Никто не знает Сашу

Ей было очень плохо, ей нужна была опора. А среди её новых друзей это не было принято – говорить о своих чувствах и слабостях открыто. Студенты были конкурентами друг другу. Она лежала целыми днями в постели, в ладонях окон с хмурой весной за кадром, а он ходил вокруг да около, постепенно сужал орбиту, подбирался к ней, как к герою собственного дока и в один день упал в неё. Просто обнял.

И всё кончилось. Они лежали вместе в обнимку, и шёл мелкий апрельский дождь, и он вновь говорил, что она лучше всех, что у неё всё получится, что он верит в неё. Что один неудачный герой ещё ничего не значит. Что если у неё есть мечта, она сможет её воплотить. И тогда она заплакала. Она сказала, что он самый близкий ей человек. И она когда-нибудь хотела бы сделать фильм про него. И он только смущённо уткнулся ей в мокрую от общих слёз шею. Но был рад. Он опять был ей нужен. Он был рад её неудаче. Через неделю он сделал ей предложение.

Свадьбу сыграли летом в Поволжске. По-тихому, с друзьями, с местными бардами и музыкантами, на даче его семьи. Он впервые заметил, что она относится к их компании уже не с тёплой иронией, а с исследовательским интересом. Но через несколько дней поволжское тепло, песни, костры, вино, печёные яблоки, купание на косе, скрип уключин, треск верёвок, хлопанье парусов вымыли из неё Москву. Она не получила диплома, и теперь у неё было полгода, чтобы сдать фильм к концу осени. Она искала героя для фильма. Ей хотелось снять про интеллигента, потому что такого ещё никто не делал. Он поддерживал её в поиске и предложил снять про Сержа, знакомого звукорежиссёра на студии. Там часто возникали конфликты с группами при записи, к тому же у Сержа было много нереализованных амбиций музыканта. Это был такой робкий человек-комплекс, все эмоции на лице. Ей понравилась идея. Он намекал и на себя, но они оба боялись этой темы. Саше не нравилось, как она его видит. Он ещё этого не понимал.

Серж назвал себя не самым интересным героем и предложил ей контакт восходящего рэпера с другой студии. Тот только переехал в Москву из Германии. Двадцатипятилетней, еврей, полжизни в эмиграции, вечный андердог, мечтающий перевернуть индустрию, подпольный баттлер, максимально карикатурный и удобный герой. К тому же – вырос в западной культуре. А потому совершенно свободен и не обращает внимание на камеру. Когда она увидела его на студии – в маленькой кабинке за стеклом, вот записывает длинный насквозь зарифмованный парт в один тэйк, принципиально в один тэйк, с неместной яростью и упорством, орёт на звукорежиссёра – Нет! Мы будем записывать цельным куском – она поняла, что надо снимать про него. Она была в восторге. Саша сидел дома. Не зажигал света в сентябрьских сумерках. Теребил и мучал гитару, пока не родил из неё мелодию, а затем и слова «Малыша», что ждёт Карлосона у окна.

Рэпер согласился. В это время у него вышел первый микстейп. Про него постоянно писала «Гидра». «Наконец-то кто-то принёс в русский рэп интеллект». Через полгода про Гиперболойда говорили все.

Она говорила, что никогда не любила его песни, но он всё чаще заставал её качающейся в наушниках под бедный бит, надрывный голос. Она говорила, что для фильма, смеялась – ну прикольно, рэп же. Он посмеивался с ней.

Сняла она достаточно быстро. У Саши вышел тот инди-альбом, казалось, что жизнь налаживается, что впереди только подъём. Да, реакция на их новый стиль у старых поклонников не всегда была восторженная. Но они планировали найти новых слушателей.

Один из отрывков фильма, где герой готовится к баттлу, и срывается на официантку, кто-то выложил на Ютуб. Ролик набрал почти миллион просмотров. Гиперболоид повёл себя спорно и потом даже публично извинялся. И всё это на фоне #metoo и #янебоюсьсказать, и всё это было ей на руку – фильм из-за отрывка хотели посмотреть всё больше людей. Про неё писала «Гидра», «Афиша», The Village, мастер дока, она может раскрыть любого героя. Она скакала по квартире в восторге – её взяли на самый главный докфест «Горизонт», и, видит бог, он был счастлив за неё, он гордился ей. Он предложил ей это отметить – в любом из бесчисленных ресторанов на Новослободской, и она согласилась. А через десять минут ей позвонили друзья и предложили встретиться в «3205». Она согласилась. Предложила пойти ему. Он отказался.

Ну, пойдём, ты чего? Там и отметим. Да не. Ну что? Да иди. А ты? Да ну что я там буду. Саш. Ну я там не в своей тарелке. Саш. Ну правда, всё в порядке, иди.

Ой.

Ну что, я предложил вдвоём, ты хочешь с ними. Хочешь с ними – иди. Ладно, тогда я никуда не пойду. Иди. Нет. Иди, правда, всё в порядке. Ладно, захочешь прийти – приходи.

Окей.

Он не пришёл. Весь вечер провёл на кухне, кутался в гитарные аккорды, бабушкины напевы из детства, по памяти – в старорусскую тоску. И в этот вечер написал «Колосья». Почти частушечную, с надломом в голосе, чуть ли не марш. Когда он сыграл ей песню в тот же вечер – пришла поздно, пошатывалась, весёлая, пьяная от вина и успеха, долго расправлялась с каблуками в прихожей – она слушала молча, смотрела в сторону, под конец песни взяла телефон – ответить кому-то на сообщение, улыбалась чему-то своему. Он оборвал последнюю строчку на середине, отложил гитару.

Ладно. Что? Да ты не слушаешь. Слушаю. Ты в телефоне. Саш, поздно уже так громко играть. Ладно. Ну песня как песня. Ладно. Твоя привычная манера. Ладно. Ну что? Я не курил сегодня, кстати. Ну, молодец. Слушай, Саш, у меня новость. Какая. Гиперболоид предложил снять мне клип. Ты согласилась? Да. Ясно. Ну это только из-за денег, мне неинтересно снимать клипы. Понятно. Что? Ничего, я рад за тебя.

Завтракали молча. Спали на самых дальних концах постели. Ходили по тесной однушке так, чтобы не встретиться ни словом, ни взглядом. Так прошла неделя. Ему начали приходить первые из бесчисленных отказов на инди-фестивали – их альбом никому не нравился. Она моталась по встречам и интервью. Молчали. Она не выдержала.

Что происходит, Саш? Ничего. Что? Ничего. Саш, мы почти не разговариваем.

Ну.

Ну, ты считаешь это нормально? Мне нормально. Ясно. А мне нет. Ну и ладно. Саш, блядь. Ты можешь нормально сказать, что происходит? Ничего. Ты задолбал меня! Что тебе не так? Что происходит?!

А что происходит? А то, блядь, что с момента, как у меня вышел фильм, ты ведёшь себя как мудак. Я? Ты. Я? Ты.

Ты охуела. Что? Ты. Охуела. Это ты охуел! Отстань от меня. Ты реально охуел!

Да ты не замечаешь, что ли, нихрена, Ксюш?! Я отстала, отъебись. Ты вообще другая теперь! Отъебись, Саш. Ты просто испортилась! Да пошёл ты нахуй! Ты даже не видишь, какая ты стала!

Я, блядь, счастливая, Саш, впервые в жизни довольная собой, а ты, видимо, этого пережить не можешь, завидуешь мне!

Ясно. Что тебе, блядь, ясно? Ничего. Я завидую, ясно, я такой вот мудак, сам тебя со всеми познакомил и завидую. Саш, я тебя ненавижу.

В то утро он улетел на Урал. Рейс задержали на час, в самолёте он успел поспать, уткнувшись лбом в шедевральные облака. По тому, как самолёт стал уходить из-под него, понял – посадка, уши заложило, он шевелил челюстью, глотал, но ушная боль нарастала, садились в дождь. Слышал, как бабушка объясняла плачущему внуку – терпи, ты взрослый парень. Садились бесконечно, будто пропустили землю, мелькали молнии вдоль наклонённой земли, и вдруг – взяли вверх. Притихли, и только ещё пару минут плакал ребёнок.

– Уважаемые пассажиры, говорит капитан корабля. В Екатеринбурге гроза. Из-за погодных условий совершим посадку в Тюмени.

Сели, дозаправились, полетели обратно. Он теребил телефон.

Вбежал на собственный концерт в Екб спустя час, всё шло кувырком. Он удалил её из друзей. Сначала удалил, потом написал ей, как ему плохо. Написал искренне. Попросил прощения, предложил поговорить. Сидел где-то между Пермью, Екб или Челябинском, в мрачном здании вокзала, среди очередных бродяг и надоевшей России. И она ответила, что да, да, давай поговорим, как приедешь. Он был так счастлив. А после концерта в Перми в аэропорту, когда он так хотел домой, оказалось, рейс отменили из-за ветра. Он поменял билет, улетел под утро. Приземлился никакой от недосыпа, аэроэкспрессом домой, она готовила завтрак, он сказал какую-то глупость, они сильно поссорились, кричали, разбили кофейник, потом он извинялся, просто сильно устал, так сильно устал от всего, от бесполезных разъездов, тратит здоровье, скоро тридцать, а он так ничего и не – и тут разревелся – по-детски, до самых жгучих слёз, рухнул на пол в пальто, что надел пять минут назад, чтобы уйти, и плакал в её коленях, среди осколков френч-пресса, так устал, Ксюша, так устал, прости меня, она гладила по голове, он плакал у неё в коленях, да, он завидует ей, и эти концерты на тридцать человек его убивают, но он же не умеет ничего другого, разве он виноват, что поёт такие плохие песни? И она говорила, что песни не плохие, и потом они были вместе, впервые за всё время – были вместе, и в тот день он при ней написал «Не успел», на ту мелодию – пронзительную горькую, где он не успел на поезд, он так обнажился перед ней в этой песне, и она опять достала айфон и сняла, как он поёт.

Зачем ты снимаешь, не надо. Саш. Что? Давай я сниму док про тебя. Что? Я хочу снять фильм про тебя.

И она сняла.

3. Саша и Алина

– Саш. Ты понимаешь, что ты всех сейчас подводишь?

– Алин.

– Всех.

– Алин, всё.

– У нас организаторы в пяти городах.

– «Организаторы»! Которые с вокзала не могут встретить? Почему, блядь, меня все могут на хую вертеть, а я нет? Почему я всё делаю, а они нет? Почему меня все могут иметь, а я должен приехать, выступить, и улыбаться, и быть хорошим и ответственным, я всегда был хорошим и ответственным, я устал быть…

– Не всегда.

Молчание.

– Саш.

– Всё. Алин. Всё.

– Второй раз, Саша. Подумай о зрителях. О лояльности, о твоём имидже…

– Да в рот я ебал лояльность! Тридцать человек везде. Мне надоело. Я устал. Значит – бездарен. Значит – такая цена тому, что пою. Хватит.

Молчание.

– А обо мне ты подумал?

Молчание.

– Я, столько сил положила на это. На этот сранный тур. Чтобы ты выступил, чтобы люди после прошлой отмены захотели с нами работать, пришли на концерты, я по ночам не спала, после офиса делала – встречи, рассылки, орги, я для чего это всё? Я же верила в это всё, Саша! Верила в тебя, блядь.

– Прости. Прости.

Молчание.

– Прости, Алин.

Молчание.

– Но теперь точно, Алин. Всё… Походу…

– Ты из-за сториз этой, с афишей?

– Нет!

– А что тогда?

– Ну… всё.

– Я не дам тебе так просто угробить себя, понял?

– Я уже.

– Саш.

Молчание. Шелест.

– Ты и вина привезла, что ли? О, моё любимое.

– Саш. Ты разве не понимаешь, что эта классическая история. Вспомни ain't no sunshine. 33 года. Всю жизнь туалеты ремонтировал.

– Штопор на кухне… Ладно, я так.

– Да прочитай про любую группу – уже хотели забросить, разойтись. В самый трудный момент – приходит. Всегда так. Вселенная тебя сейчас проверяет. Держишь ли ты удар. Сможешь ли подняться в самый сложный момент. Поверить в себя.

– Застряла пробка…

– Иначе всё это дерьмо гроша ломанного не стоит, понимаешь? Если не выдерживаешь это последнее отчаяние. Как там, блин, – самый тёмный час перед рассветом. Если сейчас так плохо, значит скоро всё придёт. Я верю. Верю в тебя. В тебя и в твою музыку.

– Бля, не могу без штопора. Щас всю простынь… Можешь, на кухне там…

– Саш!

– Да что?! Что?! Ты сейчас себя убеждаешь. В жопу мою музыку. В жопу всё. Давай выпьем.

– Саш. Ладно.

Молчание.

– Ладно. Ты не крутой.

– О! Открыл.

– Не рок-звезда.

– Так, уже лучше.

– Не кумир подростков.

– Эт-точно. Особенно, сейчас.

– Не популярный исполнитель, не знаменитость. И музыка твоя не про это.

– Бля, пролил… Ага.

– Но ты не такой, как все. Понимаешь. Не для всех твоя музыка. Она сложная. Не для каждого. Не чтоб из каждого утюга. Она слишком сложная. Но она настоящая. Настоящая, понимаешь! Ты никогда не соберёшь Олимпийский.

– Ха!

– Но ты можешь собирать гораздо больше, чем сейчас. И с новыми песнями. Ты нужен людям. Не всем, но определённым слушателям. Тем, кто устал от этого всего, от рэпа, кто настоящего хочет. Сложного. Мне все знакомые сказали про демки новых песен, что это огонь. Если мы их выложим, всё может поменяться. И эта афиша, эта сториз Гиперболойда – это же отличный инфоповод. Бард против рэпера, настоящее против наносного. Саш, ты – белая ворона. Но такие люди нужны. Это нужно уметь ещё – быть не таким, как все.

– Будешь?

– Саш?

– Прости – только из кружки.

– Саш.

– Полгода не пил. За Олимпийский!..

– Саша!

– Алина! Алина, блядь! Они меня с дерьмом смешали. Ты читала вообще? Кому я навредил своими песнями? Ты видела, как они меня высмеяли? «С весьма устаревшей музыкой»! Чем я провинился? Почему я всё время виноватым должен быть за свою музыку? Ну родился я таким. Я ничего сделать не могу! Я не могу не играть. Почему они геев защищают, мигрантов защищают, а старых бардов-говнарей готовы с говном смешать? Чем я перед ними провинился? Спасибо на добром слове, но моё дерьмо никому не нужно.

– Мне – нужно.

Молчание.

– Саш. Я ценю тебя. Пускай… они не ценят. Я – ценю. Я тебя принимаю со всем твоим дерьмом.

Молчание. Шелест. Духи.

– Я с тобой до конца, Саша. Зачем тебе… они? Если им не нужно. Зачем им впаривать себя. Пусть идут своей дорогой. Я с тобой.

Рука на плече. Не смей. Не перед ней. Перед той – да. Перед этой – нет.

– Саш. Я с тобой.

Не надо. Не смотри на неё.

– Я с тобой, Саша!

Простынь серая, стыдно.

– Ты мне родным уже стал.

Зачем она так? Я либо разревусь, либо…

Он повернулся. Она не убрала руку.

– Слышишь. Я с тобой.

Он наклонился и поцеловал её. И медленно повалил на захламлённую....

4. Ксения. Список 6

Сначала – шея. Всегда – шея. В губы, и тут же – в шею – полураскрытым мягким. Скользил вдоль. Выше – до мочки, горячим дыханием в ухо. Его правая на мою левую, большой палец на самой груди, левая – от лопаток вниз, вниз, вниз, сжать, на миг отстраниться, разлепиться. Сбросить вверх, бретельки, тайну застёжки одной рукой, рот, шея, грудь, живот, ниже, дразнил, замирала, ждала. Всплеск. Всегда чуть-чуть по-другому, всегда чуть-чуть по-своему. Не плохо, по-другому. Пальцами – бережнее обычного, мозоли от струн, боясь поцарапать. Не-а. После – во весь рост, над. Улыбалась, смелее, пальцы сокровище, скользит, бёдра, лопатки, одну руку под, другую под, сжать затылок. Смеялась, вела. Шёл следом, внимательно. Всегда – чуть по-другому, чуть не так. Замирала. Замирал. Хорошо, так. Не давала знать. Делал по-своему. Не давала знать. Делал. Сомневался, терялся, искал. Переворачивал, губы, лопатки, шлепок. Нет! Замирал, делал, искал. Не-а. Пальцы – сокровище, на груди, дальше до шеи, рот. Рывок, поворот, икры, плечи. Сомневался, искал, подстраивался, гадал. Смеялась, ждала. Не помогала. Почти злился, давай сверху, пальцы, не-а, сама, живот, живот, большими – на самой груди, на шею, предано снизу, выжидал, искал. Губы, запястье. Пальцы – лицо. Бёдра, рука, ждал, помогал, пробовал, искал, тискал, искал, подстраивался. Не-а… Рывок за рывком, мокрая спина, хриплое дыхание, бежала. Гнался. Следом. Гонка, дождь. Колени, икры, лодыжки, складки, пальцы, колени, губы вдоль. Гнался. Искал, закрывался, помогал, терялся сам. Хотел по-другому, не-а, не давала, по-своему, замирала, терялся, шёл следом. Переворот, снова, поворот, снова, почти, не-а, почти, не-а, гнался, находил, падал, не-а, почти, почти, палец, нет! да. Всплеск. Всплеск. Никогда не мог догнать. Всплеск и всё. Солёное. Не успевал. Сам – после. Со мной – не-а. Пару раз. Никогда. Всегда – не так. Всегда – по-другому. Закрывался, уходил, падал, и только – после. Всегда после. Отпадал, откидывался, бледные веки. Раздельно. Раздельно.

5. Саша, после

Сашу всегда изумляло, насколько они совпадают телесно. Ещё в первый раз, когда обнялись при второй или третьей встрече – почувствовал её тело своим, изгиб к изгибу. Они так легко соединились, две детальки, или река в океан, или идеально настроенная струна под пальцем, или рука в перчатку, но, если бы оба были и рукой, и перчаткой. Она была одновременно и тугая, и мягкая, живой поток, и он понимал, что эта схожесть, совпадение тел не гарантирует ничего. У него была когда-то одногруппница, с которой он совпадал так же – от идеальной температуры руки, до объятий, не понять, где конец, где начало. Но одногруппница эта была ехидной, насмешливой, всегда желающей зацепить за мужское самолюбие – они только целовались один раз на каком-то пьяном курсе. Он примерно так совпадал с Катенькой, не так сильно, но совпадал, а в остальном расходились – от профессии до плейлиста.

Но когда поцеловал, вновь поразился, как всё было легко и послушно, и как легко упали на серую простынь, и шелест одежды, и тело, которое, казалось, должно было быть совершенным, на вид оказалось самым обычным, но наощупь – взаимно – были идеальны, тугая и мягкая, изгиб к изгибу, и только аккуратнее пальцами в мозолях, и вся извивалась под, как река в реку, струна, перчатка, поток, и он уже почти был в, но бросила короткий взгляд на сумочку, робкая тоска, и он поймал взгляд, понял, зачем, и она поняла, что понял, но не хочет показывать, что понял, и понял, что поняла и это. Он боялся сбить поток неловкостью, всё было так естественно, и чья-то нога нечаянно столкнула сумочку, и потом они были, они были, они были, и опять удивился, как всё легко и как всё понятно, послушно, легко и послушно, и всё так вовремя, так вовремя, и он так боялся отпуститься в это, всё равно наблюдал чуть со стороны, просто ощущения, боялся распасться раньше, и вот она распалась под, изгиб к изгибу, сладко и долго, и он почти, почти, но помнил, что без, и потому почти отпустился, почти, и успел раньше, и только капля у идеального пупка, всё что осталось после списка порнодвойников. И когда упал рядом, подумал, может она и есть, может всё так и должно – просто и понятно, само собой, это же так просто, так естественно, так понятно, и было бы ещё естественнее, если бы она не спросила.

6. Алина, после

«Останься». Алина-Алина. Саша, Саша, Саша.

Плечо к плечу, две трещинке на потолке. После. Вот оно как.

Горячее плечо, локоть, бедро к бедру, заснул?

Как снег дома, в Крыму. Лёг всего на день, на Новый год, первый раз в жизни, и такой холодный, колючий. Как сладость в ночь на день рождения, притворяться спящей, шелест, духи матери, рука под подушку, коробка, гладь, пластика, кукла. А кожа-то у него гладкая, как у мальчика. Спит. Вот оно и после. Как первый раз, бельё в алом, боль, восторг взрослости. Руки, кстати, не только красивые, но и как надо. Интересно, а след от кольца на безымянном остался? Не разглядеть, правая под животом. А куда он его? В Ганг? С трапа в Шереметьево? Вот оно и после. Всё так быстро, совсем без, хотя я была не против без, и он почувствовал, что не против без, и мы так чувствовали друг друга без. Вот оно и после. Развёлся, да. Ждала, да. Ехала сюда и верила, да. Да? Да! Знала ведь, верила, и даже радовалась – сейчас я соберу тебя из пепла, Саша, соберу из разломанных частей, буду для тебя хорошей, застану врасплох – раненного, тёпленького, моллюска без раковины, и может быть. Вот оно после. Как с концертами – готовишь их так долго, переживаешь, пытаешься продать билеты, суетишься, красишься утром, а концерт проносится за несколько мгновений. И всё. После. И в этом после так пусто, будто чего-то недодали. Но вот сейчас, впервые так хорошо. Бедром к бедру, плечом к плечу, вдоль, после. Если бы я оказалась в любом другом параллельном после, лежала бы так же, и не думала о нём. Быть со всеми на всю жизнь не получится, это уже не любовь, это уже какая-то ужасная групповуха – со всеми. Просто я такая, может, старшая сестра, может, от природы вот так сливаться, но горячее плечо, сопит носом, и вот оно – после. И что? Жить с ним в этой квартире, и трещинки на потолке каждое утро, и завтраки, и вечера, и даже начнёт приедаться, никогда не веришь, но начинает, сказал, останься, зубные щётки, список покупок, и ночи и дни, останься, выходные, постель, останься, хотя он такой неряха, и серая простынь, и столько крошек, и опять курит траву, но ведь всё это можно исправить, интересно, как она с ним? Как он с ней? Начинал с шеи? Полураскрытым мягким ртом. Вдоль выше – до мочки, горячим дыханием в ухо. Правую руку на самую грудь, большой палец на сосок. Левая – от лопаток вниз, вниз, сжать, всё так правильно и вовремя, как всё вовремя, блузку, застёжку, рот, шея, грудь, живот, ниже, дразнил, как всё вовремя, как точно. И пальцы – бережнее, мозоли от струн, и ох, да, и неужели он с кем-то так же во весь рост, над, пальцы бёдра лопатки так вовремя руку под, другую под затылок. Шли рядом шли следом так друг друга так уверенно переворачивал губы лопатки да всё вовремя поворот икры плечи сверху пальцы живот большими грудь снизу губы запястье пальцы лицо рывок мокрая спина бежали рядом ох, и потом ещё раз – ох колени икры лодыжки складки пальцы колени губы вдоль неужели ох ещё раз – ох и сам – ох одновременно ох после – отпали, бледные веки, плечом к плечу. Так вовремя. И после, засыпая, слеза по щеке – про то, как устал, и что виноват перед ребятами из группы, а главное – что отец тяжело болеет, и даже не пришёл на концерт в Поволжске. И всё это после его ответа на мой вопрос, такой беззащитный вопрос, когда мы отвалились по разные стороны серых простыней:

– Ну что? Легче?

– Останься, пожалуйста.

7. Алина и Саша

– Ну, Алин. Я не хочу ничего.

– Надо, Сашенька.

– «Сашенька»?

– Александр Даль, автор и…

– Ладно.

– Ну а как тебя?

– Ну не «Сашенька».

– Короче, Саша. Доделаем этот. И будем думать.

– Алин! Я просто доезжу, чтобы никого не…

– «Гидра» хочет взять у тебя интервью.

– Что? Из-за афиши этой. Из-за сториз, что ли?

– Саш, ты вообще что ли в танке тут? Закурился вконец? Гиперболойд твою песню в инстаграмме запостил. «Пройти».

– Ого. Не лучшая песня.

– Нормальная песня. Как раз под его аудиторию. Он написал, что вот ты сорвал его афишу, а он послушал твои песни, и есть хорошие. У нас человек двадцать уже добавилось.

Щелчок зажигалки.

– Надо попросить его удалить.

– Да ты не понял, что ли! Это же супер-инфоповод. Рэпер против Барда, два жанра музыки.

– Рэп – не музыка. А вашего сраного Гиперболоида забудут через десять лет.

– Ну тем более! Скажешь своё мнение.

– Алин. Это унизительно.

– Что унизительно.

– Унизительно, что я выгляжу каким-то завистливым утырком, что сорвал афишу знаменитости. А он меня тут ещё репостит из жалости. Чтобы его подростки-фанаты меня не зачмырили. Да пусть чмарят.

– Это ты так видишь! Всё зависит от акцентов. Надо дать интервью!

– Х-м-м, интересно, какие акценты расставит «Гидра»?! Я не феминитска же, чтобы…

– Так для этого и вью! Ты можешь сказать, что хочешь. Ты можешь это обстебать. Ты можешь показать себя героем. Сказать так, как ты и считаешь – что рэп – не музыка, что Гипера забудут. Ты можешь, как угодно это.

– Я не умею. Меня выстебут.

– «Гидру» читают все. Нам нужна эта аудитория.

– А я ей – не нужен. Ни тем, кто её читают…

– Они тебя просто не знают

– …ни тем, кто в ней… работает.

– А. Понятно.

– Что?

– Всё. Понятно. Почему и из-за кого. Кто в ней работает.

– Кто?

– Не кури в постели.

– Вообще-то, это моя…

– Или дай мне сигарету.

– Ты же не куришь?

– С тобой закуришь.

Щелчок зажигалки

– Нам нужны деньги, Саш. Нам нужны продажи.

– В смысле?

– У нас половина зала продана на Москву

– Половина?! Ты же говорила…

– Половина, Саш.

– Бля.

– Интервью нам поможет.

– Может, отменим?

– Саш.

– Ну правда. Ну не получается у меня, Алин. Ну можно я не буду, а?

– Ты че как маленький. Тебе за квартиру есть, чем платить?

– Ну может, я к тебе перееду.

– Ага. Я комнату снимаю, если помнишь. И жить ты на что собрался? У тебя сколько денег осталось? Как ты жить будешь без выступлений?

– Преподавать. На гитаре…

– Саш, ты кому преподавать будешь? У тебя ученики есть? База? Сколько будешь брать за урок? Чему учить? Сколько уроков тебе надо в месяц, чтобы выжить? Ты считал? Ты вообще преподавал кому-нибудь что-нибудь?

– Ну я это ещё не…

– Саш, это такой же бизнес. Такой же. Так же надо будет искать людей, создавать группу в ВК, ФБ, инстаграмм, договариваться. Прежде чем дело это пойдёт, тебе надо на что-то жить. Концерты – твоя работа. Делай свою работу. И интервью – твоя работа.