скачать книгу бесплатно
На первый взгляд, да об этом кричала и моя интуиция – картина вполне могла принадлежать кисти Крамского. Белое платье с длинными рукавами-фонариками во многом напоминало платье жены художника Софьи Николаевны с картины «За чтением» 1863 года. Но такие платья не были чем-то уникальным в те времена. Так или иначе, но этот факт озадачил меня. Я поставил вопрос напротив описания платья.
В шестидесятые годы художник создал целый ряд поэтических женских образов. Нотки позднего романтизма присутствовали и в полотне Старицких.
Но было в картине и нечто неуловимое, нечто, за что зацепился мой знаточеский глаз. Это был лунный свет, необыкновенно-тревожное изображение очень живой героини и общая эмоциональная атмосфера полотна. Всё это роднило его с известной картиной Крамского «Русалки».
В девушке, сотканной из лунных лучей, было что-то потустороннее, скрытое, пугающее – как и в образах русалок. В то же время во всём её облике ощущалось умиротворение, прощение и едва сквозящее сквозь печаль освобождение души. Художник сопереживал своей модели – это было видно по тому, как сердечно и с какой любовью он лепил воздушными мазками её тонкую фигурку, сколько сострадания вложил в полный боли и отчаяния взгляд. Я почему-то уже и не сомневался, что передо мной неизвестный шедевр Ивана Николаевича Крамского, и стал фантазировать.
Что связывало Вас с ней? Кем она была для Вас? Почему в её глазах столько боли, грусти и тревоги?
Вероятно, я сходил с ума, но героиня полотна по-прежнему уж очень напоминала ночную незнакомку, ту самую душевнобольную чудачку, которая просила сопроводить её домой. Делиться своими подозрениями и мыслями с Димой и Есенией я не хотел – всё это попахивало бредом.
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства
Специальной творческой задачей, постоянно привлекавшей Крамского, была проблема ночного освещения, необычного, таинственного, преображающего природу и человека.[8 - Карпова Т. Л. Указ. соч. – С.56.] «Что хорошего в луне, этой тарелке? Но мерцание природы под этими лучами – целая симфония, могучая, высокая, настраивающая меня, бедного муравья, на высокий душевный строй: я могу сделаться на это время лучше, добрее, здоровее, словом, предмет для искусства достойный…» – писал Крамской в одном из писем».[9 - Иван Николаевич Крамской: Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837—1887. Указ. соч. – С.453.]
«Всё стараюсь в настоящее время поймать луну… Трудная штука луна… Я рад, что с таким сюжетом окончательно не сломил себе шеи, и если не поймал луны, то всё же нечто фантастическое вышло…»
Владимир Порудомскийв своей книге о Крамском замечал: «…не сон, а вместе сон и явь должны возникнуть на холсте; долой старый дом на горе – вместо него гоголевские же крытые соломой хатки; не месяц – только свет его, и этот увиденный Гоголем серебряный туман, странное упоительное сияние, излучаемое стенами хат и стволами деревьев, гущей тростника, цветом яблонь, печальными, певучими фигурами девушек-русалок, которые не просто должны быть изображены, но как бы звучать должны в картине задумчивой печальной мелодией…»
Я встал и отошёл от компьютера. Обошёл картину со всех сторон. Девушка следила за мной, и мне показалось, что краешки её губ слегка приподнялись в холодной усмешке. Опустившись на колени, я перевернул полотно для того, чтобы лучше изучить его заднюю часть. С обратной стороны холста в верхнем правом углу я заметил странную надпись. Изогнулся, как мог, и, поправив очки, прочёл слово: «АНАР». Поднеся картину к лампе, я направил свет на странное сочетание букв. Достал лупу. Всё правильно. «АНАР» было выведено прямо, тонко и изящно, словно эти буквы писала женщина.
Я присел на пол и облокотился о нетопленую беленую печь. Сигнатура ли это? Подпись? Анаграмма? Всё может быть. Потёр висок. Что-то не сходилось. Вряд ли Крамской стал бы так шифроваться. Не в его духе. Да, многоуважаемый Иван Николаевич не всегда подписывал свои работы, но довольно часто подпись присутствовала. Известный портретист любил также ставить дату написания картины, часто на лицевой стороне полотна. Я прекрасно знал его подпись, понятную, чёткую, выведенную красной или чёрной краской. Иногда – еле заметную, а иногда – обращающую на себя внимание.
Что означало это «АНАР»? Анархисты? Конкретное имя или фамилию? Место? Интересно…
За двадцать лет работы я ни разу не встречал этой надписи на его картинах. Скорее всего она появилась на полотне позже. В принципе, поставить эту закорючку мог кто угодно и когда угодно. Сейчас мне это абсолютно ничего не давало. Лишь разжигало любопытство.
Я зашёл в тупик и решил дождаться Соню и Диму. Возможно, они могли пролить свет на загадочное «АНАР».
20:20
Я вышел из дома, когда на посёлок огромной сочной вишней пал закат. Его зарево полыхало над фиолетовым лесом подобно сверхновой звезде. Дико хотелось курить. Я огляделся. Хозяин с женой пропали. Видно, куда-то ушли, ничего мне не сказав. Хотя с какой стати им было держать передо мной отчёт? Возможно, они пошли к кому-то в гости. Дома стало холодно. Поэтому и решил прогуляться до дома Старицких. На всякий случай захватил телефон, на который предварительно отснял злосчастное «АНАР». Погода была чудесная – последние числа мая. Дышалось легко и свободно. В голове промелькнула мысль: а не остаться ли здесь жить навсегда?
Под вечер в посёлке появились люди. Дважды мимо проехали машины, одна из которых была пограничным козелком. Вот и чёрный дом ведьмы с баннером «ПРОДАЁТСЯ».
Накатило мучительное любопытство: а что представляет её обитель внутри. Вокруг никого не было, и я, подобно воришке, пробрался за угол дома и заглянул в единственное незаколоченное окно. Сквозь пыльное стекло разглядел печку, высокую кровать с многочисленными подушками и одеялом из лоскутков, ковёр с оленями (такие были в каждой старой советской избе и квартире), тумбочку с фотографией, на которой различить что-то, само собой, было невозможно, старинный самовар и швейную машинку «Зингер».
– Купить думаешь? – прогремел мне прямо в ухо неожиданный голос.
Внутри всё оборвалось, и сердце ухнуло в пятки.
За спиной стоял Дмитрий, покусывая длинный стебелёк травинки.
– Чтоб тебя!.. Я чуть инфаркт не получил. Нет уж, спасибо. Мне моей дачи в Сиверской хватает.
– А чего тогда? – нежданный свидетель склонил голову набок. В его смеющихся глазах плясали чёртики.
– Твоя жена мне сказала, что в этом доме…
– Жила ведьма, – закончил за меня цыганский барон.
– Что-то около того. Просто стало интересно.
– Ясно. Так ты пойдёшь?
– Куда?
– Думал, Сеня сказала тебе. Через час Соня с Лёшкой зовут к ним на огонёк. В прямом смысле. Сначала у костерка посидим, а потом банька, шашлыки. Напарим тебя по-карельски, городской житель.
Я обрадовался:
– Банька – это хорошо. А шашлыки ещё лучше! Конечно, согласен. Я, собственно, к ним и иду. Хотел у мужа Сони спросить про машину. Мне мои вещи нужны.
– Так твоя машина там тебя и дожидается. Уже давно. Лёшка ее пригнал.
– Отлично!
Хоть одна проблема была решена.
– Тогда иди к ним. Мы с Сеней подойдем. Полотенца и всё остальное у Старицких есть, так что не волнуйся. Подыши свежим воздухом.
Я в очередной раз кивнул и пошёл вперёд по сухой истоптанной тропинке.
Один раз оглянулся. Спина Димы маячила вдалеке, как качающаяся на ветру лиловая ель. А я шёл в закат.
4 ГЛАВА
20:40
На этот раз я решил несколько изменить свой маршрут и сделать круг, чтобы подойти к особняку Старицких с другой стороны.
Флюгер-медведь блестел на солнце метрах в трёхстах от меня, но я взял немного правее и направился по тонкой тропке в сторону небольшого подлеска. Там что-то синело, и я решил посмотреть, что же это такое. Однако, приблизившись, увидел, что синела облупившейся краской оградка, окружающая могилку. Здесь начиналось кладбище. Оно тянулось дальше на запад – всюду виднелись высокие и низкие, еле заметные и мощные, каменные и деревянные кресты и надгробья. Несмотря на то, что солнце почти скрылось за горизонтом, страха я не испытывал. Скорее, лёгкую грусть. Она была тёплой и покойной, как земля под моими ногами. Подобное чувство я испытывал лишь однажды – в церквушке в Вязёмах, когда ещё в университетские годы мы ездили в экспедиции, изучая деревянную архитектуру Обонежья. Тогда в Вязёмах я и пережил то необыкновенное состояние, когда душа жила, будто отдельно от меня, а всё моё существо было охвачено чувством благолепного первозданного счастья, божественной любви и всепрощения.
Кладбище хранило в себе следы и загадки, по меньшей мере, столетней истории – на некоторых плитах значились финские имена, а многие даты жизни и смерти погребённых указывали на девятнадцатый век. Некрополь был огорожен полуразрушенной низкой каменной стеной, поросшей мхом, одуванчиком и молодой крапивой. Я вздохнул и решил уже направиться в сторону усадьбы, как краем глаза заметил напротив кладбища, прямо под сенью чёрных суровых елей, странное светлое строение. Дом?
Решительным и быстрым шагом поспешил к этому сооружению и, миновав строй мохнатых елей, опешил от изумления. Прямо передо мной стояла кирха. Высокая, кажущаяся лёгкой постройка состояла из трёх ярусов, верхний из которых венчала овальная жестяная крыша в виде маленького купола с оцинкованным крестом. За ней, возвышалась колокольня. Чуть поодаль от входа в кирху лежал огромный замшелый валун с яркой латунной табличкой с выгравированными именами погибших во время советско-финской войны.
Я обошёл строение, попытался заглянуть в окна. Пыльные стёкла скрывали внутреннее убранство храма. А вот дверь оказалась не заперта, и, только я собрался потянуть её на себя, как прямо за моей спиной раздалось:
– Интересуетесь?
Люди в этом захолустье умели пугать, тихо подкрадываясь сзади. Я выдохнул и обернулся. Рядом со мной стояла женщина лет шестидесяти в синей олимпийке с надписью «СССР», застегнутой до самого горла, и в растянутых на коленках спортивных серых штанах. На ногах были надеты резиновые галоши грязно-болотного цвета, из которых торчали пёстрые шерстяные носки. Лицо женщины, довольно приятное и доброе, избороздили многочисленные морщинки. Крупный нос и тонкие губы роднили их обладательницу с античными слепками с лиц знатных римских дам. Аквамариновые лучистые глаза смотрели на меня участливо, сосредоточенно и мягко. Самым удивительным в пожилой даме была длинная седая коса, которой женщина явно гордилась.
– Добрый вечер, – выдохнул я.
– Добрый, – она изучающе склонила голову. – Вы нашей кирхой интересуетесь? Не местный, ведь так?
Вот уж принесла нелегкая…
– По делам приехал. К знакомым.
Я ожидал вопроса: «К кому?», но седовласая хранила молчание и как-то странно улыбалась.
– А я за всем этим приглядываю, – наконец произнесла она. Голос у неё был тоже необычным – очень низкий тембр, с хрипотцой. Если бы я не видел её, то мог подумать, что со мной говорит мужчина.
– Меня зовут Вера Михайловна, но многие называют бабой Верой. По делам, значит, приехали. А как Вас зовут?
– Иван.
– Ваня – хорошее имя, русское, – разулыбалась, засветилась. – А что за дела-то?
Я думал не более секунды, стоит ли говорить ей о картине, и решил соврать. Всё же Ефим просил о конфиденциальности.
– Приезжал в ваши места с намерением прикупить себе дачу, но ничего хорошего не нашёл.
Баба Вера смотрела на меня прямо, словно чувствовала моё вранье, но из приличия молчала.
– Домов у нас здесь мало, – ответила она и подошла ближе ко мне. – Да и жизни нет. Деревня-то вымерла почти. Озёра, если только… А так любоваться на косые заборы да кормить комаров.
Женщина не отводила взгляда.
– В этой кирхе – моя работа, моя жизнь.
Я удивлённо поднял брови.
– Бывшая библиотека, – пояснила она. – Да архив этой церкви. Прошлое здесь живёт, а я это прошлое храню. Библиотека гибнет, книги все старые, ничего нового нет, но зато есть много интересного. Да и не ходит сюда почти никто. Раньше в библиотеку хоть ребятишки прибегали, а сейчас совсем пусто. Но я каждый день здесь бываю. Многое знаю о наших местах. Может, заглянете? Глядишь, что-то интересное узнаете?
Я помотал головой:
– Простите, очень приятно было познакомиться, но меня ждут.
Откланялся, вежливо улыбнулся бабе Вере и отправился к особняку Старицких.
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства
«…В своей картине „Майская ночь“ я тоже кое-что прошёл, и, кажется, не испортил. Например, воду на первом плане всю сделал темнее, первый план с правой стороны прошёл, бугорок под лодкой, над плотом, переменил, гору с тополями кончил, деревья около дому изменил несколько, и в тонах, и в форме, и наконец, другой берег облегчил в тонах, и даже пришлось пройти и небо. Словом, прошёл всю картину. В настоящее время она пожухла страшно, но Г. Г. Мясоедов обещался её покрыть белком основательно».[10 - И. Н. Крамской: Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837—1887 гг. – Письмо №28. П. М. Третьякову. От 10 апреля 1872 г. С.87.]
23:00
Сидели мы хорошо, дружно. Есения с интересом расспрашивала меня о городской жизни, о работе искусствоведа, то и дело стреляла глазами в сторону Сони и помешивала длинной осиновой палкой угли, что стыли в синей прохладе майского вечера. Донимали комары, но мы старались не обращать на них внимания. Соня была, скорее, грустна, чем весела. Молчаливая и как будто чем-то озабоченная, она улыбалась невпопад и была погружена в свои мысли. Есения с Димой были заняты завтрашним приездом дочери и суетливо и громко обсуждали предстоящий день. Моя старушка стояла рядом с домом, слава Богу, не поцарапанная, но грязная и слегка потрёпанная от непривычной, разбитой дороги.
Я любовался Соней. Она напоминала мне деревенскую нимфу – невозмутимую, спокойную, знающую цену своей красоте. Этакая славянская мавка[11 - Мавка – персонаж украинской мифологии, русалка.] с русальими волосами, готовая околдовать очередного заплутавшего молодца. Алексея долгонько не было, а Соня ждала его, ох, ждала. Это было заметно. Наконец он появился из-за угла дома. Уже издали я узнал его по грозной фигуре – именно он проверял мои документы на въезде в Карелию.
– Ну! – прогремел издалека пограничник-тракторист. – Эх вы! И меня не дождались! Лёша грузно упал на скамейку прямо возле меня.
– Рад Вас видеть здесь. Как устроились? – поинтересовался он, наливая себе в рюмку «Берёзовую слезу».
– Как видите, грех жаловаться, – повеселился я и тут же добавил: Благодарю за помощь.
– Не стоит! – Алексей обнял Соню.
Я видел, как она сердится на него. Со стороны это выглядело очень мило.
– Жена сказала, Вы здесь из-за картины.
– Из-за неё.
– Ненадолго, значит?
– Надеюсь, завтра-послезавтра уеду…
– Да оставайся!
Мы перешли на «ты». Окей. Глаза у Лёши были светло-карие и весёлые. На щеках – румянец. Он пробасил тост, и мы выпили.
Дима встал и вышел из-за стола. Я понял, что он идёт покурить и поспешил за ним, предварительно проверив, в кармане ли телефон.
Догнал его. Быстро достал Honor и протянул барону.
– Слушай, сегодня рассматривал картину и нашёл кое-что интересное. Ты случайно не в курсе, что бы это могло значить?
Я увеличил надпись «АНАР».
Он без особого интереса глянул на неё и буркнул:
– Никогда её там не видел, да я и не смотрел, – выдохнул сигаретное облачко. – А это что-то значит?
– Надеялся, что вдруг ты знаешь.
Дмитрий закурил.
– А давай пройдемся, Ваня, – он прорычал эти слова, уже сорвавшись с места.
К костру я особо не торопился и потому последовал за ним по какому-то почти непроходимому леску, словно Фродо за Арагорном.
Всю дорогу мы молчали. Дорогой наш путь назвать было сложно – скорее, тропинкой, петляющей по бурелому.
– Ураганом повалило деревья года два назад, – Дмитрий показал рукой на поваленные деревья.
Я хмыкнул и тут же ругнулся, больно задев сучком ногу.
Мы спускались с какого-то склона, заросшего лесом. Я всё время спотыкался о корявые корни и камни, Дима же передвигался быстро и легко. Заметно было, что в лесу он чувствует себя словно рыба в воде.
И вот перед нами внезапно и торжественно открылось озеро. Холодная гладкая вода чуть подрагивала у камышей.
– Это Айтярви, – выдохнул егерь. – Но все зовут его Ринтальским озером. Вокруг много мест, куда приезжают любители отдохнуть, покупаться, шашлычки пожарить.
– Красиво здесь!
