ГОСПОЖА ПЕРСОНА

Из Ныроба срочно вызвали бригаду врачей. Оперировал Артёма Евгений Прозоровский, потомственный хирург, из ссыльных переселенцев. О нём в народе ходили легенды. Будто он как-то оперировал мужика, которому на лесоповале бревном передавило член. А Прозоровский так ему всё подшил, что жена этого мужика через год родила двойню!

НОВАЯ БЕДА

Александра срочно собралась, взяв с собой только крайне необходимые вещи, и, конечно, материнскую икону. В Ныроб она вылетела первым рейсом, а оттюда на попутной машине добралась до поселения. В местной больнице её приняли радушно, поселили в палате у сына, чтобы она ухаживала за ним лично.

Вскоре врач колвинской больницы уехал за зарплатой в Ныроб, и там застрял у родственников, на свадьбе. А у Артёма на следующий день неожиданно начались головные боли. Из Ныроба вызвали самолёт, чтобы отвезти сидельца в тюремную больницу, под наблюдение оперировавшего его хирурга. Александра отправилась вместе с сыном.

Прозоровский, осмотрев Артёма, не нашёл у него ничего, что осложнило бы течение послеоперационного периода. Однако он посоветовал Александре, что, в связи с отсутствием в Ныробе нейрохирурга, она может требовать от администрации колонии перевода её сына на лечение, в клинику родного города.

МЕСТНЫЕ «БОГИ»

Придя на приём к начальнику колонии, Починку Николаю Павловичу, Александра неожиданно нашла в нём весёлого, доброжелательного человека, явно неравнодушного к женщинам.

Это был среднего возраста, полноватый мужчина, с большой лысиной и апаплексическим румянцем, во всю щёку. На добродушном лице его было разлито выражение чувства долга и справедливости. Выслушав рассказ Александры Воронцовой о беде, которая случилась с её сыном, Николай Павлович попытался успокоить её:

– Слушайте, вы такая симпатичная женщина, но уж слишком, это самое… Нервозная! Зачем всё воспринимать так трагично? Повлияет на красоту! Это же жизнь, в ней всё бывает, знаете ли. Вот я, в молодости, перевернулся через голову, вместе с мотоциклом! И ничего себе, как видите, двадцать пять и сорок восемь…

На просьбу Александры о том, чтобы переправить её сына на родину, в городскую клинику, Починок ответил мягко, но весьма уклончиво, согласившись, однако, что определённый резон в её просьбе есть.

– Но кто возьмёт на себя такую ответственность? – сдвинув брови домиком, осторожно произнёс Николай Павлович. – Я лично, – ни в коем случае!

Достав из кармана форменных брюк клетчатый носовой платок, он вытер им лысину, и снова спрятал его в карман. Вздохнув тяжело, Починок похлопал ладонью по столу, поправил кипу бумаг, и вкрадчиво – доверительно, как бы по секрету, добавил:

– А вот если на это согласится главврач нашей тюремной больницы, Стадник, Василий Абрамович… Это совсем другое дело! Собственно говоря, весь больничный комплекс – это полностью его «епархия». Он там царь и бог, как говорится. Двадцать пять и сорок восемь!

– Только в настоящий момент его нет на месте. А вот когда вернётся, денька через три, – тогда приходите. Может, что и получится, – подняв от стола добродушно улыбающееся лицо, сказал он Александре, на прощание.

ДОБРАЯ САМАРИТЯНКА

Быстро темнело, мела метель. На перекрёстках крутились снежные вихри, тротуары были заметены сплошь. Мутное пятно луны то и дело поропадало за косматыми клочьями туч. Хлопья снега, кружа в воздухе, валили густо-густо, как перья из вспоротой подушки. Позёмка с воем носилась по дороге, взмётываясь белыми столбами у заборов, у тюремных ворот. Фонарь на наблюдательной вышке, тревожно мигая, кругом освещал большой двор, обнесённый колючей проволокой.

– Да, как есть ссыльный край! Лес и вышки, – думала Александра, пробираясь по едва заметной тропинке, протоптанной на заснеженном тротуаре. – Где здесь вокзал? Может, есть гостиница? Хотя вряд ли, в таком захолустье…

Редкие прохожие, кутаясь в воротники тулупов и зимних пальто, спешно шли мимо. Лишь одна старушка, внимательно глянув на приезжую, остановилась, и неожиданно мягко спросила: – Что, никак заблудилась, милая? Ищешь кого?

Александра растеряно ответила: – Да мне заблудиться тут негде, и искать некого. Я никого здесь не знаю. Вот, сына сдала в больницу, а сама….

– Ясно! – решительно перебила её старушка. – Давай-ка, голубушка, пойдём ко мне. Не оставаться же тебе тут одной, дело к ночи. И коротко добавила, как бы, между прочим: – Я одна живу. Гостям рада.

Александра нашла странным такое неожиданное гостеприимство, но выбора у неё не было. Она жила в большом городе и, рассуждая по городским меркам; такое отношение к чужому человеку было ей не совсем понятно.

Звали старушку Анной Степановной. Манера говорить у неё была несколько суховатой, но на деле она оказалась человеком очень добрым и участливым к чужому горю. Вся её квартира, состоящая из двух больших комнат и кухни, почти лишённая какой-либо мебели, была чисто выбеленной и прибранной, в каждом углу висели иконы. Негасимые лампады слабым и ровным светом теплились перед ними, как светлячки в ночи.

Александра перекрестилась на образа, чем необычайно порадовала хозяйку: оказывается, они одной веры! Вслед за этим, Анна Степановна заметно повеселела, поставила на газовую плиту чайник, который, как обиженный на кого-то человек, вскоре зашипел и зашумел. Потом хозяйка принялась домовито накрывать на стол, достав из маленького холодильника аппетитный кусок сала, варёную картошку и банку с солениями.

То и дело, поднося ко рту платок, и с пониманием кивая, Анна Степановна слушала рассказ гостьи. Через час женщины совсем освоились, будто давно знали друг друга. Выслушав приезжую, старушка поведала ей о своём несчастье. Год назад она похоронила единственного сына, и вот теперь осталась одна – одинёшенька, на старость лет.

Укладываясь на ночлег, хозяйка постелила гостье на кровать чистое бельё, дала ей бязевую ночную сорочку, со строчёной вышивкой у горловины. После смерти матери, Александра больше таких рубашек не видела. Потом старушка вдруг поклонилась Александре и церемонно проговорила:– Простите Христа ради, если я вас чем-то обидела, Александра Викторовна.

– Ой, ну что вы так, Анна Степановна! – растерялась Александра.

– А, так вы тоже мне так скажите. Мало ли что, порой обидное вылетит, сама не заметишь…

Александра поняла, что это ритуал, поклонилась хозяйке и тоже проговорила: – И вы уж простите меня, Христа ради, Анна Степановна.

– Вот и хорошо. Спокойной ночи! – по-деловому ответила хозяйка, свернув бескровные губы оборочкой. Ей было приятно, что всё складывается у неё с приезжей гостьей как-то по-человечески. Значит, и по-божески! По всей видимости, для неё это было чрезвычайно важно. И старушка пошла в свою комнату, довольно бормоча что-то себе под нос. Через некоторое время пружины её кровати, несколько раз скрипнув, умиротворённо затихли.

КТО ТАКОЙ «БЛИЖНИЙ»?

Александре же, уставшей и взволнованной от всего пережитого, долго не спалось. Впечатления переполняли её. В частности, встреча с этой женщиной, приютившей её! В самом факте существования людей, подобных Анне Степановне, она видела чудо и Промысел Божий.

– Не иначе как сам Всевышний послал мне в помощь эту добрую самаритянку, – думала она, вперив взгляд, в сумеречное пространство комнаты. – Старушку порадовало, что я оказалась христианкой. Хотя, не сомневаюсь, будь я другой веры, или просто неверующей, она помогла бы мне с неменьшей охотой. Для неё, как христианки, любой человек, нуждающийся в её помощи, является «ближним».

Раньше Александра думала, что «ближним» является родственник, или человек, живущий неподалёку. Но после того как она прочитала в «Евангелие от Луки» притчу «о милосердном самарянине», ей открылся иной смысл слова этого слова. Впрочем, как и ученикам Иисуса Христа, которые задали ему вопрос: – Кто такой «ближний», которого Бог завещает «любить, как самоё себя»? Это родственник? Или просто любой и каждый человек?

На этот вопрос Иисус отвечает им притчей: «Один человек шёл из Иерусалима в Иерихон. Его ограбили и избили разбойники. Голым и израненным лежал он близ дороги.

Один священник шёл той дорогою, увидев его, чуть живого, прошёл мимо. Левит, оказавшись на том месте, подошёл, посмотрел, и тоже прошёл мимо. Один самарянин, проезжая, увидев этого человека, сжалился над ним. Он перевязал ему раны, возливая масло и вино; посадив на своего осла, привёз его в гостиницу и позаботился о нём…

После этого Иисус спросил своих учеников: – Так кто из этих троих оказался «ближним» для человека, умирающему на дороге? Тот, кто помог ему, или тот, кто равнодушно прошёл мимо?»

– Вопрос этот, конечно, был риторическим! – дополнила Александра, вспоминая библейский текст. Подобные мысли она записывала в блокнот, называя их «размышлизмами». Многие из них перетекали в сборник её мемуаров, под названием «Река моей жизни». В будущем она собиралась написать художественное произведение, основанное на реальных событиях и собственном жизненном опыте.

Жанр художественой мемуаристики в «лихие девяностые» был особенно популярен. Бытовало мнение, что он ворвался в отечественную литературу как совершенно новый тип художественного произведения, вкорне отличаясь от мемуаров Познера, например, или Сары Бернар – «Моя двойная жизнь». Кроме биографических событий, произведения художественной мемуаристики содержали в себе элеметы фантазии и художественного вымысла.

Кроме того, Александра готова была возразить: – Позвольте, жанр художественой мемуаристики – это вовсе не новый стиль! Он существует уже не одно столетие! К нему вполне можно отнести автобиогафическую трилогию «Детство», «Отрочество», «Юность», написанную Л. Толстым в 1850 – 1857 годах; также три автобиографических повести М. Горького: «Детство. В людях. Мои университеты», которые относят к «художественной классике».

«НАПОЛЕОНЧИК»

Рано утром, стоя на коленях передобразами, Александра и Анна Степановна молились, чтобы Господь смиловался, и уговорил главврача тюремной больницы перевести Атёма из своей «епархии», – в нейрохирургическую клинику Перми.

На третий день Александра встала рано, чтобы привести себя в порядок: завила волосы, накрасила ресницы. Она, по опыту общения с мужчинами, знала, что к красивой женщине они относятся намного снисходительней. Если, конечно, не имеешь дело с женоненавистником! Такая патология случается в мужской природе крайне редко. Но всякое бывает! Вдруг Стадник окажется таким!

Это была одна из тех ситуаций, когда Александра могла позволить себе забыть о запретах. Оторвав взгляд от чётких контуров внешнего мира, она вошла в поток времени, и картины одна за другой замелькали на её внутреннем экране. Образ невысокого мужчины в полковничьей шинели, с сердито-надменным взглядом, возник перед ней, через несколько минут…

– Стадник! – сказала себе Александра. Вглядевшись в отражение, возникшее перед ней, как на запылённой глади зеркала, она отметила: – Так и думала. Наполеончик. Такие спят и видят только звёзды, на своих погонах…

Но, столкнувшись в коридоре с полковником медицины, нервным движением открывшего перед ней дверь, и мгновенно узнав в нём главврача тюремной больницы, Александра сразу поняла, что опасения её напрасны. Охватив её с головы до ног быстрым и цепким взглядом многоопытного мужчины, Стадник с любопытством посмотрел ей в глаза. Выражение обиженного себялюбия отражались в строгом и надменном взгляде его серо-голубых глаз, в манере держать голову подбородком вверх, как бы подчёркивая тем самым свою значимость в мире, окружающем его.

Породу таких мужчин, называемых «наполеончиками», Александра отлично знала. Образ тщеславного человека, недополучившего что-то от людей, или от природы, сообщил ей правила игры: как можно больше лести и восхищения, пусть даже нелепого и неуместного. Вмиг, поняв это, она отчаянно, словно Матросов на дзот, чуть было не бросилась на тщедушную, обтянутую парадной шинелью грудь полковника.

– Василий Абрамович, дорогой, я вас так ждала! – воскликнула Александра, глядя на полковника взглядом, полным надежды и мольбы. Набрав воздуха в лёгкие, она добавила с придыханием: – Как птица ждёт солнце… в полярную ночь!

– Стоп, женщина… Птица! – иронично одёрнул её главврач дребезжащим дискантом. Но Александра тут же поняла, что он польщён её нелепым порывом, и никакая лесть здесь не будет лишней. Лепи хоть что, главное, – искренней и уверенней!

– Ну, позвольте узнать, кто вы такая будете? Из какого гнезда выпорхнули? – приосанившись, насмешливо продолжал Стадник, явно наслаждаясь ситуацией, с высоты своего положения.

– Я Александра Викторовна Воронцова, жена полковника и мать лейтенанта Воронцова, который находится здесь, у вас в больнице, – отрапортовала Александра, добавив с подчёркнутым пиететом: – В которой вы, как я понимаю, главврач, Василий Абрамович? Проговорив это, Александра прижала руку к иконке, которая была у неё на груди, под кофточкой.

– Так-так, вы не частите, не частите, уважаемая! – скороговоркой проговорил врач.

Стадник словно расплываясь в своём объёме, и, становясь даже как-то выше ростом, от ощущения своей значимости.

– Медленнее и спокойнее, пожалуйста, Александра Викторовна! Что это вы такая, знаете ли,… экзальтированая?! – с иронией выговорил он, и острым, испытывающим взглядом посмотрел женщине в глаза, будто желая доподлинно убедиться в искренности её слов. Он словно хотел заглянуть в колодец, с целью удостовериться, что тот не пустой, – полон чистой воды, способной утолить жажду путника, измученного долгой дорогой.

АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ДУЭТ

– Да – Да! Вот именно…, – экзольтированная! – весело проворковал Починок, медленно вплывая своим объёмным торсом, в небольшой кабинет главврача. Добродушное лицо его было заранее залито улыбкой умиления. – Умеешь ты выразиться, Абрамыч! Вот такая у нас, это самое, женщина, двадцать пять и сорок восемь! Кстати заметь, эта милая мамочка…

– Ну-ну! – строгим жестом руки остановливает его Стадник, заранее догадываясь о продолжении этой фразы. – Бросьте мне тут, знаете ли, разводить… турусы на колёсах! Перед законом все равны. А уж эти мне «мамочки»… И он, близоруко сощурившись, взглядом полководца окидывает карту области, висевшую у него на стене, над большим кожаным креслом.

– Да, конечно, Василий Абрамович, конечно… – спешит подтвердить справедливость его слов Починок. И затем добавляет, напуская на лицо выражение сочувствия и озабоченности: – Но, согласитесь, дело-то ведь такое, – мать! Мы ведь не звери какие, мы тоже люди, всё понимаем…

И, перейдя на строго деловой тон, он продолжает, опять с той же озабоченной ноткой в голосе: – А потом, Абрамыч, у нас ведь действительно нет нейрохирурга. А у парня серьёзнейшая травма головы. И, доложу я вам, получил её Артём Воронцов… при исполнении!

– А, вот так, значит?! То есть, могут спросить с вас, как с начальника колонии?! – перебивает его Стадник, артистично гнусавя. Тон его приобретает ядовитый отттенок.

– Вот именно, мой дорогой! – соглашается Николай Павлович, но под этим согласием ощущается, что под ним явно что-то подложено. – Вот именно! Поэтому я обращаюсь к вам, Василий Абрамович, как к главврачу. Ведь спросить могут и с вас, это самое, если что…

– Если что?! – резко приподнявшись на цыпочки, Стадник взвизгивает как штопор, вынутый из бутылки шампанского.

Александра чувствует, что настал момент, когда и её нота будет не лишним дополнением к дуэту двух начальников, явно желающих переложить ответственность с себя, – на другое административное лицо. – Василий Абрамович! – молитвенно сложив руки, говорит она. – Помогите, голубчик! Ведь если не вы, то кто тогда?!

– Ну вот, пожалуйста! – жестом указав на просительницу, Стадник звонко стукает по столу фалангами пальцев. – Помогите, Василий Абрамович! Всё Василий Абрамович! – опять приподнявшись на цыпочки, говорит он дребезжащим дискантом.

– Ну, а кто ещё-то, Абрамыч?! – разведя руками, с оттенком подобострастия отвечает Починок, явно включаясь в игру. – Не я же! В этом вердикте вы у нас самый главный! Главнее вас нет, голубчик! Наша больница, – вся в вашем распоряжении!

– М – да – с – с! – многозначительно мычит Стадник. Сощурив глаза, он принимается рассматривать на подоконнике пирамидку из туалетного мыла, сооружённую кем-то из его сотрудниц.

Выдержав паузу, Николай Павлович продолжает, ласково глядя в строго – надменные глаза главврача. В тон его уже вкрадывается лёгкий, бархатистый оттенок деловой рассудительности: – Ну и потом, сами подумайте, куда наш больной от нас денется? Отец его, известно, – в военном училище. Опять же, свой брат офицер, помочь не грех. Да и всегда спросить можно! Отправим нашего больного с кем-

нибудь, из наших служащих… Но, увидев округлившиеся глаза Стадника, Починок спешно вносит поправку: – Нет, конечно, из ваших служащих, из медсестёр! Сдаст она нашего больного в городскую больницу, под расписочку… Схема-то ведь известная!

– Ох, ты и жук, Палыч! – сокрушённо вздыхает Стадник. Но, помолчав несколько, и, покрутив головой, как гусь перед полётом, он неожиданно хлопает по столу ладонью и важно произносит:

– Ну да ладно, решим! Нам не привыкать, всё на себя взваливать! Известное дело, кто ещё-то? – и, перехватив благодарный взгляд приезжей женщины, Василий Абрамович принимает позу, выражающую стоицизм и великое терпение.

– Ну вот, это по-мужски, Абрамыч! Это по-нашенски! – радостно смеётся Починок, потирая руки; и, крякнув довольно, плюхается в кожаное кресло, как человек, который порядком потрудившись, сделал-таки доброе дело.

Вытерев носовым платком потную лысину, и окинув ласковым взглядом старого кота фигуру просительницы, Николай Павлович добавляет: – Мамочка-то у нас уж больно, это самое, двадцать пять и сорок восемь! И он делает в воздухе красноречивый жест, передающий очертание пышных бёдер и тонкой женской талии.

На это Стадник только вздыхает, безнадёжно махнув рукой. Однако тоже, окинув Александру оценивающим взглядом, он проговаривает, с оттенком обиды в голосе: – Вот брат, эти самые «фигуристые» и вьют из нас чёрт – те что!

– Ну, а что ж поделаешь, Абрамыч, – женщины! – весело хихикает Починок, весьма довольный тем, что дело решилось само собой, ничем не обременяя его, и ни к чему не обязывая. И тут же, возведя глаза в потолок, он беспомощно разводит руками: – Так ведь и вся наша жизнь, понимаешь ли, двадцать пять и сорок восемь!

Внимая всему этому, Александра боялась верить своим ушам! Чувство нереальности происходящего не покидало её. Опасаясь спугнуть удачу, она то и дело

прижимала к своей груди родительскую икону, находящуюся у неё под кофточкой.

ОБРАЗ БОГА

Самолёт взмыл над Ныроблагом, над необозримым зелёным океаном уральской тайги! Рядом с Александрой, постоянно поправляя очки, сидела строгая медсестра, в годах – Нина Антоновна.

Артём, обложившись дорожными сумками, сидел поодаль, созерцая это необъятное и необозримое пространство леса.

– Неужели через несколько часов они будут дома?! Устало прикрыв веки, он думал: – Всё это похоже на сказку, на какое-то чудо! Уж не снится ли это мне? – Ему казалось, что за последнее время вокруг него происходят вещи, граничащие с чем-то невероятным и фантастическим… – Может действительно, моя мать какая-то …

На этом мысль несчастного и измученного человека оборвалась, и он заснул, потеряв связь с реальностью и временем. Оно оказалось таким жестоким и неумолимым, к его молодой жизни, к начинающейся военной карьере. О том, что предстоит ещё впереди, он не мог, и не хотел пока думать.

Александра же, напротив, вперив задумчивый взгляд в иллюминатор, думала о настоящем, и, между тем вспоминала прошлое: – Да, вот такой кусок жизни нам пришлось пережить. Слава Богу, он, кажется, смиловался над нами!

– Ну, а за что он наслал на нас эту беду? – тут же спросила она неизвестно кого, и сама ответила себе на этот вопрос: – Да за грехи наши тяжкие! За что ещё-то? Всё началось с несчастной любви, которая разбила и разрушила всё! А теперь вот… обрушилась и на сына!

Страх за жизнь детей, их судьбу, неотделимую от её собственной судьбы, леденящим холодом хлынул Александре в душу, и она, пытаясь отвлечься, постаралась подумать о чём-то другом. Прежде всего, она вспомнила всех тех людей, которые помогли ей, искренне поблагодарила их за это. Поистине, сам Господь послал их, в помощь ей и её сыну. Все они оказались для них «ближними», независимо от возраста, чина, социального положения.

Под размеренный гул самолёта Александра тоже задремала… В полудрёме, перед её внутренним взором возникла монолитная фигура, распростёршая руки, над необозримым пространством русского леса… Она напомнила ей статую Христа Спасителя, вознёсшего свои Божественные длани, над бразильским мегаполисом, носящим романтичное название: «Рио де Жанейро».

По истечении нескольких лет Артём забыл нюансы и по

дробности пережитой им

трагедии. Сработала, по всей видимости, реакция вытеснения. Жить с этой горькой памятью было бы трудно. Судьба его, конечно, да и карьера, были безнадёжно сломаны. Пришлось заново начинать жизнь, с чистого листа, а это далеко не просто. Прежде всего, с работой. Было трудное перестроечное время, а тут ещё и судимость. Сработали связи, они опять включились. Как без этого? Олег Михайлович устроил сына инженером, на кафедру информатики, в родное училище.

Глава 4: «ПИКОВАЯ ТОЧКА»

НА ВЕРШИНЕ ПИРАМИДЫ

Оправившись от пережитого потрясения, Александра Викторовна вернулась к работе. В школьной библиотеке, как положено, имелся весь кладезь детской отечественной литературы: Самуил Маршак, Виталий Бианки, Агния Барто, Николай Носов, Виталий Драгунский, Сергей Михалков, Борис Заходер, Глеб Успенский и др.

Используя эти литературные «перлы», Воронцова превратила уроки этики в яркие театральные шоу, потрясающие детское воображение. Вскоре и сама она из учителя этики перевратилась в художественного руководителя школьного музыкального театра. А после одного из конкурсов на звание «Учитель года», её в этом качестве пригласили работать в гимназию, имеющую научно-экспериментальную площадку.

– Ну что же вы, Александра Викторовна, так вот сразу, нас покидаете? Ведь и года не проработали! – с укором проговорил директор, подписывая заявление Александры на перевод в гимназию № 4. Однако предписание ГОРОНО о переводе Воронцовой в другую образовательную структуру, Григорий Константинович обсуждать не стал. Высшему начальству виднее. Он и сам не подвергал сомнению тот факт, что Воронцова – перспективная кадровая единица, способная развивать отечественную педагогическую науку.

На бумаге это выглядело просто: повысить профессиональную квалификацию, создав программу и методику преподавания предмета. А на деле, надо было создать развивающую педагогическую систему, прыгнув с уровня «педагога высшей категории», – на уровень «педагога – исследователя».

«Педагог – исследователь» – это верхняя точка, поднявшись на которую, «субъект от образования» повышает статус такой образовательной системы, как гимназия, имеющая собственную научную лабораторию. Эта «пиковая точка», словно звезда на новогодней ёлке, должна сиять и блистать, являясь украшением и гордостью педагогической пирамиды. А так, – занимайся с детьми, этот «субъект от образования», – живописью, фотографией, бисерным шитьём, резьбой по дереву… Да хоть цирком! Это не имеет никакого значения. Лишь была бы соответствующая программа, серьёзное научное обоснование целей, задач и методов преподавания данного предмета.

Именно такой «пиковой точкой» предстояло стать Александре Воронцовой. Через три года она выполнила эту задачу, существенно изменив кадровую структуру гимназии № 5.

Через год на очередной научной конференции была представлена книга Воронцовой: «Детский музыкальный театр, как развивающая воспитательная система». Это было солидное методическое пособие, в триста страниц. Автору хотелось дать ему современное и слегка интригующее название. Что-то вроде: «Театральная педагогика, в зеркале антропологической парадигмы».

В связи принятием «Болонской системы», стало модным обращение к западной педагогике. Примером такой педагогики являлась, в том числе, Вальдорфская школа в Штутгарте, основанная на принципах «Педагогической Антропологии» Рудольфа Штайнера.

В создании методики преподавания театральной педагогики, Александра Воронцова использовала принципы «Штутгартского гения», и та заняла почётное место в линейке школьных предметов. «Театральную педагогику» Воронцовой характеризовали как предмет, развивающий творческие способности детей средствами театра и театральной педагогики. Всё логично, вроде, и не требует особых разъяснений. Однако кураторы эксперимента, Иван Петрович Иваненко и Борис Маркович Соколовский, которых в гимназии называли «Ваня с Борей», – настаивали на конкретике.