, изгибаясь дугой, дабы извлечь смартфон. Саша старался никого не задеть, но таки дал рукой под пухлый локоть домохозяйке:

– Ну что вы ей-богу… – просипела она – Это я не вам, мама!

– Простите…

Секретарь скептически покосился на Сашу, мигая наушником:

– Сервис должен быть на высшем уровне.

– Мама, всё будет! Вы сами не суетите больше нужного.

Саша открыл СМС от Алины:

«Саш, в Челябинске трабл. Там мероприятие в притык, у тебя будет 10 минут на чек»

Черт, подумал Саша, выпрямился в узком кресле и наклонился, оставляя диалог за спиной. Этим тут же воспользовалась домохозяйка и уместила пухлый локоть на их общий подлокотник, вжав смартфон в щёку ещё увереннее.

– Виктор Евгеньевич летает только бизнес-классом.

– Памперсы ему тоже подойдут! Мы пробовали. Будет преть – так вы присыпку.

Саша попытался собраться с мыслями, набирая СМС.

– Молодой человек, мы скоро взлетаем, переведите смартфон в авиарежим – стюардесса с раздражённой вежливостью обратилась к Саше, кивнув на телефон в его руках. Собеседники слева и справа не смолкали, Саша недоумённо задрал брови, но стюардесса уже прошла дальше.

«Блин, Алин, что за фигня?! Мне нужно 20 минут на чек минимум». – Саша уже хотел отправить,

– Никаких опозданий! Виктор Евгеньевич не любит ждать;

– А вы ему соску в рот. Покричит – перестанет.

Саша стёр всё и набрал снова:

«Блин, а можно как-то с ними договориться ? Чтобы они хотя бы 10 минут ещё дали? Мне 20 минут на чек хватит». Пока Саша набирал, секретарь справа успел занять их с Сашей общий подлокотник. Теперь у Саши не было ни одного, и он замер с поднятыми локтями.

Алина:

«Я попробую, Саш, но не факт, что получится»

Саша тихонько огляделся. Необъятная женщина слева и так еле влезала в кресло и была откровенно груба. Уверенный секретарь справа был в меру худощав, но надменен. Саша всё взвесил и принял решение. Он попытался опустить локоть на правый подлокотник. Секретарь отрегаировал мгновенно. Он уверено сдвинул свой локоть ещё ближе к Саше, вытеснив его руку:

– Виски? Коньяк? Мартини?

– Не надо. Я ему сцеживала всю неделю, там в бутылочке, видите?

– Это где? Винная карта?

– Да нет, на второй полке, за гречкой, бутылочка, видите?

– Да-да, Совеньен Блан, хорошо.

Саша двинул свой локоть сильнее, но секретарь удержал его и с претензией посмотрел Саше в лицо. Саша отвёл взгляд и с тоской подумал об Алине. Саша посмотрел на женщину справу. Женщина навалилась на их общий подлокотник, кивая голосу в трубке.

– Доброе утро, уважаемые пассажиры, вас приветствует командир корабля…

Пилот представился, объявил скорый взлёт. Пассажиры слушали вполуха. Пилот рассказал про климатические подробности за бортом. Пассажиры чуть оживились. Пилот перешёл на английский. Он пробивался сквозь английскую фразу, как сквозь тёмную комнату, заставленную мебелью – ушибаясь об углы согласных. Необъятная женщина и секретарь продолжали:

– Что насчёт музыкального сопровождения? Джаз-бэнд планируется?

– У него от этого сыпь. Ни в коем случае!

– Хорошо, обойдёмся ди-джеем.

«Саш, я написала, сделаю, что могу. Я им ещё позвоню сегодня. Должны подвинуть»

«Спасибо, Алин.»

Саша выдохнул и улыбнулся. Женщина слева громоздилась всё увереннее. Менеджер скинул Сашин локоть с подлокотника.

– И давайте машину представительского класса.

– Нормальная колясочка, белорусская. Мы на ней ещё Гошеньку возили.

«Допиши как долетишь! Целую. Люблю». Саша улыбнулся. Помолчал. И повернулся к секретарю справа:

– Молодой человек

– И чтобы девочки-хостесс были симпати…

– Мужчина!

– А не как в прошлый раз…подождите… Что? Молодой человек, я разгова..

– Во-первых, мы сейчас взлетаем и разговаривать нельзя.

– Молодой че…

– А во-вторых, освободите мне подлокотник.

Все вокруг примолкли. Даже необъятная женщина. Шасси катились по полосе, а стюардессы готовились к ритуальному танцу с ремнями

– Почему это я должен освободить вам подлокотник?

– Потому что у вас два, а у меня ни одного. – Саша улыбнулся, но не сводил взгляд с секретаря. Секретарь кивнул было на Сашину соседку слева. Необъятная женщина оскорблённо кашлянула. Саша улыбнулся ещё шире. Секретарь поправил наушник. Кашлянул. Пожевал губы. И улыбнулся в ответ:

– Хорошо.

Саша упокоил свою руку справа на подлокотник. И быстро набрал:

«И я тебя люблю». Сашин палец замер над кнопкой «отправить».

– Пожалуйста, отключите ваши телефоны. Стюардесса шла по проходу. Саша смотрел на клавишу.

– Молодой человек!

Саша быстро нажал «Отправить». И пошёл на взлёт.

Через пятнадцать минут после взлёта необъятная женщина уронила храпящую голову Саше на левое плечо. Саша посмотрел на неё. Женщина спала с космическим спокойствием кубриковского младенца. Саша улыбнулся. Ещё через десять минут на Сашино правое плечо примостилась сопящая голова с наушником. Наушник мигал в такт нервному дыханию. Саша улыбался. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить спящих. Саша летел над землёй и улыбался.

13. Егорка, Челябинск, 6 лет.

Мама сказала, пойдём смотреть на дяденьку. Мама сказала, дяденька будет петь. Я люблю петь. Мама сказала, дяденька специально прилетел к нам из Москвы, чтобы петь. Я люблю петь. Мама сказала, дяденька споёт для нас. Дяденька будет петь для нас. Мы пошли смотреть дяденьку. Я люблю петь.

Мама красилась, а я ждал. Мама дала мне телефон, чтобы не отвлекал. Я играл в зомби, а мама красилась. Мама делала себе красные губы. Я почти прошёл уровень, но маме позвонили. Тётя Эля. Мама говорила с тётей Элей. Тётя Эля тоже шла смотреть дяденьку. Дяденька прилетел петь. Петь для нас. Я люблю петь.

Мы приехали на такси. Мама взяла такси, чтобы приехать смотреть на дяденьку. Хотя обычно говорит, что такси это дорого. Мама очень сильно сделала красные губы, и платья, и волосы, будто день рождения. Мама, у тебя день рождения? Нет, мы идём смотреть на дяденьку.

Мы ждали дяденьку в тёмной комнате. Там были другие взрослые. В основном, тёти. И все как будто день рождение. Все сделали губы очень красные и тётя Эля. Целая комната день рождение. Целая комната красных губ. Все ждали дяденьку. Дяденька вышел в комнату красных губ на специальное место для дяденек и запел.

Дяденька был обычный. Совсем-совсем обычный. Не как день рождения. Дяденька пел, но мне не нравилось. Он пел не так, как я люблю петь. Мама, почему он не так поёт. Тихо, сказала мама. Тихо, сказала мама. Не мешай, сказала мама. Сказала красными губами-день-рождение. Мне стало как будто я один. Я захотел телефон. Но мама была вся в дяденьке. Она повторяла губами его не такие песни. Мне стало совсем будто я один. Я хотел играть. Другие красные губы тоже слушали дяденьку. Но не так как мама. Кто-то так, но почти все не так. Кто-то достал телефон. И, наверное, играл в зомби. Кто-то снимал дяденьку.

А дяденька пел. Дяденька пел очень не так, как мне нравится. Дяденька пел совсем по-другому. Он пел как бы чуть-чуть тоскливо, как будто он совсем один. Он пел для красных губ, но пел как будто совсем один. И комната красных губ тянулась к нему, а он пел, один, и комната красных губ не слушала его, а он пел совсем один, и красные губы подпевали ему, а он пел совсем один, он пел не останавливаясь, совсем один, он был один в комнате, я и дяденька, и все были – он и дяденька, она и дяденька, и я стал понимать зачем дяденька прилетел из Москвы петь для нас, он пел и становилось жарко, как будто градусник и полоскать горло пел и жарко мама мне жарко я не заболел он пел один и все горели но дяденька горел ярче, ярче маминых красных губ, ярче комнаты красных губ, дяденька сгорал для нас из Москвы, дяденька горел ярче чем мы мама мама мне жарко вызывай пожаркую машину, пусть приедут и потушат пожар, мама дай мне телефон я хочу зомби мама это как будто папа, это же папа? мама я сгорю, но я не сгорал, а сгорал дяденька и он сгорел для нас совсем сгорел, сгорел для красных губ, которые даже не поняли, что он сгорел, какой ужасный дяденька, он так сгорел, так сгорел.

14. Челябинск, гримёрка

– Круто, Сань! Отжёг. Реально отжёг. Прям душевно было. А это – фотограф тебе не мешал? А то он у тебя прямо над лицом щёлкал.

– Спасибо! Да ничего-ничего.

– Ну слава богу. А то я ему уже хотел сказать. Просто фотки нужны нам тоже.

– Да я понимаю! Конечно.

– Слушай, ничего, что народу немного?

– Да норм. Норм. Сделали, что смогли.

– Ага. Ну я по всем своим рассылал. И даже по СМС – у нас рассылка есть.

– Да норм. В прошлый раз меньше было. Уже хорошо.

– Ну слава богу. Ой, я тебя представил не так, соррян! Я вообще что-то…

– Да всё окей, ты чего. Поржали даже. Всё норм.

– Вот деньги, держи, остальное на карту.

– Ага, спасибо.

– Слушай ну тебе как самому? В целом?

– Слушай, мне – огонь. Хорошо вообще. Были сложности, но в целом здорово.

– Ага! Ну я рад. Мальчик этот не отвлекал?

– Ха-ха, мальчик милый, да

– «Пожар! Пожар!»

– Ага.

– Напугал меня. Я уж подумал, реально клуб горит.

– Ага.

– Слушай и спасибо, что сказал про наш литклуб. И Фахрутдинова проанонсировал.

– Да ты ж попросил.

– Ну просто. Некоторых просишь, а они не говорят потом. Говорят, забыли. А я же вижу, чуваки иногда просто не хотят. Ну типа я артист.

– Ага.

– Что я тут буду. Других пиарить. Зависть же есть.

– Ага. Наверное.

– Ну соревнование, ревность. Ну, как гордыня.

– Наверное, да. Да.

– Ну ты понимаешь меня.

– Да, конечно.

– Слушай, Сань, вот по-чесноку. Мне кажется, ты один из самых крутых, кто приезжает.

– Спасибо.

– И я вот вообще не понимаю, почему так мало на тебя. Ты не хуже ни Вдовина, ни Фахрутдинова, ни всех прочих. Я не знаю, что за херня.

– Спасибо. Да всё нормально.

– У тебя энергетика такая. Мне кажется, ты на Олимпийский выйдешь с одной гитарой – порвёшь.

– Ой, ладно ты.

– Не, серьёзно. У тебя харизма. И тексты. И мелодии.

– Спасибо!

– Вот тот же Гиперболойд. Вот он же собирает Олимпийский. Я к тому, ну, что ты тоже так сможешь.

– А-ха-ха-ха, перестань!

– Не, ну серьёзно! Я уверен, ты вообще не хуже.

– Да я уж как-то отпустил всё это.

– В смысле?

– Пою как пою. Наверное, моя музыка уже неактуальна.

– Ты о чём?

– Ну устарел этот жанр.

– Устарел?

– Ну, пою, как пою.

– Ну не знаю, Сань. Но спасибо тебе.

– Тебе спасибо.

– Концерт огонь.

– Ага.

– «Пожар! Пожар!»

– Ха-ха!

15. Екатеринбург, такси

Вот ты, москвичи злые. А я тут одного. Подвозил. Ну с вокзала. Парнишу. С гитарой. С шестичасового, да. Ну такой, немного. Ну видно по нему. Не выспался. Давно не высыпался. Да не зачуханный. Сам ты зачуханный. «Зачуханый!» Ну, зачуханный, да. Но не в смысле, чухан! Не чухан – вот именно, что зачуханный. Ну помотало его, видно. Нормальный парень. Адекватный. Одет скромно. Но я-то вижу. С Москвы пацан. Ну, думаю, ща начнёт. Ни закурить не даст, ни музыку послушать. Я таких знаю. Мне что – жалко? Я что – насиловать человека буду? Если ему дым-то противен? Если ему музыка-то моя не нравится? Я что мучать буду? Если ему противно? Ну я думаю, скажи мне хоть слово, сука. Я и сижку подготовил, и музыку зарядил. Так он это. Поздоровался. И такой, приветливый парень. Устал, но приветливый. Я говорю, ты откуда. Он такой помолчал-помолчал. И говорит с Москвы. Ну, будто извиняется. Ну понимает парень. Хоть и с гитарой. Ну я говорю – ничего это. Что я закурю. Он говорит, да курите на здоровье. А я говорю, ничего это. Что музыку. Он говорит, да включайте. Ну, едем. Слушаем. Курю. Я говорю, а что с гитарой. Сам или это. Передать попросили? Он говорит, сам. Я говорю, а что играешь. Он говорит, бард. Я говорю, серьёзно. Барды ещё живы. Ну барды – это нормально. Не пидорастия же какая. Бард – нормально. Солнышко это. Лесное. Собрались мы все. Я говорю, и как популярен он, бард. Он говорит, нет. И улыбается. Я говорю, а денег что. Много приносит. Он говорит, нет. И ещё улыбается. Я говорю, а чё не бросишь. А он говорит – я больше ничего не умею. И ржёт. А я говорю, да. Да. Да. Ну, понимаешь? Он ничего не умеет больше. Я говорю, да. Я говорю, я вот тоже ничего. Только крутить бублик. Вот уже год который. Подвожу. Он говорит, и как. Я говорю, да нормально. От пассажира зависит. Бывает сядет с кислым лицом. И всю дорогу молчит. Закуришь – цокает, это. Вздыхает. Москвич там. Или пьянь какая. И убить могут. И не заплатить. И драться лезут. Или пары пьяные. По выходным. Ссорятся. То едут в клуб. То не едут. Подвозишь – туда-сюда. Он говорит, а часто пьяные-то. Да каждые выходные. И в будни тоже. По ночам, спрашивает. Да, говорю. По ночам. Самое опасное время, знаешь какое, говорю. После трёх. Я после трёх вообще не подвожу. Самый неадекват после трёх. Самый неадекват. Не вожу! Пьяные, там. Перепившиеся уже. Вот от таких ждать можно. Я таких не подвожу. Или этих, знаешь. Солевые. Ищут эти. Как их. Закладки, говорит. Да, закладки, точно. Они ж вообще это. Отбитые. Роют там себе в лесу. А ты жди. Ещё тебя с ними примут, да. Оно мне надо, да. Это с Китая всё идёт. Наши всё с рук спускают. Полстраны под Китаем. А по телеку что? Что Крым, тех победили, этих победим. Ну Путин же может всех этих пидорасов пересажать. Нормальный же мужик. Он просто не знает, да. Что тут творится. Ему ж там тоже это. Не всё доносят. А мы тут. Бублик крутим. Тоже денег немного, говорю. Комиссию оператору, да. Норму выполни, да. Закуришь в машине, так тебе какой-нибудь потом это. Звезду влепит одну. Раньше в фирме работал, шефа подвозил. А теперь всё. Подвожу всяких. Бывает сутки не спишь. Заснуть за рулём так можно, да? В том году ехал с Казахстана – не спал почти сутки. На Новый год хотел успеть. К жене, к ребёнку. Так это, засыпаю – выходил на обочину и босяком по снегу. Минуту походишь – бодряком! А? Успел, конечно! Вот ты женат? Разведён? А женщина есть? А. Ну хорошо! Тебе сюда, да. И ты вечером здесь это? Играешь? А как послушать-то тебя. На радио есть? Эх. Ну может и приду. Диск? А почём? Да ты брось. Серьёзно? Ну давай. А что ты сразу не сказал, так поставили бы по дороге. А! Эт я понимаю. Я тоже стесняюсь, когда жена говорит, что я таксист. Ну всё, давай. Хорошо выступить. Спасибо.

А вы говорите, все москвичи это. Пидорасы.

16. Екатеринбург, после концерта

– Алексей, здравствуйте, молодёжный портал Екатеринбурга «Новая волна»

– Здравствуйте… меня Александр зовут.

– Ой, простите.

– Да ничего.

– Александр, вы сегодня так вдохновлённо выступали для Екатеринбургской публики. Скажите, а что вас вообще вдохновляет в жизни? Откуда берётся вдохновение на новые песни?