Темаркан: По законам сильных

Умывальники, несколько выщербленных каменных чаш, стояли в ряд у стены. Над каждой из них из простой свинцовой трубы тонкой струйкой текла холодная вода. Здесь царил свой закон. Дети, толкаясь и отпихивая друг друга, пытались пробиться к воде, чтобы хотя бы сполоснуть лицо. Ирвуд, используя локти и плечи, без труда занял себе место, быстро умылся и так же быстро вынырнул из давки.

Вайрэк подошёл к этому бурлящему котлу человеческих тел с выражением брезгливого отвращения на лице. Он замер на краю, не зная, как подступиться к этому хаосу. В его мире умывание было тихим, уединённым ритуалом с тёплой водой и чистым полотенцем. Здесь же это была драка за глоток ледяной воды.

Ирвуд наблюдал за ним со стороны, и в его душе шевельнулось что-то похожее на презрение. «Неженка», – подумал он.

Столовая встретила их тем же рёвом сотен голодных глоток и привычным, тошнотворным запахом той же серой каши. Они получили свои миски и заняли то же место, что и вчера. Щуплый и его банда сидели за соседним столом, но демонстративно отвернулись, делая вид, что их не существует.

Ирвуд ел быстро, механически, не чувствуя вкуса. Это было топливо, необходимое, чтобы пережить ещё один день. Доев свою порцию, он поднял глаза на Вайрэка. Тот сидел, глядя в свою миску с таким отвращением, будто там копошились черви. Взяв ложку, мальчик зачерпнул немного серой, клейкой массы, поднёс ко рту и замер. Его губы скривились, и он с трудом подавил рвотный позыв.

Ирвуд нахмурился. Проблема. «Слабак, – с досадой подумал он. – Не будет есть – станет ещё слабее. Зачем он мне тогда? Бесполезный».

После столовой их, как стадо овец, погнали в учебную комнату. Комната была такой же серой и безликой, как и всё в этом месте: ряды грубых, исцарапанных скамей, голые стены и единственное высокое окно, через которое сочился безрадостный дневной свет. Воздух пах пылью, грифелем и скукой.

Их определили в одну группу. Ирвуд завалился на заднюю скамью, положив ноги на стол, и приготовился к привычной пытке. Наставник Силас, тощий старик с жидкими волосами и вечно недовольным выражением лица, начал урок грамоты. Он монотонно бубнил правила, выводя на доске корявые руны. Для Ирвуда это был просто шум. Руны на доске были для него не более чем бессмысленными закорючками, а монотонный голос наставника убаюкивал, вызывая лишь раздражение и скуку.

Но рядом с ним происходило преображение.

Как только наставник начал задавать вопросы, Вайрэк изменился. Его сгорбленная спина выпрямилась, плечи расправились. Он поднял руку, и когда наставник, удивлённо моргнув, позволил ему ответить, его голос прозвучал в унылой тишине учебной комнаты чисто и уверенно. Вайрэк не просто отвечал – он объяснял, цитировал правила, приводил примеры.

Наставник, который до этого смотрел на детей как на стадо тупых баранов, подался вперёд. В его тусклых глазах вспыхнул огонёк профессионального азарта. Он нашёл самородок. Он начал гонять Вайрэка по всей программе, и тот отвечал на всё – легко, без запинки, с той аристократической уверенностью, которая была у него в крови. Другие дети смотрели на него со смесью зависти и ненависти.

Ирвуд наблюдал за этим с нарастающим удивлением, смешанным с долей зависти. Он впервые видел Вайрэка в его стихии. Здесь, в мире рун и правил, тот был не жертвой, а королём.

«А голова-то у него варит, – пронеслось в голове Ирвуда. – Да. Такой мне нужен». Он начал понимать, в чём истинная сила аристократа. Не в мышцах, не в умении драться в грязи. А в этом. В знании. В способности думать и говорить так, чтобы тебя слушали. Его презрение к «неженке» сменялось холодным расчётом, стремительно меняя оценку нового «актива».

После душной учебной комнаты их выгнали в тренировочный зал – грязное большое помещение, с неровным каменным полом. Тренер, отставной солдат с рубленым лицом и пустыми глазами, с лязгом вывалил на пол кучу деревянных тренировочных мечей.

– Разобрать! – прорычал он. – Сегодня учимся колоть.

Ирвуд схватил первый попавшийся дрын. Он умел драться, но его драка – это камень в руке, удар ногой, укус. Фехтование было для него чуждой, глупой забавой.

Но Вайрэк, взяв в руки деревянный меч, снова преобразился. Он встал в идеальную стойку, которую Ирвуд видел на картинках в книгах. Его движения были не просто быстрыми – они были элегантными, почти танцевальными. На фоне грубых, неуклюжих выпадов других детей, которые просто махали палками, это выглядело как танец хищной птицы среди стаи ворон.

Тренер поставил его в спарринг с одним из приспешников Щуплого. Тот, ухмыляясь, бросился вперёд, целясь Вайрэку в голову. Вайрэк не отступил. Он сделал лёгкое, почти неуловимое движение в сторону, и меч противника со свистом рассёк воздух. А в следующую секунду Вайрэк нанёс короткий, точный тычок, который угодил верзиле точно в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, хватая ртом воздух.

На лице тренера-солдата застыла привычная презрительная ухмылка, но Ирвуд, умевший читать людей, заметил то, что было скрыто от других – тень неохотного уважения в его пустых глазах. Он видел результат.

«И руки на месте. Не просто книжный червь, – подумал он. Но тут же в его голове прозвучала холодная, уличная оценка. – Красиво. Но бесполезно. Слишком много лишних движений. В настоящей драке его бы уже пырнули».

Ирвуд смотрел на этот танец, и в его голове складывался простой, хищный расчёт. Аристократ был породистым клинком – острым и смертоносным. Но таким клинком режут шёлк, а не глотки в подворотнях. Он сломается при первом же ударе о камень. Чтобы этот клинок стал полезным, его нужно перековать. В нож. Грубый, надёжный нож, который не боится грязи.

Обед был таким же испытанием, как и завтрак. Тот же густой, тошнотворный запах, тот же рёв сотен голодных глоток. Ирвуд и Вайрэк сидели за своим столом, который теперь все остальные дети обходили стороной, словно зачумлённое место.

Вайрэк, наученный горьким опытом, не стал брезгливо ковыряться в еде. Он ел. Медленно, с трудом проталкивая в себя безвкусную кашу, но ел. Ирвуд наблюдал за этим с одобрительным холодком. Аристократ учился. Быстро.

Представление началось, когда они почти закончили.

Щуплый поднялся из-за своего стола. Он был не один. Вся его банда, как стая шакалов, поднялась вместе с ним. Не торопясь, медленно и демонстративно, они подошли к их столу. Шум в столовой начал стихать, сменяясь напряжённым, выжидающим гулом. Все взгляды были прикованы к ним. Это был вызов.

Щуплый остановился напротив их стола и посмотрел прямо в глаза Ирвуду, игнорируя Вайрэка.

«Ну, посмотрим, – подумал Ирвуд, не отрывая ложку от миски. – Вечно я за него заступаться не буду. Посмотрим, чего он стоит. Сломается или нет».

Не говоря ни слова, Щуплый протянул руку и забрал миску Вайрэка. Он не опрокинул её. Он просто поставил её перед собой и начал есть, продолжая смотреть на Ирвуда с наглой, вызывающей ухмылкой.

Вся столовая замерла. Это была проверка. Все ждали, что сделает Ирвуд, новый, непонятный хищник, нарушивший их порядок. Начнётся ли драка между двумя «королями»?

Ирвуд не пошевелился. Он медленно доел свою кашу, поставил ложку в пустую миску и только потом поднял голову. Его взгляд был холодным и пустым.

– Он – мой, – сказал он тихо, но его голос прорезал тишину, как нож. – Его еда – моя еда. Ты забираешь еду у меня.

Это была не угроза, а констатация факта. И эта холодная, собственническая логика напугала всех гораздо больше, чем любое прямое столкновение. Щуплый замер с ложкой на полпути ко рту. Он был готов к драке, к крикам, к чему угодно, но не к этому. Он посмотрел в холодные, ничего не выражающие глаза Ирвуда и понял, что перед ним не просто мальчишка. Перед ним была дикая, первобытная логика, которая играла по своим, неизвестным ему правилам выживания, а не приютской стаи.

Секунду он колебался, на его крысином лице смешались злость и страх.

– Да чтоб тебя безумие в карцере сожрало, понял? – прошипел он так тихо, что расслышать мог только Ирвуд, и, с грохотом поставив миску на место, пихнул своих приспешников и пошёл прочь.

Ирвуд проводил его взглядом, а затем повернулся к ошеломлённому Вайрэку.

– Я тебе не нянька, – произнёс он так же тихо и ровно. – В следующий раз защищайся сам.

После обеда их снова загнали в душный зал. На этот раз был урок истории. Наставник Силас, всё тот же старик с бесцветным голосом, начал свой монотонный рассказ.

– …как вы помните, после Катаклизма наступила эпоха Войн Теней. Жестокие короли, опьянённые внезапно обретённой магической силой, превратились в магов-тиранов и разрывали континент на части, пока не явился Альтерий. Он не был королём, но он был воином и стратегом. Плечом к плечу с пятью величайшими воинами-магами той эпохи – Алари, Лаурелием, Мирэлосом, Тарнэсом и Рокланом – он огнём и мечом объединил разрозненные племена и основал наше славное королевство Альтэрия. И чтобы подобный хаос никогда не повторился, Король Альтерий I учредил Королевский Совет, а своим верным соратникам даровал земли и титулы, основав первые Великие Дома, названные в их честь: Дом Алари, Дом Лавурелий, Дом Мирэлос, Дом Тарнэс и, конечно, Дом Роклан, который позже пал…

Вайрэк слушал вполуха. Эти сухие факты он знал с пелёнок, они были вписаны в гобелены на стенах его дома, но версия отца, полная гордости и славы его предка, была куда интереснее. Он бросил косой взгляд на Ирвуда. Тот снова развалился на скамье, откровенно скучая, и ковырял ногтем трещину в дереве.

Но когда Силас, закончив с официальной историей, перешёл к народным легендам, всё изменилось.

– …но даже в самые тёмные времена Войн Теней, когда безумные маги-тираны уничтожали целые королевства, рождались легенды о надежде, – тусклые глаза старика вдруг затеплились, а его голос неожиданно обрёл глубину и теплоту, уводя детей из мира сухих фактов в мир трепетных легенд. – Самая известная из них – легенда о Небесном Копье. В легендах пишут, что когда тиран по имени Моргрилан Пожиратель Душ почти покорил все центральные земли, а его магия обращала в прах целые армии, появился безымянный герой. С копьём даровавшее силу небес… – старик на мгновение замолчал, словно вспоминая что-то тяжёлое. – Чем закончилась битва, вы знаете. Тиран был повержен. Но после победы и герой, и копьё исчезли без следа, став просто красивой сказкой. Но кто знает, может, оно всё ещё спит где-то, ожидая своего часа…

Вайрэк почувствовал, как Ирвуд рядом с ним подался вперёд. Мальчик сидел на самом краю скамьи, его спина была прямой, а глаза, до этого скучающие и пустые, теперь горели жадным, почти лихорадочным огнём. Он не просто слушал – он впитывал каждое слово, его губы беззвучно повторяли за наставником.

Вайрэк смотрел на него с изумлением. В этом мальчишке, с его грязными руками и хищным взглядом, вдруг проступило что-то совершенно иное. Детское. Восторженное. Он слушал эти сказки не как аристократы, для которых это лишь часть культурного наследия, а как голодный, верящий в чудо ребёнок.

«Он слушает сказки… – мысль была растерянной. – Совсем как маленький. А я думал… он просто дикий».

Эта мысль, неожиданная и странная, впервые пробила трещину в стене его презрения.

Вечером, после уроков, надзиратель с грохотом распахнул дверь спальни.

– Уборка! – прорычал он. – Чтобы пол блестел, отродья!

Это был сигнал для Щуплого. Он и его банда, как по команде, окружили Вайрэка. Ему в руки сунули сразу несколько грязных тряпок и тяжёлое деревянное ведро.

– Ты у нас чистенький, аристократ, – прошипел Щуплый, ухмыляясь. – Вот и покажи, как умеешь работать. Будешь мыть за всех.

Они толкали его, издевательски кланялись, бросали под ноги мусор. Вайрэк стиснул зубы, его руки до боли сжимали края ведра. Его взгляд метнулся к верхней наре, где сидел Ирвуд. Тот смотрел прямо на него, но в его глазах не было ни помощи, ни сочувствия. Он лишь едва заметно пожал плечами, словно говоря: «Это твоя битва».

Унижение достигло предела, когда один из приспешников Щуплого «случайно» споткнулся и с хохотом опрокинул на Вайрэка ведро с грязной, ледяной водой.

Ледяная вода обожгла кожу, заставив его судорожно выдохнуть. Он стоял, дрожа, под издевательский хохот, и в какой-то момент всё исчезло: холод, боль, унижение. Внутри образовалась звенящая пустота, и сквозь неё пробилась, тихая, ледяная мысль, прозвучав в голове с оглушительной ясностью: «Хватит. Они – грязь. Они заслуживают только боли. Я покажу им».

Вайрэк не закричал. Он просто выпрямился. В его глазах больше не было ни страха, ни унижения. Только холодный, звенящий лёд. Он поднял с пола швабру.

Щуплый захохотал.

– Что, аристократ, решил всё-таки поработать? Этой палкой собрался пол драить?

Но это была не просто палка. В руках Вайрэка она стала продолжением его ярости. Весь мир сузился до одного инстинкта, отточенного сотнями часов тренировок. Он не танцевал. Он атаковал. Первый же выпад был не изящным, а коротким и жестоким – конец швабры с сухим треском врезался в колено одного из нападавших, и тот взвыл, падая. Второй, попытавшийся схватить его, получил резкий удар в живот, от которого согнулся пополам, хватая ртом воздух. Это был не балет. Это была быстрая, эффективная расправа. Щуплый, опешив от такой звериной ярости, бросился на него, но Вайрэк, развернувшись на пятках, встретил его мощным ударом конца швабры в челюсть. Раздался глухой хруст, и главарь банды рухнул на каменный пол.

За несколько секунд вся банда была раскидана по полу, стеная от боли и удивления.

Шум от драки и стоны поверженных приспешников Щуплого привлекли внимание. Дверь спальни с грохотом распахнулась, и на пороге, словно воплощение серого, безжалостного порядка этого места, возник Главный Смотритель. За его спиной маячили два надзирателя с ивовыми прутьями в руках. Гул в спальне мгновенно стих, сменившись вязкой, испуганной тишиной. Дети, ещё секунду назад с азартом наблюдавшие за побоищем, теперь вжались в свои нары, боясь дышать.

Ирвуд, не сходя со своей верхней нары, молча наблюдал за разворачивающейся сценой. Он видел, как Щуплый, корчась на полу и держась за челюсть, мгновенно оценил ситуацию. Его лицо, ещё секунду назад искажённое от боли и ярости, преобразилось в маску страдальческой невинности. Слёзы брызнули из его глаз, и он, указывая на Вайрэка дрожащим пальцем, завыл, обращаясь не к Смотрителю, а ко всей замершей спальне:

– Он… он на нас напал! – завывал Щуплый.– Мы просто хотели сказать ему, как тут всё устроено, а он… аристократ… не захотел слушать! Напал просто так!

Ирвуд смотрел на это представление без всяких эмоций. Он видел, как холодный, бесцветный взгляд Главного Смотрителя даже не скользнул по другим детям, валявшимся на полу, а был прикован к Вайрэку, к его прямой спине, к его гордо вскинутому подбородку. В глубине этих блёклых глаз Ирвуд увидел то, что понял бы любой уличный зверёк: это не расследование, а охота. Система нашла свою жертву.

«А аристократ кусается, – подумал Ирвуд, наблюдая за разъярённым Смотрителем. – Не просто скулит, а кусается. Да. Такой мне пригодится». Он с хищным любопытством ждал, что будет дальше.

Сильные, безразличные руки надзирателей скрутили Вайрэка, больно выворачивая суставы. Шок от драки сменился паникой и жгучим чувством несправедливости.

– Это неправда! – закричал он, пытаясь вырваться. Его голос, привыкший повелевать, сорвался. – Они напали первыми! Они заставляли меня…

Но его никто не слушал. Его слова тонули в гулкой тишине спальни, отражаясь от каменных стен. Он впервые в жизни столкнулся с тем, что его слово, слово наследника Дома Алари, не значит ничего. Главный Смотритель подошёл вплотную, и его тень накрыла Вайрэка. Он молча, с головы до ног, оглядел его: растрёпанные волосы, горящие вызовом глаза, прямая, несломленная спина. Лицо Смотрителя оставалось почти каменным, но в его блёклых глазах что-то сдвинулось. Пустота в них сменилась тяжёлым, маслянистым блеском. Уголок его рта едва заметно дёрнулся вверх, искажая бесстрастную маску в подобие улыбки. Он нашёл то, что искал. Повод.

– За неподчинение и насилие, – произнёс он медленно, смакуя каждое слово, – в карцер. На исправление.

Его тащили по коридору. Перед глазами мелькали враждебные, любопытные, злорадные лица других детей, которые теперь не боялись показывать свои чувства. Он видел, как Ирвуд смотрит на него со своей нары с абсолютно непроницаемым выражением, словно наблюдая за ходом интересного эксперимента. Мальчика бросили в тёмную, сырую каморку, пахнущую плесенью и отчаянием сотен таких же, как он, сломленных детей. Дверь захлопнулась, погружая его в абсолютную темноту.

Последним, что он услышал, был оглушительный, финальный лязг тяжёлого железного засова, который отрезал его от мира.

Глава 8. Безмолвный крик

Лязг засова всё ещё звенел в ушах, когда темнота перестала быть просто отсутствием света. Она навалилась, плотная и давящая, забивая уши и лёгкие. Вайрэк лежал на холодном каменном полу, куда его швырнули, и не двигался. Воздух здесь был мёртвым, тяжёлым от запаха сырого, плачущего камня и въевшегося в стены запаха сотен прошедших через это место несчастий.

Он не знал, спал или просто лежал в забытьи, когда внезапный скрежет засова заставил его вздрогнуть. Дверь с визгом отворилась, впуская в каморку прямоугольник тусклого света и силуэт надзирателя с ведром. Вайрэк не успел даже приподняться, как ледяная вода ударила в него, словно твёрдый предмет, выбивая дух и вырывая из оцепенения. Он судорожно закашлялся, пытаясь вдохнуть, но лёгкие свело от мороза. Надзиратель не засмеялся. Он молча смотрел на скрюченное тело, затем, не меняя выражения лица, выпрямился. Работа была сделана – важная, хоть и грязная.

Дверь с лязгом захлопнулась, и снова наступила темнота, теперь ещё более холодная и мокрая. Теперь он был один. Лежа на животе в расползающейся луже, Вайрэк чувствовал, как каждый вдох отзывается тупой болью в рёбрах. Память вернула всё: не только хаотичные, злые удары детей, но и последние, профессионально-жестокие удары ивовых прутьев надзирателей, которые его скрутили. Собрав остатки воли, он заставил себя перевернуться на спину – и спину тут же обожгло ледяным холодом камня. Лёжа на каменном полу, он почувствовал, как неровности впиваются в ушибленное тело. Холод проникал сквозь тонкую робу, впивался в кожу, пробирался к самым костям. Дрожь сотрясла его тело – неконтролируемая, изматывающая, выбивая последние остатки тепла. Он свернулся в комок, пытаясь согреться, но это было бесполезно. Холод был внутри, поселившись в его крови.

Вайрэк лежал, стиснув зубы так, что заныли челюсти. Горячая волна подкатила к горлу, и в темноте перед его глазами разворачивался уродливый парад предателей. Щуплый. Его ухмыляющаяся, крысиная рожа, торжествующая в момент унижения. Надзиратели с их пустыми глазами, в которых не было ни злости, ни сочувствия – лишь тупое исполнение приказа. Леди Илара. Её лицо, такое печальное и прекрасное, с дрожащими в глазах слезами. Ложь. Каждое доброе слово, каждое мягкое прикосновение теперь обжигало память, как яд. Она была самым искусным оружием Крэйна, и он, дурак, позволил ей вонзить его себе прямо в сердце. Главный Смотритель. Его блёклое, бесцветное лицо, его сухой, шелестящий голос, цитирующий устав. Он не просто наказывал – он наслаждался, упиваясь возможностью растоптать наследника Великого Дома, прикрываясь безликим щитом закона. И, наконец, лицо лорда Крэйна – холодное, каменное, лживое. Лицо паука, терпеливо сплетшего эту паутину. Ярость была единственным, что у него осталось. Она давала силы. Она согревала.

«Я выберусь, — стучало в висках. – Я найду способ. И вы все заплатите. За то, что сделали это со мной. С наследником Алари. Клянусь честью моего Дома, вы заплатите».

Но витки тянулись, как вечность. Он слышал, как где-то наверху, в другом мире, скрипела дверь, как раздавались далёкие, глухие шаги. Потом всё стихло. Остался только звук его собственного сдавленного дыхания да мерная, сводящая с ума капель воды, падавшей откуда-то с потолка. Она вбивалась в мозг, превращая время в вязкую, бесконечную пытку.

Ярость уходила, вымываемая холодом, и в образовавшейся пустоте его подстерегли воспоминания. Он вспомнил тепло камина в библиотеке, мягкость ковра под ногами, запах роз в саду после дождя. Вспомнил, как мать гладила его по волосам, и её рука пахла лавандой. Эти воспоминания были не утешением, а пыткой. Они были из другой, навсегда потерянной жизни.

Холод усиливался. Мышцы свело судорогой, губы онемели и перестали слушаться. Он попытался сосчитать удары собственного сердца, чтобы не сойти с ума, но оно билось так медленно и глухо, что он то и дело сбивался со счёта.

Внезапно все звуки – его собственное сбитое дыхание, гул крови в ушах – исчезли. Его оглушила абсолютная, неестественная тишина, вакуум, в котором не было ничего, кроме холода. Одновременно с этим по его коже пробежал ледяной, колючий озноб. И в этой мёртвой пустоте, лишённой даже ярости, мысли, до этого хаотичные и горячие, выстроились в стройный, безжалостный ряд.

«Я здесь один. Они победили. Все меня предали. Отец мёртв. Мать мертва. Лорд Крэйн бросил меня. Илара обманула. Даже этот дикарь, Ирвуд, просто смотрел, как меня уводят. Никто не придёт. Никто не поможет».

Вайрэк затряс головой, пытаясь отогнать эти мысли, но они возвращались, становясь всё громче и настойчивее, сплетаясь с его собственным отчаянием в единый, удушающий хор. Борьба была недолгой. Отчаяние, достигнув своего пика, внезапно уступило место извращённой, ледяной ясности. Дрожь в его теле прекратилась. Боль ушла. Он почувствовал, как холод перестаёт быть мучителем и становится… успокаивающим, словно тёмная, тихая вода, зовущая к себе.

«Честь Дома Алари требует не страдать. Она требует прекратить унижение. Они победили. Я проиграл. Продолжать борьбу – значит позволять им и дальше наслаждаться моими мучениями. Это слабость. Единственный достойный выход – забрать у них эту победу. Принять поражение и сохранить остатки достоинства в молчании. Уснуть…»

Он закрыл глаза, признавая свою правоту. Бороться было бессмысленно. Тело больше не дрожало. Оно просто застывало. И в этой ледяной тишине мысль об сне, о забвении, показалась ему тёплой и желанной.

Жизнь в приюте вернулась в свою колею. Для Ирвуда ничего не изменилось. Он просыпался от того же резкого звона колокола, ел ту же серую кашу, сидел на тех же скучных уроках. Щуплый и его банда обходили его стороной, бросая злобные, но бессильные взгляды. Иерархия, нарушенная на один вечер, снова застыла, но теперь в ней появилась новая, невидимая трещина.

Ирвуд игнорировал их. Он делал то, что делал всегда – наблюдал, оценивал, выживал. Но в этот привычный, выверенный порядок мыслей начало впиваться что-то инородное. Оно было похоже на занозу – мелкую, почти незаметную, но от этого не менее назойливую. Куда бы он ни шёл, его взгляд невольно возвращался к неприметной, обитой железом двери в дальнем конце коридора – двери, ведущей в подвалы. Во время шумного обеда он вдруг замолкал, пытаясь сквозь гомон сотен голосов уловить хоть какой-то звук оттуда. Но из-за двери доносилась лишь глухая, мёртвая тишина.

«Пусть посидит, – подумал он, отгоняя непрошеные мысли. – Может, поумнеет. А то слишком гордый».

Он пытался убедить себя, что это правильно. Что это часть обучения. Аристократ должен научиться выживать сам. Но прошли целые сутки, а дверь так и не открылась. Тишина из-за неё становилась всё более плотной, гнетущей. Она была страшнее любых криков.

На второй день Ирвуд заметил, как два надзирателя спускались в подвал с полными вёдрами, а возвращались уже с пустыми. Он не слышал криков. Ничего. Эта обыденность, эта рутинная жестокость пугала его больше, чем любая драка.

«Убьют, – пронеслось в его голове во время урока истории, когда он смотрел на пустующее место рядом. – Еды не носят. Только воду. Он сдохнет. А мёртвый… бесполезен. Вся работа насмарку».

Расчёт был простым и холодным. Вайрэк был ценен. Его знания, его умение драться, его имя – всё это можно было использовать. Мёртвый аристократ был бесполезен. Но лезть в подвалы, рисковать всем ради того, кто ещё вчера был для него лишь объектом презрения? Это было ещё глупее.

Ирвуд сжал кулаки. Его бесила хрупкость Вайрэка, его аристократическая слабость. Бесило, что он сам вообще в это ввязался. Но дело было не в Вайрэке и не в собственной ошибке. Хуже всего было то, что скреблось внутри. Чувство, которому он не знал имени. Это была не жалость. Жалость – для слабых. Это было что-то другое. Древнее. Упрямое. Раздражающее чувство ответственности за того, кого ты назвал своим. Даже если ты назвал его так в мыслях.