73

Валера подошёл к смеющейся Тане и мягко взял её за запястье. Затем тихо и коротко произнёс:

– Пойдём?

Парень на барном стуле мгновенно напрягся. Он щелчком выбросил на пол гулявшую в пальцах зубочистку, поднял на Валеру цепкий взгляд и нагло процедил сквозь тонкие губы:

– Ты иди погуляй, ещё кого-нибудь поищи, а малышка со мной уезжает, братан! – При этом он попытался по-хозяйски приобнять Таню за талию.

Таня быстро смахнула с себя его руку, как неприятное насекомое, и с тревожной надеждой посмотрела на Валеру.

До неё медленно начало доходить, в какую ситуацию она втравила себя и мужа.

– Руки свои попридержи, это жена моя. Перепила она. Мы уходим, – медленно выковывая каждое слово, проговорил Валера, пытаясь унять чёрный гнев, стоявший у самого горла.

– А!!! Так ты… это… – Парень поскрёб затылок, подыскивая подходящее слово. А когда нашёл, то торжествующе ткнул пальцем в Валеру и громко презрительно произнёс: – Каблук!!!

Валера ударил первым. Жизнь в маленьком городе давно приучила его не отвечать на оскорбления словами. Парень кулём свалился со стула и, неожиданно юрко перекатившись от Валеры подальше, истошно заорал:

– Пацаны-ы-ы-ы! Сюда!

Из разбитого носа у него обильно текла густая кровь, которую он ладонью размазывал по лицу. Вставать он пока не пытался.

Из-за стола слева вскочили трое. Внутри у Валеры похолодело. Драться он умел, но четверо – это уже перебор. К тому же караоке располагалось на третьем этаже развлекательного центра, а охрана обычно всё время проводила на первом, фильтруя прибывающих посетителей. Быстро они сюда не прибегут, а значит, впереди предстояли несколько очень неприятных минут, которые нужно было как-то пережить.

Валера схватил Таню в охапку и начал постепенно отходить. Отступив на пару шагов, они вжались спинами в металлическую стойку бара. Бармен испуганно юркнул в дверь служебного выхода. Публика в клубе напряжённо затихла. Трое нападавших растянулись небольшим полукругом и выбирали момент для атаки. Один из них хрипло и нараспев произнёс:

– Хана вам обоим.

Лихорадочно прикидывая возможные варианты, Валера вдруг почувствовал, как Таня ободряюще сжала его ладонь. Кинул на неё быстрый взгляд и успел ошеломлённо отметить, как нежно и спокойно-собранно она на него смотрит. От недавнего опьянения не осталось и следа. Ни страха, ни злости не отражалось больше в её глазах. Танька легко улыбнулась ему и, чуть согнув ноги в коленях, округлила плечи и слегка подала тело вперёд.

Первого ринувшегося к нему парня Валера без затей отправил в согнутое положение ударом ноги в пах. В неравной борьбе все средства хороши. Оглянувшись посмотреть, всё ли в порядке с женой, он увидел, как Танька провела изумительно точный и быстрый low kick по ноге подонка, пытавшегося отвесить ей оплеуху. Просто ушла с линии летящего в неё удара назад на правой опорной ноге, а левой мощно пробила парню по бедру. После этого, без паузы, двумя стремительными прямыми ударами кулаков в лицо уложила его ничком на грязный, истоптанный ногами пол.

Валера так засмотрелся на безукоризненную технику исполнения и на то, с какой дерзкой грацией Таня это сделала, что пропустил сильнейший боковой в челюсть от незаметно подкравшегося к нему сбоку третьего нападавшего. Поплывшим зрением успел Валера выхватить из общей картины ринувшуюся к нему на помощь кричащую жену. Уже теряя сознание, он успел с удовлетворением вспомнить, что во время своей пятилетней учёбы в Институте физкультуры имени Лесгафта в Питере Танька успела получить кроме диплома ещё и чёрный пояс по тхэквондо. Дальше навалилась чернота, сквозь которую чуть слышно пробивался топот многочисленных ног подоспевшей охраны…

Субботнее утро у Тани и Валеры началось после часу дня. Объяснение с полицией и визит в травматологию, где у Валеры диагностировали небольшое сотрясение мозга, затянулись почти до утра. Таньке тоже досталось. Пока Валера был без сознания, она успела сцепиться с его обидчиком. Охранники клуба еле оттащили разъярённую супругу от нокаутированного хулигана. В пылу борьбы они сорвали с неё серёжку, повредив при этом мочку уха.

Проснувшись, отважные солдаты любви залечивали раны друг друга, как физические, так и душевные. Таня замазывала тональным кремом мужу багровый синяк на скуле. Валера, бережно обработав мирамистином Тане повреждённое ухо, клеил на него тонкий пластырь. В перерывах целовались и звонили детям. Тем было некогда. Они вместе с дедом строили во дворе загородного дома родителей укреплённый снежный редут.

– Нормально ты того парня отработала, – оторвавшись от поцелуя, заключил Валера, вглядываясь в весёлые искорки на дне Танькиных глаз.

– Ой, да ладно тебе! Я совсем форму потеряла. Когда ему боковой проводила, даже бедро забыла довернуть, – скромно потупилась та.

– Тань, а давай Максимку на карате отдадим? Я сам его буду на тренировки возить, – предложил Валера, всё ещё находившийся под впечатлением от бойцовских качеств своей жены.

– Ну вот ещё! Знаешь, какой это тяжкий труд? Пусть хотя бы у нашего ребёнка нормальное детство будет. Пойдет в художественную школу и на лёгкую атлетику, – быстро и не задумываясь, нарисовала Таня судьбу младшего сына.

За окном угасал короткий декабрьский день. Валера глянул за окно и, вздохнув, начал вставать с кровати. При этом его ощутимо пошатнуло.

– Ты куда собрался? – испуганно вскинулась Таня.

– Люстру вешать, – недоумённо откликнулся Валерка, словно и не было этих наполненных хорошими и не очень событиями суток.

Танька показала мужу кулачок со сбитыми покрасневшими костяшками и грозно произнесла:

– Никаких стремянок тебе, Валер, в ближайшие две недели не видать! Поживём пока с ночником. А сегодня и он нам не нужен!

Танька довольно улыбнулась, обняла Валерку за шею и увлекла его в мягко колышущиеся волны белоснежного одеяла.

Фольга

Солнечные блики проникли сквозь стеклянную крышу аэропорта и красиво раскинулись у Олеси на волосах. Мы смеёмся и едим с ней одну шоколадную конфету на двоих, сидя на неудобных пластиковых креслах. Олеся, бережно держа конфету двумя пальцами за полураскрытую обёртку, подносит её к моим губам и даёт откусить немного. После этого быстро доедает оставшуюся часть, которая заметно больше моей. Она всегда делает так, что ей достаётся больше.

Я делаю вид, что не заметил обмана, и продолжаю открыто любоваться её лицом. Свет яростного июльского солнца, проходя сквозь фильтр затонированных стёкол, становится мягче и нежнее. От этого неяркого свечения мне начинает казаться, что мы с ней никуда не уехали и до сих пор находимся в уютном маленьком номере гостиницы.

Олеся с набитым ртом и перепачканными губами насмешливо смотрит на меня. Молча подбадривает взглядом перед расставанием. Её вылет через сорок минут, мой – три часа спустя. Это не страшно. Три часа пролетят быстро. Мне страшно, что я могу её больше никогда не увидеть.

Каждый раз, прощаясь с ней, я пытаюсь запихнуть эту мысль как можно глубже, но получается откровенно плохо. Где-то внутри, под рёбрами, начинает по-волчьи тоскливо и протяжно подвывать та часть меня, которая уже давно и крепко стреножена тугой верёвкой сладкой, но болезненной привязанности. Она отчётливо предощущает долгий и мучительный голод от разлуки, который не заглушить и сотней вкусных конфет, скормленных мне в утешение её красивыми и ухоженными руками.

Олеся видит это моё состояние, и её ярко-зелёные глаза медленно темнеют, становясь тревожными и задумчивыми. Как море перед штормом. Мне кажется, что она пристально вглядывается внутрь себя и напряжённо пытается отыскать одно верное решение. Которого нет ни у меня, ни у неё.

Некоторое время мы молча таращимся друг на друга. В эти бесконечно длинные мгновения каждый из нас беззвучно и взахлёб говорит о том, чего не смог за прошедшие два дня сказать вслух. А может, это у меня от волнения фантазия разыгралась.

Когда Олесе надоедает смотреть на моё небритое и печальное лицо, она деловито разглаживает кусочек фольги от конфеты у меня на колене. Сгибает его посередине, а затем, развернув обратно, острым ноготком режет его практически пополам. Большую часть, конечно, забирает себе. Второй кусочек вкладывает в мою ладонь и с серьёзным видом спрашивает меня:

– Давай хранить эти кусочки как талисман?

Я не возражаю. Талисман, оберег – какая разница?! Блестящий клочок фольги – простой и чистый символ наших тайных и запутанных отношений. Маленький памятник одному общему пронзительному чувству на двоих. Она улетает в свою жизнь, а я в свою. И единственный простой вопрос о следующей встрече, после нашего вчерашнего разговора, я ей задавать уже не имею права. Вместо этого я молча убираю фольгу в нагрудный карман, и мы медленным прогулочным шагом идём вдоль длинного ряда кафе и ресторанов первого терминала. Ведём себя так, словно вышли на очередную романтическую прогулку. Потом долго и страстно целуемся на глазах выстроившихся на посадку людей. Как будто мы не в людном Пулково, а под одеялом на широкой гостиничной кровати.

В конце концов Олеся отрывает свои мятные губы от моих и, махнув посадочным талоном перед носом любопытной сотрудницы аэропорта и не оборачиваясь, исчезает в дверях выхода номер «двадцать шесть».

Странное и ироничное совпадение. Когда мы познакомились, мне было двадцать шесть лет. Спустя одиннадцать лет она ушла от меня через выход номер «двадцать шесть». Ушла навсегда…

Я нашел этот кусочек фольги вчера, когда разбирал содержимое своего старого пыльного портфеля. Мы с женой переезжаем в другой город, а потому я вынужден ворошить своё прошлое, частично состоящее из затерянных в шкафу вещей. Так в боковом кармане портфеля я и обнаружил свой старый кожаный бумажник, а уже в нем, в отделении для мелочи, нашел этот кусочек фольги. Но он – не мелочь. Этот спрятанный кусочек обёртки от конфеты – часть нашей с Олесей когда-то общей жизни, разделённой краем её острого ногтя на две отдельные части. Хотя наша с ней жизнь и до той последней встречи была по большей части разделена огромными расстояниями и равнодушно-гладким экраном телефона. Я – здесь, она – там. А с её точки зрения – наоборот. Смотря с какой стороны смотреть.

Мы случайно познакомились в дремучие времена жужжащих телефонных модемов в маленьком и почти безлюдном чате. Чат, кстати, был узбекский, и как меня туда занесло, я не вспомню ни при каких обстоятельствах. Уверен, что Олеся тоже своё появление в этом чате объяснить не сможет. Но такова воля судьбы или слепого случая, я не знаю кого из них. Семь долгих лет мы переписывались, прежде чем собрались встретиться. Никто из нас никуда не торопился. У неё муж и сын, у меня жена и две дочки. Год за годом мы рассказывали друг другу практически обо всем, оставаясь верными виртуальными друзьями и собеседниками. Сначала не через мессенджеры компьютера, а эсэмэсками. А когда встретились, то все последующие пять лет не могли оторваться друг от друга. Питер стал для нас городом свиданий.

В наш последний вечер в отеле Олеся, сидя за маленьким столом в белом халате, спросила меня как бы совершенно невзначай:

– А ты смог бы со мной жить? – Смотрела она при этом не на меня, а в чернеющее окно, за которым маялись в тесных каналах Мойки прогретые солнцем воды Невы.

И я точно не запомнил, какими именно словами ответил ей «нет», зато хорошо помню, как она карандашом аккуратно записала это слово на маленький белый листочек для заметок. Словно ей нужно было выучить моё «нет» наизусть. Именно поэтому в день расставания я так и не смог задать Олесе вопрос про нашу следующую встречу.

Сегодня сложно пытаться ответить себе на вопрос: почему мы не решились быть вместе? Я помню, как Олеся часто смеялась над тем, что я люблю есть тефтели. Само слово «тефтелька» казалось ей ужасно мещанским и бытовым. Она часто подтрунивала надо мной при расставании.

– Вот сейчас приедешь к себе домой, а тебе там тефтельки приготовили! – хохотала она.

Я растерянно улыбался и не знал, что сказать в своё оправдание. Она очень любила независимую и одинокую свободу. Я предпочитал стабильный быт с его мощными «якорями». Тефтели были одними из них.

А ещё во время наших встреч Олеся очень любила молчать. Мне так это нравилось. Пока она молчала, я фантазировал и додумывал её образ. Доводил у себя в воображении до совершенства. Сейчас я понимаю, что мне просто нравилось примерять на себя такие «идеальные» и не обременённые никакими бытовыми обязательствами отношения. Словно приходишь в дорогой магазин и, надев элегантный, пошитый точно по фигуре костюм, долго любуешься собой у зеркала. Потом снимаешь его, натягиваешь свои привычные потёртые джинсы и идешь домой, объясняя самому себе по пути, что этот шикарный костюм появится у тебя как-нибудь потом. Попозже. Вот только это «попозже» так никогда и не наступает.

Олеся ничего примерять не пыталась. Просто коротко и ясно спросила меня один-единственный раз.

С тех пор прошло десять лет. Мои дочери незаметно выросли и разъехались из дома: старшая вышла замуж и, по-моему вполне счастлива в браке, а младшая заканчивает университет в столице. Сын Олеси уже выучился на финансового брокера и сейчас проходит стажировку в Америке.

Мы с женой в итоге остались вдвоём и проводим больше времени вместе, занимаясь строительством и обустройством нашей квартиры в новом городе, куда вскоре собираемся переехать навсегда.