Темаркан: По законам сильных

Вторая – учебная комната. Дети, склонившиеся над пергаментами. «Чиновники». Вайрэк сам догадался о предназначении этого конвейера.

Когда они дошли до развилки. Налево уходила широкая каменная лестница, ведущая на второй этаж. Направо чернела массивная дубовая дверь. Брок помедлил. Его взгляд скользнул по ступеням вверх – туда, куда вела его обычная работа. Но приказ был ясен. Он со вздохом, полным отвращения, повернул направо, к двери восточного крыла.

Отперев массивную дубовую дверь, они вошли внутрь восточного крыла. Здесь он пошёл быстрее, словно желая поскорее миновать это место. У двери алхимической лаборатории он даже не остановился, лишь бросил на неё косой взгляд. Но у последней, обитой железом двери, он замер, не решаясь подойти ближе. Рядом с ней молча стоял надзиратель.

– А это что? – спросил Вайрэк, нарушив молчание.

Брок вздрогнул. Он бросил нервный взгляд на стража у двери, потом на Вайрэка.

– Это… для тех, у кого сильные способности, – прошипел он, и в его шёпоте звучал неподдельный ужас. – Для проклятых магов. Тех, чья проводимость больше чем у других.

Внезапно дверь приоткрылась… Вайрэк успел заглянуть внутрь… дети… сидящие перед серыми камнями… у одного из носа текла кровь…

Вайрэк отступил, и впервые за всё это время он увидел на лице Брока живую эмоцию. Это был не гнев и не безразличие. Это был чистый, животный страх.

«Этот человек… он боится, – понял Вайрэк. – Боится того, что за этой дверью».

Холод, который он почувствовал, шёл не от сырости коридора. Он шёл изнутри, от внезапного, леденящего понимания. Тренировочный зал, учебная комната, лаборатория… На мгновение ему показалось, что тихие звуки приюта – далёкий лязг посуды, скрип шагов – слились в один монотонный, металлический ритм, как стук молотов на огромной фабрике. И в этом гуле в голове прозвучала ясная, ледяная мысль:

«Они не воспитывают. Они отливают. Делают из сирот одинаковые, безликие детали для своей машины. И теперь я – один из них. Просто сырьё».

Смотритель, словно очнувшись, повёл Вайрэка обратно и очень быстро запер дверь ведущую в восточное крыло. Поднявшись наверх на второй этаж, они подошли к самой большой и обшарпанной двери, откуда доносился гул множества голосов. Он толкнул её, не входя внутрь, и кивнул в тёмный, шумный проём.

– Конец экскурсии, – бросил он без всякого выражения. – Добро пожаловать в коллектив.

Огромная, гулкая комната с высоким, теряющимся во мраке потолком была заставлена рядами грубых двухъярусных нар. Воздух был густым, спёртым, пропитанным едким запахом карболки, пота и сырой соломы. Гул сотен детских голосов, скрип рассохшегося дерева и шарканье ног по каменному полу сливались в единый, монотонный рёв живого, враждебного существа, и он был в нём свежим мясом.

Вайрэк уловил обрывки шёпота других детей. Они не обсуждали побои или еду. Они рассказывали историю о «Тихом Элиасе» – мальчике, который несколько лет назад жил в их спальне.

– Говорят, он мог заставить угли в очаге вспыхнуть, просто посмотрев на них, – со страхом и восхищением шептал рассказчик. – Он был сильным. Слишком сильным. Мальчик сделал паузу, оглядевшись. – Однажды ночью за ним пришли. Люди в серых плащах, не из нашей стражи. Сказали, забирают его на «особое обучение» в крыло за железной дверью. Больше его никто не видел.

– В «Око Света» забрали, – шёпотом добавил другой, и от этого названия по рядам прошла дрожь.

В тот миг, как он переступил порог, гул на мгновение стих, сменившись вязкой, наблюдающей тишиной. Десятки пар глаз – любопытных, насмешливых, враждебных – устремились на него, изучая, оценивая, взвешивая. Его простая, но чистая одежда, выданная в кабинете, его прямая аристократическая осанка, которую вбивали в него годами, – всё это было здесь клеймом, знаком чужака. Лёгкая добыча.

Он инстинктивно окинул взглядом комнату, пытаясь применить уроки отца – оценивать обстановку, искать слабые и сильные стороны. Иерархия здесь была грубой и очевидной, как боевой топор. Лучшие места, у высоких, зарешеченных окон, сквозь которые сочился свет, были заняты. В центре комнаты, на нижних нарах, развалилась группа ребят постарше – крепких, уверенных в себе мальчишек, чьи взгляды были тяжелыми и наглыми. Их лидером, очевидно, был долговязый подросток с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками. Он не участвовал в общем шуме, а молча, с ленивой жестокостью, чистил ногти кончиком щепы, оторванной от чьей то нары. Остальные держались от него на почтительном расстоянии, то и дело бросая на него боязливые, заискивающие взгляды. Вайрэку не пришлось долго гадать, кто здесь главный. Испуганный шёпот, пронёсшийся по рядам, когда тот поднялся, лишь подтвердил его догадку. «Щуплый…» – так, видимо, звали вожака этой стаи.

Вайрэк прошёл вглубь комнаты, неся свой маленький узелок с вещами. Каждый шаг по липкому каменному полу казался вечностью. Он чувствовал на спине десятки взглядов, слышал приглушённые смешки и шёпот, похожий на змеиное шипение. Он нашёл свободное место – скрипучую нижнюю нару в самом тёмном и сыром углу, где пахло плесенью. Не успел он даже присесть, как перед ним выросла тень. Щуплый.

– Глядите-ка, очередной новенький, – прошипел он, и его приспешники, как по команде, окружили Вайрэка, отрезая ему путь к отступлению. – Аристократ, говорят. Что в узелке, а? Шёлковые платки? Отдавай добро.

Вайрэк инстинктивно прижал узелок к себе. Годы воспитания взяли своё. Он не мог просто отдать то, что принадлежало ему. Он поднял голову и посмотрел на Щуплого с холодным, аристократическим презрением, которое было для него таким же естественным, как дыхание.

– Не трогай, – произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать.

Такой ответ, такой взгляд от новичка, был для Щуплого неслыханной дерзостью. Его крысиное лицо исказилось от ярости.

– Ах ты, падаль! – взревел он и бросился вперёд, пытаясь вырвать узелок силой.

Его движение было быстрым, но грубым и предсказуемым. Вайрэк, чьё тело отреагировало прежде, чем разум успел испугаться, сделал то, чему его учили сотни раз. Он шагнул в сторону, уходя от неуклюжего рывка, и одновременно, используя инерцию противника, нанёс короткий, жёсткий удар кулаком под дых Щуплому. Тот согнулся пополам, издав удивлённый хрип. Вайрэк не остановился. Он выставил вперёд обе руки и со всей силы толкнул его в плечи.

Щуплый отлетел назад, врезавшись в своих дружков. В комнате на мгновение воцарилась изумлённая тишина. Никто не ожидал такого отпора от «чистенького». Но тишина длилась недолго. На лице Щуплого ярость смешалась с чем-то другим – с первобытным, крысиным ужасом того, кто привык быть добычей и вдруг увидел в новичке угрозу. Этот мальчишка не боялся. А значит, он был опасен. Страх, мгновенно сменившийся слепым гневом, ударил в голову. Щуплый, побагровев от ярости и унижения, издал короткий, пронзительный свист.

И его дружки набросились.

На него навалились со всех сторон. Это была уже не драка, а избиение. Он пытался защищаться, инстинктивно выстраивая блок, как учил наставник. Но его уроки, рассчитанные на поединок чести один на один, были бесполезны здесь, против стаи, где не было ни правил, ни дистанции. Первый удар пришёлся в живот, выбив из лёгких воздух и заставив согнуться. Второй – по лицу, и во рту появился солёный, железный привкус. Он упал на колени, потом на холодный, липкий пол. Удары посыпались со всех сторон – по спине, по рёбрам, по голове.

Звуки стали глухими, как будто доносились из-под воды. Он слышал грубый, торжествующий смех, глухие стуки ударов по его телу и собственный сдавленный хрип. Он свернулся в комок, закрыв голову руками, и просто терпел. Его гордость, его навыки, его имя – всё это было растоптано грубыми деревянными клогами на этом полу. Он был никем.

Высоко наверху, на самой дальней верхней наре у окна, за всем этим молча наблюдал Ирвуд. Он видел, как вошёл новичок, как тот в одиночку дал отпор Щуплому, и на его губах мелькнула тень кривой усмешки. Видел, как толпа набросилась на одного, но не пошевелился, лишь смотрел, оценивая. Его светло-карие глаза были холодными и внимательными. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства – только анализировал. Ирвуд прищурился. Этого мальчишку он уже видел. В ту ночь, в казармах. Тот самый наследник, которого вели к карете, пока его, Ирвуда, тащили к чёрному ходу. Судьба, видать, любит злые шутки. Там он был аристократом, теперь – просто ещё один кусок мяса для этой ямы. Сильный, но глупый. Такие здесь долго не живут.

Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось. Банда, выместив свою злость, с хохотом удалилась, напоследок бросив ему, что для него мест нет и он будет спать под нарой, оставив Вайрэка лежать на полу. Вайрэк лежал, не в силах пошевелиться. Каждая часть его тела была одной сплошной, ноющей болью. Но боль была не главным. Главным было унижение. Наследник Дома Алари лежал в грязи, избитый бандой шакалов. Мир сузился до трещины на грязной деревянной половице в дюйме от его глаз. Он смотрел на неё, на её тёмный, неровный изгиб, и ничего не чувствовал. Звуки – удаляющийся смех, чей-то кашель в дальнем углу – доносились как будто из-под воды, глухо и неважно.

Но чем дольше он смотрел на эту уродливую, хаотичную линию, тем яснее понимал: он видит не просто изъян в дереве. Он видит излом в самом мироздании. Трещину между миром его отца – миром чести, правил и чистых ударов – и этим, новым миром, где побеждает грязная, животная сила. Трещина была не в полу. Она прошла прямо через его душу. И это осознание, рождённое из созерцания простого уродства, было острее любой боли от ударов.

Во рту был привкус крови и чего-то противного. Он медленно сглотнул. Наставник по фехтованию учил его держать дистанцию, читать язык тела противника, наносить точные, чистые удары. Никто из них не бил чисто. Они просто били. Толпой. Ногами. В этом не было ни искусства, ни чести. Только грязная, липкая, животная сила. И она победила.

Прозвенел колокол, объявляя закатный виток – время ужина. Его резкий, дребезжащий звук был похож на удар кнута. Скрипя нарами, дети начали подниматься и, толкаясь, потекли к выходу. Вайрэк заставил себя встать. Каждый мускул протестовал, каждая клеточка тела кричала от боли. Хромая и стараясь не касаться стен, он поплёлся со всеми в столовую.

Ему швырнули в руки глиняную миску с серой, безвкусной кашей, от которой пахло сыростью, и ломоть чёрствого хлеба. Он нашёл свободное место за самым дальним столом, у стены, и уже собирался начать есть, когда почувствовал, как изменилась атмосфера в зале. Шум и гомон стихли, сменившись напряжённым, выжидающим молчанием.

Он поднял голову. Над ним нависал Щуплый.

Тот был не один. Вся его банда, человек десять, медленно, демонстративно окружала его стол, их тела образовывали живую, глухую стену. Они не торопились. Они наслаждались моментом, их лица были искажены предвкушающими, жестокими ухмылками. Вайрэк даже не шелохнулся. Он просто ждал, глядя в свою миску.

Щуплый не стал его бить. Он молча протянул руку и забрал его ломоть хлеба, повертев его в грязных пальцах, а затем небрежно сунул себе в карман. После этого, с издевательской, медленной ухмылкой, он упёрся пальцем в край миски Вайрэка и опрокинул её. Серая, клейкая каша шлёпнулась на грязный пол.

– Не заработал, – бросил Щуплый.

На мгновение в столовой повисла абсолютная тишина. А затем зал взорвался смехом. Громким, жестоким, унизительным смехом сотен глоток. Это был звук стаи, утверждающей свой порядок и с восторгом наблюдающей за травлей новичка.

Вайрэк сидел, глядя на растекающуюся по полу кашу. Он видел грязное пятно на полу и чувствовал злость. Он поднял глаза и посмотрел на смеющееся лицо Щуплого.

«Я этого так не оставлю», – прозвучала в его голове его собственная, детская, упрямая мысль.

Внезапно шум зала стих, сменившись звенящей тишиной в ушах. Холод, до этого бывший снаружи, хлынул внутрь, замораживая кровь в жилах. И в этой ледяной пустоте родилась мысль. Более тёмная, более взрослая. Такая же, что родилась в карете. Теперь она звучала не как догадка, а как нерушимая клятва.

«Я запомню их лица. Запомню их смех. Они ответят за это. Все они».

Боли и страха не было. Только пустота и холод – ледяной, всепоглощающий. Пришло понимание: его навыки, его статус, его гордость – здесь всё это не стоило ровным счётом ничего. Это был третий и самый важный урок, который преподал ему приют. Здесь. Он. Был. Никем.

Не помня, как вернулся в спальню, Вайрэк просто сидел на пол около скрипучей нары, глядя в никуда, пока вокруг гудел чужой, безразличный мир. Машинально коснувшись груди, там, где должен был быть вышит герб его Дома – Благородный Олень, он впервые в жизни почувствовал себя пустым. Но там была лишь грубая, колючая ткань. Герба не было. Дома не было. Ничего не было. Он чувствовал себя не просто униженным или злым, а именно пустым, словно из него вынули всё, что делало его Вайрэком Алари, оставив лишь безликую, дрожащую оболочку.

Вечер опустился на приют не как покой, а как приговор. Тусклый свет из зарешеченных окон сменился почти полной темнотой, нарушаемой лишь редкими, коптящими факелами в коридоре. В общей спальне стоял гул – приглушённые разговоры, кашель, чей-то тихий плач. Но для Вайрэка все эти звуки были далёким, неразборчивым шумом. Он лежал на полу, в том самом углу, где его избили, и смотрел в темноту. Он не пытался занять свою нару. Он знал, что его там не ждут.

Тем временем наверху, на своей наре, Ирвуд тоже не спал. Часть его, та, что выживала в трущобах, холодно шептала: «Не лезь. Он – чужой. Слабак. Сам виноват». Но что-то другое, древнее и упрямое, скреблось внутри. Он видел не аристократа, а то, как стая шакалов снова собирается терзать одного, уже поверженного. В этом не было силы. В этом была только трусливая, грязная жадность. Это было неправильно.

Скрип нар заставил Вайрэка напрячься. Щуплый и его банда снова направлялись к нему. На этот раз их лица были лениво-жестокими. Унижения в столовой им показалось мало. Им нужно было закрепить урок.

Они подошли и окружили Вайрэка, как стая гиен, обступающая раненого зверя. Щуплый присел на корточки, его крысиное лицо оказалось прямо перед лицом Вайрэка.

– Ну что, аристократ? – прошипел он, и от него пахло кислой кашей и гнилыми зубами. – Усвоил, кто здесь главный?

Вайрэк молчал, глядя сквозь него.

«Хватит». – Понеслось в голове Ирвуда.

И в этот момент, когда Щуплый уже занёс руку для пощёчины, тишину прорезал резкий, одиночный стук.

Все головы дёрнулись в сторону.

Ирвуд, который до этого неподвижно сидел на своей верхней наре у окна, спрыгнул на пол. Звук его деревянных клогов, ударившихся о каменные плиты, прозвучал как удар молотка.

Гул в спальне не просто стих – он рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. Десятки голов повернулись в сторону Ирвуда. Все замерли, наблюдая, и в образовавшейся звенящей пустоте его медленные, уверенные шаги по каменному полу казались оглушительно громкими. Он не суетился, не бежал. Медленным, уверенным шагом он пересёк комнату и подошёл к их группе.

Ирвуд не смотрел на Вайрэка. Он подошёл прямо к Щуплому и остановился, глядя ему прямо в глаза.

– Отойди от него, – сказал он. Голос его был тихим, но в нём не было ни страха, ни просьбы. Только холодный, не терпящий возражений приказ.

Щуплый на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости.

– Ты что сказал, ублюдок? – прошипел он, вскакивая на ноги. – Ты, может, забыл, кто я такой?

Ирвуд не ответил. Он сделал шаг ближе и что-то тихо прошептал Щуплому на ухо, чего никто не мог расслышать. Одновременно с шёпотом он на мгновение приоткрыл ладонь. Вайрэк, всё ещё лежавший на полу, успел заметить лишь, как в тусклом свете блеснуло что-то маленькое и тёмное, но не смог разглядеть, что это было. Он увидел лишь, как изменилось лицо вожака: ярость сменилась недоумением, а затем – плохо скрываемым страхом.

Затем Ирвуд молча, демонстративно посмотрел в сторону коридора, где находилась каморка надзирателей, и слегка приоткрыл рот, словно собираясь закричать.

Этого было достаточно. Щуплый побледнел. Он слишком хорошо помнил, чем закончился его прошлый поход в каморку. Он понял, что этот тихий, чумазый мальчишка держит его на коротком поводке. Он мог не просто подставить его снова. Он мог его уничтожить.

Он бросил на Ирвуда взгляд, полный бессильной ненависти, грязно выругался и, сплюнув на пол, резким жестом приказал своей банде убираться. Они ушли, недоумённо переглядываясь и бросая на Ирвуда испуганные, почти суеверные взгляды.

В спальне снова воцарился гул, но теперь он был другим – возбуждённым, полным перешёптываний. Вайрэк лежал на полу, слыша лишь стук собственного сердца и удаляющийся смех других детей. Он не понимал, что произошло. Он видел, как его мучители, сильные, жестокие, отступили перед другим мальчишкой. Это ломало его картину мира ещё раз.

Шаги. Ирвуд подошёл и остановился над ним. Он не подал руки, не сказал ни слова утешения. Просто смотрел на него сверху вниз, его взгляд был холодным и изучающим.

Вайрэк медленно поднял на него голову. Боль от ушибов смешивалась с ледяной ненавистью к мучителям и полным, отчаянным непониманием происходящего.

И тут он узнал его.

Это был он. Тот самый мальчишка из казарм. Тот, с дикой, неприкаянной яростью в глазах. Тот, кого гвардеец назвал «отродьем убийцы». «Сын убийцы». Вайрэк помнил это клеймо, оно впечаталось в его память вместе с запахом крови и холодом камня. Но здесь, в этом сером аду, он двигался не как жертва, а как хозяин. Одним шёпотом он разогнал стаю шакалов, которые только что рвали Вайрэка на части.

«Он… он мне помог, – мысль была растерянной, почти испуганной. – Но… его отец… он же убил мою маму. Он должен быть плохим. Зачем?.. Это неправильно». В его взгляде не было ни капли сочувствия, только холодная, оценивающая власть. Благодарить его? Или ненавидеть ещё сильнее за это спасение, которое было пропитано запахом его собственной трагедии?

Из одной клетки, где правила были жестоки, но ясны, он попал в другую, ещё более страшную, потому что её правил он не знал совсем. А её хозяином, очевидно, был этот мальчишка.

Затем Ирвуд лениво кивнул на пустую нижнюю нару прямо под своей собственной. – Место свободно, – сказал он. – Пока что.

Глава 7. Закон Стаи

Слова Ирвуда – «Место свободно. Пока что» – прозвучали на удивление тихо, но гул, наполнявший огромное помещение, рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. В наступившей оглушительной тишине десятки пар глаз, до этого с жадным любопытством следившие за унижением новичка, теперь уставились на Ирвуда, а затем, как по команде, переметнулись на неподвижную фигуру Вайрэка, лежавшую на полу.

Представление не закончилось. Оно просто перешло в новую, более интересную фазу.

Ирвуд не торопил, неподвижно стоя и засунув руки в карманы своей серой робы. Он ждал. Его лицо, освещённое неровным светом коптящих факелов из коридора, было непроницаемым. Тени плясали на скулах, делая его старше и опаснее. Ирвуд не предлагал милость, а делал ставку, и вся спальня, затаив дыхание, наблюдала за этой игрой.

Щуплый и его банда, уже отступившие к своим нарам, замерли, наблюдая за происходящим. Их взгляды метнулись к Ирвуду. Кто-то нахмурил брови, кто-то приоткрыл рот в немом вопросе. Несколько парней, стоявших ближе, невольно сделали полшага назад, подальше от него и от лежащего на полу тела. Никто не двигался. Любой шорох, любое неосторожное движение казалось теперь неуместным и опасным. Спальня замерла, превратившись в клубок напряжённых мышц.

«Давай, чистенький. Думай. Что, сдохнешь, но зато гордый?» – пронеслось в голове Ирвуда. Это был не вопрос, а констатация. Он видел, как напряглась спина аристократа, как сжались его кулаки. Мальчишка не был сломлен.

Пауза затягивалась, становясь почти невыносимой. В полной тишине стало слышно, как где-то в дальнем углу скрипнула рассохшаяся нара и как за окном ветер завывает в трубе. Наконец, Вайрэк пошевелился.

Подъём был медленным, мучительным. Каждое движение отдавалось болью, которую он не пытался скрыть, но и не выставлял напоказ. Он поднялся сначала на колени, потом, опираясь на стену, на ноги, не глядя на Ирвуда. Его взгляд, полный такой чистой, концентрированной ненависти, что она, казалось, стала осязаемой, был прикован к лицу Щуплого. Вожак банды не выдержал этого взгляда и инстинктивно отшатнулся, сделав шаг назад.

Ирвуд смотрел на это, и в его голове, работавшей быстро и холодно, как счётный механизм, шевельнулось почти научное любопытство. Аристократ не плакал. В его глазах не было ни страха, ни мольбы. Только ненависть – не горячая и глупая, как у Щуплого, а холодная и острая, как осколок стекла. Такая ненависть была хорошим, долговечным инструментом. «Сильный, – подумал он. – Не такой, как эти. Не плачет. Такой мне нужен».

Не говоря ни слова, Вайрэк нагнулся и подобрал с грязного пола свой узелок. Каждый мускул кричал от боли, но унижение жгло сильнее. Пересекая пустое пространство, он подошёл к наре Ирвуда, не поднимая глаз. Каждый его шаг был выверенным и жестким, словно он шёл на эшафот. Мальчик не просил о помощи – он сдавался на милость победителю, потому что другого выбора не было. Вайрэк молча опустился на пустую нижнюю койку, отвернувшись к стене.

Сделка была заключена.

По спальне пронёсся разочарованный, шипящий выдох – представление окончено. Гул медленно вернулся, но теперь он был другим – возбуждённым, полным перешёптываний.

Ирвуд, не меняя выражения лица, развернулся. Одним плавным, отточенным движением он подпрыгнул, ухватился за край верхней нары и, как обезьяна, легко закинул на неё своё тело. Раздался громкий, протестующий скрип старого дерева. Так он занял свой трон – место у самого окна, откуда было видно всю спальню.

Он лёг на спину, закинув руки за голову, и уставился в тёмный, теряющийся во мраке потолок. Ни радости, ни азарта он не чувствовал. Только смутное удовлетворение, как будто нашёл на свалке сломанный, но ценный механизм.

«Сломанный, – подумал он, прислушиваясь к сдавленному, болезненному дыханию с нижней нары. – Но крепкий. От такого будет толк».

Вайрэк молча, не двигаясь, лежал, отвернувшись к холодной, влажной стене. Каждый вдох отдавался тупой болью в рёбрах. Он слышал, как над ним, на верхней наре, ровно и спокойно дышит Ирвуд. «Спас. Зачем?» Он не понимал. Мысли путались, в них не было ни гордости, ни благодарности, только стыд. Горячий, липкий стыд. Он проиграл. Его «фехтование» было бесполезно. Его имя было бесполезно. А дикарь, сын убийцы, одним шёпотом разогнал стаю. Он не понимал, что произошло. Боль, унижение и холодный, мокрый камень, в который он упирался лбом, слились в одно. Больше он не мог думать. Он просто провалился в тяжёлый, болезненный сон без сновидений.

Резкий, дребезжащий звон колокола ударил по ушам, как удар кнута, безжалостно вырывая спальню из объятий серого, тревожного сна. Ирвуд проснулся мгновенно, как зверёк, почуявший опасность. Его тело отреагировало раньше, чем разум: он уже сидел на своей верхней наре, свесив ноги, пока остальные дети ещё барахтались в остатках дрёмы, издавая недовольные стоны.

Спальня взорвалась хаосом. Грубые крики надзирателей из коридора – «Подъём, отродья! Живо!» – подхлестнули общую суматоху. Дети, толкаясь и ругаясь, посыпались с нар, создавая давку в узких проходах. Воздух мгновенно загустел, наполнившись острым запахом сотен спящих тел и затхлым духом влажных, никогда до конца не просыхающих тюфяков.

Ирвуд, не торопясь, окинул взглядом свою новую территорию. Щуплый и его банда сидели в своем углу, стараясь не встречаться с ним взглядом, но Ирвуд чувствовал их внимание – тяжелое, полное затаённой злобы. Власть Щуплого в спальне ещё держалась, но что-то надломилось. Теперь, проходя мимо его угла, дети опускали глаза не только из страха, но и из выжидающего любопытства. А вокруг нары Ирвуда образовалось пустое пространство. Невидимая черта, за которую никто не решался заступить, обходя её по широкой дуге. Хрупкое перемирие, установленное прошлой ночью, держалось на страхе и напряжении, тугое, как натянутая тетива. Затем его взгляд скользнул вниз.

Вайрэк сидел на нижней наре, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Он не спал. Его глаза были открыты и смотрели в пустоту, а под ними залегли тёмные, почти фиолетовые тени. Лицо было бледным, с проступившими на скуле и щеке синяками, но держался он по-прежнему прямо, не сгибаясь под тяжестью усталости и боли.

Колокол прозвонил снова, короче и настойчичивее, подгоняя всех к умывальникам. Ирвуд спрыгнул на пол, его деревянные клоги громко стукнули по камню. Он двинулся в общем потоке, лавируя в толпе с привычной, отточенной годами ловкостью.