Искусственные ужасы

Незнакомец ушёл. Фишер остался один. Рядом лежала странная пьеса и висела верёвка с уже завязанной петлёй. В голове крутились разные вопросы: что сегодня произошло? Кто был этот официант? Кто этот Ангел? Что будет дальше? Но вместе с тем он испытывал какое-то невероятное возбуждение и желание скорее приступить к работе.

Густав Фишер не сомневался, что эта пьеса навсегда изменит его жизнь, а возможно, не только его.

Сцена 2

Солнце уже склонилось к горизонту, когда Эмилия покинула съёмочную площадку. После семичасового рабочего дня всё, чего ей хотелось, – это расслабиться. Для такой цели в бардачке она всегда держала косяк. Работа в порно не из лёгких, но ей было грех жаловаться. С того самого момента, как половое созревание вступило в свои права, она стала замечать, как смотрят на неё мальчики. Такое внимание быстро вскружило ей голову. А потом случился первый секс, после которого она, может, и не испытала бурю эмоций, но это было только начало.

Жажда внимания, жажда денег и, конечно, жажда секса привели Эмилию в это место. Хотя последнее совсем не вписывалось в её представления об удовольствии. Чаще всего съёмки высасывали последние силы. Впрочем, и тогда она не жаловалась, ведь именно эта работа обеспечивала ей приятный уровень жизни.

Эмилия спустилась на парковку и, позвякивая ключами от красного Opel Corsa, направилась в его сторону. Она представляла, как вытащит косяк, заберётся на пассажирское сиденье и, развалившись, насладится первой дурманящей затяжкой. Это желание было настолько сильным, что, когда на полпути её кто-то окликнул, она остановилась и с недовольным лицом обернулась, думая, что это член съёмочной группы. Она ошиблась.

К ней торопливыми шагами подходил незнакомый мужчина, излишне худой и оттого кажущийся особенно высоким.

Он остановился в двух шагах от неё и, переведя дыхание, спросил:

– Вы Эмилия Ланге?

Девушка кивнула и окинула его взглядом.

На вид ему было между тридцатью и сорока. Заметно поредевшие рыжие волосы и маленькие аккуратные усики над губой. На лбу отчётливо прорисовывались линии морщин. Лицо его было невыразительным до такой степени, что, встреть она его на улице, прошла бы мимо.

– Меня зовут Густав Фишер. И я режиссёр.

– Это, конечно, прекрасно, но вы зря тратите моё время. – Она никогда не церемонилась и говорила, что думает. – По всем вопросам съёмок вы можете обратиться к моему агенту.

Она развернулась и быстрым шагом направилась к автомобилю.

– Эмилия, ну подождите! Вы не поняли меня.

Она остановилась, не в силах сдерживать раздражение, и развернулась.

– Что вам ещё от меня нужно?!

– Я театральный режиссёр и хочу вам предложить главную роль в моём спектакле.

Ланге с сомнением ещё раз окинула его взглядом. Попыталась сопоставить то, что он сказал, с его внешностью. На самом деле он режиссёр или очередной дрочер? Время от времени те пытались с ней познакомиться. В любом случае сейчас она хотела поскорее избавиться от этого типа. Отдохнуть. Сбросить напряжение, а не стоять посреди парковки и болтать. И уже подумывала о том, чтобы вызвать охрану, если он не отстанет.

– Эмилия, я понимаю, как это звучит. Вы снимаетесь в порно. – Последнее прозвучало настолько пренебрежительно, что она нервно передёрнула плечами. Хотела ему возразить, однако мужчина, словно предугадав её реакцию, сказал то, чего она никак не ожидала: – А я сделаю вас великой актрисой!

Всё раздражение сошло на нет, уступив место сначала растерянности, а потом заинтересованности. Эмилия всего на секунду задумалась над его словами. И этого хватило, чтобы представить, как может измениться жизнь. У неё не было актёрского образования, но чем чёрт не шутит? Что, если это тот самый шанс, который выпадает только раз в жизни? Ведь от театральных подмостков прямая дорога в большое кино. Почему-то она думала именно так, и сейчас от этой мысли приятное тепло разливалось внутри.

– Это ведь не шутка?

– Разве стал бы я разбрасываться такими громкими словами? Поймите, от вашего решения зависят судьбы людей! – Эмилия видела: он не лукавил. Поняла это по серым глазам, хотя всё ещё была сбита с толку таким предложением. – Я предлагаю вам главную роль в моей постановке. Просто протяните мне руку, Эмилия, и я приведу вас к звёздам. Покажу мир в свете тысячи софитов.

Она даже не поняла, как так вышло. Внешне непривлекательный мужчина очаровал её настолько, что Эмилия готова была вручить ему свою жизнь. Слова его ласкали слух. Заставляли возбуждаться сильнее, чем умелые руки любовника. Недаром говорят: женщины любят ушами. А ещё они любят, когда их возводят на пьедестал.

Она даже забыла о том, что есть агент, который решает вопросы её занятости. Сейчас Ланге чувствовала, что стоит на пороге чего-то важного. Усталость, желание выкурить косяк – уже ничто не имело смысла. Только его слова, в которые она безоговорочно поверила.

Уже приняв решение, Эмилия поправила волосы и, вскинув голову, улыбнулась:

– Так что от меня потребуется?

Сцена 3

Он уже давно не смотрел телевизор. А кто его вообще сейчас смотрит? Джейк Браун считал, что от него люди деградируют – перестают читать и ходить в театр. Всему виной был ящик, который стоял в каждой квартире и транслировал разную дичь. Ирония заключалась в том, что теперь и сам проклятый телевизор уже никто не смотрел. Когда казалось, что опускаться больше некуда, человеческий род нашёл новый способ. Люди направили свои взоры в сторону ноутбуков и смартфонов. Словно человечество так и хотело оказаться на самом дне.

Но сейчас его телевизор работал. Браун всегда его включал, когда хотел упороться, упасть в собственную яму под названием «героин».

Ещё недавно Джейку казалось, что он победил зависимость. Имел постоянную работу в театре и получал главные роли. Театральная жизнь и наркотики – вещи несовместимые, хочешь употреблять – иди в рок-музыканты. А он выбрал театр, которым всегда жил.

Вместе с лучшим другом, Густавом Фишером, они поступили в театральный институт; тот стал режиссёром, а Джейк выбрал путь актёра. Тогда казалось, что перед ними открыт весь мир. Так оно, возможно, и было. Просто этот мир оказался довольно жестоким местом. Последнюю постановку Фишера, где Браун исполнил главную роль, разгромили критики, не оставив без внимания и актёрскую игру Джейка.

После этого Брауну перестали предлагать какие-либо роли, да и он сам больше не хотел играть. Бурый раствор в горячей ложке заменил Джейку сцену. Он даже думал, что Густав покончит с собой после такого позора. Друг всегда был крайне импульсивным. Но сейчас в новостях то и дело упоминали о какой-то новой грандиозной постановке Фишера. О пьесе без названия, которая, по словам репортёров, должна навсегда изменить представление о немецком театре. Также в новостях сообщали, что одну из главных ролей в постановке исполнит порнозвезда Эмилия Ланге. Это было совсем не похоже на того режиссёра, которого знал Браун; возможно, это был хитрый пиар-ход, чтобы подогреть интерес к неизвестной пьесе. Но порноактриса на сцене театра – это уже слишком.

По телевизору сказали, что режиссёр занят поисками актёра на главную роль. Среди озвученных имён кандидатов числился Хартман Кляйн – главная театральная звезда Германии. Имя Брауна не прозвучало, что было неудивительно, ведь Фишер знал, что он снова подсел. Всё-таки бывших наркоманов не бывает.

Игла легко вошла в вену на сгибе локтя, и Джейк начал ждать, когда героин трансформируется в его печени и головном мозге в морфин. Ждать долго не пришлось. Быстрый кайф – всё, что ему сейчас было необходимо. Браун почувствовал, как спокойствие накрывает с головой, а тепло растекается по всему телу, принося с собой умиротворение, позволяющее позабыть обо всех печалях и невзгодах. Его глаза начали закрываться, и он провалился в волшебный сон.

Проснулся Джейк от чувства, что его кто-то зовёт. Он с трудом разлепил глаза и увидел перед собой человека.

Парень в чёрном жилете, надетом поверх белой рубашки, держал в руках папку и внимательно смотрел на него.

– Ты кто такой? – Браун не мог понять, настоящий тот или галлюцинация.

– Я официант. У меня простая работа, приношу людям то, что они заказывают, – спокойно ответил незнакомец. – И я здесь, потому что вы великий актёр.

– Неправда! – прокричал Джейк, окончательно проснувшись. – Я никогда не был великим, а уж сейчас тем более.

– Я никогда не ошибаюсь, – невозмутимо произнёс официант. – А если даже так, вы можете им стать. Разве вам не хочется сыграть в пьесе, которую ставит ваш друг? Она просто великолепна! Это лучшее, что когда-либо было написано. Упустить такой шанс равносильно смерти.

– Я… хочу, – неуверенно, почти шёпотом признался Джейк. – Но, боюсь, я не настолько талантлив, чтобы в ней сыграть.

– А на что вы готовы ради таланта?

– На всё, – не колеблясь заявил он.

– Тогда в моём меню для вас кое-что есть. – Парень раскрыл папку, извлёк из неё серебряный клинок и протянул его Брауну: – Это Мегиддонский кинжал[5]. У него два предназначения: первое – это убивать монстров, второе – забирать у людей то, что нужно его обладателю. Старик с его помощью заберёт себе молодость юноши. Уродина отнимет красоту модели. А вы можете заполучить чужой талант.

Слишком легко и соблазнительно текла речь из уст незнакомца. Но вряд ли кто-то просто так отдаст свой талант. Ведь очевидно, что забирать в данном контексте означает убивать, особенно если в твоих руках холодное оружие, издревле несущее смерть. Но разве готов он пойти на такое?

– Я не убийца!

– Разве? Отказавшись от роли в пьесе, вы навсегда убьёте актёра в себе. У вас есть два пути. Первый – умереть в луже собственной рвоты от передозировки. По вам не станут плакать, вы будете очередным никому не нужным наркоманом. Второй – стать тем, кем вам предназначено быть, и исполнить свою главную роль. Решать вам, какой именно выбрать путь.

– Я хочу быть актёром, – словно под гипнозом, произнёс Джейк, и рука его потянулась к кинжалу. Пальцы соприкоснулись с холодным металлом, и Браун почувствовал такой прилив сил, какого прежде никогда не ощущал.

– Мне кажется, кинжал вам не нужен. Вы и так талантливы. Но что я могу знать, я всего лишь официант. – Удерживая до последнего кинжал, он всё-таки отпустил его, отдавая Джейку. – Напоследок, прежде чем уйти, разрешите в качестве платы за древний артефакт вас сфотографировать.

– Конечно-конечно, – не задумываясь согласился он.

– И кстати, мне кажется, вам не нужен этот псевдоним. У вас красивое имя, пусть оно и с нехорошей историей, но разве имя в этом виновато? Его дали вам ваши родители, и оно имеет особую силу. Только вы можете вернуть ему истинное величие. Оставаться Джейком или быть самим собой – решать вам, – сказал официант, после чего в его руках словно по волшебству оказался фотоаппарат, на который Браун даже не обратил внимания, слишком заинтересованный кинжалом. Раздался щелчок, и официант вышел из комнаты, оставив Брауна в одиночестве.

* * *

Огромный зал театра почти пустовал; заняты были только те места, на которых сидели приглашённые на пробы актёры, журналисты и те, кто имел непосредственное отношение к пьесе.

Густав сидел в первом ряду, хотя он так сильно волновался, что то и дело подскакивал как ошпаренный и снова садился, убеждаясь, что очередной претендент совершенно не подходит на роль. В то время как репортёры, которым несказанно повезло оказаться на закрытых пробах, сидели позади него и внимательно наблюдали.

Фишер в очередной раз, опустившись в кресло, оглянулся и увидел Эмилию. Белокурая девица сидела между постановщиком и журналистами. С её лица не сходила улыбка, и Ланге так органично вписывалась в этот антураж, что все сомнения на её счёт отпали, хотя при первой встрече она показалась ему заносчивой и недостойной этой роли. Густаву было сложно принять, что на главную роль он должен взять порнозвезду, которая не производила впечатления человека, способного играть на большой сцене. И только после первых проб он изменил своё мнение. А сейчас и вовсе, видя, с какой лёгкостью она общается с журналистами, понял: тот, кто выбрал её, знал, какой талант скрывается за фасадом сексапильной блондинки.

На бельэтаже[6] он заметил мужчину, который называл себя Ангелом. Тот, как и обещал, предоставил всё, в чём нуждался Фишер, но никак не влиял на пробы, оставляя право выбора самому Густаву.

Хотя уже спустя два часа он начинал впадать в уныние. Никто из выступающих не подходил на главную роль в столь амбициозном проекте.

Сыграть Смерть оказалось не так просто, как многие думали. Одни актёры не смогли побороть кашель, который вырывался каждый раз, как они зачитывали первые строчки, другие, едва открыв рот, голосом резали слух Фишеру, и он сразу же начинал махать руками, чтобы прекратить этот ужасный поток звуков. Были и те, кто зачитывал пьесу с такой неохотой, словно их заставляли. А одного из опытных актёров даже стошнило на сцене. Такого Густав ещё не видел. Главный претендент на роль и его самая большая надежда – Хартман Кляйн – так и не явился, что было совсем на него не похоже, ведь казалось, что актёр заинтересован в роли.

Через полчаса, когда претенденты закончились, на сцену вышел Джейк Браун. Это был среднего роста мужчина худощавого телосложения. Его тёмное каре делало и без того худое лицо ещё уже. Да и вообще его вид был крайне удручающий. Взгляд карих глаз казался мутноватым. Выглядел он так, будто последнюю неделю не спал. Хотя Густав знал, в чём было дело.

Сам Фишер в него не верил, но не мог отказать другу, который позвонил вчера вечером и напросился на эти пробы.

– Чем здесь пахнет? – спросил Джейк вместо того, чтобы начать читать текст.

– Кое-кого недавно здесь вырвало. Видимо, это слишком сложная роль.

– Ну, посмотрим, – ответил он Фишеру.

Первую строку монолога Браун зачитал чётким, прекрасно поставленным голосом, отчего Густав привстал и внимательно стал следить за ним. Тот с такой лёгкостью читал текст, что временами Густаву казалось, что друг знает его наизусть. Браун то понижал голос, напуская таинственный флёр, то, наоборот, придавал ему глубокий мягкий обволакивающий тембр, завораживая чувственностью. Всё то время, пока Джейк проживал роль на сцене, Фишер, поражённый его игрой, стоял затаив дыхание.

Когда Браун закончил, воцарилась мёртвая тишина; даже щелчки фотоаппарата, которые до этого момента не смолкали, куда-то исчезли. Словно гром в тихую ночь, сверху раздались громкие хлопки. Тот, кто называл себя Ангелом, аплодировал стоя.

– Это то, что нам нужно! – восторженно произнёс Густав. – Чёрт возьми, Джейк, мне кажется, ты был рождён для этой роли!

– Спасибо. Но, если роль моя, я хочу выступать под своим настоящим именем. Хочу, чтобы на афише было написано: в главной роли Адольф Браун.

– Думаю, мы сможем это устроить, – кивнул Фишер.

Сцена 4

24 апреля 2018 год1 месяц 20 дней до премьеры

Домой Густав возвращался в приподнятом настроении, думая, насколько же непредсказуема жизнь. То забивает жестоко камнями критики, то возносит на первые полосы газет. Он проявил малодушие, и всё же судьба преподнесла ему подарок – величайший дар для любого творца. Возможность увековечить своё имя в истории искусства.

Сегодняшние пробы превзошли все ожидания. Впереди было несколько месяцев упорной работы, но воображение уже рисовало ему громкие аплодисменты, восхищённые отзывы не только зрителей, но и серьёзных критиков. Мир навсегда запомнит его имя.

Он поднимался по ступеням, нащупывая ключи в кармане, и, к своему удивлению, не обнаружил их. Остановившись около двери, Густав ещё раз перепроверил карманы плаща. Телефон и всякая мелочёвка, а ключей нет. Неужели он их оставил на работе? Раньше с ним такого не случалось. «Раньше ты и не был так близок к славе», – ответил голос в голове, и на лице Фишера засияла блаженная улыбка. В этот момент перед ним распахнулась дверь, и он увидел жену.

– Лили. – От неожиданности он замер и лишь впился в неё взглядом.

Она показалась ему ещё красивее, чем когда он видел её в последний раз. Собранные в высокий хвост, струящиеся светлым перламутром волосы открывали тонкие правильные черты лица. На щеках горел румянец, а в глазах – тот же живой блеск, который нельзя было ни с чем спутать. У Лили он появлялся каждый раз, когда Густав занимался новой постановкой. Простое, но яркое, как небо, домашнее платье так шло к её глубоким голубым глазам.

– Мой дорогой, не стой, входи. Неужели ты не рад меня видеть? – Она взяла его за руку, и только тогда он смог сдвинуться с места, всё ещё не в силах сказать хоть что-нибудь.

Фишер знал, что Лили слишком хороша для него. Она была как бабочка – ей любовались все. Но она предпочла сесть именно на его непримечательный, на первый взгляд, цветок. А потом так же легко упорхнула, когда подул штормовой ветер, и вернулась, стоило лишь смениться погоде.

– Я так скучала. И Куно тоже. Куно! Иди же скорее! Папа пришёл!

Из комнаты послышался быстрый топот, и в коридор выбежал Куно.

– Папа!

Сынишка подбежал к нему, и Густав наконец-то ожил, подхватил того на руки и закружил.

Детский смех был настолько заразительным, что и сам Фишер начал смеяться. Из глаз брызнули слёзы, но то были слёзы радости. Он остановился, крепко обнял сына и опустил на пол. Тот схватил его за руку и потянул за собой, но Лили остановила сына и, потрепав по волосам, сказала:

– Милый, не спеши. Дай отцу поесть.

В носу защекотало от аппетитного запаха еды, и Густав почувствовал лёгкое головокружение. В животе заурчало, и только сейчас он понял, что с тех пор, как увлёкся подготовкой пьесы, не находил времени нормально поесть. И даже засомневался в том, что брал в рот хоть что-то съестное. Хотя подобная мысль казалась ему абсурдной.

Через несколько минут, сидя за обеденным столом рядом с семьёй, Густав ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Человеком, вернувшимся из долгого странствия домой, где ждали дорогие сердцу люди, царили порядок и полная гармония.

* * *

На следующее утро его разбудил яркий солнечный свет, пробивающийся через штору. Потянувшись, мужчина перевернулся на другой бок и напрягся, увидев пустую половину кровати. Неужели это был только сон? В такую правду не хотелось верить, слишком болезненно она отзывалась в душе. Но тут с кухни послышался шум, и Фишер облегчённо вздохнул, поднялся с постели и накинул халат.

Он застал Лили сидящей за столом с маленькой кофейной чашкой в руках. Увидев его, она улыбнулась.

– Доброе утро. Ты что-то сегодня рано поднялся. Я ещё не успела даже сходить в пекарню, но…

– Не суетись. – Присаживаясь, Густав дотронулся до её руки. – Я выпью чашку чая и выйду сегодня пораньше. Хочу прогуляться до театра.

– Хорошо, хорошо, – она поставила кружку на стол и поднялась, – не смею задерживать, герр, – ласково и кокетливо поглядела она на него, и на её щеках появились ямочки.

Лили поставила чайник, вытащила из шкафчика листовой чай и повернулась к мужу.

– Ты слышал, что Хартман Кляйн пропал? Его никто не может найти. Во всех новостях об этом говорят, а ведь у него… – чайник закипел, и она на минуту отвлеклась, чтобы засыпать заварку и залить кипятком, – двое детей. Представляешь, какое это горе для его семьи?

– Да, да слышал, – безразлично отозвался он.

Фишер считал, что чужие проблемы не должны волновать человека, пока они не касаются его напрямую. Вчера Хартман Кляйн не пришёл на пробы, и это была проблема, ведь он возлагал на него большие надежды. Сегодня у него есть идеально подходящий на главную роль актёр, и кто бы мог подумать, что это будет его друг – Адольф Браун, который медленно, но верно закапывал себя в могилу. Потому кандидатура Кляйна больше не интересовала Густава. А то, что тот пропал, а может, просто запил или сбежал с молодой актрисой, – не его проблема.

– Что ты об этом думаешь? – снова обратилась к нему Лили, усаживаясь за стол с кружкой в руках. – Я слышала, ты рассматривал его на главную роль. Ты, наверное, расстроен?

– Нет, – заверил он жену, – я нашёл актёра.

– Кого?

– Адольфа Брауна.

Она нахмурилась, не совсем понимая, о ком идёт речь.

Густав поспешил объяснить:

– Джейк Браун.

– Нет! – Жена сжала кружку и замотала головой. – Густав, ты не можешь снова взять его на главную роль. Ты уже давал ему шанс. Он же законченный наркоман!

– Прошу, не говори так. – Он поморщился, словно уловил в великолепной симфонии фальшивую ноту.

– Но это правда!

– Если бы ты видела, как он играет, то…

– Я видела, – перебила его Лили. – Прошлый спектакль с треском провалился. «Его игра не отличается изысканностью. Он как заведённая игрушка, прыгающая, пока работает механизм. Неумело и посредственно», – закончила она цитировать одного из журналистов и, поднявшись, отошла к окну.

Густав тяжело вздохнул. Пусть эти слова были адресованы Брауну, но задели и его. Бить по ещё не затянувшейся душевной ране нечестно. Но он не винил жену. Только вчера они с Куно вернулись, и он не хотел снова их терять.

– Лили. – Густав встал из-за стола и подошёл к ней, аккуратно приобняв за плечи. Хотел перед уходом сгладить конфликт. – Я хочу, чтобы ты…

– Мама!

Договорить Фишер не успел, так как в кухню вбежал Куно.

– Мы разбудили тебя, милый? – Лили обернулась, и он встретился с её укоризненным взглядом.

– Да, вы ужасно шумные, – серьёзно ответил мальчишка, насупив маленькие брови. В милой пижаме и колпаке пятилетний Куно был похож на звездочёта. – Не даёте мне спать.

Обстановка сразу разрядилась. Лили заулыбалась, глядя на сына, а Густав – глядя на неё.

– Ну, раз ты встал – марш умываться и чистить зубы.

В следующие пятнадцать минут, пока Густав пил чай и собирался, Лили одним глотком допила остывший кофе и приготовила завтрак сыну. Они больше не поднимали тем, связанных с постановкой. Оба сделали вид, будто сегодняшним утром ничего не произошло. Однако неприятный осадок остался. И даже пожелание хорошего дня перед уходом несильно воодушевило Фишера.

Погода на улице была отличная: стоял конец апреля, и солнце ласкало город своим теплом. Аромат цветущих деревьев разносился по Берлину, птичьи трели сливались в головокружительную симфонию, весь мир пьянил весенней свежестью. Но ничего этого Густав не замечал, погружённый в собственные мысли, нависшие над ним грозовыми тучами. И вдруг почувствовал толчок в бок. Это произошло настолько неожиданно, что он едва устоял на ногах, чего нельзя было сказать о той, что в него врезалась. Девушка сидела в какой-то неестественной позе, опираясь на одну руку, в другой Густав заметил длинную кисть для рисования. Голова её была опущена, светло-русые волосы свисали, закрывая лицо. А плечи дрожали, словно она беззвучно плакала.

– Вы в порядке? – спросил Густав, присаживаясь рядом на корточки. Ответом ему было молчание.

Он попытался её поднять, но девушка резко оттолкнула его и отползла назад, выставив дрожащую руку с кистью вперёд.

– Не… не… не т-т-трогайте меня, не подходите! – В её серых, полных ужаса глазах Фишер увидел собственное отражение.

Мертвенно-бледное лицо девушки с глубокими тенями под глазами обезображивали синюшные проступающие вены на висках.

– Я лишь хочу помочь, – попытался успокоить её Густав, озираясь по сторонам. Незнакомка вовсе его не пугала, несмотря на свой вид. Фишера больше беспокоило, что редкие прохожие сочтут, будто он домогается девушки. И тогда быть беде. А он не мог рисковать, тем более сейчас. Но никто даже не смотрел в их сторону.

– Вы, в-в-вы не поможете м-м-мне… – На кончике кисточки Густав заметил муху. Она быстро перебирала лапками. Девушка не сводила взгляда с Фишера, её рука тряслась. И вдруг она плавно взмахнула в сторону кистью, словно сделала невидимый мазок, и прошептала: – Вам бы себе помочь.

Густав не понял, что она имела в виду, а спросить не успел. Она быстро поднялась на ноги и выскочила прямо на дорогу. Он только охнуть успел, когда автомобиль сбил несчастную. И вот уже её тело лежало неподвижно.

Фишера колотил нервный озноб. В голове пульсировало. Он посмотрел на свои руки, измазанные в крови, и хотел закричать. Только от шока не смог открыть рот. Нервно икнул и присел на бордюр.

Он не знал, сколько минут наблюдал за мёртвым телом посередине дороги. Сколько раз вздрагивал, когда очередная машина наезжала на труп. Не понимал, почему никто не помог девушке, не вызвал скорую помощь. И почему собственное тело и разум отказывались подчиняться ему.

– Густав. – Он перевёл взгляд с дороги и увидел Эмилию, которая присела рядом с ним. – Вы такой бледный. Что случилось?

Он лишь указал на дорогу.

– Я не понимаю вас, – покрутила головой она. – Что там?