Никто не знает Сашу

– Ясно. Я хочу развестись.

Он молчал. Она собирала вещи. Двигалась порывисто и молча – от шкафа к рюкзаку. От шкафа к рюкзаку. От шкафа к…

– Прос…

– Ты идиот, Саша. – она повернулась к нему, крупный план – Зачем ты соревнуешься. Никто никого не талантливее. Не знаю, я не чувствую, что я талантливее, или ты. Просто у меня что-то получилось – мой фильм посмотрит, дай бог, тысяча человек. Твои песни слушают больше. Ну написали про меня в этих модных СМИ. Ну не пишут про тебя. Зачем сравнивать. Делай что делаешь. Зачем ты сталкиваешь нас лбами – она села на кровать, одна рука в рукаве колготок, сама в свитере, в трусах – почему мы просто не можем, блин.

– Прости. Но ты правда лучше. – не смотря на неё, распухший от слёз профиль крупным планом. Феминистки за кадром – не ведись, Ксюша! Поздно. Вздохнула, подошла, руку на плечо.

– Саш. Ты меня столько раз поднимал. Я не лучше, никто не лучше.

– Ты лучше. Честно. Без всяких.

– Ну что ты. – она вздохнула и обняла его – как в холодную воду зашла, боязно, торопя привыкающее тело. – такое вообще не надо…Мне, конечно, приятно, что ты меня считаешь гением, но ты зря так себя… – он разжал руки, приобнял, река приняла тело. – Ты зря, ты загнал себя, ты зря, я же за тебя всегда была, а не против. – Опухшие лица рядом, волосы, зелёные круглые глаза, феминистки за камерой плюются от злости, поцелуй, объятия, погоди, свитер, дай сама.

Это было так странно после всего, после сегодня и вчера, особенно – вчера, сначала на полу, потом в постели, как в пошлых фильмах – секс после ссоры, у них никогда до этого не было секса после ссор, им никогда не хотелось секса после ссор, всё было так тяжело и разбито после ссор, слишком тяжело и разбито после ссор для секса, и сейчас всё было слишком тяжело и разбито для секса, но они отдались в это, секс словно стал продолжением ссоры, они словно зашли в этой ссоре дальше через секс, словно разбежались в стороны и резко кинулись друг в друга, двое на пляже с резиновыми шарами в подборке фэйлов, хотя он был мягким и нежным, и таким аккуратным, словно боясь смешать секс и ссору, вчера и сегодня, но всё равно чувствовал эту злую насмешку – манипулятор, насильник, абьюзер, чёрный объектив камеры – и она была аккуратна и всё было так горько, нежно и сладко, и чем нежнее и слаще – тем горче, от того горче, словно они уже понимали, что занявшись любовью сейчас после ссоры они признали, что – всё, что они вышли за какую-то грань, что это последний раз.

Они лежали и курили прямо в постели, чего она ранее не одобряла, их вечную одну на двоих, в бесконечном после, пустые, не знающие, что сказать, как выбираться из этого после, словно это был не последний, а первый раз, вообще – первый раз, чей-то студенческий позор, похоть, неудачный матч в тиндере…

– Где ты был?

– Что?… У Макса, я же…

– Ясно.

– А… что?

– Я звонила Максу. Ты не был у него. Он так сказал.

Он вытянул руку из-под неё.

– Не был. Я был у Риты.

– Я так и знала.

– Я просто спал, в смысле, просто – спал. Ничего не было. Обкурился и уснул. Я не хотел тебе говорить. Ну, потому что у нас и всё так. А тут ещё это. Хочешь, я не буду с ней больше… общаться. Я не буду курить. Честно, не буду.

– Ладно.

– Я тебе клянусь, ничего не было.

– Ладно.

– Честно.

– Ладно.

Они молчали. Он чувствовал, что ничего не закончилось.

– Если ты мне изменил. Я прощу. Если сейчас скажешь.

– Ксюх.

– Я правда. Прощу.

– Ксюш.

– Правда-а. – она опять плакала.

– Я тебе не изменял! Я обкурился и уснул… Она там что-то… Ну подкатывала, но я просто уснул.

– Ладно… Ладно. Я выложу трейлер.

– Ксюш.

– Я. Я выложу. Везде. И на сайте, и на «Гидре» пусть остаётся.

– Я прошу тебя.

– Но ты же сказал, что я талантливая…

– Ксюш.

– …нет! Гениальная! Ты сказал – я гениальная! Дай мне выложить мой трейлер моего фильма! Если я такая. Ты врал?

– Нет! Но меня это убьёт. И почему ты?..

– А меня? Что – я не могу реализоваться?

– Ох, мы опять сначала…

– Да, ты можешь выглядеть нелепо в этом фильме. Может! Может так и есть. Но это лучшее, что я сделала! Лучший мой фильм. И он сделан с любовью. И к тебе, и к делу. И если у тебя не получается твоё дело, как ты говоришь сам. Позволь мне.

– За мой счёт? Мы же договорились. Ещё тогда. Что дело не может быть важнее. Что отношения важней. Что наш брак…

– Саша, я и есть дело. Так же как ты. Ты меня располовинишь, если лишишь дела.

– А ты меня!

– Ну если у тебя не получается!

– Да в смысле?! В смысле не получается?!

– Ну если ты считаешь, что я гениальнее. Дай хотя бы мне сделать хорошее.

– Хотя бы?!

– Да, Саша! Ты сам сказал – у тебя получается хуже!

– Ты так считаешь?

Она не отвечала

– Ты так считаешь?!

– Не знаю!.. Но мой фильм классный. Я знаю – сто процентов. А ты в своём альбоме сам не уверен.

– Знаешь, что. Если ты не снимешь свой фильм с фестиваля, я пожалуюсь организаторам, что я был против. Ты не имеешь право без моего согласия.

– Ты серьёзно?

– А ты думаешь, я разрешу гробить меня?

– Ты серьёзно?

– Да! Я запрещаю тебе публиковать фильм!

Она уже вскочила с постели, кружила по комнате, он сидел в ворохе одеял, одежды, тяжело дышал, следил за ней взглядом, пока она вдруг не замерла, выдохнула и не начала прямо в камеру, что примостилась над его плечом:

– Саша. Ты самая большая ошибка в моей жизни. Я ошиблась, когда тебя выбрала. Я тебя никогда не любила. Да, я была влюблена в какой-то образ. Я просто была наивной девочкой. Ты может, неплохой музыкант. Может, несовременный, но неплохой! Но человек ты… не мой. Ты мне не нужен. Все мои друзья говорят, что я с тобой вожусь, а я защищала! По инерции, Сашенька хороший, вы не понимаете! Кого я обманываю. Ну что за драма, Саша, опять кольцо? Ты даже снять нормально не можешь.

Он наконец сорвал кольцо – с куском кожи, хотел швырнуть ей в лицо, но удержался и положил трясущейся рукой на подоконник. Встал и стал молча собираться. Никакой камеры не было. Всё было по-настоящему. Теперь, по-настоящему. Но он ещё продолжал что-то доигрывать.

– Песни… Песни ещё писал ей… Идиот. Какой я идиот…

– Да! Я не выложу фильм. Я сниму его с феста и удалю. Но и ты не смей мне больше посвящать ни одной песни. Я для тебя умерла. Считай – умерла.

Он обернулся на неё – в майке, в трусах, со стуком поставившую кольцо на стол. Он хотел ей сказать тогда. Чтобы сделать ещё больнее. Но не стал. Он сказал только:

– Хорошо. Я обещаю, что не посвящу тебе больше ни одной песни.

Собрался он молча. И через несколько дней улетел в Индию с Ритой.

9. Ксюша. Документальный фильм

Не думаю, что мы развелись из-за фильма. «Никто не знает Сашу» казался мне идеальным доком. Настолько, что местами выглядел постановкой. Даже реакция героев на камеру вписывалась как влитая. Не знаю, что именно задело так Сашу в этом фильме. Может, архивные записи в начале, где он порывистый и неловкий поёт на студвесне? Или запись с фестиваля, где он поёт на Горе для трёх тысяч человек? А потом через склейку женщина с блаженной улыбкой говорит, что Саша Даль – новый Высоцкий, удивительно, почему он ещё не знаменит. А потом через склейку – наши дни – и группа «Зёрна» в подмосковном ДК собирает всего 40 человек. Или сцена, где в кадре его пьяный отец размышляет над тем, что такое авторская песня и путанными логическими заключениями приходит к тому, что Саша не вписывается в этот жанр? Или сцена, где Саша с группой приезжает выступить на этнофестивале, а в итоге им нужно выступать в шатре? На 5 человек, двое из которых молодая пара, которая не уходит только потому, что перед сценой танцует их пятилетний мальчик, а музыка с главной сцены всё заглушает? Или как Саша на кухне в Москве долго и откровенно говорит про своего отца? Или как Саша перед концертом в Москве долго разговаривает с этой дредастой сукой Ритой, и улыбается ей, и другим зрителям, а потом в гримёрке признаётся Максу, что его достали поклонники? Или как на записи альбома они с Максом орут друг на друга через стекло в студии, и группа чуть не распадается прямо в фильме? Или как перед концертом в Питере Саша замечает камеру и просит не снимать – склейка – просит вообще не делать фильм, слышишь – склейка – выходит на сцену и улыбается зрителям и поёт – может, это? Может, дело было вообще не в фильме, и всё это было предлогом, чтобы уехать от меня в Индию?

Когда она появилась? На каком-то этнофестивале – сам рассказал. Потом начала мелькать в зале. Я уже особо не ходила тогда на концерты. Цветастые штаны, дреды, маленькая, остролицая. Малая. Так её ребята называли. Всё тёрлась вокруг них. Не особо, кстати, нравилась всем. Саша постоянно к ней ездил за травой. Уезжал на метро, возвращался на такси. Иногда задерживался, но недолго – только курил там. Я же не любила, когда Саша курил дома. Не то, чтобы я тогда ревновала. У меня уже началась какая-то своя жизнь. Хочешь курить – пожалуйста, гробь свою жизнь. Я выключила эту ситуацию, как уведомления на айфоне. Ну шатается с ним эта оборванка. Я даже не думала, что он на неё посмотрит. Она, конечно, говорила ему всё время, что он гений, что играет такую музыку, которую другим не понять, и конечно, она его понимает, как никто не другая. Но Саша же не совсем глупенький, его на такую чушь не купишь, с ним тоньше надо. Он сам со мной над ней подсмеивался. Мол, какая глупая Малая. Говорит ему, что в нём поёт сама Земля. Говорила, что у Саши открыта особая чакра. Дружила только с тем, кто подходил по Хьюман дизайну. В своих бедах, естественно, винила ретроградный Меркурий. Он обычно таких не выносил. Ему от неё трава нужна была. Ей – греться рядом. Она на него всегда смотрела, разинув рот. Как на московскую реинкарнацию Кришны. Не влюблённость – идолопоклонничество. Подносила ему священные джоинты. Только что благовония не жгла вокруг него. Да и деньги ей были нужны. Не всегда ж бесплатно подносила.

Потом всё поменялось. Сначала он над ней смеялся. Потом стал про неё болтать – Малая то, Малая сё. Вставляет её к месту и не к месту. Потом наоборот – замолк. Ничего не говорил. И когда у нас вся эта грязь началась, ещё, наверное, даже до фильма – она уже была в нём. Не факт, что у них что-то было, может – рука в такси там, взгляды-разговоры, поцелуев даже не было. Саша ведь хоть скрытный, но, когда живёшь под одной крышей не один год – сложно такое спрятать. Поцелуй, например. Как поцелуй спрячешь? Ты этот поцелуй домой притащишь – а он как красный воздушный шар из метро, заполнит всю квартиру. Всем домашним станет тесно. Я потому Дэна тогда в машине и остановила, когда он попытался. Ну, не только поэтому.

Саша с ней сблизился, но с такого всё и начинается. В деталях это было видно. Как задерживается перед сном в ленте смартфона на три минуты дольше. Как отворачивает экран на пару градусов в сторону. Как спит на десять сантиметров дальше. Как на секунду дольше думает над ответом о планах на день. Нет, не было у них ещё ничего, но они сблизились. И я всё это видела. О чём я думала тогда? А мне было как-то всё равно. У нас всё рушилось, я просто сохраняла приличия. Мыла посуду в горящей квартире. Руководила оркестром на Титанике. Заигралась в равнодушие.

Так что дело было не в фильме. Если бы ему некуда было падать от меня, он бы держался крепче. А ему уже было, куда падать. Так что я знала, куда он ушёл в тот вечер, где ночевал. Я у друзей спросила для проформы. Макс его, конечно, защищал ещё потом, когда Саша исчез на несколько дней перед своим легендарным отлётом («У нас бард сбежал!»). А потом всё. Я как узнала? Алина мне вроде сказала? Или я раньше у этой суки сториз увидела? Уже не вспомнить.

Вот тогда-то меня и.

Играла-играла в равнодушие, да заигралась. У нас было столько грязи и боли уже, это отравляло всё, но это всё никуда не делось и не умерло бы так быстро. Я поняла, что и он заигрался. И что скоро его накроет почище моего. Это было единственным утешением в те дни.

10. Саша. Песня. Интервью

Писал её по всей квартире. Подоконники, стулья, кухня, туалет. Строчку здесь, аккорд там. Находил себя с гитарой тут, там, бродил как привязанный. Впервые отпустило, по-настоящему. Обещал не писать о. Но отпускало. Обещал не писать, но писал. Какая теперь-то. И какая разница, как. Эта была из тех, что – сама, из которых не выкинуть и звука, чтобы написать такую, надо делать самое сложное – не делать ничего. Не мешать ей петься, пусть в ней будет неприятная правда, горькая правда, пусть не имеет право петь про, но песня не спросила, и отпускает впервые, да, напоминала Wonderwall, потому и вставил строчки про братьев Галахер, главное не мешать.

Очнулся через час от звенящего телефона, с хвостом текста, на руке, листке коммунального счёта, в заметке айфона. С несколькими дублями в диктофоне. С смс от Алины. 30-минутной давности:

«Саша! Гидра готова взять интервью сейчас! Можешь подъехать в центр в течение часа? Это важно!!»

Пепельные волосы. Лет 40, подтянута, уверена, внимательные серые глаза. Скобочки морщин, ирония во взгляде, элегантна, брючный костюм.

– Прошу прощения. Я опоздал.

– Ничего страшного. Меня зовут Тамара. Я заказала вам кофе, вы не против? Ваша менеджерка сказала, что вы пьёте американо?

– Ого, спасибо.

– Спасибо вам. Наш разговор будет записываться, если вы не против.

– Да-да, конечно.

– Александр, сразу хочу сказать, что мы в редакции были очень удивлены вашим творчеством. Приятно удивлены. Мы давно не слышали такого самобытного таланта.

– Спасибо. Это очень приятно слышать.

– Ваша манера, и тексты, и голос отсылают к 80-м, даже 60-м. Честно говоря, мы не смогли найти аналогов вашему творчеству среди современных исполнителей.

– Спасибо.

– Нам кажется, сейчас так никто не делает музыку на русском языке. Нас даже восхитила та смелость, с которой вы воспроизводите прошедшую эпоху.

– Спасибо. Ну, я пытаюсь как-то развиваться…

– Александр, я понимаю, что вы самостоятельная творческая единица. Но широкой аудитории вы всё-таки стали известны благодаря сториз Гиперболоида, где пытаетесь сорвать его афишу, и вас задерживает полиция. Скажите, почему вы сорвали афишу?

– Ну. Я шёл после концерта, немного в расстроенных чувствах и увидел афишу. И решил так… сорвать злость. Это было глупо, признаю ошибку. И приношу извинения всем поклонникам этого исполнителя. И… ему самому.

– Просто со стороны эта история выглядит, как попытка привлечь внимание – ведь рядом были полицейские, и вы понимали, что вас увидят, задержат, и это видео появилось аккуратно перед вашим концертом в Москве, который будет через три недели.

– Ну я не видел в тот момент полицейских, было темно. Я не знал, что меня кто-то снимает. Если бы я знал, что так произойдёт, я бы этого не делал. Мне хочется всё-таки своим творчеством привлекать людей. Да и провести ночь в обезьяннике не очень приятно.

– Но это не самая высокая цена, когда вас упоминает, фактически – идол поколения.

– Какого поколения? – улыбнулся Саша. – Точно не моего.

Тамара улыбнулась в ответ:

– Я понимаю, что вам творчество Гиперболоида может быть не близко. Но среди ваших ровесников достаточно много его поклонников. И именно его творчество показало, что рэп-музыка может быть интересна и нынешним тридцатилетним.

– Нынешние тридцатилетние и шансон слушают. – Саша пытался удержать ироничный тон, сократить дистанцию, будто боялся пропустить удар, показать, что они с Тамарой, в этом московском кафе понимают чуть больше, чем остальные: – Есть люди разного культурного и… интеллектуального уровня.

– То есть, те, кто слушает Гиперболоида на одном интеллектуальном уровне с теми, кто слушает шансон? – Тамара отказала Саше в высокомерном родстве, легко вышла из клинча.

– Эм… наверное, нет. Просто широкие массы обычно слушают достаточно примитивную музыку. – Защита, отход к стенке октагона.

– По-вашему, идолом поколения может стать только человек с примитивной музыкой? – бьютофол лоукик бай Тамара, работает по разным этажам.

– Ну, как правило, да… – Саша закрывается, ищет проход для тэйкдауна.

– А вы слушали что-то у Гиперболойда? – Тамара легко уходит от тэкдауна, найс шот ту зе бади.

– Да, конечно, я слушал…

– Разве вы не заметили там множество культурных отсылок? – Найс джеб, гуд преше!

– Ну да.

– И ваши кумиры – Высоцкий, Окуджава – разве они не были идолами поколения? У них тоже примитивная музыка? – Гуд комбинэйш бай Тамара! двойка: джеб и кросс, ши хёрд хим!

– Нет, я так не считаю. – Глухая защита, Саша трай ту сувай!

– То есть…

– То есть, я…

Саша резко перебил её, тут же замолк. Вспомнил Алину, грядущий концерт, типичные статьи «Гидры», собрался с мыслями, мне не надо с ней воевать, никакого октагона нет:

– Простите, Тамара, я зря так сказал. – улыбнулся Саша. Конечно, Гиперболойд – идол поколения. Даже моего. Мне его музыка не совсем близка, но я не отрицаю, что он значимая фигура сегодня.

Саша улыбнулся. Саша открылся. Это просто интервью. Если он не будет с ними воевать, всё пройдёт хорошо. Надо просто быть искренним и открытым. Не мыслить октагоном, бойцами UFC, надо получить хорошее интервью, показать читателям Гидры, что Саша – вдумчивый, интеллигентный человек, на чей концерт можно сходить, Саша открылся, улыбнулся и Тамара искренне улыбнулась в ответ:

– Вы также говорили, что не считаете рэп-музыку музыкой. Вы до сих пор придерживаетесь этого мнения?

– Ну, рэп как жанр не очень музыкален. И в нём много мата и разных тем…

– Вы не материтесь в жизни?

Блядь, устало подумал Саша.

– Матерюсь. Я просто хотел сказать, что какие-то жанры менее музыкальны, а какие-то более.

– Какие? Фолк? – хьюдж тэйк-даун бай Тамара!

– Ну, наверное. – сказал Саша. Тамара внимательно смотрела на Сашу, Саша пытался сбросить с себя этот цепкий взгляд, отползти к краю клетки, спрятаться за чашкой кофе, донт грэб зе кейдж!

«Нам нужна эта публикация», вспомнил он слова Алины.

– Наверное, для меня так. Каждый сам решает, что ему музыкально.

– То есть, вы готовы отказать целому музыкальному жанру в существовании, потому что он не кажется вам музыкальным? – Тамара не отпускала его, и снова валила на канвас.

– Нет. Я бы хотел забрать свои слова назад. Каждый сам решает, что ему нравится. Все жанры равны. Не стоит сравнивать, и уж тем более, запрещать.

– И срывать афиши? – улыбнулась Тамара

– И срывать афиши. – улыбнулся Саша.

– Но если вы признаёте рэп – музыкой, а Гиперболойда – идолом вашего поколения – почему вы сорвали его афишу? Что вами двигало? – Тамара забирает спину, забирается в бэкмаунт, берёт на удушающий, вот-вот скажет про зависть.

– Концерт прошёл неудачно. Я был очень расстроен. И увидел афишу человека, у которого концерт был в один день со мной. Может, это была зависть. Отчасти. Такая обида. Потому что кто-то ушёл и к нему, сдал билеты. Но дело и в самом концерте. Он прошёл не так, как я хотел. – Слабая попытка защиты перед капитуляцией.

– Вам не понравилась реакция зрителя?

– Да. Понимаете, я вернулся после больше перерыва и поехал в тур. Я вернулся немного другим. А все хотят от меня старого. А мне тесно в этом образе. Меня многие считают таким махровым бардом, что ли.

– А вы себя не так ощущаете?

– Я бы хотел играть как-то по-другому, какие-то новые песни. Свежее, интереснее.

– Вам кажется это реальным? Играть актуальную бард-музыку?

– Ну, даже у вас была эта подборка с современными бардами…

– Да, но эти исполнители иронично осмысляют жанр. А вы пишите песни так, будто не было последних лет 40 в музыке. Это такая игра?

– Да нет, я так всегда пел, у меня отец бард.

– То есть… Вы это абсолютно серьёзно?

– Да.

Они в молчании уставились друг на друга. Саша снова искал выхода из бесконечного октагона:

– Разве нельзя просто продолжать традицию? Разве надо всё время иронично переосмыслять?

– А зачем зрителям приходить на ваш концерт, если всё это уже было сыгранно?

– Ну. Наверное, бард-музыка немного устаревшая. И я бы хотел осмыслить её по-другому. Мои новые песни, наверное, про это. Так что – приходите на мой концерт. – Саша неловко улыбнулся. Тамара внимательно смотрела на него. Саша продолжил:

– Мне кажется, каждый может играть, как хочет. Никто не должен ограничивать творчество. Даже если оно кому-то не нравится.

– А если вы напишите песню про человека, а она ему не понравится, вы будете её исполнять?

– Ну, если она его не оскорбляет напрямую…

– А если оскорбляет?

– Наверное, не буду играть.

– А если это ваша лучшая песня?

– Я, наверное, не буду её исполнять.

– А если это не песня? А документальный фильм?

– Что за?..

– Простите, Александр. Наверное, последний вопрос был не к месту. Спасибо вам за интервью.

– Простите, мы как-то недоговорили…

– Не переживайте, я узнала всё, что мне нужно. Счёт уже оплачен. До свидания.

11. Саша. Алина.

– А сейчас – слышишь?

– Я говорю, что за херня, Алина!

– Что случилось?

– Это ты настояла на интервью?

– Что?

– … это ты настояла на инте?…

– А что случилось-то? Всё плохо прошло?

– Она меня всё время спрашивала про эту афишу.

– Мне сказали, что спросят про творчество. И что можно будет анонсировать твой концерт в Москве. Ты сказал про концерт-то?

– Да! Но там вообще ни к месту…

– Я попрошу указать в статье ссылку на концерт.

– Никакой статьи не будет!

– Что? Саш. Я так долго этого интервью добивалась.

– Она намекала на Ксюшу!

– Что?

– Почему я запретил публиковать про себя фильм.

– Серьёзно?

– Она намекала!

– А ты не придумал?

– Алин! Она сказала: «а что, если про вас снимут плохой докфильм, вы его запретите?»

– Бля.

– Я выглядел полным идиотом. Я не хотел этих интервью.

– Саш. Не надо…

– Ты что не могла, узнать заранее?

– Саша.

– Я бы не пошёл…

– Да я с работы почти уже уволилась ради тебя! Я всё время на тебя…

– Ладно. Ладно!

– Блин, Саш, зачем ты мне так …

– Прости. Не плачь!

– Блядь. Саша, ну прости, ну я не знала.

– Прости. Успокойся.

– Я хотела как лучше…

– Ты где? Я приеду.

– Не надо! Я просто хотела что-то хорошее… Просто что-то…

– Алин.

– Я не хотела тебе…

– Алин!

– Я не специально же!..

– Алин. Я люблю тебя.

– Я же не…

Пауза.

– Алин?

Пауза.

– Я тоже, Саш.

Просыпались в одной и той же позе, солнечные сплетенье, не разобрать, где чей позвонок. Щиколотка, колени, простыни, подушки. Одеяла, пальцы, солнце по комнате. Смотрели друг в друга, дышали в плечо. Доброе утро. Доброе. Шла в душ, а он всегда долёживал пять минуточек. Варил кофе. Лилась вода за стеной, а он делал самый вкусный завтрак на Земле. Яичницу с сыром, соевый соус – больше любила она. Овсянку с бананом и мёдом – больше любил он. Он всегда не доедал в яичнице белок, и она подцепляла его вилкой и доедала за него, а кофе всегда чуть-чуть убегал. Его чашка – фиолетовая с фестиваля в Поволжске. Её – прозрачная, с очертанием Вологодских церквей. Подарок от слушательницы. С первого выездного концерта, который она ему организовала. Затопляла город белым до самых крыш и крестов. И она всегда недопивала свой с молоком, и оставляла на столе, а он свой чёрный допивал всегда. И на голове её высилось его скрученное полотенце, и она была в его рубашке, и они молча смотрели в окно, а там уже была весна. Он хотел сохранить эти завтраки. Сложить в отдельную папку каждый кухонный файл. Заархивировать.

Потом сушила свои длинные тёмные волосы в прихожей у зеркала, а он направлял фен, ввёл за расчёской, и они улыбались друг другу сквозь гул и жар. Густая горячая река её волос. Он так любил запустить руки в эту горячую реку. Потом она красилась, а он рассылал встречу в ВК на ближайший концерт. И говорил имя-фамилию последнего до лимита: Казанцева Ира. И она повторяла – Казанцева Ира! И он слал ей это имя в сообщения, чтобы она доделала рассылку на работе в обед, и это был их пароль на день. Казанцева Ира. Виктория Буянцева. Артур Городец. Пермь, Екатеринбург, Челябинск. Перечитать их переписку после – каждое утро – новый человек. Каким было утро имени Иры из Екб? Или Артура из Перми? Наименовали своё счастье по дням в честь далёких людей. Он хотел сохранить их.

Затем шли от дома к метро в чёрной толпе. Рука об руку, шаг в шаг. И был локоть, утроба кармана, молчание двоих. И у метро по негласной команде поворачивались друг к другу, и короткий взгляд – до вечера, и поцелуй – до вечера, и люблю – до вечера, и он отпускал её – в метро, толпу, на работу, и смотрел, как она исчезает за поворотом. И только тогда шёл домой. Он всегда провожал её взглядом, пока не исчезнет. Словно держал навесу, доносил до самого турникета, стеклянных дверей. Словно взгляд мог её сберечь. Он хотел сохранить их.