скачать книгу бесплатно
– Он местный егерь.
Тут на неё напал кашель.
– Простите, – я обеспокоенно посмотрел на неё, – как Вы себя чувствуете? Дима говорил…
– Мне уже намного лучше. Спасибо.
– Отлично, – я замолчал, но после небольшой паузы продолжил:
– Вчера Дима сообщил мне, что картина не у Вас, это правда? Дело в том, что я тороплюсь, да и стеснять вас не хочу. Мне бы поскорее оценить картину и вернуться. Время не ждёт.
Я попросил ещё кофе. Когда разговор зашёл о картине, по лицу женщины промелькнула тень то ли грусти, то ли озабоченности.
– Понимаете, – начала Есения, – картина находится здесь, в Ринтала, но… не в нашем доме.
– Вы не могли бы проводить меня туда, где она находится?
Есения кивнула головой.
– Странно, – выразил своё удивление я. – Ефим Александрович говорил, что она у вас, дал мне ваш адрес.
– Картина была у нас. Но лишь некоторое время. Мы не хозяева этого полотна. Ефим просто определил Вас пожить у нас – не более. Мы очень обязаны ему. Когда-то давно он спас нашу дочь. С тех пор он всегда добрый гость в нашем доме.
Я замялся. Говорила она отрывисто и немного зло, словно заучила реплики для спектакля, словно и не считала Ефима добрым гостем и другом.
– Простите, как-то неудобно вышло. Просто он не предупредил меня, что картина не у вас. А у кого же она, если не секрет?
– Не секрет, – Есения встала и начала мыть посуду.
– Так кто же её хозяин?
– Хозяйка, – поправила меня женщина. – Её зовут Софья. Софья Степановна Старицкая. В комнате словно похолодало. В моей душе вновь всё сжалось. Я вспомнил Соню – мою любовницу, которая недавно свела счёты с жизнью.
Хозяйка дома задумчиво посмотрела в окно.
– Соня – это двоюродная сестра Леськи.
– Леськи?
– Неважно, – резко оборвала меня женщина. – Ещё кофе?
– Нет. Спасибо. Мы можем идти. К делу готов!
13:00
Мы шли по пустынным улочкам глухого посёлка.
– Здесь вообще живут люди?
– Да, человек двадцать. Это вместе с дачниками, – Есения уверенно вела меня мимо старых, по большей части – заколоченных деревянных домов. Мы свернули на главную дорогу, по которой я вчера пришёл сюда. Она была разбита, фрагменты убитого асфальта чередовались с песочными островками и грунтовыми заплатами. По обочинам пробивался бурьян.
– Ринтала – умирающий посёлок. До недавнего времени здесь работал магазин, пока не сгорел. Когда-то жизнь здесь кипела. Помню, когда мы были молодыми, бегали на танцы сюда, а здесь мы с тётей Надей держали огород – указывала на памятные места Есения. – Сейчас за продуктами ездим в магазин в Хийтола. За более серьёзными покупками – в Приозерск. Летом здесь хорошо. Леса, луга, два озера!
Женщина обогнула старый колодец, и мы двинулись вверх по извилистой тропинке.
– Есения, у меня в машине кое-какие вещи остались – нужные для работы. Дима сказал, что у какого-то Лёхи есть трактор, и он может помочь пригнать мою машину.
– Да, конечно! Мы как раз к нему и идём. Он – муж Сони.
– Здорово! – всё складывалось, как нельзя лучше.
– А Тоунан? – я догнал её. – Это что за место? Я смотрел по карте, он рядом с вами.
– Это посёлок. Больше Ринтала. Примерно в пятнадцати километрах от нас находится. Примечателен зданием тюрьмы.
– Тюрьмы? – ужаснулся я.
– Не бойтесь, – наконец-то рассмеялась. – Это местные так называют, хотя… Они не далеки от истины. Там в своё время был так называемый Карельский Институт Труда. Его построили в тридцатых годах – тогда ещё в Финляндии. Я сама когда-то краеведением интересовалась, так знаю.
– Потрясающе! – я чувствовал себя Леонардо ди Каприо в «Острове проклятых». – Расскажите.
– Об этом Институте почти ничего не известно. Я где-то читала, что архивы этого учреждения недавно были обнаружены. Туда социальные службы Финляндии принудительно отправляли нерадивых родителей, бросивших своих детей, и не выполнявших обязанностей по содержанию семей. В функции исправительно-трудового учреждения входили задачи не столько по изоляции таких людей, сколько исправление и перевоспитание их трудом.
Рядом со зданием бывшей тюрьмы – так называют его местные жители – сохранились финские административные и хозяйственные постройки. Если решите наведаться туда, узнаете – архитектура совершенно иная. Этот Институт Труда был, конечно, не финским курортом: существовала система наказаний, а провинившихся и особо опасных, буйных заключённых даже держали в карцерах в подвальных помещениях. Эти карцеры до сих пор сохранились. На некоторых дверях даже глазки остались. По-моему, так там жуть!
Есения на мгновение замолчала.
– Кто-то из местных говорил, что женщин из этой колонии хоронили рядом с посёлком. Так-то в Тоунане кладбища нет. Его потом с землей сровняли. Сейчас на этом месте деревья растут… И малина.
Есения поправила косынку и пошутила:
– Что-то Вы в лице изменились! Ну, Вы уж, наверное, детей не бросали, семью обеспечиваете достойно, так что в эту колонию бы не попали, окажись в том времени в Финляндии.
– Как сказать, как сказать, – сделал жалкую попытку отозваться на шутку и я.
– Испугались? Да не бойтесь. Сейчас в здании этого Института люди живут, и квартиры там отличные. Местные говорят, не сравнить с благоустроенными современными коттеджами!
– Да уж, – подумал я про себя, – долго будет Карелия сниться…
Мы миновали старый чёрный дом с заколоченными ставнями. Рядом красовался большой баннер: «ПРОДАЁТСЯ!»
– Кому нужна такая развалюха? Да ещё так далеко от города?
Моя спутница сощурила глаза:
– В ведьм верите?
– Увольте! – не выдержал я. – Ваш карельский фольклор?
– В том доме ведьма жила, – резко осадила меня Есения и со сталью в голосе, замедляя шаг, заявила: – Мы на месте.
13:10
Вот этот дом действительно поразил меня. Наверное, это был самый дорогой и богатый особняк в округе. Два этажа с мансардой и многочисленными балкончиками – всё украшено богатой лепниной, кое-где проглядывали морды грифонов. Крыльцо с резьбой имитировало древнюю резьбу Урнесской церкви в Норвегии. Мощёная дорожка, колодец и фонтан неподалёку, сад камней, качели, декоративные горшки и мельницы, баня – всё говорило о высоком статусе хозяев этого поместья. Даже вполне приличный бюджет нашей семьи никогда бы не позволил возвести такую громадину. Дом был выложен из грубого, но красивого камня, высокую крышу и башенки бокового флигеля украшал флюгер в виде фигуры медведя.
– Неплохо у вас тут трактористы зарабатывают, – присвистнул я.
Есения открыла калитку и уступила мне дорогу.
– Прошу, – сдержанно ответила она.
– Жена Лёши Соня, моя подруга, – потомок знатного дворянского финско-шведского рода Армфельт. Родители Сони никогда не нуждались в деньгах.
– Интересно, – хмыкнул я.
Когда мы поднялись на крыльцо, я увидел огромную дубовую дверь с круглой ручкой, вставленной в зияющую пасть льва.
Ею моя спутница и постучала в дверь, невзирая на то, что чуть выше, рядом со стеблем тонкого и хрупкого хмеля, был звонок.
Долго мяться ожиданием нам не пришлось – дверь легко отворилась, и я увидел приятную молодую женщину лет тридцати.
– Привет, Соня! – Есения по-свойски прошла в дом.
– Здравствуй-здравствуй! – девушка обняла подругу.
– А я Вас как раз ждала. Лёша позвонил и сообщил, что встретил Вас на посту.
Я вопросительно посмотрел на Есению. Она поняла мой вопрос и тут же объяснилась:
– Забыла сказать! Лёша не только трактор водит. Он ещё и местный пограничник. Прапорщик.
– О да, у вас же есть мобильная связь! – радостно вспомнил я.
– Точно, – кинула Соня и пригласила нас в просторную гостиную, увешанную лосиными и оленьими рогами.
Над массивным тёмно-синим диваном я разглядел два гвоздика и еле заметный прямоугольный светлый след на обоях, будто раньше здесь что-то висело. Уж не картина ли?
Рядом красовался изящный стеклянный круглый столик, под ножками которого покоилась шкура бурого медведя. На массивной тумбе из красного дерева стоял музыкальный центр, а с противоположной стороны на низком шкафчике разместился дорогой аквариум.
Софья быстро накрыла стол, принесла всевозможные яства: нарезку дорогой ветчины и сыра «бри», красную рыбу, огурцы, помидорчики, багет, коньяк и красное сухое вино. В моём животе радостно заурчало. Было видно, что хозяйка ждала нас.
Софья была красавицей. Ухоженная, с длинными прямыми волосами цвета воронова крыла. По её полной достоинства походке, по низкому бархатному тембру голоса, по манерам – по всему было видно её высокое происхождение. Холодные северные голубые глаза смотрели умно и проницательно, а высокая грудь и статная фигура могли свести с ума любого мужчину.
Я с ужасом и с некоторых пор с отвращением начинал ощущать целую бурю эмоций и желаний, которые пробуждались во мне каждый раз, как я встречал здесь очередную женщину. Если Есения была богиней – зрелой, умудрённой опытом Минервой, то Софья чем-то напоминала Софью Михайловну Боткину кисти Серова.
– Простите? – напомнила о цели моего визита хозяйка. – Вы же Иван Николаевич Эйн, тот самый специалист по творчеству Крамского?
Я пригубил коньяк:
– Он самый. Мне бы хотелось побыстрее увидеть полотно.
Стрелка на интерьерных старинных часах застыла на цифре двенадцать.
– У Вас часы остановились, – заметил я.
Софья бросила странный взгляд на Есению, но тут же взяла себя в руки и с улыбкой ответила:
– Увы, да.
Часы были основательными и грузными – это было настоящее произведение искусства. По меньшей мере, девятнадцатого века. Круглый циферблат украшали фигуры обнажённых женщин, у которых вместо ног были листья аканта. Наверху, прямо над цифрой «двенадцать», расположился деревянный позолоченный орёл.
С тех пор, как я прибыл в Ринтала, меня неотступно преследовал ряд вопросов, которые я не решался задать сам себе. Здесь, в этом райском, удалённом от цивилизации уголке, всё было страстно и ярко, томно и спокойно одновременно. Жизнь текла, как медовый поток, как слеза янтаря по бронзе сосны. Однако во всём этом благолепии какие-то пазлы не складывались. Я чувствовал тайну, которая безгранично и властно царила в атмосфере этого странного места. Тайну, от непонятной причастности к которой по коже периодически пробегал холодок.
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX – XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства
«Бытует мнение, что Крамской – художник, который был умнее своего творчества, что портреты его скучны и неэмоциональны. Но это лишь поверхностный, предвзятый взгляд. Нужно вглядеться в лица на этих портретах, нужно настроить зрение, привыкшее к пестроте современной улицы и телевидения, на тонко интонированную живописную систему, основанную на оттенках серо-коричневых, оливковых тонов, и тогда нам откроется подлинное благородство и высокий нравственный тонус работ мастера».[7 - Карпова Т. Л. Указ. соч. – С. 4.]
13:50
Прошло полчаса. Светские разговоры под вино и коньяк иссякли. Я был взволнован и с нетерпением ждал разрешения взглянуть на картину. Ровно полчаса назад Софья заявила: «Не слишком-то это гостеприимно с моей стороны – не угостив гостя, сразу приступать к делам».
Наконец она встала и, поправив прядь выбившихся чёрных волос из-за уха, степенно вышла из комнаты.
– Сейчас Вы увидите её, – тихо прошептала Есения.
Через несколько минут Соня вернулась в гостиную с картиной в руках. Она развернула небольшой холст. Рама была старинная, золотистая, с лёгким ажурным травным орнаментом, который оплетал многочисленные раковины. Я сразу отметил, что, скорее всего, именно эта картина и украшала стену гостиной раньше, ибо по размеру она вписывалась в выцветший прямоугольник точь-в-точь.
На картине была изображена молоденькая девушка, сидящая у озера. Бездонные, похожие на дикие старинные пруды глаза незнакомки приковывали к себе взгляд. Их цвет – вот что поражало в первую очередь. Зелёная тина и колотый орех, умирающая рыжая трава и листва, осока на закате – цвет этих глаз не поддавался никакому описанию. Этот взгляд правил картиной, правил людьми, которые смотрели на полотно, зачаровывал, опустошал, подчинял, влюблял, заставлял пойти на преступление и искупить самый страшный грех. Я погрузился в эти глаза и более ничего не хотел. Не хотел жить. Не хотел любить. А хотел одного – смотреть в эти глаза бесконечно, обладать их хозяйкой, быть её вечным слугой. В тонком властном изломе густых неправильных бровей, в ассиметричных чертах лица читался накал мыслей, вселенская мудрость, беспредельное желание власти и средоточие гордости. Высокие скулы, длинные светло-русые волосы, ниспадающие ниже пояса, мгновенно обезоруживали своей мягкостью и нежностью, своей женственностью. На вид девушке не было и двадцати лет. Лёгкое белое платье с рукавами-фонариками, ажурный воротничок, скрепленный брошью с красным камнем, отсылали к одеждам девятнадцатого века. Героиня сидела на траве, подогнув под себя ноги и сжимая в левой руке разорванную нить жемчужных бус. Некоторые бусины скатились к чёрной воде, подёрнутой лунной дымкой, однако девушка словно не замечала этого. Она сжимала нить так крепко, что, казалось, сейчас из её ладоней польётся кровь. Чуть выше и правее над ней был изображен густой еловый лес. Кое-где можно было заметить проглядывающие сосенки и осины. Кроны деревьев заливал серебристый лунный свет.
Теперь я понимал, почему ко мне обратился Третьяков. Картина, действительно, была до боли похожа на одно из творений Крамского. Это читалось в манере рисунка, в том, как легко и нежно, тонкими световыми усилениями художник лепил форму, как точно и мастерски передал взгляд… Необыкновенные ресницы, бархатистость кожи, психологическое состояние героини, внутренний накал, её эмоциональная связь с природой, сопереживание художника своей модели – во всём читался Крамской. Да, наконец, тот самый «предательский лунный свет», с которым художник боролся на протяжении всей своей творческой жизни, тот самый свет, который был мне знаком по «Сомнамбуле», «Майской» и «Лунной ночи» свидетельствовал о том, что передо мной была либо искуснейшая подделка, либо совершенно новое, неизвестное доселе полотно Крамского.
Однако это было не главной неожиданностью. Когда я увидел картину, внутри меня всё сжалось от странного чувства нереальности происходящего. Дело в том, что девушка, изображенная на картине, как две капли воды походила на ту, что я встретил в ночи на дороге.
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства
«Работа над „Майской ночью“ – для Крамского событие первостатейное. Он уже известен как портретист, пишет великих людей и невеликих, своих знакомых и царствующую фамилию, но слава портретиста – для него не слишком желанная слава: картинка, какой-нибудь жанрик пустячный – уже сочинение, фантазия, идея, тема, а портрет – „прикладное“, „заказное“ искусство. И вот, наконец, должно быть, именно для Первой передвижной – словно решительный шаг на новый путь в новую жизнь – картина задумана, сочиняется, найдены и тема, и сюжет, на мольберт поставлена картина – первая после выхода из Академии, после академических Моисеев, которые, конечно же, не в счёт, а потому – в жизни первая картина».
15:00
Мы возвращались от Старицких. По дороге Минерва приказала называть её на —ты, Сеней. Да я и не возражал. Хоть на брудершафт мы и не пили. Картину Софья позволила мне на время забрать с собой, благо, тесные деревенские отношения сделали своё дело, Соня с Сеней доверяли друг другу и были давними подругами. Это сильно упрощало мою работу – не придётся разрываться между двумя домами.
– К сожалению, это всё, что могу тебе предложить, – Есения дала мне лупу.
Моя бедная старушка до сих пор стояла на дороге. Что ж, Соня обещала, что Алексей привезет её сегодня. Надо было положить свою новую лупу в рюкзак вместе с ноутбуком, а так она осталась лежать в боковом кармане сумки. Однако время не ждало. Поэтому я решил незамедлительно приступить к анализу картины.
Вордовский лист был чист, и в голову мне не приходило абсолютно ничего. В окно я видел, как Дима обнял Есению и вручил ей какой-то пакет, вероятно, с продуктами. За сараями лаяла собака.
Я глядел в огромные страстные глаза девушки и не мог писать сухо и скучно, однако это требовалось сделать, поэтому собрался: описал композицию, колорит, стилистику. Не знал, насколько всё это пригодится старику, и делал это больше для себя.
