Хранители Севера

Тишина повисла в подвале на секунду, но тут же её прорезал неприятный, нарочито кокетливый голос:

– Ну, если с этим скучным делом всё ясно… у меня есть вопрос поважнее.

Все головы, как по команде, повернулись к ней. Гортензия неторопливо, с наслаждением выдохнула струю густого, сладковатого дыма, купаясь во всеобщем внимании. Она сидела, развалившись в кресле, и небрежно поправляла свою белую меховую накидку, чуть сдвигая её с плеча, обнажая ещё больше кожи. Дым стелился по спёртому воздуху, обвивая её лицо бледной, зловещей вуалью.

Во взгляде Главы не было ни любопытства, ни терпения, только чистое, острое, как лезвие, раздражение. Но он сжал губы и промолчал, позволив ей говорить.

– Мне нужны новые девочки, – заявила она, словно обсуждала поставку свежего мяса или вина. В её голосе не было ни капли просьбы, ни тени стыда или сомнения. – Твои люди, – она лениво кивнула в сторону одного из мрачных бойцов, прислонившихся к стене, – подпортили троих. Пришлось… избавиться. Теперь у меня нехватка рабочего материала. – Она произнесла это спокойно, почти лениво, только алые, отточенные ногти нервно постукивали по чёрному дереву её курительной трубки.

Глава скривился, будто почувствовал во рту вкус чего-то отвратительного. Он медленно сжал кулак на столе, и костяшки его пальцев хрустнули в гнетущей тишине.

– Гортензия, – проговорил он, сдержанно, но с таким стальным нажимом в голосе, что воздух, казалось, наэлектризовался, – разбирайся сама.

Он смотрел на неё тяжёлым, немигающим взглядом, полным такого немого обещания насилия, что, казалось, он вот-вот встанет, схватит её за эти напудренные волосы и впечатает её лицо в холодную каменную кладку стены.

“Высокомерная, неблагодарная потаскуха”, – пронеслось у него в голове, и ему пришлось приложить усилие, чтобы не позволить гневу вырваться наружу. “Забыла, кто здесь на самом деле держит поводок”.

– Но… – Она сделала попытку отыграть назад, её голос снова стал сладким и вкрадчивым. Женщина едва заметно повела бедром, и на её губы вернулась та самая, отработанная до автоматизма, соблазнительная улыбка.

Он перебил её, и его голос, низкий и безжалостный, разрезал воздух, как лезвие:

– Постой. Если ты не можешь справиться с этим сама… тогда зачем ты мне вообще нужна, Гортензия?

Комната замерла в абсолютной, гробовой тишине. Даже крысы за стеной будто притихли, почуяв опасность. Плечи мадам дёрнулись в мелкой, предательской судороге, но она мгновенно взяла себя в руки, натянув обратно привычную маску. Выученная, сладкая улыбка снова заняла свое место на губах, хотя глаза оставались холодными и настороженными.

– Конечно, Глава, – пропела она тягуче, голосом чуть ниже обычного, почти мурлыча, стараясь вернуть утраченные позиции лаской и покорностью. – Всё будет. Я разберусь. Не сомневайся.

Он усмехнулся – коротко, сухо, без тени веселья.

– Рад, что мы наконец поняли друг друга, – бросил он, потирая виски усталым жестом, будто эта сцена отняла у него последние силы. Потом резко махнул рукой, отгоняя назойливую муху. – А теперь все вон. У меня ещё дел по горло.

Никто не спорил. Тени зашевелились, одна за другой фигуры в комнате начали бесшумно исчезать в тёмных зевах коридоров, растворяясь в лабиринте подземелья. Гортензия встала последней. Она метнула на Главу короткий, испод лба взгляд – в нём мелькнула смесь страха, злобы и расчетливости. Натянула на плечи меховую накидку с преувеличенной небрежностью и, сделав первый шаг в темноту, растворилась в ней, оставив за собой лишь бледный, тающий след сладкого дыма. Нил остался за спиной Главы, не шевелясь, застывшая статуя в черном, словно верный пес, не получивший команды следовать. А Тень задержался на мгновение дольше других. Его единственный видимый глаз вспыхнул в полумраке холодным, безжизненным блеском. Он чуть склонил голову в сторону кресла – не в знак уважения, а скорее, как хищник, в последний раз оценивающий жертву перед прыжком. Затем, без единого звука, он отступил назад и исчез в тени, будто его и не было.

Глава 8

Самая северная точка границы была местом, где мир замер и забыл, что такое тепло; земля здесь навсегда скована льдом и укрыта толстым, одеялом снега, который не таял даже в самые жаркие дни. Здесь, у самой линии с Королевством Атрея, воздух был обжигающе холодным, он хватал за горло и больно щипал лёгкие при каждом вдохе. Лютый мороз впивался в тело тысячами невидимых игл, моментально покрывал ресницы и брови инеем, превращая их в хрупкие белые сосульки, и безжалостно пробирался сквозь любую одежду, словно вор, крадущий последние крупицы тепла. Даже густая меховая опушка капюшона, покрытая изморозью, не была надежной защитой – холод находил малейшие лазейки: липнул к влажной коже губ, заставлял зубы выбивать дробь, в такт каждому шагу по хрустящему насту.

Жизнь вдали от шумных городов и щедрого солнца, в этом суровом краю, наложила на всё свой отпечаток. Здесь никто и не думал строить вычурные дворцы или украшать дома позолотой – каждый кусок хлеба добывался потом и кровью, ценой тяжелого, изнурительного труда. Люди возводили только крепкие, приземистые срубы из тёмного, смолистого дерева, с крутыми покатыми крышами. Порой на ставнях или на фронтонах проступали сквозь слой инея резные узоры: застывшие в дереве сцены охоты на оленя, древние символы родов, оскалившиеся волчьи морды с сосновыми глазами и северные звезды. Земля здесь была скупа и капризна, она неохотно, сквозь зубы, принимала семена, и её приходилось уговаривать, умолять, заклиная солнцем и дождём, но даже тогда урожай был невелик. Потому вся надежда была на скот – коренастых, выносливых животных с густой, свалявшейся шерстью, спасавшей от холода не только их, но и людей. Из этой грубой шерсти местные мастерицы, пальцы которых вечно были красными и огрубевшими, ткали невероятно плотные, тяжёлые ткани. Они были настолько качественными и надёжными, что даже изнеженные аристократы с юга, привыкшие к шелкам и бархату, готовы были платить за них целые состояния.

Но не одна лишь шерсть кормила и согревала эту забытую богом деревню на краю света. Здесь, в глубокой тени от спин почерневших амбаров, под покровом метелей и долгой полярной ночи, велась другая торговля – той, о чём не кричали на рыночных площадях. Той, что передавали из рук в руки быстро и молча, украдкой, под полами тяжёлых плащей, в глухих закоулках за сараями с покосившимися дверями. Торговали с асурами, чьи глаза блестели холодным металлом, с теми, кто предпочитал навсегда оставаться без имени и прошлого. Никто и никогда не спрашивал, что за свертки переходят из рук в руки, и уж тем более – никто не повторял историй, услышанных шёпотом у ночного костра. Молчание здесь было не просто проявлением осторожности – оно было высшим, нерушимым законом, таким же вечным, как и лёд вокруг. Ибо одно-единственное слово, сорвавшееся не в тот момент и не с того языка, могло легко оказаться последним, что ты успеешь сказать перед тем, как холодный ветер навсегда поглотит твой голос.

Чужаков здесь не ждали и не любили. Стоило незнакомцу появиться на единственной дороге, ведущей в деревню, как из-за тёмных, почти слепых окон и узких щелей в ставнях появлялись десятки пристальных, недобрых, изучающих глаз. Женщины, выходившие за дровами или водой, молча и резко отшатывались, хватая детей за плечи и пряча их за свои широкие, потертые юбки из грубой шерсти. Мужики, чинившие плетень или разгружавшие сани, замирали на месте, их движения становились нарочито медленными, а руки сами собой опускались к поясам, где у каждого торчала из-за замшелой куртки надежная, проверенная рукоять ножа. Никто не выходил навстречу, не кричал «Добро пожаловать», не предлагал обогреться. Лишь пронизывающий ветер гнал по улице колючую поземку и шуршал сухой, мерзлой соломой на крышах, и этот шёпот казался единственным предупреждением: «Уходи пока не поздно, пока тебя не укрыл этот снег навсегда».

Солнце давно скрылось за сплошной пеленой свинцовых туч, и деревня тонула в холодной полутьме. Кое-где в окнах зажигались тусклые, масляные фонари – их оранжевые, прыгающие пятна едва разгоняли мрак, дрожа и расползаясь по обледеневшим стенам. Один за другим, с глухим стуком, захлопывались ставни. Воздух стал густым и тягучим, словно сама деревня затаила дыхание в тревожном предчувствии. У ворот, на въезде в деревню, показались тёмные, расплывчатые силуэты. Несколько всадников в длинных, промороженных дорожных плащах, покрытых слоем колкой снежной пыли. Их лошади шли устало, медленно и нехотя, опустив головы. Свет ближайшего фонаря скользнул по ним, заиграл на заиндевевших плащах, отбросил на снег длинные, искаженные и дрожащие тени.

Мелисса ехала впереди, её внимательный, острый взгляд скользил по каждому дому, каждому забору. Она впитывала все детали этого незнакомого места. Эти простые, крепкие срубы с обледенелыми крышами, эти заиндевевшие окна, этот запах дыма и снега – всё это было до боли знакомо.

– Странно… – вырвалось у неё почти шёпотом, слова застыли в воздухе маленьким облачком пара. – Почему всё так похоже?

Она окинула взглядом всю деревню, и во взглядах её друзей читалось то же немое недоумение. Эти деревянные дома с крутыми скатами крыш, с тёмной древесиной и ставнями, украшенными незамысловатой, но гордой резьбой – были точь-в-точь как в родной Атрее, словно кто-то вырезал кусок их родины и перенес сюда, в эти безмолвные снега. Даже горьковатый, смолистый запах дыма щекотал ноздри и вызывал упрямое, щемящее чувство ностальгии. И все же что-то было не так, какая-то тонкая, но важная разница, будто они смотрели на родной пейзаж в кривом, потрескавшемся зеркале. Улицы здесь были уже и хаотичнее, они вились, петляли и обрывались тупиками, словно их нарочно строили так, чтобы запутать и завести в ловушку любого незваного гостя. И все же здесь, в этой суровой простоте, жила своя, особая гордость. В причудливых завитках на ставнях угадывались целые истории: вот волки, бегущие по льду, вот вереница груженых саней, уходящая в метель, вот солнце. Казалось, будто сам бесконечный северный мороз был тем художником, что оставил свои ледяные узоры на этих стенах, пока все спали.

Главная, едва угадываемая под снегом дорога, в конце концов, вывела их к большому дому. Он стоял на небольшом пригорке и возвышался над остальными, словно старый страж, наблюдающий за всем своим холодным царством. Это был постоялый двор «У Старого Гарта» – самое оживлённое и излюбленное место для тех, кому нужно было согреться, обменяться новостями или просто перевести дух после долгой дороги. Дом был крепкий, тёмный, словно вырубленный из самой гущи полярной ночи. Брусья, почерневшие от времени и бесчисленных бурь, отливали угольным глянцем. Над крутой двускатной крышей лениво вился тонкий столбик дыма, а у входа снег лежал толстым, нетронутым слоем. Вывеска над массивной дверью жалобно поскрипывала на ветру. На выцветшей от непогоды доске угадывалось изображение переполненной кружки, с которой через край свисала густая пена, и еле читаемая надпись: «У Старого Гарта».

На первом этаже, за низкой, чуть покосившейся дверью с потемневшей от бесчисленных прикосновений латунной ручкой, располагалась таверна – настоящее сердце и душа постоялого двора. Там всегда было шумно, тесно и невероятно тепло, словно само солнце укрылось здесь от северной стужи. Стены, обитые потемневшими от копоти и времени досками, были украшены охотничьими трофеями: ветвистые рога северных оленей, медвежьи шкуры с глухими пустыми глазницами, пожелтевшие карты, где границы между землями уже давно выцвели и рассыпались, как и воспоминания о тех, кто их чертил. Воздух был насыщенным, настоящей смесью ароматов: едкий дым от огромного каменного очага, где на вертеле шипело мясо, душистый запах свежеиспеченного хлеба, пряности и добрый, крепкий эль. Этот запах не просто встречал – он обволакивал с порога, как одеяло, впитывался в одежду, в волосы, в кожу, и от него слегка кружилась голова и нападал зверский аппетит. Гул десятков голосов, громкий смех, звон глиняных и деревянных кружек, переборы лютни, глухие хлопки ладоней по столам в такт и тягучие баллады бардов – всё это сливалось в одну живую, дышащую музыку вечера. Здесь собирались свои: пастухи с красными от жара лицами спорили о цене шерсти, купцы с хитрыми прищуренными глазами – о торговых проходах и пошлинах, охотники, размахивая руками, – о чудовищах, которых, по их словам, они видели в тумане, но которых, конечно, никто другой и никогда не видел.

Когда всадники подъехали ко двору, Адриан осадил коня и резко вскинул руку, подавая сигнал остановиться. Снег под копытами громко хрустнул, нарушая звенящую тишину. Где-то вдали, за тёмными силуэтами домов, тянулся в небо протяжный, одинокий вой собаки.

– Сегодня остановимся здесь, – коротко бросил он, не оборачиваясь. – Дадим лошадям отдых, завтра выезжаем с рассветом.

Мелисса не стала ждать помощи. Ловко соскользнула с седла, и когда ноги коснулись промерзлой земли, их пронзила тупая, ноющая боль – затёкшие мышцы жаловались на долгую и тяжелую дорогу. Она чуть согнулась, затем выпрямилась, закинув голову назад, и потянулась – резкий холодный воздух обжёг лицо, но в груди стало легче и свободнее. Перекинув через плечо потрёпанную дорожную сумку, она подошла к друзьям, которые уже собрались неподалёку.Голубые глаза Бернара внимательно, почти неотрывно следили за рыцарями, что молча расстёгивали сумки и снимали с уставших лошадей потное снаряжение. Потом его взгляд скользнул по улицам – дома казались совершенно вымершими. Ни малейшего движения, ни единого огонька в окнах, только слепая темнота. Он чувствовал, как между этими тёмными срубами стелется напряжённая тишина.

– Здесь что-то не так… – пробормотал он себе под нос, нахмурив брови.

Но прежде, чем тревожная мысль успела сложиться во что-то конкретное, её грубо перебил уверенный голос принца:

– Все готовы?

Юноша вздрогнул и быстро кивнул. Остальные сделали то же самое. Лошади позади них тревожно храпели, выбрасывая в морозный воздух короткие, горячие облака пара.

– Пойдёмте, – Адриан махнул рукой, решительно поворачиваясь к массивной двери постоялого двора. – Отдохнём, я проведу вас в ваши комнаты.

Он потянул на себя железную скобу, и тяжёлая дубовая дверь отворилась с протяжным, чуть ворчливым скрипом, словно возмущённая вторжением ледяного воздуха. Изнутри на них сразу же дохнуло волной жара, громким гомоном десятков голосов и насыщенным, аппетитным запахом еды. Полы таверны тут же заскрипели под их сапогами, будто приветствуя давно ожидаемых гостей. Доски под ногами были местами потёрты до серого, матового блеска бесчисленными шагами. В воздухе висела плотная, почти осязаемая смесь запахов: душистый свежеиспечённый хлеб с золотистой хрустящей коркой, тушёное с кореньями мясо в глиняных горшках, и терпкий, густой аромат пряного эля, от которого у всех моментально приятно сжалось под ложечкой. Зал был почти полон. Люди тесными группами сидели за длинными столами, кто-то жадно ел, кто-то не спеша пил, кто-то оживлённо разговаривал, пока дверь не захлопнулась за спинами вошедших с оглушительным стуком. В тот же миг в таверне всё стихло. Разговоры оборвались на полуслове, тяжёлые кружки замерли на полпути к губам. Десятки любопытных, настороженных и открыто враждебных глаз уставились на порог, и задержались на асурах. Видеть их живьём, без прикрас и легенд, доводилось не многим, особенно так близко. Даже здесь, на самом краю королевства, где все границы стирались, как следы на снегу после метели, асуры оставались ходячей загадкой, порождением чужих земель.

– Как здесь вкусно пахнет! – воскликнула Талли. Её звонкий, лёгкий голосок прозвучал неестественно громко и ярко на фоне внезапно повисшей тишины.

Несколько местных жителей напряжённо переглянулись. Один из них, рыжебородый парень у самой стены, смущённо отвёл взгляд и уставился в свою почти пустую кружку, будто надеялся в ней утонуть и избежать внимания.

– Нам на второй этаж, – коротко, без лишних эмоций бросил Адриан.

Девушка устало вздохнула. Она чуть прихрамывала, и каждый шаг отзывался ноющей болью и гулом усталости во всех мышцах.

– Надеюсь, нас хотя бы накормят, – пробормотала она себе под нос, но достаточно громко, чтобы это услышали стоящие рядом.

Адриан ничего не сказал в ответ, только уголки его губ дрогнули в лёгкой, почти невидимой усмешке. Он развернулся и уверенно направился к узкой, неприметной лестнице в самом дальнем углу зала. Деревянные ступени под его сапогами жалобно, предательски скрипели.

Коридор наверху оказался узким и тесным, с низким, чуть покосившимся потолком, давившим на голову. Стены, сложенные из толстых бревен, источали густой запах старой древесины, смолы и въевшегося за века кедрового дыма. Настенные масляные лампы горели тускло и неровно, их пламя дрожало и отбрасывало на стены прыгающие, беспокойные тени. На некоторых дверях висели самодельные таблички с кривыми, местами выгоревшими или стёршимися номерами. Он остановился у одной из дверей, на которой угадывалась потемневшая от времени цифра 13. Достал из-за пояса длинный, простой ключ, вставил его в массивную скважину, провернул дважды – старый замок скрипнул, щёлкнул с усилием, и дверь нехотя распахнулась внутрь, открывая темноту комнаты.

– Ваша комната, принцесса, – произнёс он, отступая в сторону, чтобы пропустить её. Сделал лёгкий, почти что вежливый наклон головы.

– Соседняя комната приготовлена для ваших спутников, – продолжил, слегка смутившись. – Мы, правда, не ожидали, что в делегации будет девушка… поэтому юноша, с вашего позволения, переночует вместе с моими людьми в общем помещении.

– Благодарю за заботу, но в этом нет необходимости.

Её слова, казалось, поставили его в лёгкое замешательство. Он замер на несколько мгновений, словно его застали врасплох таким простым, но уверенным отказом. Затем рассеянно кивнул, быстро возвращая себе прежнюю холодную невозмутимость.

– Мы… можем поесть внизу? – поинтересовалась она, вспомнив о своей голодной подруге. Впрочем, и сама она уже давно ощущала, как настойчиво сосёт под ложечкой.

– Конечно. Всё будет готово к вашему приходу, располагайтесь.

Адриан коротко поклонился и, развернувшись, зашагал вниз по скрипучей лестнице.

Мелисса проводила его взглядом. Когда его шаги окончательно стихли за поворотом, она выпрямила плечи и обернулась к остальным.

– Всё слышали? Через пять минут встречаемся внизу, – бросила она через плечо, не дожидаясь отклика, и вошла в свою комнату под радостный, почти детский визг Талли.

Комната оказалась простой, но на удивление опрятной. В центре стояла крепкая деревянная кровать с толстым матрасом, застеленная аккуратно подоткнутым серым шерстяным одеялом. У изножья стоял невысокий комод из тёмного дерева. Единственное окно, затянутое инеем по краям, выходило на заснеженную улицу, где уличные лампы отбрасывали тусклые золотые пятна на искрящийся, хрустящий снег.

– Не густо, – пробормотала она, бегло осматривая скромное помещение. – Но хотя бы ванная есть.

В углу, под старинным кованым краном стояла тяжёлая медная ванна с высокими бортами. Из неё поднимался лёгкий, соблазнительный пар, окутывая угол комнаты уютным ароматом нагретого дерева, горячего металла и чуть слышного, горьковатого запаха сухих трав – кто-то, видно, бросил в воду пучок иссушенного шалфея, чтобы отогнать усталость. Вид горячей воды после долгого и морозного пути показался настоящим чудом, редкой, почти сказочной роскошью.

Мелисса не стала сразу раздеваться. Бросив потрёпанную дорожную сумку на край кровати, она с глухим стоном облегчения рухнула рядом. Матрас под ней жалобно заскрипел и пружинисто прогнулся. После целого дня, проведенного в седле, и это казалось верхом блаженства. Она раскинула руки в стороны, глядя в потрескавшиеся балки деревянного потолка, позволяя усталому телу наконец-то расслабиться. Но длился этот миг безмятежности недолго.

Дверь в её комнату распахнулась так резко, что ударилась о стену с оглушительным, возмущённым стуком. И тут же, не дожидаясь приглашения, раздался громкий, возмущённый, звенящий на весь второй этаж голос подруги.

– Нет, ты только представь! У нас в номере нет ванной! Вообще! Никакой!

Мелисса даже не открыла глаз, только чуть шевельнула бровью, сохраняя невозмутимость.

– Как нам, по-твоему, прикажут мыться?! – продолжала греметь она, не унимаясь, широким, негодующим шагом входя в комнату и с размаху задевая плечом косяк двери. – Я что, должна въехать в столицу, пропахнувшая лошадиным потом и пылью дорог?! Прямо как боевая кобыла! – она театрально заламывала руки, и было ясно, что ответа она не ждет, ей нужно было излить душу.

– Талли… Успокойся. У меня есть ванна.

– Что?! – возмущенный монолог оборвался на полуслове.

– Вон там. Пар ещё не совсем рассеялся, – Мелисса лениво кивнула подбородком в сторону угла, даже не поднимая головы.

Повисла красноречивая пауза. Талли застыла на месте, уставившись на медную ванну с таким видом, будто та прямо на её глазах превратилась в сундук с сияющими драгоценностями.

– Я тебя люблю, – с внезапной, почти благоговейной искренностью выдохнула она и в следующее мгновение уже мчалась к заветному углу. Сапоги полетели в один угол, куртка – в другой.

– Пять минут на сборы, помнишь? – лениво напомнила Мелисса, поворачиваясь на бок и с наслаждением протягивая затекшие мышцы.

– Пф, ты же принцесса – тебя и подождут, – отмахнулась подруга, уже засучивая рукава и с наслаждением проверяя рукой температуру воды. – А я заслужила эту горячую ванну, как никто другой! Я, между прочим, сегодня три раза чуть не слетела с седла!

Девушка снова прикрыла глаза, давая себе ещё пару украденных мгновений покоя. Сквозняк, пробивавшийся из щелей в раме, шевелил занавески у окна, а воздух в комнате постепенно наполнялся аппетитным ароматом жареного мяса, доносящимся снизу, смешанным с душистым запахом трав из ванны и влажного пара. Было уютно, почти безопасно. Почти, и этого пока было достаточно, чтобы её сознание начало медленно и неотвратимо проваливаться в пучину сна.

– Я быстро, – раздался уже приглушенный голос подруги.

– Хорошо, – пробормотала она, не открывая глаз. Она и не думала спорить. Каждая мышца ныла и гудела, тело налилось свинцовой тяжестью. Всё, чего она хотела сейчас – это тишины, покоя и хотя бы одного нормального, непрерывного сна. Без навязчивых голосов, без тревожных шёпотов, без того чужого, холодного присутствия, что иногда дышало в самой глубине её сознания. Но, как это часто бывало, её скромным мечтам не суждено было сбыться.

– А я и не планировал мыться, – раздался знакомый, беззаботный голос, и в комнату, словно ни в чём не бывало, ввалился Бернар, лениво облокотившись на дверной.

Он выглядел совершенно невозмутимо, с привычным лукавым блеском в голубых глазах. На нём была свободная светлая льняная рубаха с расстегнутым воротом, едва заправленная в пояс ремня. Мягкая ткань обтягивала широкие плечи, на закатанных до локтей рукавах проступали жилы. На его губах играла хитрая, совершенно неуместная для этого уставшего вечера улыбка.

– Фу! – Талли скривилась, обернувшись на звук его голоса, – тогда ты однозначно спишь на полу!

Она схватила первое, что попалось под руку – сложенное полотенце с комода – и швырнула в него без особой точности. Но Бернар поймал его с ленивой, отработанной ловкостью, даже не моргнув, и с той же глупой усмешкой метнул обратно, целясь ей прямо в голову.

– Что-то я не припоминаю, чтобы ты так возмущалась во время наших тренировочных походов, когда мы неделю спали в сырых пещерах под горным ветром, – заметил он с поддельной невинностью в голосе, делая пару шагов внутрь комнаты. – А там, между прочим, мы не только не мылись, но и ели с одной тарелки.

– О, я прекрасно помню этот «романтический» опыт, – отозвалась она, скептически приподняв бровь и показывая ему язык. – Именно тогда я и приняла твердое решение, что ты впредь будешь спать строго отдельно, желательно в соседнем ущелье.

Бернар лишь хмыкнул в ответ, его улыбка стала ещё шире.

– Всё, хватит, – устало выдохнула Мелисса, с неохотой поднимаясь с кровати. Порой ей искренне хотелось влепить им обоим – не сильно, но так, чтобы запомнили надолго. – Ведёте себя как малые дети, честное слово…

Она потянулась, поправила помятую дорожную рубашку, заправила выбившийся из-за пояса кожаный ремешок и решительно направилась к двери.

– Давайте спускаться, нас уже наверняка заждались. Пахнет так, что у меня живот сводит от голода.

Бернар с Талли всё ещё перешептывались позади, обмениваясь колкостями и будто нарочно затягивая эту словесную дуэль до самого выхода. Она обернулась на полпути к лестнице, смерила их обоих одним строгим, испепеляющим взглядом, который заставил их мгновенно замолкнуть. Они лишь виновато кивнули и двинулись следом, наконец притихнув. Тёплый, неровный свет масляных ламп колыхался на стенах, отбрасывая мягкие, золотистые тени, которые плясали в такт их шагам. Каждый их шаг отдавался по старому деревянному полу таверны тихим, но отчетливым скрипом. Мелисса спускалась первой, осторожно придерживаясь за резные, местами стертые перила. На самом повороте, где лестница уходила вниз, она вдруг чуть не врезалась в высокую фигуру, поднимающуюся им навстречу. Плащ на нём был уже расстёгнут, тёмные волосы слегка влажные у висков – он явно успел умыться и привести себя в порядок. В этом мягком, приглушённом свете его обычно суровое лицо казалось спокойнее, почти тёплым, но в глубине глаз всё так же стояла та самая непроглядная глубина, за которой невозможно было угадать, о чем он думает и что чувствует на самом деле.