скачать книгу бесплатно
Рассветов отвернулся и замолчал. Моё лицо горело, как у нашкодившего ребёнка. Как-то бездумно я открыл планшет и нажал иконку Рамблера. Стоило проверить почту, куда должны были выслать отсканированную статью об атрибуции малоизвестной гравюры Шагала. Как всегда, высыпали новости и происшествия. В первой же заметке я с ужасом увидел фотографию той самой студентки Сони, которую бросил сразу после того, как познакомился с Дашей. Заголовок гласил: «Беременная девушка покончила с собой, бросившись в Неву».
Я быстро захлопнул чехол планшета. Это было странно – мы с Пашкой буквально минуту назад говорили о Софье.
Мне она рассказывала, что живёт с бабушкой и рыжим котом. Отчего-то сейчас я вдруг вспомнил и бабушку, и этого злосчастного кота. В голове промелькнула мысль: нужно что-то сделать. Как-то помочь. Но пока я не понимал, как. Ведь в случившемся был виноват я. Или не был? Но она была беременна! Почему она ничего не сказала? – мысли наскакивали одна на другую. Почему? Но даже если бы и сказала? Что бы я мог сделать? А я знал, прекрасно знал, какой совет я бы ей дал. Вдруг вспомнилась сцена из фильма «Москва слезам не верит» – тот известный диалог на скамейке (наверное, у нас было бы так же: «Надо было раньше думать. Ты хоть из меня отрицательного героя-то не делай. Я – подлец, а ты – святая»). Но я не был виновен. Я ей ничего не обещал. Это глупые гормоны, вера в нечто несуществующее…
Но мы же с ней обо всем договорились. Ни о каких обязательствах с моей стороны речь не шла. Зачем она так? Что пыталась доказать? Утопиться беременной… Глупая молоденькая дурочка!
Вместе со злостью и бессилием на меня обрушилась волна страха и ужаса. Воздуха не хватало… Однако я справился с нахлынувшими чувствами.
Пашка всё так же продолжал смотреть в сторону. Он закурил.
– Прости меня, – прошептал я.
Рассветов тут же резко повернулся:
– Ты это мне?
Я смотрел на стаканчик, равнодушно лежащий на сухом асфальте, и чуть слышно спросил у друга:
– Когда приезжает этот твой Ефим Третьяков?
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства.
Среди русских художников второй половины девятнадцатого столетия Крамской сейчас кажется более всего европейцем. Сдержанное, умное и глубокое искусство Крамского неотделимо от его личности. «Он был гораздо более, чем comme il faut, он был человек вполне порядочный и по внешности, и по внутреннему содержанию. Порядочность и благородство, несмотря на его происхождение, были у него в самой натуре, благородной и изящно порядочной до последней мелочи»,[4 - Ковалевский П. М. Иван Николаевич Крамской. Заметка к очерку о нем И. Е. Репина // «Русская старина». – СПб.: Тип. В. С. Балашева. – Том LVIII. 1888. Выпуск №6.] – так определял Крамского критик Павел Ковалевский, из всех современников Крамского, может быть, наиболее восприимчивый к существу творчества художника.
19 мая 2018 года. 14:00
– Это посёлок в южной Карелии в тридцати километрах от Ладоги.
Ефим Александрович Третьяков был суховатым старичком в старомодном пенсне, с лукавыми зеленоватыми глазами дельца. Несмотря на свой преклонный возраст, выглядел он подтянутым и даже поджарым. Лёгкий загар тронул морщинистую кожу. Ефим поправил галстук.
Я пытался отыскать в этом человеке черты, роднящие его с Павлом Михайловичем Третьяковым – известным русским меценатом, коллекционером, предпринимателем, основателем Третьяковской галереи, человеком, который навсегда изменил ход судьбы большинства русских художников. Высокий чистый лоб, мягкий проницательный взгляд, прямой тонкий нос, длинная окладистая чёрная борода, изящные музыкальные пальцы – ничего этого не было у Ефима Александровича, который масляно улыбался и хранил молчание.
– Можете не сравнивать меня с многоуважаемым Павлом Михайловичем.
Его слова вырвали меня из сомнамбулического состояния.
– Что Вы, Ефим Александрович, я просто задумался!
– Бросьте, Иван Николаевич. А вдруг я умею читать мысли? – Третьяков склонил голову набок. Его хитрый зелёный глаз слегка сощурился за пенсне, а тонкие губы растягивались в улыбке.
– Правильно ли я Вас понял, – последние события, связанные со смертью Сони, буквально выбили меня из седла, в котором я и так держался некрепко. – Вы хотите, чтобы я поехал в Карелию?
– Именно! – глаз коллекционера горел.
Я замялся, но продолжил:
– Вообще-то я ещё не дал согласие. Не понимаю? Неужели Вы хотите отправить меня так далеко только для того, чтобы я оценил какое-то полотно? Мне странно слышать такие слова от знатока живописи и акулы антикварного рынка.
– Кажется, наш разговор затягивается, – промурлыкал Ефим Александрович и, медленно повернувшись, направился к своему дорогому черешневого цвета «Мерседесу». Он достал что-то из машины (что-то, что ослепительно блеснуло на солнце) и вернулся ко мне. Теперь он опирался на черную трость – именно её навершие в виде надкусанного яблока и дало такой яркий отблеск.
– Без неё я никуда. Тяжело ходить, тяжело стоять, – словно оправдывался старик. – Повредил ногу на раскопках в Таврии десять лет назад. Эта трость – эксклюзивный экземпляр. Она – моя спасительница.
– Почему яблоко?
– У кого-то яблоко, у кого-то – чёрный пудель.
– Олицетворяете себя с Воландом? – съязвил я.
Ефим опять заулыбался:
– Отнюдь. Яблоко – символ искушения. Хочу всегда помнить о соблазнах, а значит, и о грехах. Мне уж не так долго осталось ждать Страшного Суда.
«Что ж он всё о соблазнах-то?» – мелькнуло у меня в голове.
Ефим Александрович в очередной раз прочёл мои мысли:
– Соблазны делают нас слабее и уязвимее.
– Как любовь.
– Не-ет, – протянул старик. – Вы ошибаетесь. Сила любви – в её хрупкости, но и одновременно в небывалой мощи.
За горизонтом громыхнуло.
– Люблю грозу в начале мая! – антиквар переступал с ноги на ногу, как бы в нетерпении.
– Вот и Ваш айпад – то же яблоко… – кивнул на мой компьютер старик. – Надкусанное яблоко. А значит, то самое – Эдемское.
– Глупости, – фыркнул я. – Здесь нет никакой связи с Грехопадением. Насколько мне известно, изначально на логотипе компании Джобса и Возняка был представлен Ньютон, сидящий под яблоней, но позднее другой художник упростил логотип. Сей фрукт здесь всего лишь символ озарения, прогресса и научных достижений.
Старик закряхтел и вновь блеснул пенсне:
– Как знать, как знать, Иван Николаевич.
Мы оба замолчали. Пора было решаться или отказываться.
– Вы считаете, что та картина принадлежит Крамскому? – насупился я. – Но если да? Вы не ответили на мои вопросы.
– Всё очень просто. Иван, я считаю себя опытным специалистом в сферах искусства, археологии и этнографии. Я коллекционер и предприниматель. Тем не менее, деньги для меня никогда не были первопричиной. Всё дело – в искре, истоке, тайне, загадке, Большом Взрыве. Вы меня понимаете?
– Не очень, – уклончиво ответил я.
– Вы никогда не задумывались, почему определённый круг людей выбирает для себя поприще коллекционирования? Ведь причин множество. Но главная из них – энергетика вещи!
Я сделал вид, будто с большим интересом и вниманием слушаю своего собеседника.
– Энергетика, аура, сила, которую несёт в себе любое произведение искусства, будь то картина, скульптура или фарфоровая ваза, неповторимы. Почему собиратели всегда гоняются за оригиналами? Почему все едут в Лувр, чтобы созерцать «Джоконду» да Винчи? Люди выстаивают очереди и, наконец, добираются до заветной цели, а картину видят лишь издалека и то под стеклом. Почему все так стремятся увидеть произведения вживую? Намного проще купить путеводитель, альбом, каталог, рассмотреть в деталях хорошо оцифрованную вещь на экране компьютера. Почему все выбирают иное? Почему, когда вы смотрите на африканскую маску какого-то племени людоедов в интернете, вы ничего не ощущаете? Но стоит вам увидеть её вживую, как вас пронзает ледяной холод и страх. Почему люди идут в театры и на концерты? За энергетикой. Она правит миром. А талантливо исполненные и особенно гениальные произведения могут просто задавить вас ею. Конечно, в зависимости от того, сколько сил, переживаний, страсти вложил автор-создатель в своё детище. Что пережило произведение? Что оно видело? Приносились ли ему жертвы? Поклонялись ли ему? Восхищались ли им? – глаза Ефима Александровича лихорадочно блестели. Он стоял, словно изваяние. Опирался на свою необыкновенную трость и хищно улыбался.
– Иван, теперь, я думаю, Вы меня поняли. Я всегда гнался за этой подлинной силой, исполненной первозданной божественности остановленного времени, за этой застывшей эмоцией. Я всегда преклонялся пред гением импрессионистов и передвижников. Крамской для меня многое значит. Большего объяснять я Вам не хочу. Денег у меня достаточно.
Третьяков резко перевёл разговор в другое русло.
– Вы, Иван, человек неглупый. Прекрасно знаете, сколько неизвестных произведений всплывает каждый год на мировом арт-рынке. К сожалению, я не всегда успеваю за уникальными артефактами, способными перевернуть историю искусства. Но здесь… Здесь нечто иное. Та картина из местечка Ринтала – другая. В ней я уловил ту энергию, которая питает меня, словно вампира. Не помните ли Вы письмо достопочтеннейшего Ивана Николаевича Крамского своей жене Сонечке? «Ни в одной из копий нет ничего того, что есть в подлиннике. Это действительно что-то почти невозможное»[5 - Иван Николаевич Крамской: Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837—1887 / Издал Алексей Суворин; [Под ред. и с предисл. В. В. Стасова]. – Санкт-Петербург, 1888. – С. 63.], – процитировал он.
Опять склонил голову набок. Теперь его пенсне зловеще блестело на майском солнце. Гром вновь прокатился по небу. Гроза приближалась. Налетел ветер.
– Я готов купить ту картину, если буду уверен на сто процентов, что она принадлежит кисти Крамского. Вы можете спросить: почему, раз я так ценю нерв картины, делаю упор на конкретное авторство? Какая разница, чьему таланту принадлежит полотно? Видите ли, дело в том, что для меня просто важно знать – Крамской это или нет. Не хочу говорить Вам о причинах этого. В конце концов, и моё желание, и мой заказ Вам – моё личное дело
– Послушайте, Ефим Александрович, – пора было напомнить Третьякову о тревожащих меня моментах, – Вы меня, конечно, простите, я думаю, Вы как человек образованный, и сами всё это знаете, но всё же… Есть центры исследования, в которых работают настоящие специалисты, там современнейшая техника, серьёзные методики – именно там Вам могли бы сделать достаточно серьёзный анализ полотна…
Старик перебил меня:
– Я Вас понял, Иван Николаевич, но это Вы меня послушайте. Вы – человек, буквально проживший жизнь Крамского год за годом. Ну, что Вы смеётесь? Так ведь и есть. Вы знаете каждый его шаг… Разве Вы можете позволить какому-то химику или физику с холодной головой и трезвым расчётом решать судьбу картины, которая ему и не интересна вовсе? Я не отрицаю: рентген, все эти волшебные лучи могут быть весьма полезными, но разве эти технари с физматовским образованием могут понять и прочувствовать все нюансы? В их пробирках и лампах нет души! Нет, Иван Николаевич, мне нужно именно Ваше мнение! Ваша насмотренность нужна мне, Ваш глаз, ваш вкус! Первое впечатление для людей, подобных Вам – вот самая лучшая методика. Я верю, что эта картина очень старая. Она мне нравится, она меня манит… Я не специалист по Крамскому. А Вы – да. Поэтому я хочу полностью довериться вам. Не скрою: восторженные отзывы Павла о Вас сыграли свою роль. Если Вы скажете, что та картина – неизвестный доселе шедевр Крамского, Вы получите четверть от суммы, которую я поставлю за картину, а, поверьте мне, она будет немаленькая. Если нет, я заплачу вам тройной гонорар, который Вы получаете в год от своих статей. Все Ваши расходы во время поездки я беру на себя. Считайте, что это полностью и даже сверх того оплачиваемый отпуск. Не переживайте, командировка не будет долгой. Это Вам выгодно. Насколько мне известно, Ваше материальное положение сейчас не блестящее. Простите, за нескромный вопрос: каков ваш ежемесячный заработок?
Я открыл было рот, чтобы возразить, но Третьяков меня оборвал:
– Гроши. И не пытайтесь меня разуверять. Вы согласны?
Я прикусил губу. Это, действительно, было выгодное предложение.
– Ну же, Иван Николаевич, не сомневайтесь. Не сама ли Судьба предлагает Вам беспроигрышный билет?
2 ГЛАВА
ОЛЕСЯ
Карелия. Ильмее. 2 июня 1989 года. 20:00
Олеся подоила корову и теперь, опершись на покосившийся забор, прищурившись, смотрела на закат. Он был похож на вселенское зарево, на великий пожар, дымившийся где-то далеко за лесом, куда они с бабушкой не раз ходили собирать маслята и грузди.
Лето началось зноем. Вязкая липкая жара изнуряла и обессиливала. Духота билась пульсом в нагретом парном воздухе. Мошки роем вились в воздухе – почти невидимые крошечные существа, похожие на английских фей. Они выписывали невероятные фигуры, кружась на одном месте. Девушка любила такие вечера. Иногда ей казалось, что в эти минуты она находится будто бы в ином мире, пьёт божественный нектар вечности, постигает суть вещей, видит душу Бога.
22:01
– Прогуляемся до озера?
Тоня догрызла маковую сушку и с надеждой смотрела на Олесю. Та допивала чай с гвоздикой.
– Уже поздно, – отказалась Олеся, – я устала, а завтра рано вставать.
– Ну, ты и зануда, – фыркнула Антонина, по привычке взбивая рукой свою задорную рыжую шевелюру. – Сейчас белые ночи. Да ты посмотри, какая красота вокруг!
Олеся молчала.
– Ты меня, конечно, извини, – хмыкнула подруга, – но теперь я понимаю, почему Гришка тебя отшил. Леська, ты – зануда. Такая погода! Ну, ты чего?
– Спасибо, что напомнила про Гришку, – на глаза Олеси навернулись слезы. – Извини! Я – спать.
– Ну и до свидания. Завтра я уезжаю, так что не знаю, когда теперь увидимся.
– Почему ты сразу ничего не сказала?!
– Потому да по сему. Сама не знала. Вчера Митька позвонил и сказал, что экзамен перенесли – у Михайлова экспедиция очередная, важная. Придется ехать.
– Ты можешь вернуться после экзамена, – Олеся убрала щербатую кружку в старый сервант.
– Да смысла нет. И денег. Я в городе останусь, закрою сессию, а уж потом вернусь. Хорошо хоть на день рождения твой попала.
– Я-то думала, ты скрасишь мои невесёлые трудовые будни. Молодец ты, – учишься!
Тоня молча подошла к подруге, и они обнялись.
– До скорого тогда! Прости за Гришку. Дурак он. Я тихонько выйду, не провожай. Бабушка Мотя вон умаялась, уже спит. Из города привезу книг!
Тоня ушла. Олеся выключила свет, прилегла на старую кровать и закрыла глаза. Нужно было раздеться и почистить зубы. Но она лежала, слушая тишину и кряканье коростелей за окном. Сон не шёл. За окном прогудел мотоцикл. Раздались радостные возгласы и смех – ребята собирались на танцы. Кто-то на всю мощь включил магнитолу.
Она уже почти смирилась со своей судьбой. С деревенской глушью и вечным одиночеством. Это одиночество забиралось к ней под одеяло каждую ночь. Как огромный хмурый паук, оно опутывало ее своими холодными тонкими паутинами, давило на грудь. Всё случилось так, как случилось. Олеся верила в судьбу.
Родители ушли из жизни, когда ей не было и пяти лет. Олеся помнила только жизнь с бабушкой Матрёной – заботливой, весёлой, неунывающей бабушкой. Домашнюю работу, хозяйство, корову Майку Олеся никогда не воспринимала как обузу. Она не жаловалась, хотя жизнь была тяжёлой и однообразной. За исключением пары школьных друзей да подруги Тони, девушка больше ни с кем и не общалась. Она жила по законам замкнутого деревенского мирка: здоровалась с каждым жителем в посёлке, следила за огородом и коровой, дежурила на выпасе коров, сама косила сено, брала в сельпо продукты по талонам.
От скучных будней спасали книги. Увлёкшись творчеством Вознесенского, она стала писать стихи. Больше о природе. Чуть позднее, когда в Лесиной жизни появился Гришка, стихи переросли в чувственные зарифмованные послания к нему. Когда расстались, черпать вдохновение стала из собственных страданий.
Ажурные стрелки на старинных настенных часах замерли на цифре двенадцать. Эти часы были семейной реликвией и висели в доме ещё до рождения Олеси. Много раз девушка пыталась вызнать у бабушки Матрёны, отчего они не ходят, почему занимают место, ведь вместо них можно было бы повесить вполне достойные современные часы. Однако бабушка отмахивалась: мол, это вещь семейная, а большего знать и не положено.
Окно было открыто, и было слышно, как мимо дома прошли Димка с Есенией – Олесины одноклассники. Они уже год как отучились в институте и совсем недавно стали встречаться. Кажется, Сеня говорила что-то о театре имени Комиссаржевской – Леся точно не услышала. Однако ей хватило той чистой светлой непосредственной радости в голосе одноклассницы, чтобы ощутить чудовищную пропасть, которая разъединяла их счастливый солнечный мир и обыденный, деревенский, пропахший молоком, силосом мир Леси. Нет, она не завидовала – внутренняя культура и воспитание бабушки Матрёны не допускали и мысли о зависти.
Ах, как было бы здорово тоже поступить в университет и заниматься там тем, что интересовало её больше всего – изучением живописи! Её мечтам не суждено было осуществиться. Когда девушка заканчивала одиннадцатый класс, у бабушки случилось два инсульта – один за другим. Врачи делали неутешительные прогнозы – возраст. Но к удивлению медиков и счастью Леси, бабушка выкарабкалась и медленно, но верно стала идти на поправку. Внучка помогала разрабатывать ей руку, делала всё по дому. Именно тогда-то на неё и свалилась вся работа по хозяйству, забота о корове Майке.
В тот год она не стала поступать в институт. Бабушка умоляла Олесю не ломать свою жизнь ради неё, но внучка была непреклонна – слишком сильно она любила своего единственного родного человека. И она осталась в деревне.
Олеся попыталась отогнать грустные мысли.
Сегодня у неё задался необычайный день: на рынке у магазина она по счастливой случайности получила самое настоящее живописное полотно! Его привез странного вида старичок-торговец картинами и подарил Лесе просто так, совершенно бесплатно.
Хотелось повесить картину на стену, но нужно было вбивать гвозди, поэтому она решила отложить это занятие на завтра. Олеся была очень рада неожиданному подарку, хоть бабушка Матрёна и не одобрила его, узнав, что картина называется «Русалка». Лишь перекрестилась и недовольно проронила: «Тащишь в дом утопленницу, не к добру это».
А вот Олеся так не считала. Картина завораживала, пленяла. Девушка чувствовала, что полотно принадлежит кисти большого талантливого художника.
Самым удивительным было то, что девушка на полотне была очень похожа на Лесю.
Она ещё раз обратила взор на картину, которая была прислонена к оклеенной жёлтыми обоями стене. Накинув шерстяной плед, закрыла за собой дверь и выскользнула прочь из дома.
3 июня. 00:30
– Она холодная… – Есеня обернулась к Димке. – Не до шуток! Я не буду. Сам лезь в эту холодрыгу.
Озеро Айтярви дышало покоем и смирением. Его молчаливые воды были темны и напоминали вязкий дёготь. Серебристый свет белых ночей проникал в живое тело озера и вибрировал на поверхности тонкой рябью. Камыш и осока у берега тихо подрагивали, когда с востока налетал лёгкий ветерок.
