скачать книгу бесплатно
– Так это… Он же ногу вчера вередил. После работы в лес с братом ходили. Сушины[5 - Сухое дерево (местное)] у них там подсачены[6 - Снять кору вокруг ствола, после чего дерево подсыхает, а затем спиливается на дрова (местное)]. Оступился и меж дерев ногой ступил. Витька утром к нам забегал. Сказал, что опухла и дома будет пока.
– Чего сразу не сказал?
– Забыл.
– Забыл, – передразнил его Митька. – И в кого ты такой забывчивый?
– Раз-то всего, – буркнул Васька. – Ну, два, – почувствовав на себе сердитый взгляд бригадира, поправился он.
Гавзов вспомнил, как этим летом тот не пришел помочь ему новую печь бить, а вместо этого ушел на рыбалку. Других свободных мужиков в деревне не оказалось, и вместо Васьки глину с Толькой и Витькой Ларионовыми таскала беременная Нюрка. На следующий день Оманов без тени сожаления о том просто сказал, что забыл.
Он хотел напомнить забывчивому Ваське об этом случае, но девушка подошла уже совсем близко, и Гавзов промолчал.
– Митрий! Дмитрий Палыч, Нюрка… Нюрка… С прибавлением тебя! – выпалила Мария и выступивший на щеках легкий румянец стал расплываться по всему лицу.
– Кто? – подступил к ней Митька и схватил девушку за плечи.
– Мужик, – выдохнула та, дернула плечами и, чуть отступив в сторону, поправилась: – Мальчик. Сын!
– Колька, значит, – спокойно, даже как-то буднично произнес Гавзов. – Наконец-то.
Он отошел к стене гаража и присел на завалинку.
– А чего, Колька-то? Только родился и сразу Колька, – не удержался от вопроса Оманов.
– Мы сына хотели, а все девки нарождались, – раскуривая самокрутку, ответил Гавзов. – В сорок шестом двойня. А после Нинки с Анфисой в следующем Танька народилась. Вот и подумали, что, может имя сразу дать мальчишеское, так под него и сын родится…
– Ты чего расселся-то, Дмитрий Павлович. Беги уж. Мальца, поди, обмыли. Дома уж. У Агафьи Чуровой в бане родила. Та с утра баню подтопила. Как раз и сгодилось, – не дала договорить ему Уткина. – Она вместе с Марьей своей и роды приняла.
Митька посмотрел на Ваську.
– Иди, иди. Чего уж. И, – Оманов чуть замешкался. – Мои поздравления. Нашего полку прибыло. Живет Ачем. Зыбка[7 - Люлька для ребенка (местное)]-то есть?
– Ага, – кивнул Митька и не торопясь зашагал в сторону дома.
Но, сделав несколько шагов, обернулся.
– Ты к Ларионовым вечером зайди. Узнай, что с Толькой, – строго произнес Гавзов и, не дожидаясь ответа, пошел дальше.
– Ладно! – крикнул ему в след Васька. – Зайду, чего не зайти-то!
Дождавшись, когда Гавзов скроется за поворотом, девушка кивнула в его сторону и негромко заметила:
– Завидуешь, поди.
– Кто, я? Неа. Чему тут завидовать. Младшим по два года. Таньке год и тут еще один. Голоштанная команда.
– Дурак, ты, Васька. Это же дети. Дети, понимаешь?
– Ну, дети и дети. Тебе надо, ты и заводи. Или помощь нужна? – усмехнулся он.
– Дурак, – бросила Мария вместо ответа и отвернулась.
Перепрыгнув через небольшую лужицу, она чуть замешкалась, но вскоре махнув рукой, поспешила вслед за Гавзовым.
– Умные все какие, – проворчал Оманов. – Куды от вас и деться.
Он взобрался на тракторную гусеницу, смачно сплюнул и громко, чтобы слышала девушка, запел:
«Надоело лес рубить,
Пенья выворачивать.
Еще больше надоело
Пайку заколачивать…»
Сегодня Толька был дома. Он и рад бы пойти на работу: слушать бабкины разговоры и ворчанье никак не хотелось. Но ушибленная накануне нога распухла. Наступать на нее было больно, а на одной на работе делать нечего. Как мог так оступиться, он и сам не понимал. После выпавшего первого снега сам же брата предупреждал, чтобы под ноги глядел. И сам же поскользнулся. Ладно, если бы просто упал. Так нет. Одной ногой угодил прямо между сваленных только что елок. Хорошо, что без перелома обошлось.
И обидно еще было ему, что напасть эта случилась с ним в лесу уже не первый раз. Прошлой зимой в капкан угодил. Хорошо, что тот полностью не закрылся: вместе с валенком колодина между дуг попала. Тогда лишь испугом отделался. В детстве так вообще редко когда из леса без синяков и ссадин возвращался. То между бревен на мостике ступит, то там же на гнилую деревяшку наступит. Вообщем, как говорил его отец, если не везет сейчас, то когда-нибудь все одно повезет. Главное до этого дожить.
– Раньше тех, кто специально вередил себя, в острог сажали. А нынче красота: дома сиди или в больнице лежи, полеживай, – ворчала Евдокия Антоновна, каждый раз, когда проходила мимо лежащего на кровати внука. – Хорошо хоть трудодни вам лодырям не ставят.
– Кто тебе, бабуля, такое наплел, – не выдержал молчавший и прежде равнодушный к бабкиным словам Толька. – Тебя послушать, так, может, голову отрубали сразу? И почему ты решила, что я специально ногу вывернул? Ведь случайно поскользнулся. Под снегом ямы не заметил. А Витька, между прочим, должен был предупредить бригадира, что сегодня дома останусь.
– Ага, столько годов в лесу ничего, а тут поскользнулся. Надоело робить, вот и сунул ногу, куда не надоть, – стояла на своем бабка. – Красота нынче. Служить в армию не надо идти. Войны нет. Лежи на кровати, бока проминай. Родители с работы придут, накормят.
– Да лучше гайки на морозе крутить или в армию, чем тебя слушать. Мелешь, что к носу ближе. Я на оборонных работах вместе с мужиками лес валил, а тебе все не ладно, – буркнул парень и отвернулся к стене.
– Не зря, видно, тебя Толей Шанешкой[8 - Уменьшительное от «Шаньга» (местное)] кличут, – словно не слушая внука, твердила свое бабка. – Отэкой дя[9 - Укоризненное «Вот ты какой!» (местное)], лежень, – не унималась она.
Толька молчал, понимая всю бессмысленность в препирательстве с ней. А бабка подошла поближе к кровати, поддернула свалившийся край одеяла и подоткнула под спину внука.
– Лежи уж, правильный ты наш. Раньше разве позволили бы родители, чтобы дети со стариками так разговаривали? Живо бы поперек спины вицей вытянули. А нынче что? Никакого уважения. Доброго слова не услышишь, а не то помощи какой. Говори, что хошь, бабка все стерпит, – она картинно всхлипнула и отправилась в соседнюю комнату. – Знают, что ей деваться некуда.
Когда дверь за Евдокией Антоновной закрылась, Толька перевернулся на кровати и сел, свесив на пол здоровую ногу. Отчасти он понимал и даже мог согласиться со словами бабки. Но одно о том подумать и совершенно другое произнести в слух. В том, что в армию служить не берут, его вины в том не было. После победы призыв отменили на несколько лет. За годы войны армия разрослась до небывалых размеров, и нужно было время, чтобы привести ее к разумной для мирного времени численности. Но от этого Тольке и его сверстникам было не легче.
Война совсем недавно закончилась, и фронтовиков в Ачеме было не мало. А в некоторых семьях еще надеялись на возвращение и ждали своих близких. Потому отношение к тем, кто не служил срочную было, мягко говоря, особое. Конечно же, все понимали, что не по своей прихоти переросших парней в армию не берут. Но все одно, находились и такие, кто ставил им это в вину и относился к ним с некоторым пренебрежением. То поздороваются со всеми, кроме призывника. Или в разговоре нет-нет, да и кольнут словцом каким. Мол, кто-то служил и воевал, а кто за их спинами отсиживается.
Вот и Тольку не миновала эта участь. Совсем скоро ему двадцать один исполнится. И если те, кто помоложе старались обходить эту тему стороной, то старшее поколение в выражениях не стеснялось. И ладно бы, если кто из деревенских измывался, так свои родные досаждали много больше. То отец, хлебнув лишнего, причислит его к никчемному поколению, способному только с девками по зауглам обниматься. То у матери не задержится и слетит с языка, что у всех дети как дети, а у нее незнамо кто растут. А бабка та совсем чуть ли не изменниками родины их с младшим братом зовет. И не было у Тольки нынче желания больше, чем пойти в армию.
Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, он попытался подумать о чем-то хорошем. Но первое, что пришло в голову, оказалось совсем не тем, о чем хотелось бы вспоминать. И как ни пытался переключиться на что-то другое, но ничего у него не получалось: мысли все время возвращали его к той летней ночи.
Июль 1941 года
Что делать с золотом, Толька Ларионов толком не знал. Отдавать жалко, а как с него какую выгоду получить, тоже представлял плохо. Не сомневался лишь в одном: если рассказать родителям, то те сразу же в милицию заявят. И тогда уж точно никакой выгоды с него не поиметь. Вот и решил, что пусть оно полежит, пока он не подрастет. К тому же война идет. Куда в такое время с ним?
А вот перепрятать слитки в другое место следовало обязательно. Посредине деревни оставлять их было опасно: куда только не забиралась во время игр ребятня. Вездесущие мальчишки в любой момент могли их обнаружить. К тому же бабка Агафья тут давно хотела колодец соорудить. Вот и присмотрел Толька место на краю деревни, сразу за кузницей у развалившегося амбара. Но и спрятать там случай все тоже никак не представлялся. Пока, наконец, не появилась хорошая возможность перевезти все ночью на телеге.
Толька остановил подводу недалеко от старого погреба Агафьи. На всякий случай огляделся по сторонам. На улице совсем стемнело, и деревенских домов не было видно. Лишь по очертанию деревенского угора на фоне поблескивающей реки, можно было предположить о том, где он сейчас находится. Толька накинул поводья на ограду и прислушался. Где-то на другом конце деревни едва слышно звучал пьяненький голос гармониста. Толи забыв продолжение, толи не зная его совсем, он словно заевшая пластинка, повторял одни те же слова:
«Я рассаживал в саду
Черную смородину.
На фашистов я пойду
За советску Родину».
«Целый день рассаживает и никак рассадить не может, – мысленно посмеялся над солистом Ларионов и стал пробираться к схрону». На то, чтобы перетаскать слитки в телегу ушло немного времени. Закончив с погрузкой, Толька вытер пот со лба и осмотрелся. Не услышав и не заметив ничего подозрительного, он запрыгнул в повозку и потянул за поводья. Старая кобыла поднатужилась и сдвинула телегу с места. Но не успела она сделать и несколько шагов, как под телегой что-то хрустнуло.
Толька потянул за повод и лошадь остановилась. Он спрыгнул на землю и заглянул под телегу. В темноте что-то разглядеть не удалось. Недолго думая, парень понюжнул лошадь. Та снова напряглась и сдвинула повозку. Сам же он тем временем внимательно вслушался в издаваемые телегой звуки. Колеса сделали пару оборотов, и Толька снова остановил лошадь. Причину искать долго не пришлось. От тяжести груза, а больше из-за ветхости продольный брус в телеге треснул. «Вот незадача, – выругался Толька и вспомнил отцовскую поговорку о невезении». Он понимал, что скоро начнет светать и времени на все оставалось немного. Искать другую телегу, как или ремонтировать эту, было уже некогда. Понимая, что с грузом дальше околицы не уедешь, Толька принялся таскать слитки обратно в погреб.
«Налегке до места доеду, а там что-нибудь придумаю, – решил он, разгружая повозку». Вернув слитки обратно, Толька залез в телегу и поехал к Смильскому.
Ноябрь 1948 года
От долгого лежания неприятно ныли бока. Толька присел на кровати и стал разминать затекшую руку. «Кто же меня тогда выследил? Или случайно кто-то наткнулся? – каждый раз, вспоминая тот случай, задавал Ларионов себе один и тот же вопрос. – Меньше недели тогда в деревне не был. После приезда со Смильского сунулся, а золота уже и нет, – подвел он черту под своими рассуждениями».
В дверь неожиданно постучали.
– Бабуля, открой! Стучит кто-то, – крикнул Толька в сторону печи, но никто не отозвался.
Он слез с кровати и запрыгал к двери на одной здоровой ноге. И в это время дверь распахнулась, а на пороге появился его бригадир.
– Я уж думал, нет никого, раз никто не отзывается. Ты чего в потемках-то сидишь? У двери не приставлено, вот и вошел, – проговорил Гавзов, снимая шапку.
– Палыч, проходь[10 - Проходи (местное)]. Не заметил, как и стемнело. Бабка куда-то утянулась[11 - Ушла (местное)], а я задремал, видать. Всю ночь промаялся с ногой. Вот успокоилась, кабыть. Не заметил, как и уснул, – виновато проговорил Ларионов. – Проведать, али стряслось чего? Погоди, я лучину подсвечу. Ты катанцы[12 - Валенки (местное)] не сымай. Проходи к столу. Там квас скусной[13 - Вкусный (местное)]. Ядреный[14 - Крепкий (местное)], правда, но ничего. Наливай, пей.
Он допрыгал до печи, где стояла плошка со светцом. Вставил лучину и поджег. Затем поджег еще одну и тоже вставил в корытце. Комната тут же наполнилась тусклым светом, и Толька уже смог разглядеть лицо гостя. Аккуратно наступая на больную ногу, он доковылял до стола и присел рядом с Митькой.
– Полегче стало, коли приступаешь на ногу, – заметил тот.
– Ага. Вот угораздило же меня, – в голосе Тольки послышались виноватые нотки.
– Ладно. Я чего зашел-то? Дело есть. Кстати Васька не забегал? – спросил Митька, рассматривая изрядно потрепанную заячью шапку.
– Нет, – нерешительно ответил Толька.
– Так я и думал, что надёжы[15 - Надежда (местное)] на него нет.
Гавзов отложил шапку на лавку и расстегнул полушубок.
– Жарко бабка натопила, – заметил Толька. – Отец ворчит на нее, что дрова зря переводит, а ей хоть бы что.
– Вообщем, ты давай, не залеживайся. У нас тут такое намечается. Конюхов приходил, говорит, что аэродром строить нужно. Срочно причем.
– Чего? – Ларионов от удивления часто заморгал глазами. – Какой аэродром? Зачем?
– Я тоже сначала не понял. Удивился не меньше твоего.
– Ни чего себе! Аэродром? Настоящий? У нас? А я уж подумал, может, на Вандышевское озеро удить хочешь позвать. Успел расстроиться, что с ногой оказия такая.
– Ага, черта золотого там ловить.
– А чего? Коли там живет, значит поймать можно, – серьезно произнес Толька.
– Ты успокойся. Не до него сейчас. Аэродром нужно строить.
– Это же… Это же, – не находил подходящих слов Толька.
– Да, не суетись ты. То лишь название громкое. А так токо землю надо подровнять у молотилки. От самых ворот, что за поле выходят и до… Вообщем, чем больше, тем лучше. Там сарай старый мешает. Если что, так надо разобрать и оттащить. Вот и весь аэродром.
Одна из лучин стала догорать. Толька поднялся и поковылял к светцу. Подсветив еще одну лучину, сбросил огарки в плошку с водой и на их место воткнул новую.
– Говорят, что скоро керосину будет вдоволь. Надоело с лучинами возиться, – заметил между делом Толька.
– О деле что думаешь? – вернулся к обсуждаемой теме Митька.
– Так там все озимыми засеяно. Сами же сеяли, – недоуменно ответил Ларионов.
– То не наше дело. Ты завтра давай на работу входи. Нам на все про все три дня отпущено. Не управимся… Вообщем, лучше о том не думать.
Конюхов говорил о пяти днях, но Митька решил, что настраиваться нужно на три. Тогда уж точно за пять управятся.
– А самолет чего тут забыл? Чего они там совсем что ли уж не знают чем заняться? – возмутился Толька.
– Ты, Толька, язык прикуси. Не то время сейчас, чтобы критику наводить. Кстати, у меня сегодня сын родился. Колька. Представляешь? Дождался наследника.
– Да ты что! Сегодня? Пятого в пятницу. Забавно, – искренне удивился Толька.
– Чего тут забавного? На все воля божья.
– Вот те раз, бригадир Бога вспомнил.
– То к слову пришлось. Не вяжись.
– Ну, Палыч, молодец, – Ларионов подмигнул. – Так поздравиться бы нужно. А?
– Какое уж там, – Митька махнул рукой. – Пойду сейчас трактор заводить. Проверю, чтобы утром не подвел.
В это время на мосту[16 - В сенях (местное)] послышались шаги. Вскоре дверь отворилась и в комнату вошла Евдокия Антоновна. Она стянула платок, подошла к умывальнику и стряхнула в таз снег.
– Вот погода нынче! Днем все растаяло, а сейчас опять снег валит. Как в революцию. Не к добру, видать. На крыльце катко[17 - Скользко (местное)] стало. Вымести не кому, – она сделал ударение на слове «не кому». – Вы тут чего морокуете[18 - Размышляете (местное)]? Заняться не чем?
– И тебе не хворать, Авдотья Антоновна, – чуть приподнявшись с лавки, произнес Гавзов.
– Евдокией всю жизнь звали, – поправила бабка Митьку.
