Искусственные ужасы

– Но в «Ла-Ла Ленде» никто не умирал! – Аня больше не могла сдерживать слёз.

– Никто. Но главные герои в конце были не вместе. И они жалели о своём выборе, а я не хочу.

Богдан всё-таки прикоснулся к её губам. Она жадно ответила на поцелуй, который, как ей казалось, обещал быть долгим, но вместо этого Богдан резко толкнул её на диван.

– Прости! – схватив портрет, он заперся в ванной.

– Не надо! – Аня кинулась к двери и начала колотить по ней. – Богдан, нет! Должен быть другой выход!

Всё это ей напоминало тот кошмарный сон с аквариумом. Неужели на этот раз она вновь не сможет его спасти?

Больше всего на свете он хотел, чтобы существовал другой выход, но не знал какой. Возможно, никто во всём мире не знал…

– Я люблю тебя, Аня, – приложив ладонь к двери, по которой она молотила кулаками, признался Богдан.

Она кричала, умоляла его не делать этого. И его сердце разрывалось от её всхлипов. Богдан очень хотел обнять и успокоить Аню, но ещё больше хотел её спасти. Он никогда не был героем и не хотел умирать, но смерть ради неё уже не казалась такой болезненной.

Он собирался разорвать портрет на мелкие кусочки, когда его взгляд зацепился за белую зажигалку, валявшуюся на раковине. Богдан был почти уверен, что раньше её тут не видел. А теперь она лежала, привлекая к себе внимание, словно сама судьба хотела, чтобы он уничтожил этот портрет. А кто он такой, чтобы игнорировать знаки судьбы? Он схватил зажигалку, чиркнул по колёсику и поднёс пламя к краю картины. Та вспыхнула, будто облитая бензином. Бросив её на плиточный пол, Богдан прислонился к стене и съехал по кафелю, присаживаясь на корточки, неотрывно смотря, как лицо Роберта исчезает в огне.

– Отправляйся прямо в ад! – буркнул Богдан, показывая догорающей картине средний палец.

Ничего не произошло, портрет превратился в пепел, а он был всё ещё жив.

Богдан вышел из ванной комнаты, и мёртвая тишина обволокла его. Аня больше не кричала и не плакала. В предчувствии беды он бросился в зал.

* * *

Она не хотела, чтобы ещё хоть кто-то умирал. Это казалось ей таким несправедливым. Аня отказывалась верить, что у этой истории не будет счастливого конца. Но всё вело именно к этому. Столько сил было потрачено, чтобы нарисовать портрет, и всё только для того, чтобы в итоге его уничтожить. Это никак не укладывалось в голове, а Богдан не хотел её слушать.

«Разве это не бессмысленно? Разве Роберт не победит в любом случае?» – думала Аня.

Она знала, что в фильмах ужасов, которые так любит Богдан, зло всегда побеждает. Неужели и они стали как те персонажи дешёвого кино, у которых нет никаких шансов в борьбе со злом?

Ход мыслей Ани неожиданно прервался, когда в квартире стало непривычно холодно. Она поёжилась и обняла себя руками. В комнате сделалось слишком тихо. Шум, доносящийся с улицы, пропал, и даже гудение старого холодильника исчезло. Взгляд скользнул к настенным часам, чьи стрелки внезапно остановились и перестали тикать. Всё вокруг словно стало терять цвет, становясь чёрно-белым, а по полу заскользил густой туман.

Рядом с пустым мольбертом возник мужчина, от вида которого по её телу пробежали мурашки. Его лицо было ей прекрасно знакомо. Аня много раз представляла его образ, но то, что видела сейчас, вызывало трепет. Ни фотография, ни нарисованный портрет не могли передать то, каким он был в реальности.

Высокий, изящно сложённый, в тёмно-синем старомодном сюртуке, он стоял и смотрел на неё, а она не могла отвести от него взгляда. Скуластое бледное лицо, идеально ровный нос, светлые насупленные широкие брови, а в глазах будто залегла тень усталости, которую она заметила, даже несмотря на то, какими они были разными. Пугающе разными.

– Ты и сама могла нарисовать мой портрет, нужно было лишь приложить больше усилий. В тебе живёт такой талант, а ты им даже не пользуешься. Это печально, – произнёс низким голосом Роберт, нарушив тишину.

Аня словно вышла из транса, стоило ему заговорить. Больше она не смотрела на него как на что-то особенное, потому что зло слишком притягательно – другого она и не ожидала.

– Что тебе нужно? – спросила Аня, больше не испытывая ни страха, ни трепета. Теперь ей двигало более сильное чувство – она была вне себя от гнева.

– Ты. Мне всегда нужна была только ты. И я готов предложить тебе сделку. Богдан останется жив. Твои родители наконец обретут покой. Взамен ты сделаешь то, чего хочет Смерть. – Роберт приблизился к ней и, наклонившись, приподнял её подбородок своими тонкими холодными пальцами, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. – Твоя жизнь взамен на жизнь Богдана и на вечный покой любимых родителей.

– Я хочу, чтобы ты освободил всех, кто заперт в твоём безумном мире! – с вызовом сказала Аня и дёрнула подбородком, освобождаясь от его пальцев.

– Твой талант не настолько ценен, чтобы торговаться. – Глаза Роберта загорелись, а губы медленно растянулись в зловещей улыбке. Он раскрыл ладонь, на которой лежал острый, как бритва, осколок стекла. – Делай выбор: ты можешь остаться в живых, но тогда умрёт Богдан и твои родители проведут целую вечность в моей картине.

От сказанного Аню бросило в пот. Она понимала, что тот, кто называл себя Смертью, не шутил, но и терпение его было на исходе. Она посмотрела в сторону ванной; Богдан, возможно, уже лежал мёртвый или был близок к этому. В горле застрял ком, но она не хотела показаться слабой и, выхватив осколок из его руки, сделала шаг назад.

Роберт одобрительно кивнул, после чего исчез так же внезапно, как и появился. Стрелка часов вновь побежала по кругу, мир вернул себе краски, а в комнате стало теплее, будто кто-то захлопнул форточку.

Она смотрела на дрожащую ладонь, в которой лежал «подарок» Роберта. Нет, это был не сон, но кошмар, который начинал сбываться. Аня знала, что времени нет и решаться нужно прямо сейчас.

Пальцы не слушались, внутри всё сжималось от одной мысли о том, что она собиралась сделать. Слёзы текли, застилая глаза пеленой, а пульс глухо стучал в голове. Пытаясь удержать осколок, она порезала палец, и струйка алой крови потекла по ладони. Но Аня абсолютно ничего не почувствовала.

«Больно не будет», – пронеслось в её голове, и в этот момент стало совсем не страшно. Уже не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, она поднесла осколок к шее и вспомнила, как отец учил её рисовать. Он говорил, что движение руки должно быть плавным и одновременно уверенным. Аня сделала плавное и уверенное движение остриём стекла вдоль шеи. На коже появилась тонкая красная линия.

Сначала она ничего не почувствовала, но через несколько мгновений лёгкие наполнились огнём. Воздуха перестало хватать, и она схватилась за горло, из которого заструилась кровь. Руки и одежда моментально пропитались красным. От внезапно накатившей слабости она рухнула на пол. Голова запрокинулась, на шее пульсировала вена, её всю трясло. Аня смотрела вверх, и ей казалось, что чёрные точки в глазах – это всего лишь маленькие тёмные звёзды под потолком. Она уже была готова утонуть в них, как увидела искажённое ужасом лицо Богдана. Он что-то говорил, склонившись над ней, но Аня слышала только своё имя, снова и снова. Ей так хотелось коснуться его лица, чтобы в последний раз почувствовать тепло кожи. Только собственное тело перестало слушаться.

Умирая, она думала, что погружается в очередной кошмарный сон, который, к сожалению, никогда не закончится. Но в то же время ей стало спокойно, ведь Роберт сдержал своё слово. Богдан был жив.

Глава 11

Со дня смерти Ани прошло уже несколько месяцев, а Богдан всё ещё продолжал привычное существование: дышал, ел, спал, пил и так по новой. Роберт перестал его преследовать, и парень уехал из города. Ему хотелось начать новую жизнь, насколько это было возможно после всего пережитого.

По ночам ему долгое время снился один и тот же сон, который повторял события того дня. Он уничтожал портрет, а когда выходил из ванной, видел тело Ани в лужи крови. Она так быстро её теряла, что Богдан не успел никак помочь, хотя пережал артерию. Он вышел слишком поздно.

Богдан нарисовал крысу по имени Адольф для Мюллера и бутылку пива с сушёной воблой для отца в качестве последнего привета. Эти работы стали его последними, он твёрдо решил завязать с живописью. Искусство больше не доставляло ему удовольствия. Богдан стал чаще смотреть мюзиклы – они всегда напоминали ему об Ане – и разлюбил фильмы ужасов. Он снял небольшую квартирку на окраине и устроился работать на завод упаковщиком.

Как-то он услышал по телевизору один репортаж, в котором говорилось о новой детской страшилке из интернета. Репортёр рассказывал о фотографии, которую дети пересылают друг другу, таким образом насылая проклятье на увидевшего. Журналист рассказал, что на фотографии изображён мужчина, которого все называют Роберт, и что больше о нём никакой информации нет. Также в репортаже отметили, что случаи суицида среди несовершеннолетних значительно возросли за последние полгода. Что родителям стоит ограничить детям доступ в интернет, пока шумиха вокруг странной фотографии не уляжется.

Богдан проигнорировал новость, ведь он никак не мог повлиять на ситуацию. Если бы он пришёл на телевидение и рассказал всё, что знал, его тут же упрятали бы в психушку.

* * *

Наступила зима и выпал первый снег, а потому Богдан возвращался домой в темноте. Этот день не стал исключением. Когда он вошёл к себе, за окном была темень. В руках он, как всегда, сжимал пакет с продуктами и бутылку дешёвого вина, благодаря которой удавалось спать без снов.

– Ну привет, панк, – раздался знакомый голос.

От неожиданности Богдан выронил всё из рук. Бутылка вина тут же разбилась, превратившись в красную лужу вперемешку с осколками, а продукты разлетелись в разные стороны.

– Не ожидал меня увидеть? – спросил Павел, выходя из темноты. В его руках был пистолет, и целился он в лицо Богдана.

– Я думал, ты умер, – признался парень, еле шевеля губами.

– А я вот выжил. Вопреки всему. Знаешь, я ведь чуть не покончил с собой в замке Роберта. Даже револьвер приложил к виску, взвёл курок, всё как полагается. Оставалось нажать на спусковой крючок, и для меня эта история закончилась бы. – Павел замолчал, словно обдумывая свои дальнейшие слова, но всё так же держа Богдана на прицеле. – Но, видимо, она не должна была заканчиваться именно так. Мой палец всё-таки нажал на спуск, и револьвер выстрелил. К счастью, я в последний момент сумел отвести руку в сторону, и пуля попала в сектанта, что привёл меня к гигантскому портрету Роберта. Тот умер не сразу, и у нас состоялся очень интересный разговор. Никогда раньше не пытал людей, но, оказывается, в этом нет ничего сложного, если ты достаточно зол. Чёртов замок-лабиринт… Я блуждал по нему несколько месяцев, пытаясь найти выход. Тебе лучше не знать, чем мне приходилось питаться. Но я хотел спасти Аню, это придавало мне сил. К сожалению, мне удалось выбраться слишком поздно. Моя девочка была уже мертва. Ты помнишь, что я сказал при нашей первой встрече?

Богдан всё помнил. Он закрыл глаза и произнёс:

– Ты сказал, что убьёшь меня, если с Аней что-то случится.

– Всё правильно, панк. Я бы дал тебе последнее слово, но всё это представление мне уже изрядно надоело.

В маленькой квартирке на окраине раздался выстрел.

Богдан вздрогнул, а потом открыл глаза. Сердце забилось быстрее. Его потряхивало. Он всё ещё был жив, опять. Пуля пролетела в нескольких сантиметрах от него и впилась в обветшалую дерматиновую обшивку. Он схватился пальцами за спинку рассохшегося деревянного стула.

– Хватит смертей, – серьёзно произнёс Павел и опустил оружие. – Думаю, Аня не хотела, чтобы ты умирал. Не хочу этого и я.

– Тогда зачем ты всё это устроил? – дрожащим голосом спросил Богдан, сильнее сжав спинку стула.

– Я же должен был тебя как-то проучить. Ты не смог её защитить.

– Я пытался, – только и сказал он обречённо, опуская глаза.

Павел спрятал пистолет в кобуру, закреплённую на бедре, и, подойдя, хлопнул Богдана по плечу.

– Расскажешь по дороге. Собирайся, у нас очень много дел.

– Куда? Куда мы уезжаем? – Он поднял глаза и посмотрел на Павла.

– Увидишь. Пока бродил по коридорам замка Роберта, я многое узнал. И мне кажется, мы можем его победить. Думаю, теперь в этом смысл наших жизней.

Богдан вспомнил ужасный нарисованный мир, в котором наверняка застряла Аня. Мысль о том, что он может её оттуда вытащить, заставила его сердце биться быстрей. Ведь если им и правда удастся уничтожить Роберта, то мир наверняка рухнет вместе с ним.

– Я в деле, – отпустив спинку стула и расправив плечи, произнёс Богдан.

– Вот и славно. И ещё кое-что: во мне, кажется, проснулся талант – я хочу написать книгу о том, что мы пережили. Люди должны узнать всю правду о Роберте, – сказал Павел и посмотрел на него. – Поможешь мне, приятель-художник?

Часть 2. Пьеса

Акт первый: Самоубийство

Сцена 1

Находясь на самом дне творческого пути, Густав предавался воспоминаниям. Когда-то у него всё было хорошо: успешная карьера в театре, обожаемая жена, маленький сын, в котором он души не чаял. Но всё это вдруг исчезло, испарилось, словно призрачная дымка, по повелению злого волшебника, который взмахнул палочкой и стёр всё то, что было так дорого Густаву. Хотя виноват был лишь он сам. Тот, кого когда-то называли гением. Но увы. Театр – жестокий мир, он не прощает ошибок.

Последняя постановка Густава на сцене Deutsches Theater[2] оказалась просто ужасной. Ни у одного театрального критика не нашлось для неё даже пары добрых слов. Они все будто сорвались с цепи, употребляя в своих громких рецензиях колкие эпитеты. «Это было худшее, что я видел», «На месте режиссёра этой отвратительной постановки я бы наложил на себя руки», «Густав Фишер опозорил немецкий театр так же, как когда-то Адольф Гитлер своим рождением запятнал репутацию всего народа», – писали они.

Ему сложно было всё это выдержать. Говорят, творческие натуры очень ранимы, но с этим он ещё мог как-то справиться. Даже увольнение из театра ударило по нему не так сильно, как уход жены.

Лили была настоящей красавицей, в отличие от Густава, который никогда не вызывал у женщин особого восторга. Лили обожала театр и полюбила в муже не внешность, а его талант создавать настоящие произведения искусства.

Когда постановка Густава с треском провалилась и шквал критики ударил по нему, жена не смогла с этим смириться. Мысль о том, что она живёт с неудачником, разрывала её на части. Она легко могла провести лучшие годы с уродцем, но жить с посредственностью было выше её сил! Начав сомневаться в гениальности мужа – ведь именно в эту гениальность она и влюбилась, – Лили бросила Густава, забрала ребёнка и вернулась к родителям. Это стало последним ударом для когда-то признанного режиссёра. Он не хотел ждать суда, решающего судьбу их мальчика, ведь тот почти наверняка постановит, что Куно лучше жить с матерью, чем с безработным отцом. Поэтому Густав решил закончить свой путь, как многие творческие личности, которые познали поражение или просто устали от бренного мира, – самоубийством. Режиссёр видел в этом какую-то романтику. Словно он самурай, опозоривший свою честь и своих родных, и собирается совершить харакири. Конечно, было бы красиво вспороть себе брюхо кинжалом кусунгобу, но где в Берлине достать оригинальное японское оружие? Да и вида крови Густав не переносил с самого детства. Потому он решил выбрать другой способ самоубийства. Любимый метод всех писателей.

Густав решил повеситься.

Он нашёл крепкую верёвку, которая была способна выдержать его вес, снял люстру и зацепил удавку за крюк. Принёс из кабинета стул, который в решающий момент сработает как спусковой крючок. Густав хотел написать предсмертную записку, но слова не шли. Видимо, муза окончательно его покинула. С другой стороны, настоящий самурай не пишет письмо перед харакири. Его жест сам по себе красноречив. Разве подобное нуждается в пояснении?

Всё было готово: петля для его шеи, стул для его ног. Можно закончить всё прямо сейчас. Вот Густав Фишер был – и вот его уже не стало. Ему было тридцать шесть. Он достаточно пожил, переступил даже через возраст Христа, а это уже немало. Но зачем спешить? Даже заключённых перед смертной казнью кормят, подают последнюю трапезу, а ведь они совершили по-настоящему ужасные вещи. К примеру, убили много людей. Густав же никого не убивал, лишь разочаровал своей бездарностью. Было ли это хуже убийства? Как если бы зритель сказал: «Ты лучше убей меня, чем разочаруй». Густав не знал, но сильно хотел есть.

Говорят, никакой травяной сок не может помочь против власти смерти[3]. Он пока не знал, насколько правдиво это утверждение, но понял, что перед самоубийством просыпается аппетит. Поэтому Фишер решил сходить в свой любимый и очень дорогой ресторан «Новая жизнь». Там он когда-то сделал предложение Лили и потратил в тот вечер целое состояние. Сейчас ему не нужно было думать о деньгах. Если ты знаешь, что завтра для тебя не наступит, то пересматриваешь приоритеты.

Словно смертник, он отправился на последний ужин.

Такси привезло Густава в «Новую жизнь». Он оставил щедрые чаевые – деньги в могилу всё равно не заберёшь.

В этом месте всегда было людно. Густаву повезло, что нашёлся свободный столик. Хотя разве можно говорить о везении, когда ты хочешь себя убить?

– Вы уже решили, что будете заказывать? – спросил молодой официант с гладко зализанными чёрными волосами.

– Я буду вот это, – указал Густав на самое дорогое блюдо в меню. – И принесите мне ваше самое лучшее вино.

Он никогда не пил, даже в честь премьер, но сейчас всё-таки решил попробовать алкоголь. Хуже уже всё равно не будет.

– Простите… Вы, случайно, не Густав Фишер? – внезапно спросил официант.

– Да, это я, – улыбнулся мужчина. Когда ты театральный режиссёр, тебя очень редко узнают. Ведь ты всегда находишься за кулисами, словно невидимка, дёргающий за ниточки.

– С ума сойти! – Тёмно-синие глаза официанта оживились, лицо просияло. – Вы настоящий гений! Я видел все ваши постановки, и это нечто невероятное! Вы словно заново придумали театр.

– И последнюю постановку вы тоже видели? – с грустью усмехнулся Густав.

– Конечно, она безупречна. – Он не услышал в голосе официанта ни сарказма, ни желания задеть, только едва уловимые нотки гордости. – Думаю, все эти критики просто не поняли, что вы хотели сказать.

– А что я хотел сказать?

– Что даже неидеальное может быть идеальным. Ужасное – прекрасным, а злое – добрым. Вы показали сложность того, что всем нам казалось таким простым. Можно я вас сфотографирую?

– Вы хотите со мной сфотографироваться? – переспросил Густав, которого невероятно тронули слова молодого официанта.

– Нет, я этого недостоин. Я хочу сфотографировать вас одного. Вы позволите?

– Да, пожалуйста.

Он отложил папку с меню на стул, и в его руках появился фотоаппарат, заставивший Густава удивиться. Судя по потёртостям, старинный, относящийся приблизительно к началу прошлого века. Когда пальцы официанта открыли крышку, выпустив чёрную «гармошку», Фишер увидел внизу надпись «Eastman Kodak Company», выведенную золотом по чёрному. Он сел поудобнее, поднял голову повыше и посмотрел в маленький объектив.

Один щелчок, яркая вспышка – и снимок был сделан.

– Спасибо, эта встреча много для меня значит! – заулыбался парень.

– Как я получился?

– Как великий режиссёр. Я скоро принесу ваш заказ.

Официант ушёл, оставив Густава наедине со своими мыслями. Ему хотелось продолжить разговор с молодым человеком, который так воодушевлённо говорил о его творчестве. С тем, кто первым за долгое время смог разгадать то, что он хотел донести до зрителя. Но сейчас ему больше хотелось в туалет, поэтому, покинув стол, он направился в уборную.

Вернувшись на место, Густав обнаружил на своём стуле большую стопку бумаг. Это была какая-то рукопись. Взяв её в руки, он внимательно посмотрел на текст. Пожелтевшие от старости листы, потускневшие буквы – страницы были напечатаны так давно, что это оставило на них отпечаток. Ни названия, ни автора Густав не увидел. Но стоило ему пробежаться глазами по тексту, как стало понятно: перед ним пьеса.

Не отдавая себе в этом отчёта, он стал читать, с каждой строкой погружаясь в повествование всё глубже. Фишер даже не заметил, как к его столику подошла невысокая официантка, и оторвался от рукописи, лишь услышав голос:

– Что будете заказывать?

– Я уже сделал заказ у парня по имени… – Густав осознал, что не знает, как зовут того официанта. Пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что молодой человек был без бейджа.

– Боюсь, вы ошиблись. Этот столик обслуживаю я. Просто повторите ваш заказ, и я всё принесу.

У Густава резко пропал аппетит. Ничего не ответив, он встал из-за стола и покинул ресторан. Сейчас мужчина хотел только одного – дочитать странную пьесу без названия. Он читал её, пока ехал в такси, а потом продолжил уже дома, рядом с верёвкой, на которой собирался повеситься.

Последнюю страницу он перевернул только в полночь. Его трясло от возбуждения, ведь это была лучшая пьеса, которую ему довелось прочитать. Это была мистическая история о любви. Её события разворачивались то ли в шестнадцатом, то ли в семнадцатом веке в Берлине. Молодая и очень красивая Оделия вынуждена работать в доме распутниц. Там она встречает Смерть, спустившуюся в мир живых в образе прекрасного юноши. Между ними вспыхивают чувства, и вскоре она узнаёт, что беременна. Концовка пьесы кажется такой жестокой, что «Ромео и Джульетта» на её фоне выглядит лёгкой мелодрамой. Но финал прекрасен. Поставить такую пьесу в театре означало обессмертить себя. Потомки такое точно не забудут.

«Это будет отличная последняя работа, – подумал Фишер, – после такого можно и в петлю».

Густав всё ещё хотел покончить с собой, но теперь решил это сделать немного позже. Ему хотелось ещё поработать, сказать этому миру своё последнее слово. Но такая пьеса требовала огромных вложений, а он потерял доверие берлинского театра. Его руки уже почти опустились, как внезапно в дверь постучали.

Было уже за полночь, и Густав не ждал никаких гостей. Это могла быть жена, которая внезапно одумалась, но на такое Фишер даже не смел надеяться.

– Кто там? – спросил он, посмотрев в дверной глазок и никого не увидев.

– Герр[4] Фишер, вам не стоит меня бояться, я пришёл помочь. Откройте дверь, и ваша жизнь навсегда изменится, или не открывайте и убейте себя, как и планировали.

Возможно, ему не стоило впускать незнакомца, но сегодня был и без того странный день. Когда планируешь покончить с собой, совсем забываешь о безопасности.

Открыв, Фишер сразу же сделал пару шагов назад. Гость не спеша зашёл. В его руках была трость, а на голове цилиндр, какие уже давно никто не носил. На Густава смотрел низкорослый горбун с уродливым лицом, покрытым множеством шрамов, скрывавшим его истинный возраст. Один глаз отсутствовал, на его месте зияла глубокая чёрная впадина.

– Пусть вас не пугает мой внешний вид, – заговорил незнакомец. – Я не монстр, я Ангел, который спустился с небес. Вы прочитали пьесу и теперь стали её частью, хотели вы этого или нет.

– Кто вы такой? – Густав уже ничего не понимал. Возможно ли, что он всё-таки покончил с собой и сейчас находился в загробном мире?

– Я Ангел, – повторил ужасный незнакомец. – Я помогу вам поставить эту пьесу. У вас, Густав Фишер, будет лучший театр в Берлине, деньги на декорации и труппу. Всё, что вы только пожелаете. Правда, есть два важных условия.

– Какие?

– Главную роль в пьесе должна сыграть Эмилия Ланге.

Густав знал всех толковых театральных актрис Германии, но это имя ему было незнакомо.

– Почему именно она должна сыграть Оделию?

– Потому что ей это предначертано так же, как и вам, Густав, поставить эту пьесу.

– А второе условие?

– Пьеса должна быть поставлена в кратчайшие сроки. Вы согласны? – Горбун протянул руку для пожатия. На той недоставало двух пальцев.

– Да, – стискивая сухую ладонь, кивнул Фишер.

В этот момент ему показалось, что он даёт какую-то клятву. Возможно, так оно и было, но Густав не придал этому значения.

– Это вы автор пьесы? – внезапно спросил он.

– У настоящего искусства нет автора, – пожал перекошенными плечами Ангел. – Однако мне пора. Я скоро с вами свяжусь, нужно будет обговорить мелкие детали. Пока найдите Эмилию Ланге. И напоследок: я в вас верю, герр Фишер, у вас всё получится, и к вам вернётся ваша жена с ребёнком. Но если вдруг что-то пойдёт не так и постановка не состоится, – незнакомец на секунду замолчал, будто хотел убедиться, что Фишер осознаёт всю серьёзность ситуации, – то умрут все, кого вы знаете. Все, кого вы хоть раз встречали на улице и с кем говорили. Все, кого вы любите и кого уже забыли. Ваши друзья, знакомые и просто прохожие, которым не посчастливилось вас встретить, – все они умрут. Но у вас всё получится, Густав, бояться нечего.