Адам Протопласт

«Мудрый Аллегро» – так дразнили меня во дворе простачки-гопники, будущие водители фур и слесари-ремонтники нефтехимических предприятий.

Мудрый – понятно почему, Аллегро – производное от Олег.

Откуда взялось это словосочетание, особенно его вторая часть, мне трудно понять. Какое-то преломление раздающихся с экранов телевизоров высокопарных выражений ограниченным умом низового слоя общества.

Я был тогда слишком силён и слишком открыт миру, чтобы реагировать на подобные выпады. Более того, они мне льстили.

Должен тут же пояснить – ибо обо мне может сложиться впечатление как о рафинированном аристократе, затыкающем нос при малейшем дуновении с полей простого народа – что я целиком и полностью за пролетариат.

За бедноту и гопоту. За незатейливых человечков из глубин с их ограниченным мирком и убогими представлениями о жизни. Они – соль земли.

Я кость от кости такой же, просто меня захватили чужеродные демоны и обратили в свою обманчивую религию – искусство, красота, гармония. Они терзают меня всю жизнь, а я, уродливая гадина, оторвался от корней и потому не принадлежу больше своему простому и естественному слою, но и в свою секту демоны отказываются меня принимать. Оттого нахожусь в подвешенном состоянии, где видится лишь одно преимущество – свобода.

В детстве и юности заботливые окружающие с беспокойством следили за мной при чтении мудрёных книг и пытливо интересовались, не тронулся ли я с них умом. Нет, ещё не тронулся? Ну а уж зрение-то точно сгубил…

Верно, зрение сгубил! Одним глазом смотрю, да и тем через линзу.

Заботливые окружающие вскидывали ручонки, замечая во мне интерес к подозрительным фильмам. Как-как? Господи, да и пяти минут просмотреть эту мерзость невозможно! А тебе что, прямо нравится что ли?

Заботливые окружающие устало качали недовольными головами, вслушиваясь в ту музыку, что я слушал. И что, тебе вся эта дрянь симпатична?

И даже не в музыке, фильмах и книгах дело. Собственно, мало кто знает, что ты там по вечерам слушаешь и смотришь. Самое гадкое – это тотальное неприятие твоего образа мыслей, твоей личности.

Других, этих хранителей усреднённости и благочинности, пугает твоя непохожесть, твой азарт, твоя энергия, твоя ярость. Они понимают какими-то отложениями и дуновениями, что ты можешь разрушить их привычный мир и сладостную негу непричастности к жизни, её сердцевине, центру принятия решений.

Тревожные умы где-то там, за пределами досягаемости – это нормально. Но рядом с нами, в непосредственной близости – это мучительно неприятно и страшно.

Вместо того чтобы изучать двигатель внутреннего сгорания, сварочный аппарат или хотя бы математику – всё то, что может обеспечить стабильный кусок в жизни – я интересовался абсолютно непрактичным творчеством Уильяма Фолкнера, Пьера-Паоло Пазолини и Роберта Фриппа.

Ну, впрочем, выучился и кое-чему практичному – английскому языку.

Так вот ведь напасть – он мне ни разу в жизни не пригодился. Он меня не кормит.

Потому что для того, чтобы применять его на практике и при этом не в качестве школьного учителя, нужно переместиться в другой слой, но сделать это в моём случае не получалось.

Потому что мой, родной и заклятый слой бессловесного крепостного люмпен-пролетариата – он цепко проник своими щупальцами под кожу и не желает меня отпускать. И я не обладаю ни силами, ни гибкостью, чтобы измениться, подстроиться или хотя бы притвориться, что могу быть полезен другому слою.

Все мои проблемы – они от этого. От несоответствия моей личной жизненной целеустремлённости с моей социальной ролью, которая всегда оказывается выше и сильнее личности.

Вроде бы писатель, но при этом практически за бортом солидной публикабельной литературы.

Вроде бы интеллектуал, но при этом не приемлю интеллектуальные церемониалы.

Меня дико раздражают все эти сладенькие учёные, литераторы и прочие представители высокой культуры и истеблишмента. Почему-то я ощущаю в них угрозу. Мне неприятно с ними, некомфортно.

При этом ещё больше меня раздражают дубы из народа, работяги-гопники с их трёхкопеечным мировоззрением и копеечной правотой. Я отчётливо понимаю, что они внизу социальной пирамиды, что их имеют, и мне категорически неприятно уподобляться им.

Я горжусь своей неприкаянностью и независимостью, странным образом страдая от невозможности идентифицировать себя с какой-либо социальной прослойкой и стать полноценной её частью.

Наверное, я немного истерично сгустил здесь краски, выплакав разом какие-то обиды на жизнь. Однако это полезно – именно так, истерично, именно с плачем. Потом легче становится.

Наверное, нечто похожее ощущает множество людей в этом мире. Неприкаянность, оторванность от корней, потерянность и отсутствие чётких ориентиров.

При этом не бывает двух похожих историй и двух одинаковых плачей. Прошу зафиксировать это в своих протоколах.

Я много раз пытался превратить свою жизнь в нечто второстепенное, проходящее по борту, расширив сознание до границ хладнокровного понимания великих жизненных колебаний, но так и не смог обрести в этом осмыслении маломальского успокоения.

Горячая, метущаяся и обидчивая личность всё равно вылезает наружу и подаёт голос, как новорожденный ребёнок. С ней бесполезно бороться и бесполезно её усмирять.

Я нацепил футляр лишь как средство самозащиты. Он необходим для выживания. Для продления рода. Для сохранения собственной исключительности, потому что меня страшит коллективное единение и коллективное сознание.

Это какой-то сбой в системе, потому что живёт не личность, живёт вид, я знаю это наверняка, но по какому-то странному наитию отказываюсь подчиняться этой объективной истине.

Я банальная жертва ощущения собственного Я и меня тревожит это понимание. Почему я не могу возвыситься над этим чёртовым Я, почему не могу его преодолеть?

Быть может, корень зла и всей неправильности, что гнездится во мне – именно в этом?

Но я отказываюсь подчиняться логическим построениям и отдаваться во власть высоким и объективно правильным истинам, если и не произведённым мной самим, то принятым как данность. Я тихо пребываю в собственном футляре и наивно надеюсь на что-то лучшее.

На взрыв вселенной. На стук с другой стороны футляра. На признание.

У кого его нет, скажите на милость? У кого нет своего футляра?

Покажите мне открытого и искреннего человека, живущего без страха? Просто живущего, а не выживающего?

Поэтому, друзья (я полагаю, вы простите мне столь возвышенное и не слишком правдивое обращение)!.. Три-четыре: просовываем свои носы сквозь щёлки футляров и внимаем скучноватой, но поучительной истории.

Я искренне надеюсь, что она в состоянии кого-то обогатить и даже изменить. Как обогащает и меняет меня – с каждым новым предложением, словом и буквой.

Павел Тимохин – он спокойнее и сильнее. У него тоже достаточно обид на жизнь, на отдельных представителей рода людского и на человечество в целом, но он сумел сохранить их в середине лодки и не позволяет им перевешиваться за борт.

Поэтому, в отличие от меня, его сознание породило вполне отчётливую программу действий и сопротивления реальности, которая обязана – а иначе никак – вывести его в новую субстанцию жизни.

Благородная и величественная задача. Мне она видится именно такой.

Буду следить за ней пристально и вдумчиво. И вам предлагаю, если вы ещё дотерпели до этого момента.

Итак, первая иллюзия, от которой начал избавляться мой Адам – это семья.

Три

Павел шагает по улице. Его путь лежит в ближайший продуктовый магазин – тот буквально в пяти минутах ходьбы от дома.

Время – полдень, лето в самом разгаре, день солнечный и тёплый. Приятно прогуливаться, смотреть на небо и просто дышать. Быть может, думает Павел, стоит пройтись чуть более долгим маршрутом, который займёт не пять, а десять или даже пятнадцать минут.

Столкновение с миром людей неизменно готово принести какие-то огорчения. Если и не фундаментальные, то частные.

У магазина обязательно встретится небритый колдырь с ввалившимися глазами и грязно-пепельной щетиной, который с жалостливо-омерзительным выражением лица и соответствующей интонацией попросит пять рублей.

При расчёте на кассе какой-либо из товаров обязательно не будет считан лазерной машинкой, и кассирша начнёт метаться по магазину, выясняя, сколько стоит булочка с маком.

Или случится что-то другое. Не найдётся сдачи – если ты рассчитываешься наличными. Произойдёт сбой при считывании пластикой карты – потребуется три раза вводить пин-код, а потом компьютерный агрегат задумается на пять минут, прежде чем провести операцию.

Я неизменно нервничаю на подобные ежедневные сбои и погружаюсь в тяжёлые раздумья о трагическом несовершенстве этого мира.

А Павел – сам верх спокойствия, он практически не реагирует на раздражители.

Колдырю, если в кармане находится мелочь, отсчитывает не пять, а десять-пятнадцать рублей. Если мелочи нет – молча проходит мимо.

Терпеливо ждёт, когда выяснится цена на булочку с маком и никогда не удивляется тому, что она оказывается дороже указанной на ценнике.

Стоически набирает три раза пин-код и не поддаётся на агрессивные выпады очереди, когда нетерпеливые граждане начинают набрасываться на него с упрёками:

– Мужчина, нельзя ли побыстрее!

Причём он здесь, разве он влияет на процессы?

Это я впадаю в беспокойство – мнусь, огрызаюсь. Порой и матерком могу бросить пару фраз кассирше или зарвавшемуся гражданину в очереди.

А Павел стоек. Он не поддаётся на провокации и иллюзии. После очередной заминки он лишь фиксирует в памяти обстоятельства неприятной коллизии, чтобы занести их в книгу памяти и сделать соответствующие выводы с необходимой корректировкой.

Он абсолютно одинок и нисколько не опечален этим фактом. Он благополучно избавился от многочисленных уз, навязанных миром, и не собирает связывать себя новыми.

Во время прогулки в магазин Адам выпил четверых людей.

Двое из них были детьми. Первый – карапуз не то трёх, не то четырёх лет, который убегал от мамы на детской площадке. Павел считал его почти мгновенно: по телодвижениям, по выражению лица, по возгласам и крикам.

Маленьких детей легко считывать и выпивать. В них нет никаких тайн, их внутренний мир – набор из пяти-шести эмоций и желаний. Пространство личности очерчено предельно выпукло и объёмно. Душа беззащитна.

Мать его выпить не удалось. Адаму показалось, что он близок к этому – молодая женщина имела грустное лицо с печатью усталости и раздражения, такие типажи считываются легче. Но структура личности оказалась куда более сложной, чем показалось на первый взгляд. Слишком много ответвлений и тупиков. Душа сокрыта в потёмках.

Он мог бы расколоть её за час. Может быть, за два. При разговоре – минут за десять. Но так, с ходу, мимолётно – нет.

Эта неудача вызвала в нём волну глухого раздражения.

Был ещё подросток лет четырнадцати, который сидел на скамейке у автобусной остановки, погружённый в смартфон. С таким возрастом зачастую бывают проблемы, но на этот раз Адам раскусил его за несколько секунд. Буквально за три стремительных взгляд.

Его внутренний мир оказался удивительно податливым и послушным. Почти никаких тайн. Гармоничный и туповатый пацан. Идеальный вариант.

В магазине он наконец-то вскрыл кассиршу, за которой наблюдал давно – и всякий раз ей удавалось ускользнуть из-под его щупалец. Но на этот раз, рассчитываясь на кассе, Адам исследовал её полностью – вдоль, поперёк и во всё глубину её внутреннего мира. Лёгкие затемнения, несколько завихрений, но в целом персонаж понятный.

Покинув магазин и почти добравшись до дома, он выпил старуху, что сидела на скамейке у подъезда.

Со стариками получалось по-разному: некоторые оказывались удивительно сложными личностями, весь объём которых за мимолётные секунды в понятных формах и конструкциях не укладывался. Это вполне объяснимо: старые люди имеют слишком много воспоминаний и слишком длинный список вариативных эмоций. В них трудно разбираться.

Но этот божий одуванчик оказался вполне понятной субстанцией. Чрезвычайно ровная, практически без шероховатостей личность. Крайне понятные мысли, желания и устремления. Он выпил её буквально за несколько секунд.

Адам был крайне недоволен.

– Всего четыре… Плохо! – ругал он себя. – Я не успею спасти их всех…

Некоторые знатоки оккультизма и каббалы наверняка уже костерят автора этого произведения за слишком вольную, если не сказать идиотскую трактовку термина Адам Протопласт.

Костерят и вертят пальцами у виска.

– Адам Протопласт не может быть человеческим существом! – восклицают они.

– Адам Протопласт – это вместилище человеческих душ, – объясняют они сами себе и имеющимся поблизости слушателям.

– Адам Протопласт – это коллективная идея человечества!

– Адам Протопласт – это форма жизни единого человеческого организма до его падения из нематериального мира в материальный.

Подождите, друзья мои, не гоните коней!

До конца романа ещё куча страниц. Здесь ещё много чего произойдёт и надумается.

Скоро, когда все иллюзии отпадут, Павел познает себя и окружающую действительность в истинном обличии.

Важный момент. Избавление от иллюзий не стоит смешивать с бегством от действительности.

На самом деле окружающая действительность никому из нас не нравится. И никого в полной мере не устраивает.

Даже не думайте спорить, это непреложная истина. Все мы в той или иной степени от неё уклоняемся и пытаемся проскочить по жизни в более-менее благополучном коридоре.

Если есть возможность не идти на завод, где придётся работать в три смены, а получать деньги в другом месте с более комфортабельными условиями труда – человек на завод не идёт.

Если есть возможность жить не в городской квартире с проблемными соседями, а в загородном коттедже – человек живёт в коттедже.

Если у девушки есть возможность выйти за состоятельного гражданина, с которым можно называться домохозяйкой и не работать вовсе – она предпочтёт именно его бедному студенту.

Если у парня есть возможность жениться на дочери начальника, который подыщет ему тёплое и денежное место – он предпочтёт её красивой, но бедной простушке.

Никто не хочет связывать свою жизнь с нищим или инвалидом. Никому не нужны чужие проблемы и горести.

Это некрасиво, но нормально.

Ну да, случаются исключения. Которые лишь более выпукло подчёркивают правила.

Есть особая категория граждан и гражданок – имя им розовые идиоты. Они находятся в тепличных условиях в силу рождения или каких-либо жизненных обстоятельств, но принимают их как должное и даже склонны считать, что добились всего своим непосильным трудом и терпением.

Популярный у нынешней буржуазии и её подданных термин человек, который сделал себя сам – он из этой степи.

Себя сам… Кого вы обманываете, клоуны?

Бегство от действительности может принимать радикальные и даже психопатологические формы.

У высшего класса оно легализовано и красиво именуется дауншифтингом. Они типа богатые, деятельные, счастливые, но отказываются от ежедневной круговерти ради жизни на Гоа (или где там они ещё живут?), потому что круговерть эта даже им, счастливым и деятельным, жуть как неприятна.

У низшего класса, к которому принадлежу я, бегство от действительности принимает другие формы, гораздо более трагические.

Уйти в себя мало кому удаётся без последствий для психики – нет для этого пространства даже во внутреннем космосе.

Тюрьма или прыжок с балкона – весьма популярные формы бегства от жизни.

Хорошо если спрыгнул насмерть. А остался калекой – вот тебе новый виток страданий в этом прекрасном и вдохновенном мире.

А ещё можно рожать одного за другим – троих-четверых-пятерых детей. Женщины и сочувствующее им общество представляют производство людей как жизненный подвиг, но на самом деле это ещё одна форма бегства от реальности. Пусть лучше с кипой детей дома, пусть даже в стеснённых условиях, чем на поганой работе в ненавистном коллективе.

Хорошо если есть куда бежать.

Мне – некуда.

Я повязан низкой зарплатой. Повязан браком и семьёй, и избавляться от неё не собираюсь ни при каких условиях. На себя я почти забил, живу исключительно ради детей – семья медленно, но неумолимо убивает меня, потому что я не способен с ней ни на малейший манёвр, в которых и заключено хоть какое-то разнообразие жизни.

Я не могу уволиться с работы, хотя она мне ненавистна: нечем будет кормить детей.

Я не могу сорваться на край света ради каких-то новых невиданных впечатлений: нет на это денег, да и дети без отца загнутся.

Я даже полезные и здоровые хобби не могу завести – отматывать круги на стадионе, ходить на лыжах, играть в футбол или посещать бассейн: нет времени.

Я тешу себя надеждой, что когда дети подрастут, у меня будет больше свободного времени и что-то в моей жизни изменится.

Наверняка напрасно.

Мне всего сорок три, но я чувствую, как во мне зарождаются хронические заболевания, а неврозы, явившиеся в раннем детстве, с каждым годом многократно усиливаются.

Постоянно ноет сердце – и вовсе не от того, что оно нездорово, а от ощущения тяжкой ответственности за будущее своей семьи. Последнее время оно не просто ноет – оно отчаянно болит день за днём, остро отзываясь на каждое огорчение и неприятность. И никакие лекарства ему не помогают.

Впрочем, лекарства я практически не принимаю, потому что убеждён – любая химия чужеродна и вредна.

В последнее время наметились проблемы со спиной. Она постоянно даёт о себе знать. Иногда боли могут длиться непрерывно в течение нескольких недель. А порой прихватывает так, что я не могу разогнуться и пошевелиться.

Во мне сидит какой-то гадкий неистребимый вирус, потому что каждое утро я провожу в пятнадцатиминутной сессии чихотни. Чих накатывает за чихом, я как эпилектик в припадке мечусь по квартире и лишь успеваю подставлять под рот носовой платок. Сопли бегут ручьём, но стоит высморкаться, всё становится только хуже – новая стадия чихотного припадка, красные от непроизвольно выступающих слёз глаза и головокружение. Иногда начихаться можно так, что поднимается температура и начинает мутить.

У меня хронический насморк – я сморкаюсь непрерывно круглый год. Я болезненно реагирую на каждый сквозняк, но как назло жена и коллеги по работе так и норовят открыть нараспашку все окна. Видимо, затем, чтобы сократить мою жизнь, которой и так наверняка суждено длиться недолго.

Я понимаю, что все эти проявления носят не столько физический, сколько ментальный характер. Я категорически не ощущаю себя вписавшимся в этот мир, нашедшим своё место в жизни, обретшим душевный покой. Если сознание ещё порой удаётся обмануть, то тело прекрасно чувствует собственную нереализованность и выдаёт фортели, отыскивая в окружающей безбрежности близкие и доступные заболевания.

Если ещё пять-семь лет назад я осознавал себя крепким и волевым человеком, то сейчас с каждым новым днём растекаюсь всё шире и вольготнее, как кусок сливочного масла на ярком солнце.

Если раньше образ скорой и внезапной смерти был мне абсолютно чужд – я понимал, что это не моё и не для меня – то сейчас он выглядит вполне реальным. Резкий сердечный приступ или что-то ещё в этом роде отнюдь не кажутся сейчас чем-то отдалённым.

Возможно, я всего лишь вступил в новую возрастную фазу, перейдя от молодости к зрелости, и все физические реакции вкупе с душевными переживаниями – необходимые и неизбежные новообразования, которые в той или иной форме посещают всех без исключения в этом возрасте.

Но догадка эта нисколько не радует.

Я понятия не имею, как это объяснить с точки зрения традиционной медицины, потому что целенаправленно уклоняюсь от посещения больниц и свиданий с докторами.

И вовсе не оттого, что меня сопровождает какой-то панический страх по отношению к ним. Просто современная медицина, павшая жертвой червя-капитализма, что был насильственно внедрён в тело нашей страны, превратилась в какую-то дичайшую несуразицу. Она в состоянии лишь подсаживать человека на тревогу, сосать из него деньги, а затем выбрасывать на обочину неизлечимым калекой или оформившимся трупом.

Даже обязательного медицинского осмотра, который я вынужден проходить на работе где-то раз в три года, хватает для того чтобы понять: уровень профессиональной подготовки граждан в белых халатах сейчас настолько низок, что ничего хорошего от общения с ними ждать не приходится.

Я лихорадочно просчитываю, хватит ли мне зарплаты на оплату коммунальных счетов, на детский сад для младшей дочери, на школьное питание и музыкальную школу для старшей.

А недавно свалилось ещё одно счастье. Жена вознамерилась вывести семью на новый уровень и отучилась на водительские права. Мы взяли в кредит народный автомобиль «Лада Гранта» (ну а какой ещё?!), и каждый месяц я возвращаю по четырнадцать с лишним тысяч заёмных средств.

И это я, ярый враг всех мировых банков и кредитных схем!

Я, который всегда с сожалением и долей презрения взирал на простонародье, подсаженное на кредитную иглу.

Я, считавший себя хоть в этом успешно сопротивлявшимся мировому финансовому злу.

И вот – такой печальный и банальный исход.

По пальцам можно пересчитать те эпизоды, когда я ездил с женой на машине. Я всячески уклоняюсь от этой перспективы. Жена крайне неуверенный водитель, и я дико нервничаю, находясь с ней в салоне. Она, чувствуя мою нервозность, нервничает на меня ещё больше.

Сам я не собираюсь получать никаких прав. Я слепой и психованный.

Пока я не вижу в автомобиле ни малейшего послабления от жизненных тягот. Лишь новый геморрой.

Я бы запросто мог обойтись без машины. Я сорок с лишним лет обходился без него.

Но чего не сделаешь ради жены… Ради детей… Ради нового уровня…

Я не до конца понимаю, как буду выплачивать кредит. Моя зарплата – двадцать тысяч. Я нищий провинциальный лох. Искренне прошу прощения у вас, могучие успешные люди, за то, что осмелился выступить со своим мнением о жизни.

Я прикидываю, можно ли отложить на счёт лишнюю тысячу рублей – для того, чтобы встретить Великое Западло, которое неизбежно явится – хоть с какими-то сбережениями. Я не могу не содрогаться при воспоминаниях о тех восьми годах безвременья, которые провёл сторожем по детским садам и продавцом по магазинам. Меня ужасно пугает перспектива вновь оказаться в подобном положении.

Я безумно радуюсь внезапно открывшейся возможности заказать на Дискогсе пару виниловых пластинок или несколько стареньких книг на Озоне, хотя знаю, что жена с осуждением смотрит на подобные траты.

День за днём я, неистовый атеист, повторяю одну и ту же мантру:

Господи, не дай мне упасть!

Не дай мне превратиться в кусок говна!

Не сделай из меня посмешище!

Дай мне сил и терпения!

Не дай навредить своим детям и превратить их жизнь в разочарование!

Господи, пусть я ещё немного продержусь! Каких-то лет пятнадцать, пока дочери повзрослеют и встанут на ноги. Тогда можешь делать со мной всё что хочешь – лишать меня здоровья и даже жизни. О тихом покое на пенсии я уже не мечтаю.

Я хочу лишь самую малость – чтобы дети мои вошли в жизнь легче, чем это сделал я, и были избавлены от тех страхов, которые сопровождают в ней меня.

Пусть они будут счастливы!

Должен добавить, что под Господом я имею в виду не столько Бога Всемогущего На Небесах, а само мироустройство и тяжёлую её поступь.

От иллюзий, в отличие от моего героя, мне избавляться чудовищно страшно, потому что не знаю, найдётся ли что-то вместо них. Что-то совместимое с жизнью.

Павел тоже совершил бегство от действительности, дав стрекача от ежедневной проклятой работы в мир спортивных ставок, который пока кормит его. Но это случилось относительно недавно. А от иллюзий он избавляется с раннего детства.

И это не бегство. Это другое.

Я радикально разошёлся с ним в жизненных векторах. Если мой путь можно определить как движение к семье, то его – наоборот. Это несколько странно, потому что маленькая семья Тимохина в его детские годы существовала относительно спокойно, а моя – настолько нервно и злобно, что погружаться в семейные отношения вновь категорически не хотелось.

Тем не менее, каким-то не вполне объяснимым образом я преодолел скорбь и тягостные впечатления детства, сумел создать собственную семью и вполне доволен этим обстоятельством. По большому счёту у меня в жизни не осталось ничего, кроме семьи. Литературное творчество к достижениям и жизненному стержню отнести я не могу. Это слишком зыбкая субстанция.

Наверное, просто-напросто я не столь силён, чтобы отказаться от семейной иллюзии и сохранить внутреннюю целостность без тепла – пусть порой и обманчивого – близких людей.