Темаркан: По законам сильных

За дверью Брок выпалил свой доклад перед Главным Смотрителем. Феодор, так его звали, не отрывая взгляда от гроссбуха, слушал, и его лицо становилось всё более брезгливым. Когда Брок закончил, Феодор на мгновение замер. «Ещё одно отродье с улицы, — пронеслась в его голове мысль. – И почему Совет решил, что из-за этого “громкого дела” я должен марать своё заведение отребьем из трущоб? Грязь… она нарушает порядок».

Гвардеец остался стоять у входа, безучастно глядя в стену. Ирвуд стоял посреди комнаты, не шевелясь. Мальчик слышал приглушённые голоса за дверью, но не мог разобрать слов.

Через несколько долгих минут дверь снова отворилась. Вернувшийся Смотритель выглядел ещё более понурым.

– Главный Смотритель велел принять, – процедил он сквозь зубы, словно это было величайшее одолжение. – Оформляйте. Брок плюхнулся в кресло и с ненавистью уставился на гроссбух.

– Имя? Фамилия? – спросил он, макая перо в чернильницу.

– Ирвуд. Фенрис, – ответил за мальчика гвардеец. – Больше у него ничего нет. Смотритель скрипучим пером вывел в гроссбухе: «Ирвуд Фенрис», поставил жирную кляксу и, даже не поднимая головы, лениво звякнул в маленький медный колокольчик. Этот звон, а не слова, был приговором. Почти сразу из коридора появились двое Надзирателей, крепких парня с пустыми, грубыми лицами. Гвардееец коротко кивнул им, передавая своего подопечного и выполнив свой долг до конца, развернулся и вышел.

Теперь Ирвуд остался один на один с системой приюта. Воздух внутри был густым и неподвижным, пропитанным едким, стерильным запахом карболки и застарелой, въевшейся в камень сыростью. Это был запах казённой безнадёжности, чистоты, которая была страшнее любой грязи.

Ирвуд молчал. Страх и обида были бесполезной роскошью, пустой тратой сил. Вместо этого он наблюдал. Запоминал. Лица надзирателей – пустые, безразличные. Движения – грубые, заученные. Они не были злыми. Злость – это чувство, а здесь чувств не было. Была лишь процедура, которую нужно было перетерпеть. И он терпел.

Надзиратели грубо поставили развязали его руки. Один из них достал большой нож, похожий на тесак для разделки мяса, и без предупреждения начал срезать с Ирвуда его лохмотья. Жёсткая от грязи и пота ткань единственной рубахи и штанов-портов падала на каменный пол грязными комками. Мальчик стоял голый, чувствуя, как холодный, влажный воздух облепляет кожу, но не дрожал. Он смотрел, как его старую жизнь – единственное, что у него было, – сгребают в охапку и без всякой церемонии швыряют в раскалённую топку небольшой каменной печи в углу. Пламя жадно взревело, на мгновение озарив комнату оранжевым светом и бросив на его обнаженную кожу волну сухого жара. Но внутри было холодно. Ирвуд просто смотрел, как последняя нить, связывавшая его с прошлой жизнью, корчится в огне и превращается в невесомый серый прах.

«Вот и всё», – подумал он без всякой грусти.

Затем его поволокли к большой деревянной лохани. Ледяная вода, от которой перехватило дыхание, обрушилась на него из ведра. Тело мгновенно покрылось гусиной кожей, но он лишь крепче сжал зубы. Что-то древнее и упрямое в его жилах воспротивилось стуже, превращая пытку в неприятное, но терпимое неудобство. Словно его собственная суть была выкована из того же первобытного холода, и теперь две стужи лишь с удивлением разглядывали друг друга. Затем по коже прошлись щёткой. Её щетина, жёсткая и острая, как терновые шипы, впивалась в тело, сдирая въевшуюся грязь вместе с кожей, доводя её до багровой красноты. Он молчал.

Когда экзекуция закончилась, ему швынули серую робу из грубого, колючего холста. Она царапала кожу, но была целой, без единой дырки. А потом выдали обувь. Впервые в его жизни. Это были грубые деревянные клоги, тяжёлые и неуклюжие. Он с трудом просунул в них ноги, чувствуя, как твёрдое, неотёсанное дерево впивается в ступни. Когда он сделал первый шаг по каменному полу, раздался громкий, чужой, гулкий стук. Клог. Клог. Клог. Звук был незнакомым, но под ногами была твёрдая защита.

Ирвуд замер посреди пустого коридора, прислушиваясь к этому новому, чужому звуку. Он посмотрел вниз, на свои руки. Чистые. Оттёртые до красноты, с белыми костяшками. Никогда он не видел их такими. Кожа казалась тонкой, беззащитной, лишённой привычной корки из грязи и сажи, которая была его бронёй. Его единственной бронёй. Мальчик провёл рукой по колючему холсту новой робы – она не пахла ничем. Ни домом, ни дымом, ни улицей. Пахла пустотой. На мгновение его охватило странное, головокружительное чувство – словно вместе со старыми лохмотьями в печи сожгли и его самого, оставив лишь эту чистую, безликую, чужую оболочку.

Вайрэк сидел в кресле, обитом серебряной парчой, и чувствовал себя бабочкой, пронзённой на бархатной подушке. Роскошная гостевая комната в особняке Крэйна была его золотой клеткой. Огонь в камине из чёрного мрамора горел ровно и бесшумно, но не давал тепла. Воздух пах чужими, резкими ароматами заморских масел.

Дверь отворилась беззвучно. Вошла леди Илара Крэйн. Она была полной противоположностью своему мужу. Если лорд Виларио был холоден, как сам лёд в пору «Хрустальной Грани», то его жена, казалось, излучала мягкое, тёплое сияние. Её платье из тёмно-синего бархата не шуршало, а шаги были легки и неслышны на толстом ковре.

– Бедный мой мальчик, – прошептала она, и в её голосе слышалась неподдельная, как показалось Вайрэку, печаль.

Она присела рядом на край кресла, её движения были полны осторожной грации. В руках женщина держала маленькую фарфоровую тарелку, на которой лежали два пирожных, покрытых сахарной пудрой.

– Ты, должно быть, голоден. Попробуй, их испекли специально для тебя.

Вайрэк молча покачал головой. Он не мог есть.

Леди Илара не стала настаивать. Она поставила тарелку на столик и мягко коснулась его руки. Её пальцы были тёплыми.

– Я знаю, тебе сейчас очень тяжело, – тихо продолжила она, и в её глазах, цвета лазурного неба, стояли слёзы. – Но ты не должен бояться. Мы здесь, чтобы защитить тебя.

– Я хочу домой, – прошептал Вайрэк, его голос был едва слышен.

– Конечно, милый. Конечно, ты вернёшься домой, – её голос был как целительный бальзам. Она тяжело вздохнула, словно подбирая слова. – Мой супруг… он человек долга. Иногда его долг делает его жёстким. Он и твой отец не всегда сходились во взглядах в Совете, но лорд Крэйн всегда глубоко уважал твоего отца за его силу и честь. Сейчас он считает, что пока в городе есть хоть малейшая угроза, твой дом – самое опасное для тебя место. Он хочет защитить тебя, даже если его методы кажутся… суровыми. Потерпи немного. Ради своей безопасности.

Вайрэк поднял на неё глаза. Он отчаянно хотел ей верить. Память об отце, о его недоверии к Крэйнам, кричала об опасности, но тепло, исходившее от леди Илары, её искреннее, как ему казалось, сочувствие, – всё это пробивало ледяную корку его горя. Может быть, он всё неправильно понял? Может, его действительно защищают? Эта хрупкая, отчаянная надежда начала пускать первые, слабые корни в его израненной душе.

Длинная, гулкая столовая приюта была наполнена шумом сотен голодных детей. Скрежет деревянных ложек по глиняным мискам, приглушённый гомон и резкие окрики надзирателей сливались в единый, монотонный гул. Ирвуд сидел за длинным, засаленным столом и жадно ел. Каша была безвкусной, сваренной на воде с добавлением чего-то отдалённо напоминающего жир, но она была горячей и густой. Рядом с миской лежал ломоть серого хлеба.

Он почти доел, когда перед ним выросла тень. Ирвуд поднял голову. Над ним стояли трое. В главаре, долговязом подростке с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками, он без труда узнал того, кого другие дети со страхом называли Щуплым. За его спиной маячили два приспешника, туповатые и крепкие.

– Хлеб, – прошипел Щуплый, протягивая грязную руку. – Новичкам не положено.

Ирвуд опустил глаза, не показывая ни страха, ни вызова. «Драться? Глупо. Трата сил и гарантированные побои». Его взгляд, скользнув по туповатым лицам приспешников, остановился на главаре. Щуплый. Голодные, бегающие глаза. Этот хотел не просто хлеба. Он хотел власти, которую дает этот хлеб. «Жадный, – понял Ирвуд. – Значит, глупый. Значит, можно обмануть».

Ирвуд испуганно съёжился, вжимая голову в плечи. Он разыграл идеальный спектакль, которому его научили годы выживания. Огляделся по сторонам, словно ища помощи, а затем, наклонившись к Щуплому, заговорщицки прошептал, так, чтобы слышал только он:

– Не здесь. Смотритель… он отобрал у меня серебряный эссо, когда мыл. Сказал, вернёт после ужина. Он в его каморке, в ящике. Помоги мне его забрать – хлеб твой, и монета пополам.

Глаза Щуплого на мгновение расширились от шока, а затем вспыхнули лихорадочным блеском. Серебряный эссо! Целый эссо! Это была не просто монета, это было целое состояние для ребенка из приюта. Тысяча ммив… На эти деньги можно было сбежать и жить несколько периодов, не зная голода. Покупать не чёрствый хлеб, а горячие пироги с мясом. Это была не просто монета, это был билет в другую жизнь. Жадность, чистая и всепоглощающая, полностью отключила его инстинкт самосохранения. Щуплый быстро оценил ситуацию. План был рискованным, но награда была немыслимой.

– Шумните, – коротко бросил он своим приспешникам.

Те поняли его с полуслова. Один из них, ухмыльнувшись, с силой пнул ножку длинной скамьи. Та с оглушительным грохотом опрокинулась, сбрасывая на каменный пол с десяток ничего не подозревавших детей. Взвизгнув от неожиданности и боли, они посыпались друг на друга, как кегли. В следующую секунду воздух взорвался. Визги смешались с гневными криками, кто-то, воспользовавшись моментом, влепил затрещину давнему обидчику, и общая свалка вспыхнула мгновенно, как сухой хворост. Глиняные миски с сухим треском разлетались об пол, разбрызгивая во все стороны серую, клейкую кашу. Двое надзирателей, до этого лениво наблюдавшие за залом, взревели от ярости и, размахивая прутьями, тут же бросились в самую гущу, пытаясь выхватить зачинщиков.

В образовавшейся суматохе Щуплый, пригнувшись, метнулся к каморке смотрителей, дверь в которую была приоткрыта.

И в этот самый момент Ирвуд, который до этого не сводил глаз со своей миски, вместо того чтобы бежать за ним, вскочил на ноги. Его движение было резким, как удар змеи. Указывая пальцем на Щуплого, он закричал во всю мощь своих лёгких:

– Держи вора! Он в каморку к смотрителю полез!

Суматоха мгновенно стихла. Все взгляды, включая взгляды разъярённых смотрителей, обратились к каморке. Через секунду оттуда выволокли опешившего Щуплого. Никакой монеты у него, разумеется, не нашли, но сам факт проникновения был страшным преступлением.

Приговор был скорым и показательным. Щуплого выволокли на середину столовой и жестоко выпороли ивовыми прутьями на глазах у всех детей. Ирвуд остался сидеть на своём месте, невозмутимо доедая кашу. Вокруг его стола образовалось пустое пространство – другие дети инстинктивно отодвинулись. Когда избитого, хлюпающего носом Щуплого отпустили, он не посмел подойти. Лишь бросил на Ирвуда один-единственный взгляд через весь зал – взгляд, полный страха и кривого, болезненного уважения.

Вайрэк же успокоенный разговором с леди Иларой, почувствовал, как напряжение, сковывавшее его последние дни, немного отпустило. Он решил исследовать особняк, своё новое пристанище. Вышел в коридор, отделанный тёмным, полированным деревом. Его шаги тонули в толстом ковре с узором из переплетённых медвежьих лап. Он направился к массивной резной двери, за которой находилась библиотека. Запах старых книг и воска манил его, обещая тишину и покой. Но стоило ему протянуть руку к тяжёлой бронзовой ручке, как из тени ближайшей ниши бесшумно выступил дворецкий. Его лицо было маской безупречной вежливости, но глаза оставались холодными и наблюдающими.

– Прошу прощения, юный лорд, – произнёс он с безупречной, но холодной вежливостью.

– Его сиятельство лорд Виларио распорядился, чтобы в библиотеке навели порядок. Боюсь, сегодня она закрыта для посещений. Вайрэк отступил, чувствуя, как вспыхивают щеки. Он кивнул и пошёл дальше, к застеклённым дверям, ведущим в сад. Но и там его ждала преграда. Другой слуга, стоявший у выхода, как каменное изваяние, поклонился и сообщил, что после ночного ливня дорожки размыло и выходить в сад небезопасно. Куда бы он ни пошёл, его путь вежливо, но настойчиво преграждали. Ему не грубили, не приказывали. Ему лишь создавали непреодолимые препятствия, облекая их в форму заботы.

Вернувшись в свою комнату, Вайрэк подошёл к окну. Оно было закрыто на тяжёлую бронзовую защёлку изнутри, но когда он посмотрел вниз, то увидел двух стражников Дома Крэйн, неподвижно стоящих у входа в сад. Мальчик вспомнил слова дворецкого о «порядке» в библиотеке и слуги о «небезопасных» дорожках. Это была не забота. Это была ложь. И леди Илара… её тёплые пальцы, её искренние, как ему казалось, слёзы – всё это было лишь частью этой лжи. Самые красивые и тёплые прутья в его золотой клетке.

Вайрэк замер. Горячая волна унижения, захлестнувшая его, начала медленно остывать, превращаясь в холодный, твёрдый лёд в груди. Его взгляд расфокусировался, а пальцы инстинктивно сжались в кулаки. И в этой звенящей тишине пришла мысль:

«Леди Илара добра. Но доброта – это милость, которую оказывают слабым. А я не слаб. Я – наследник Дома Алари. Они держат меня здесь, как птенца в гнезде, но я – не птенец. Я – будущий сокол. Мой отец никогда бы не позволил обращаться с собой так. Я не должен вызывать их жалость. Я должен заслужить их уважение. Доказать, что кровь Алари не стала водой».

Мысль была такой естественной, такой правильной. Она родилась из его гордости, из его унижения, из его благодарности к леди Иларе. Он не заметил, как эта мысль, словно ядовитое семя, пустила в его душе тёмный, холодный росток.

Дверь в комнату распахнулась без стука. На пороге стоял лорд Виларио Крэйн. Его лицо было непроницаемым, как всегда, но Вайрэк почувствовал, как атмосфера в комнате мгновенно похолодела.

– Они посмели, – произнёс Крэйн тихо, но его голос был твёрд, как гранит. Он медленно вошёл, и за его спиной бесшумно закрыл дверь дворецкий. – Эти… Даларианы. Они подали прошение в Совет, оспаривая моё право на опеку.

Вайрэк замер. «Даларианы? Но отец говорил, что это наши единственные кровные родственники, хоть и обедневшие…»

Крэйн подошёл к камину и опёрся на него рукой. Он не смотрел на Вайрэка, его взгляд был устремлён в огонь.

– Я, разумеется, оспорил их наглую выходку. Но они создали прецедент. Юридический спор.

Лорд медленно повернул голову, и его тёмные глаза впились в Вайрэка. В них не было ярости. Только холодное, хищное разочарование, от которого у мальчика по спине пробежал ледяной холодок.

– Есть старый закон, – продолжил он, чеканя каждое слово. – Он гласит, что пока идёт спор за наследника, сам наследник… ты… переходишь под защиту Короны. Чтобы тебя не украли или не заставили что-то подписать. Это мера предосторожности.

Вайрэк почувствовал, как невидимая сеть начинает сжиматься вокруг него. «Защита Короны? Значит, я останусь во дворце?» – мелькнула отчаянная мысль.

Крэйн, словно прочитав его мысли, криво усмехнулся.

– Но на практике «защита Короны» для сироты, даже твоего статуса, означает лишь одно место.

Он сделал паузу, давая словам набрать вес, наслаждаясь эффектом. Мир для Вайрэка сузился до этой тишины. Он слышал лишь треск огня и стук собственного сердца.

Лорд Виларио выпрямился. Его голос прозвучал как приговор судьи, лишённый всяких эмоций:

– Совет вынес решение. Тебя отправляют в Городской приют.

Глава 6. Серый Дом

Стук колёс по брусчатке стал единственным звуком в мире. Мерный, безжалостный, он отбивал такт новой жизни Вайрэка – жизни, в которой не осталось ни тепла, ни доверия. Карета Дома Крэйн была золотой клеткой на колёсах, а он в ней – трофеем, который везли на показ.

Вайрэк сидел на упругом сиденье, обитом тёмно-синим бархатом, и не смел пошевелиться. Ткань была мягкой, почти живой, но её глубокий цвет напоминал о ночных сумерках, в которых утонул его старый мир. Позолота на резных деталях интерьера тускло поблёскивала, ловя редкие лучи серого утра. Каждый завиток, каждая складка бархата давили на мальчика, мешая дышать. Вся эта роскошь была частью лжи.

Напротив, заполнив собой всё пространство, сидел лорд Виларио Крэйн. Он не смотрел на Вайрэка, его взгляд был устремлён в окно на проплывающие мимо мокрые фасады, и профиль, высеченный из холодного камня, был напряжён. Желвак, ходивший под кожей на его щеке, был единственным движением на этом лице-маске. Но под ней бушевала не ярость воина, а холодное, кипящее бешенство униженного хищника. Коллективное решение Совета – лично сопроводить наследника Дома Алари в приют – было публичной пощёчиной, и лорд не пытался этого скрыть.

Вайрэк тоже молчал. Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях. Они были сжаты в кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели, как речные камни. Боль в суставах была единственным, что он позволял себе чувствовать. Она была настоящей. Она была его.

В голове, на выжженном поле его горя, прорастали холодные, ядовитые мысли. Они приходили одна за другой, чёткие и острые, как осколки разбитого стекла.

«Бедный мой мальчик…»

Слова леди Илары, её тёплые пальцы, слёзы в её глазах… Как он мог быть таким идиотом? «Она меня обманула, – мысль была не холодной, а обжигающей. – Просто обманула. А я поверил. Дурак». Он вцепился в её доброту, как утопающий в гнилую корягу, и она утащила его на дно.

Внезапно комната, до этого просторная, показалась тесной и душной. Горячая волна унижения, захлестнувшая его, не остыла – её вытеснил ледяной, пробирающий до костей холод. Узоры на дорогих гобеленах, казалось, на мгновение исказились, превратившись в хищные, ухмыляющиеся рожи. Он инстинктивно сжал кулаки, и в этой давящей тишине пришла ясность. Она не принесла облегчения, но дала цель, твёрдую и холодную, как камень из стены этой тюрьмы.

«Меня обманула женщина. Меня. Наследника Дома, чьи предки сидели в Совете ещё до того, как Крэйны научились точить свои медвежьи когти. Отец учил меня быть сильным, но его сила не спасла его. Законы должны были меня защитить, но они стали моей клеткой. Сила, законы, доверие – всё это ложь. Есть только те, кто охотится, и те, кого пожирают. Я был рождён охотником. Теперь я – добыча».

Вайрэк поднял глаза и посмотрел в окно. Карета проезжала мимо Ремесленного квартала. Грязные, узкие улочки, люди в серых, мокрых одеждах, которые провожали взглядами богатый экипаж. Раньше он смотрел на них с высоты, с отстранённым любопытством. Теперь он чувствовал с ними странное, уродливое родство. Они тоже были добычей. Просто их клетка была больше и грязнее.

Карета резко дёрнулась и остановилась. Мерный стук колёс оборвался, сменившись абсолютной, давящей тишиной.

Они прибыли.

Дверца кареты отворилась, впуская внутрь порыв влажного, холодного ветра. Но первым Вайрэка встретил не холод и не серый, безрадостный свет. Его окутал запах. Резкий, едкий, стерильный запах карболки, который вырвался из приоткрытой двери приюта и мгновенно вытеснил из кареты тонкие ароматы бархата и дорогих духов. Это был запах казённой чистоты. Чистоты, которая не утешает, а стирает личность. Вайрэк сделал глубокий вдох, собирая остатки воли, и шагнул следом – из мира, пахнущего воском и лавандой, в мир серого камня и этого удушающего, безликого запаха.

Они вошли не через общую приёмную, где, должно быть, толпились оборванцы, а через отдельную, неприметную дверь, обитую потрескавшейся кожей. Узкий коридор с голыми стенами привёл их в кабинет Главного Смотрителя.

Комната была удушающе правильной. Всё в ней, от пола до потолка, было подчинено не комфорту, а порядку. Высокие стеллажи до самого потолка были заставлены не книгами, а сотнями одинаковых гроссбухов в коричневых переплётах – безмолвной армией, хранившей записи о тысячах сломанных судеб. Воздух пах старой бумажной пылью, высохшими чернилами и чем-то неуловимо мышиным. На стене висела огромная, пожелтевшая от времени карта Ауриса, где Квартал знати был обозначен золотом, а весь остальной город – серым. Городской приют был на ней лишь крошечным, едва заметным пятнышком, затерянным в этом сером море.

За массивным дубовым столом, заваленным стопками бумаг, сидел Главный Смотритель Феодор. Он не встал, когда вошёл один из самых могущественнейших лордов королевства, лишь медленно поднял голову от бумаг. Его глаза, блёклые и холодные, как мутное стекло, безразлично скользнули по лицу Крэйна, а затем остановились на Вайрэке. Во взгляде Смотрителя не было ни сочувствия, ни злорадства. Только усталая констатация факта: ещё одна единица учёта прибыла.

– Великий Лорд Крэйн, – произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на гроссбухах. – Чем обязан?

– Вы прекрасно знаете, чем, – отрезал Крэйн, его голос звенел от сдерживаемой ярости. Он шагнул к столу, опираясь костяшками пальцев о полированное дерево. – Мальчик остаётся здесь по досадному недоразумению и решению Совета. Но я его будущий опекун. И я требую, чтобы ему были предоставлены соответствующие условия.

Смотритель медленно, почти демонстративно, отложил перо и свёл кончики своих тонких пальцев вместе, образуя острый шпиль.

– Условия? – переспросил он, растягивая слово.

– Отдельная комната. Чистая постель. Еда с моей кухни, которую будут присылать ежедневно, – чеканил Крэйн, его голос становился всё громче. – И, самое главное, полная безопасность. С мальчика не должно упасть ни волоса, Смотритель. Иначе у вашего заведения… и у вас лично… будут очень серьёзные проблемы.

Вайрэк смотрел на эту сцену, и в его голове не укладывалось происходящее. Великий Лорд Крэйн. Человек, которого боялись, чьё слово в Совете могло решить судьбу целого Дома, сейчас стоял здесь, в этой серой каморке, и угрожал какому-то чиновнику. Но чиновник не боялся. И этот проигрыш Крэйна, его бессильная ярость, означали для Вайрэка одно: спасения нет.

Главный Смотритель позволил угрозе повиснуть в воздухе, а затем с тихим шелестом придвинул к себе один из гроссбухов. Он медленно перелистал несколько страниц, облизав палец.

– Устав Городского приюта, параграф седьмой, подпункт «А», – начал он монотонно, словно читая скучный отчёт. – «Все воспитанники, находящиеся под временной опекой Короны, независимо от их происхождения, равны перед законом и правилами сего заведения».

Он поднял свои блёклые глаза на Крэйна.

– Будь он сын простолюдина или наследник Великого Дома, лорд Крэйн, здесь он будет жить по общим правилам. Спать в общей спальне. Есть то, что едят все. И подчиняться общему распорядку. Таков закон.

– Закон?! – взревел Крэйн, ударив кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. – Не смейте говорить мне о законе, чиновник!

Прежде чем ответить, Феодор машинально, едва заметным движением, подвинул чернильницу обратно на её место – на едва заметный, чуть более тёмный кружок на полированном дереве стола. Только восстановив нарушенный порядок, он поднял глаза.

– Я не говорю. Я цитирую, – невозмутимо поправил Смотритель, снова утыкаясь в гроссбух. – Параграф двенадцатый. «Любое вмешательство в установленный распорядок, равно как и попытки давления на администрацию приюта со стороны третьих лиц, караются…»

– Довольно! – оборвал его Крэйн.

Лорд Виларио выпрямился. Его лицо снова стало непроницаемой маской, но желвак на щеке ходил ходуном. Он бросил на Вайрэка один-единственный взгляд – холодный, полный презрения и досады. Взгляд, который говорил без слов: «Ты – моя проблема. И теперь ты один».

Не сказав больше ни слова, он резко развернулся и вышел из кабинета. Тяжёлая дверь захлопнулась за ним, и её стук эхом отозвался в оглушительной тишине, которая наступила в комнате. Главный Смотритель никак не отреагировал на уход лорда. Он подождал ровно столько, чтобы шаги Крэйна затихли в коридоре, а затем протянул руку к тонкому кожаному шнуру, висящему справа от него и дёрнул. Резкий, пронзительный звон прорезал тишину.

Дверь отворилась, и в кабинет вошёл Смотритель Брок.

– Брок, – сказал Главный Смотритель, не поднимая головы. – Воспитанник номер триста сорок два. Оформите. И покажите ему… всё. Особенно Восточное крыло.

При упоминании Восточного крыла лицо Брока неуловимо изменилось. Он бросил на Вайрэка быстрый, полный затаённого страха и ненависти взгляд и почти незаметно сглотнул.

– Слушаюсь, – процедил он.

Брок не говорил. Он шёл впереди по гулким коридорам, и его спина была напряжена. Он лишь коротко, раздражённо кивал на двери, мимо которых они проходили. Первая – тренировочный зал. Вайрэк увидел там детей с деревянными мечами и понял всё без слов. «Солдаты».