73

Так что иногда то, что на первый и поверхностный взгляд кажется стяжательством и скаредностью, на самом деле означает просто забег на длинную дистанцию любви пополам с неусыпной заботой о своих самых близких людях.

Я же говорил вам, что Сергей Сергеевич был очень добрым человеком…

Без денег

Во взрослом возрасте мысль о том, что я могу остаться без денег, пугает меня до самого основания. Как это без денег?! А на что тогда жить?! Как мне исполнять бесчисленные взятые на себя обязательства? Как без денег защититься от этого гремящего и несущегося неизвестно куда мира? И самое главное: чем защититься, если нечего на эти отсутствующие у тебя деньги купить? Нет. Нет, нет, нет! Я лучше буду невротически крутиться из последних сил, жадно выманивая у равнодушной и суровой жизни каждый грошик. Иначе совсем хана…

Потом я постепенно успокаиваюсь. Курю и вспоминаю о том, что внутри меня по-прежнему есть маленький мальчик, который все свои детство и юность прожил без рубля. Жил, радовался жизни и умел не думать про деньги, хотя ему, как и мне сегодняшнему, их тоже постоянно не хватало.

Поэтому мы с моим пацаном мысленно обнимаемся и начинаем вместе вспоминать. И он конечно же помнит всё гораздо лучше меня…

В нашем детстве денег у нас не было совсем. Правда, наверное, их и в современном детстве, у нынешних маленьких людей, не очень много. У нас же денег не было не только в детстве, но и в юности и даже в ранней молодости. Все мы были одинаковы по материальному благосостоянию. Точнее, по его отсутствию. Это иногда мешало, но не очень сильно…

В радужной вселенной детства сравнивать нам было не с чем. И всё же маленькие денежные роднички били то тут, то там. Можно было находить и сдавать пустые пивные и молочные бутылки в пункты приёма стеклотары, выхватывать медяки из-под ног счастливых молодожёнов на свадьбах в нашем дворе или собирать в потные ладошки мелочь, выпавшую из рук торопливых взрослых покупателей в овощном магазине. В молочном и хлебном почему-то монеток под кассой было не в пример меньше. Скорее всего, это оттого, что в овощном продавали ещё пиво-сигареты и основными покупателями там были не очень внимательные к какой-то мелочи мужики.

Монетки эти были уже ничейные, поэтому собирать их нам было вовсе не стыдно, как не стыдно было и стащить иногда в хлебном ромовую бабу или пирожное картошку. Конечно! Кондитерские изделия – вообще не деньги!

Тратили мы свои средства изысканно-легко на лимонады и мороженое. Тратили и тут же возвращались к общению и играм на свежем воздухе, ни о каком накопительстве и не помышляя. Нам было некогда и не до этого…

Один раз я нашел на улице купюру в целых двадцать пять рублей, которую тут же отнёс домой и отдал своей матери. Сделал я это не потому, что был честный и добрый. Просто масштаб такой суммы не укладывался у меня в голове. Например, вожделенная и при этом абсолютно недосягаемая игра «За рулём» в промтоварном магазине стоила «всего» десять рублей.

Мать с пристрастием допросила меня о происхождении этой купюры и, убедившись в том, что это добрая рука Провидения, а не мой страшный проступок, спокойно оставила эти деньжищи себе, встроив их в наш бюджет.

В том же щенячьем детстве, когда я не мог уснуть и боялся страшных снов, я сам себе пересказывал прочитанную мной ранее сказку Сергея Михалкова про новенький советский рубль. В этой истории рубль преодолевал множество испытаний, кочевал по карманам и кошелькам. В конце концов он так истрепался, что чуть не погиб, но в итоге получил новую жизнь, будучи перевыпущен в железном виде с гордым профилем Ильича на аверсе. Меня эта история странным образом успокаивала, и я безмятежно засыпал.

Деньги продолжали оставаться для меня чем-то мифически далёким и сказочным…

В молодости всё незаметно поменялось. Всё, кроме наличия у нас денег. Кругом появилось огромное количество соблазнов. Но когда ты молод-горяч и категорически не хочешь работать в летнем промежутке между школой и институтом, то вариантов у тебя всего два: воровство и собирательство.

Мы занимались в основном вариантом номер два, чётко памятуя с детства, что брать чужое нельзя, а можно только ничейное. Был ещё и третий вариант – брать в долг, но отдавать нам было нечем, а портить себе репутацию на районе не хотелось вовсе. Кстати, стрельба у прохожих сигарет – это тоже собирательство. Правда, иногда мы всё же отходили от своих принципов…

Представляете, вам семнадцать лет и нежный летний вечер над вашими пустыми восторженными головами плавно переходит в страстную ночь? Столько нереализованных возможностей, и так мало нужно для счастья… Всего то рублей триста. В общем, немного. Тогда, если мой друг Серёга предлагал зайти к нему домой, чтобы он мог утащить из кармана спящего отчима эту столь необходимую нам сумму, я без раздумий соглашался.

Отчим – человек хороший, находившийся тогда в зените своей карьеры, – пропажу одной-нескольких купюр из пачки точно бы не заметил. К тому же Серёга, как он считал, в данном случае просто изымал в свою (и мою) пользу не выданные ему карманные деньги у человека, заменившего ему отца.

Сейчас это звучит ужасно, но тогда летняя ночь после этого преступления начинала играть для нас совсем другими красками. Совесть наша при этом спала глубоким сном, заботливо уложенная в кроватку страстной молодостью с её непререкаемым желанием жить по полной прямо здесь и прямо сейчас…

А потом мы повзрослели. Мой пацан с восторженными глазами остался где-то глубоко внутри меня и редко показывается наружу. А когда он всё же показывается, то я вспоминаю с ним те времена и думаю: хорошо, что у нас тогда денег не было…

Это давало нам странную личную свободу, жизнь без обязательств по кредитам и займам. Обладая деньгами в детстве, мы бы запросто стали капризными и изнеженными роскошью бесконечных и бессмысленных трат.

И ещё мне очень жаль, что в молодости деньги были нужны нам для усиления ощущений от жизни, а сейчас это больше защита от явных и мнимых жизненных угроз. Своеобразный бронежилет, который вроде бы и защищает, да вот беда – постоянно жмёт и натирает под мышками.

Натирает и жмёт он, похоже, оттого, что мы с моим внутренним пацаном до сих пор страстно хотим быть похожими на новенький бессмертный металлический рубль с гордым профилем Ильича на аверсе…

Лето

Витьку мы встречаем совершенно случайно. Едем с Игорем по проспекту и видим: в крайнем правом ряду тихо крадётся хорошо нам знакомая красная «четвёрка». Я перестраиваюсь, догоняю её сзади и мигаю дальним светом. Витькино авто резко ускоряется и сворачивает во дворы, пытаясь сбросить внезапно приклеившийся к ней «хвост». У детского сада, словно сдавшись, внезапно останавливается. Из передней пассажирской двери как ни в чём не бывало легко выпархивает на разогретый асфальт худенькая блондинка и, вихляя худыми бёдрами, отправляется в сторону играющих на участке детей.

Витя уже вылез с водительского сиденья и радостно кричит нам навстречу:

– Я сначала думал – гаишники! А это вы!

Он широко улыбается нам своим веснушчатым лицом, и непонятно, чего в нём больше: радости от встречи с друзьями или облегчения от того, что он не попался. Витька явно слегка выпивший. Мы обнимаемся, хлопаем друг друга по гулким спинам и неспешно закуриваем.

– Витька, а мы на озёра с ночёвкой! Поесть-попить уже купили! – улыбаюсь я.

– Парни, поехали! – мгновенно решает он и плюхается за руль. – Я с вами!

– А она? – Игорь показывает пальцем на пустующее пассажирское сиденье.

– Ленка тут недалеко живёт, сама доберётся с сыном. Мы с ней днём пошалили немного!

По Витькиному лицу видно, что шалили они минимум с самого утра, если не с вечера. Но это, конечно, его личное дело.

Быстро грузимся по машинам. Мы с Игорем, как солдаты в краткосрочной увольнительной. Вечер пятницы отвоёван у супруг и маленьких детей для дружеского общения, и начинать хочется немедленно. Прямо сейчас.

До озёр ехать минут пятнадцать. Я бы выжал полный газ, но слежу в зеркало за Витькиной ездой. Нельзя ему гонять в таком состоянии. Ему вообще-то и за рулём находиться не полагается. Ну да ладно. Игорь молча курит в открытое окно и загадочно щурит глаза в ответ каким-то своим мыслям. Нам хорошо, хотя мы ещё и не выпили. Но это ненадолго. Прикладываться по очереди к бутылке мы начинаем сразу, как заканчивается асфальт. Тёплая водка мгновенно ударяет в голову, делая мир ярким и танцующим.

Внезапно я вижу в зеркало, как Витькина машина начинает требовательно моргать нам дальним светом. Мы останавливаемся и немного сдаём назад. Витька стоит с бутылкой пива у заглохшей машины и грустно произносит:

– Всё, пацаны, накатались. Бензин кончился. А так хотелось ещё погонять!!!

– Мы тебя сейчас тросом прицепим и дальше поедем! Ты только за нашей кормой следи и тормозить не забывай!

Игорь хлопает Витьку по спине, и тот, довольно улыбаясь, лезет в багажник. Вечерний клёв нами уже позабыт.

Дальше только звёздная ночь над нами и просёлочная дорога, ветвящаяся загадочным лабиринтом в жёлтом свете фар. Мы вместе здесь и сейчас. Пьяны, молоды и счастливы. Как бессмертные боги несёмся сквозь мрак на ревущем ВАЗ 2106 под басовитые ритмы. Позади на тросе болтается счастливый Витька со своей музыкой, и есть только этот момент. Только он…

Внезапно я понимаю, что Витьки с его красной «четвёркой» позади нас уже нет. Отвязался где-то по дороге. Только трос сиротливо болтается позади и медленно чертит в дорожной пыли сложную математическую кривую.

Мы с Игорем стоим под равнодушной луной и задумчиво курим, укутывая её в мягкое покрывало дыма. Витька, наверное, тоже сейчас на луну смотрит. Чего ему ещё одному в темноте делать?

– Поехали искать, – коротко резюмирует Игорь и выщёлкивает окурок в сторону созвездий.

Вряд ли попал, но я не досматриваю. Сажусь за руль. Срочно требуется найти друга, который сидит сейчас за рулём машины с погасшими огнями под рукавом Млечного Пути. Найти – это легко сказать. Мы пересекали бесчисленное количество перекрёстков по просёлочной дороге в совершенно произвольном направлении. Но найти его необходимо. В августе ночью бывает довольно холодно.

Мы едем медленно и внимательно смотрим вокруг. Звёзды отражаются на гладких лицах спящих озёр и слегка подсвечивают нам дорогу.

Витькину машину мы находим спустя полтора часа. Она стоит ровно посередине дороги и являет собой образец немецкого педантизма. Хотя и выпущена на АВТОВАЗе. Я говорил, что Витька поволжский немец?

Когда он понял, что помощь если и придёт, то не скоро, то начал готовиться. Аккуратно разложил сиденья, превратив обычный ВАЗ 2104 в огромную двуспальную кровать. После чего постелил поверх почти чистую простыню и основательно завернулся в припасенный в багажнике овчинный тулуп. Для вентиляции он опустил передние стёкла, предварительно повесив в проёмах лёгкие тюлевые занавески. От злых озёрных насекомых, видимо.

Мы с Игорем стоим, упираясь макушками в сереющее небо, и молча улыбаясь смотрим на нашего друга. Из колонок, окончательно подсаживая аккумулятор, мурлычет тихую колыбельную «Sade», а Витька спит в позе эмбриона с совершенно спокойным лицом праведника. Начинается прохладное утро и постепенно заканчивается лето…

Витька и взрослая жизнь

На дворе стояло тёплое и немного дождливое лето 1992 года. Мой друг Витька только что закончил учёбу в техникуме и собирался поступать в институт. После долгих раздумий на семейном совете единогласным решением Витькиной матери было решено отправить будущего студента в Ульяновск. Город большой, серьёзный и находится относительно недалеко. Витьке предстояло провести в нём две недели, посещая подготовительные курсы в институт, которые заканчивались вступительными экзаменами.

Витька – весёлый и открытый парень с широким улыбчивым лицом, серыми глазами и непослушными вихрастыми волосами соломенного цвета. Он из семьи поволжских немцев, и мать его носила в девичестве фамилию Вальц. Может быть, поэтому есть в нём какая-то немецкая педантичность, странным образом сочетающаяся с простой и доброй русской душой рубахи-парня. Вероятно, это у него от русского отца – дяди Серёжи.

Таким образом, Витька имел в активе классическую интеллигентную семью, состоящую из отца, тихо выпивающего инженера, и строгой матери, заведующей кафедрой химии в институте. А ещё имел Витька длинное и хорошо заточенное шило в заднице, заставлявшее его искать всё новые приключения. Ему, выросшему в строгой матриархальной семье, очень хотелось попробовать себя во взрослой жизни со всеми её развлечениями. Что он и начал делать немедленно по прибытии в Ульяновск.

Дальнейшие события того памятного дня покатились со всё возрастающей скоростью. Выгрузив после автовокзала в съёмную квартиру две внушительные сумки с продуктами из дома, Витька в новенькой кожаной куртке и с паспортом в кармане отправился покорять город.

Накатив для мужественности полбутылки плодово-ягодного вина, наш Одиссей решил, что ему срочно требуются наручные часы. Для точности и пунктуальности. Это Витьке нашептывали его коварные немецкие гены. Денег имелось впритык, а значит, добыть часы можно было двумя доступными в то время способами: украсть или отнять. Витька выбрал второй вариант и, чеканя шаг, отправился осаждать уездный город на Волге.

Часы он отнял спустя полчаса, перемежая уговоры и угрозы, у щуплого паренька в нескольких кварталах от места высадки. Ещё спустя десять минут от защитников родины Ильича прилетел жестокий и справедливый ответ. Паренёк привёл на помощь своих друзей. Те по горячим следам выследили захватчика и, взяв его в плотное кольцо, вернули назад награбленное, выбив подчистую Витьке два передних красивых, но уже слегка желтоватых от курения зуба.

Немного повалявшись в летней пыли, Витька выплюнул лишнюю кровь и понял, что с него на сегодня достаточно. Русских так просто не сломить, а поэтому с подвигами пора на время заканчивать. Зубов было жалко до слёз.

Передислоцировавшись обратно в квартиру, он допил оставшиеся полбутылки вина и в этот раз решил отправиться на поиски любви. Вечер уже вошёл в свои права, а губа противно саднила. Витьке очень хотелось женских объятий, в которых он мог бы найти себе утешение и страсть одновременно.

Он наскоро причесался, приоделся и наугад отправился в ближайший ресторан. Вечер был не просто вечер, а вечер пятницы, поэтому подругу он нашёл себе быстро. Она сидела одна за столиком и прицельно постреливала в потомка тевтонских рыцарей томными и густо накрашенными ресницами. Витька подплыл к столику, галантно познакомился и предложил угостить невероятно красивую девушку водочкой. Та любезно согласилась. Выпили по первой-второй, и сознание у Витьки отчего-то померкло и схлопнулось.

Очнулся он в одной рубашке, прислонённый мёрзнущей спиной к грязно-зелёной стене подъезда. Сидел Витька совершенно один. К тому же у него отсутствовала куртка со всеми деньгами и паспортом. В кармане рубашки сиротливо лежали – видимо, подброшенные клофелинщицей на такси – пятьдесят рублей одной купюрой. Голова шумела и ухала. Сознание мутилось. «Подъезд не мой!» – отрешённо подумалось ему. Подробностей вечера он не помнил совершенно. Покачиваясь, он встал и выбрался на улицу. «Город тоже не мой!» – последовала следующая, ещё более ошеломительная мысль. При этом ему сразу же очень захотелось домой. К маме и папе.

Вернувшись в Итаку (то есть доехав на такси до квартиры), Одиссей (то есть Витька) принялся писать домой письмо. В нём он подробно расписал обстоятельства своего неудачного падения на асфальт негостеприимного Ульяновска. Сообщил, что потерял в результате инцидента два зуба. Потом подумал и нарисовал свой рот подробно и со всеми зубами, а в конце правильно, как на уроке черчения, заштриховал два утраченных резца. Чтобы родителям было понятно. После этого с лёгкой и невесомой душой лёг спать.

Наутро Витька по-быстрому собрал вещи и отправился на автовокзал. Взрослая жизнь, как он понял, оказалась штукой невероятно разнообразной и интересной, но входить в неё следовало осторожно, медленно и не так глубоко.

На память

Ленка вертлявая и решительная. Её озорные цыганские глаза живут на и без того подвижном лице своей ещё более активной жизнью. Когда она разговаривает с кем-то, нетерпеливо пританцовывая всей своей ладной фигуркой, глаза успевают жадно обежать окрестности, заглянуть в лицо каждому и у каждого что-то нужное ей найти и забрать себе. Когда два этих горящих уголька впиваются в Сашкино лицо, ему хочется сразу отвернуться к стене, а лучше даже убежать. Однако делать этого нельзя. Погода на улице стоит по-осеннему мерзкая, так что их тесная компания все свои вечера коротает на маленькой и уютной лестничной клетке технического этажа под самой крышей старой панельной девятиэтажки. Место тихое, непроходное. Две девчонки и четыре парня по очереди аккуратно курят в вентиляцию и ведут разговоры под негромкий рэп из маленькой Андрюхиной колонки.

Сашке очень нравится смотреть на Ленку, на её часто меняющееся настроение и плавные безостановочные движения тела. Так люди смотрят на полыхающий костёр или на выступление каскадёров в приехавшем на пару недель в город луна-парке. Не оторвёшься. А Ленка не приехавшая, самая что ни на есть своя. С самого рождения живёт в доме по соседству и в школу ходит ту же самую, только не в одиннадцатый класс, как Сашка, а в десятый. До этой осени, пока не сложилась их компания, он и вовсе не обращал на неё внимания.

До этой осени Сашке примерно одинаково нравились все более-менее симпатичные девчонки района. Ну и ещё голые и целомудренно прикрывшие руками и коленями самое интересное японки с цветного календаря отца, плохо спрятанного в книжном шкафу. Разглядывать их можно хоть целые дни напролёт, пока родители на работе, но никаких перспектив это разглядывание Сашке не сулило. В реальной жизни к своим семнадцати годам Сашка в отношении девушек оставался человеком крайне застенчивым и совершенно без опыта каких-либо романтических отношений.

При этом внешне Сашка, как шептались на переменах одноклассницы, был «страшно красивый». Мягкий задумчивый взгляд непроницаемо тёмных глаз на правильно очерченном лице с пухлыми губами притягивал взгляды не одной школьной красавицы. Некоторые из них, наиболее отчаянные, делали смелые вылазки, сами приглашая его на свидание, и оставались разочарованными его холодностью и вежливым равнодушием. На самом деле отсутствие опыта общения с прекрасным полом вселяло в него страх и неуверенность, воспринимаемые нахальными красотками как циничное равнодушие.

А сейчас ему очень нравится Ленка. Нравится вся целиком, вместе с вживлённой в неё тугой пружиной и яростным жгучим огнём. Находясь в тесной и весёлой суматохе подъезда, ему проще украдкой разглядывать её, а самому оставаться невидимым, теряясь со своими глупыми предрассудками и стеснением за спинами хохочущих друзей. Вот только, когда она бросает очередной взгляд на его лицо, Сашке кажется, что она ясно и чётко читает непрерывно бегущую у него по лбу яркую неоновую надпись: «Лена! Я хочу тебя поцеловать!».

Но делать этого нельзя. Даже с учётом того, что в последнее время Ленкин взгляд останавливается и замирает на Сашкином лице всё дольше и чаще. Три месяца назад она стала «гонять» с Игорем, Сашкиным бывшим одноклассником и пусть не самым близким, но надёжным и давним товарищем. Игорь на днях уехал на двухнедельные спортивные сборы со своей футбольной командой, со спокойной душой поручив Ленку тесной компании друзей, в число которых Сашка, несомненно, входил.

Мучительное томление, робость, стыд перед Игорем и непреодолимое желание прижать Ленкины губы к своим весь вечер медленно подъедают Сашку живьём…

Спустя неделю Андрюха отмечает свой день рождения. На восемнадцатилетие родители дипломатично съехали на ночь к родственникам, оставив в полном распоряжении сына и его гостей четырёхкомнатную квартиру. Сашка летит на праздник, едва касаясь земли блестящими носами начищенных ботинок.

Ленка ослепительна, нарядна и свежа, как диковинный цветок. Игорь всё ещё пропадает на спортивных сборах, а потому Сашкина робость, разбавленная тремя большими рюмками водки, бесследно исчезает спустя полчаса от начала праздника. Остаётся одна, очищенная от ненужной шелухи, концентрированная страсть. Вся подвыпившая компания исчезает в подъезде покурить, а Сашка следующие пять минут кружит Ленку в медленном танце. Легкомысленное время тягучим мёдом вязнет в нескончаемом жадном поцелуе и окончательно останавливается. Сашка летит в омут податливых губ и с удовольствием тонет в них, никогда больше не желая возвращаться назад…

Утром он с хмельной и прозрачной головой, убирая в шкаф тяжёлый вязаный свитер, снимает с его рукава длинный чёрный волос. Волос слегка вьётся и, кажется, фонит во все стороны вчерашним бездумным счастьем. Сашка бережно прячет его между страниц любимой книжки Фрэнка Херберта «Еретики Дюны» и, бездумно, счастливый ложится спать.

Спустя два дня со спортивных сборов вернётся загорелый, жизнерадостный и соскучившийся Игорь. Ленка перестанет брать трубки и появляться по вечерам под крышей старой панельной девятиэтажки, а к следующему лету, с окончанием школы, компания по совершенно естественным причинам распадётся окончательно.

Ленка выйдет за Игоря замуж и родит ему трёх детей, двух здоровых, а одного мёртвого. Через двадцать два года брака они разведутся.

С Сашкой тоже случится большая и сложная жизнь. Первая большая любовь в её бурлящем котле событий со временем потускнеет и почти забудется, но всё-таки останется тонким вьющимся чёрным волоском, затерянным между бесчисленных страниц старого и любимого фантастического романа.

Точка

Тем летом произошло великое множество самых разнообразных событий. Например, у Витьки утонули золотые зубы в пруду. Вернее, накладные коронки или как там их ещё стоматологи называют. Утонули оба сразу. Каким-то таинственным образом они соскочили с положенного им места во рту и устремились на дно. Витька неуклюже барахтался в середине водоёма и непрерывно орал истошным голосом, слегка шепелявя:

– Пацаны! Ныряйте! В ил уйдут, и хана! Не найдём их уже никогда!

Сам Витька при этом не нырял, видимо полагая, что, оставаясь наверху, он лучше контролирует спасательную операцию. Мы, конечно, ныряли ради друга. Ну ещё бы! Такая потеря. Честно сидели под водой с крепко зажмуренными глазами секунд по двадцать – тридцать. Затем выныривали, виновато разводя перед расстроенным Витькой пустыми руками.

Консистенция, прозрачность и температура воды в летнем пруду напоминала какао в школьной столовой. Шансов найти золотые коронки в такой воде у нас было не больше, чем отыскать давным-давно зарытое где-то в степях между Европой и Азией золото Чингисхана.

Много чего было тем летом. Всего и не упомнить, но зато я точно помню, чего не было. Не было денег. Ни у одного из нас. Радость, энергия и здоровье присутствовали в избытке. Денег было ровно ноль рублей с копейками.

Последние два-три года на каникулах мы обычно устраивались работать на пару месяцев, но в промежутке между окончанием техникума и началом учёбы в институте сама мысль о том, чтобы провести лето на пыльной стройке или у монотонного конвейера, казалась просто кощунственной.

В результате мы на целых три недели отправились по профсоюзной заводской путёвке кого-то из наших родителей на загородную базу отдыха от этого самого завода. Цена у такой путёвки – сущая ерунда, а трёхразовое питание и бесплатный проезд в город и обратно нам были обеспечены.

Днём мы с Витькой ездили на городской рынок за сигаретами. Не покупать, а «стрелять». То есть вежливо спрашивать закурить. Соревновались, кто первый «настреляет» на целую пачку. Правда, после потери Витей сияющих передних резцов ему стали давать реже, и он чаще мне проигрывал. Вероятно, отсутствие драгметаллов во рту делало его гораздо менее солидным и презентабельным. А из жалости у нас и так никому не подавали.

После «стрельб» мы не спеша шли в сторону автовокзала и возвращались на базу регулярно курсировавшим рейсовым автобусом. Всё это дело занимало полдня, не меньше. Но никто из нас тогда и не суетился.

Игорь и Олег с нами в город не ездили. Они вполне прекрасно могли обходиться и без курева. Игорёк целыми днями околачивался у озера, демонстрируя всем отдыхающим небольшой красивый шрам на левой половине груди прямо над сердцем. Итогом этих хождений стало то, что через пару дней он познакомился с четырьмя только что заехавшими в соседний с нами домик скрипачками. Девчонки учились в музыкальном училище по классу виолончели и ещё чего-то трудно запоминаемого, но для удобства были немедленно переименованы в скрипачек.

Скрипачки оказались вполне симпатичны, но очень уж скромны. Глазами не стреляли и больше слушали, чем говорили. Спустя некоторое время Игорь уже скромно, словно бы неохотно, рассказывал им о том, что шрам у него на груди – это была рана от ножа и что лезвие прошло буквально в паре сантиметров от его горячего молодого сердца.