Золушка наоборот, или Не в деньгах счастье

Сказать, что Наталья запаниковала, означало не сказать ничего: она чуть рассудка не лишилась с перепугу, чуть не умерла на месте!

– Господи, Тим, что с тобой?!!! – пружиной вскочила она на ноги, и засуетилась возле корчащегося в дикой агонии ребенка. – Что с тобой, что с тобой?! – Повторяла девушка, словно заведенная, не представляя, что еще можно сделать. Больше всего на свете Наташа боялась, что сделать ничего нельзя, что Тимофей… что он… Нет! Она этого ни за что не допустит! – Люди!!! – отчаянно заорала она во всю глотку, с такой силой, что даже в горле мигом запершило, и она закашлялась. Но, не смотря на это, продолжала звать на помощь. – Люди добрые, помогите!!! Мальчику плохо!!!

И тут появился Мальчик – тот, который собака размерами с бегемота. Очевидно, псина услышала свое имя, и решила, что гостья хозяев таки изъявила желание с ней поиграть, вот и примчалась.

Раньше при таком раскладе Наталья уже бы спешила заваливаться в обморок, но только не в этом случаи: сейчас ей было абсолютно фиолетово до того, что собака может ей навредить. Ей было абсолютно фиолетово до всех и вся, кроме здоровья и жизни Тимохи. Только вот беда в том, что она понятия не имела, как эти здоровья и жизнь ему сохранить.

– Да что ж такое, что твориться… Люди, на помощь! – Наталья все продолжала истерически вопить, да все без толку: на помощь никто не торопился. То ли не было никого по домам, то ли не слышали, то ли еще чего. А Тимофей тем временем совсем поплохел, причем, кажись, чем больше Наташа возле него упадала, тем хуже ему становилось. – Господи, да что ж делать-то?! – Она чуть не заплакала от бессилья и безысходности.

Словно по горькой иронии вертевшийся поблизости пес, который тоже в свою очередь заметно взволновался, тоскливо взвыл, как то обычно воют собаки по покойникам.

– Цыц! – шикнула на него Наталья с досадой, напрочь позабыв обо всех своих фобиях. – Нечего нагнетать обстановку, вместо как завывать, лучше помог бы… хотя, какая из тебя польза, – удрученно махнула рукой девушка.

Пес мгновенно умолк, как-то странно посмотрел на Наташу, словно понял все, что происходит, и внезапно рванул куда-то в сторону, за считанные секунды, скрывшись из виду.

– Вот предатель! Балбес! – осерчало бросила Наталья вслед собаке, да тут же и забыла про нее – Тимофей, точнее, то, что с ним творилось, не позволяло отвлекатся на пустяки.

Еще немного бесполезно помаявшись в полной растеряности, Наташа наконец сообразила, ЧТО следует делать, а именно, то же самое, что в случаи с бабой Верой – вызывать «Скорую». Проклиная себя за тугодумность и медлительность, девушка ринулась к Клавдии Семеновне – звонить. По закону подлости там никого не оказалось дома: на Натальин настойчивый грохот в дверь никто не отзывался.

– Черт! Черт, черт, черт!!! – застонала она в отчаянии, и, недолго думая, бросилась бегать по всем близлежайшим дворам, колошматя во все двери. Ей повезло почти сразу: какая-то сухонькая старушка-Божий одуванчик впустила Наташу в дом, и разрешила позвонить. Сперва у девушки из-за чрезмерного волнения никак не получалось толком разъяснить санитарам, что к чему, но в результате все же карета «Скорой» обещалась прибыть на помощь. Вопрос оставался за «малым»: когда. К баб-Вере провинциальные последователи Гиппократа добирались целую вечность, но Тимофей вечность мог и не протянуть.

К счастью, на сей раз Провидение (или нечто другое – не суть важно) примчало машину с красным крестом гораздо быстрее, как раз во время – ребенок уже весь посинел и почти не дышал. Казалось, еще немного, и жизнь покинет его бренное тельце навсегда…

– Так, так, так – зацокал языком лысоватый, угловатый дяденька размером с воробушка и подобным же «клювиком» вместо носа, неуверенно присматриваясь к Тимохе. Он высыпал из служебного автомобиля, весь из себя такой представительный, в белых одеждах, и засеменил к песочнице короткими, но быстрыми шажочками, чем окончательно утвердился в образе воробья. – Ну, и что тут у нас? – спросил он черезчур спокойным тоном, словно речь шла о каком-то сущем пустяке, а не о столь критичной ситуации.

– Доктор, а вы сами разве не видите?! – вознегодовала Наташа, и, ткнув пальцем в мучащегося паренька, с упреком воскликнула: – Ребенок умирает, делайте же что-нибудь!

– Сделаем, – все так же невозмутимо пообещал эскулап, однако воплощать обещание в жизнь не особо спешил.

Долго и нудно (или это взвинченной Наталье так показалось?) врач «изучал» «больного» с видом чокнутого профессора, которому в руки попалась удивительная для науки вещь, о коей он не имел определенного понятия, не соображая, что с ней делать, и какая от нее вообще польза. Наконец «воробушек» достал из своего врачебного саквояжа шприц и несколько ампулок, набрал из всех понемногу, и вкатил Тимофею укол прямиком в шею. Тот последний раз дернулся, и затих.

– Господи! Что вы сделали?! – окончательно запаниковала Наталья, хотя для этого вроде и не было весомых причин. – Что с ним?! Почему он… не шевелится?! И вообще…

– Гражданочка, не волнуйтесь вы так, я вколол вашему мальчику лекарство – чтобы снять приступ, значит-ся. Некоторое время он будет без сознания, но потом…

– Что потом?! Что потом, доктор?!!! – От переизбытка эмоций Наташа даже схватила врача за рукав его белоснежного халата, и стала неистово дергать.

Тот мягко, но решительно одернул руку:

– Извольте, гражданочка… Потом вашего мальчика необходимо всенепременно поместить в больницу, на обследование, ибо…

– Что?! Что с ним?! Что-то… непоправимое?!

– Не знаю, потому и рекомендую лечь на обследование, – посоветовал «воробушек».

– Но как же так?! – никак не могла угомониться Наталья. – Вы же ему что-то вкололи, но как… раз не знаете, что с ним? Что и от чего кололи тогда? А вдруг это ему навредит еще больше?!

– Гражданочка, врачи не вредят, врачи спасают жизни, – с громким пафосом заявил наивный доктор. То ли он правда так считал, то ли придуривался. – И я, как врач, уж поверьте, знаю, что делаю. Конечно, у меня есть некие предположения, подозрения, но… для более четкой картины необходима госпитализация.

– Прямо сейчас? – уточнила Наташа.

«Белый халат» равнодушно пожал плечами:

– Ну, это уж вы сами решайте – когда, вы же мать. Только вот затягивать с решением я бы не рекомендовал, а то мало ли что. Со здоровьем шутки, знаете ли, плохи.

«Да уж, – вконец расстроилась Наташа, – кабы была я матерью, тогда и решала бы, а так… А так придется устраивать «разборки» с его отцом».

И тут в который раз сработала известная поговорка про волка: сперва во двор пулей проскочил канувший было в Лету Мальчик, а за ним и только что вспоминаемый Натальей отец Тима.

«Так вот куда слинял пес, оказывается, он бегал кликать на помощь Владимира», – машинально сообразила она, пока Белогривов приближался к «месту происшествия».

– Наталья, у нас что-то опять случилось? – еще издалека поинтересовался он. – А то меня Мальчик так усердно звал домой, а он без уважительной причины никогда не зовет, тем более, что…

Тут мужчина осекся на полуслове, поскольку наконец заметил сына, бездыханным телом покоившегося на медицинских носилках, куда его заботливо уложили два угрюмых, молчаливых санитара-амбала, сопровождающих врача-«воробья».

– Боже! – тут же бросился к Тиму Владимир. – Тимошка, сыночек, что с тобой?!… Что с ним? – обратился он уже к людям в белых халатах и Наташе одновременно, покуда ребенок, естественно, никак на него не реагировал.

Врач замялся, очевидно не найдя чем особым успокоить отца «больного», и тогда на первый план высунулась Наталья.

– Понимаете, мы с Тимом играли, в песке, лепили всякие домики, – скороговоркой затараторила она с трудом совладая с собой. – Нам было весело, хорошо, мы дурачились, и тут вдруг… он стал такой!… И глаза, и рот, и вообще… И он хрипел, и… Я не знаю, что произошло, а главное почему, честное слово!

–У него был приступ, – тоном человека, отгадавшего загадку, воскликнул Белогривов, и повторил уже тоном человека, приговоренного к смертной казни: – У него был приступ… Но с какой стати? Почему? Из-за чего?

– Простите, о каком именно приступе идет речь? – по-деловому осведомился у Владимира доктор. – Ваш сын страдает неким недугом, от которого у него случаются подобные припадки? Тогда вы всенепременно должны рассказать все, что знаете о болезни вашего ребенка, это поможет мне составить правильную картину, и…

– Почему у вас такое лицо?! – вдруг насторожился Белогривов, нетактично перебив «воробушка», и даже не удосужившись извинится. Он вообще в данный момент не реагировал на врача, а обращался непосредственно к Наталье, притом глядя на нее безумными глазами. – Что у вас с лицом?! – повторил он с нажимом.

– А что у меня с лицом? – испугалась почему-то та, и даже осторожно потрогала это самое лицо, словно проверяя, все ли на месте.

– Оно…не такое, как всегда, оно…О, Боже! Вы накрашены! – взревел Владимир диким голосом, словно то, что Наташа была накрашена, приравнивалось к смертному греху. – И пахнете вы… – он принюхался: – духами. Духами! – повторил в ужасе.

Наташа несколько растерялась от подобной реакции на свой марафет. Даже предположив, что Белогривов догадался, какими именно косметикой и духами она воспользовалась, то есть понял, что девушка нашла «тайник», а значит «рассекретила» его проказу, так разве сейчас время переживать из-за каких то дурацких "шпионских штучек", когда ТАКОЕ твориться с собственным сыном? Как открылось через считанные секунды, переживал Владимир отнюдь не из-за "шпионских штучек", а совсем по другому поводу. Хотя по какому именно Наталья так и не поняла.

– Да вы хоть понимаете, что вы натворили?! – тайфуном набросился ненормальный мужик на и без того чуть не ставшую заикой Наталью. – Да вы мне чуть не угробили ребенка! Да вы… да вы… отойдите от Тимофея немедленно!!!

Наташа опешила от такого невежества. Этот хам что, спятил от горя? Хотя какое горе, Тиму вроде как уже ничего не угрожает. Или она чего-то недопонимает?

– Я? Чуть не угробила Тимофея? – в недоумении пролепетала несчастная девушка, ощущая, что от обиды и всех этих переживаний она вот-вот разрыдается. – Да что вы… Да как вы… При чем тут я? Я же наоборот…

– Уйдите! – рявкнул Владимир, не внимая ее оправданиям, и даже ткнул указательным пальцем куда-то в сторону, видимо, указывая маршрут, по которому Наталье следовало убраться. – Христом Богом заклинаю вас – уйдите прочь с глаз моих!

Наташа хотела еще что-то возразить, отстоять так сказать свое опороченное зазря имя, но… не стала. Не смогла. Вместо этого она таки разревелась, и опрометью бросилась в дом-«терем» – на данный момент ей больше деваться было некуда.

– Придурок! Урод! Кретин! – смачно ругала она Белогривова, ураганом проносясь по комнате, и размазывая по лицу слезы. – А еще сказки мне тут про любовь плел, лапшу на уши вешал, а сам… А еще нравиться мне начал, козел! Я то уши развесила, идеалов себе навоображала. Нет, все-таки я сама дура полная! – теперь ее гнев переметнулся на себя. – Какого рожна я торчу в этой дыре столько времени, терпя все его выкрутасы?! Далось мне это все к едреней фене! Валить, валить надо отсюдова пока … какое там «пока»? Все худшее и так произошло… Валить, валить надо… Дура!

На этот раз Наталья была настроена серьезно, как никогда: все, хватит с нее приключений и лишений. Правда, каким именно образом следует «валить», она плохо соображала, но ничего, это дело поправимое, разберется уж как-нибудь по ходу событий.

– Так, надо собирать вещи, и… Стоп! – одернула себя Наташа. – Какие вещи? У меня нет никаких вещей, ничего нет, все пропало! Или же этот придурок куда-то припрятал. Сам ведет себя, словно невменяемый, а еще на меня же орет, причем, без причины… Дебил!

Тут она краем глаза заметила в окне, которое как раз выходило во двор, как только что упомянутый дебил по прежнему что-то живо, даже бурно обсуждает с врачом-«воробушком». Очевидно он поведывал доктору нечто весьма занимательное – тот реагировал на слова Белогривова с явным интересом. Тимофей по-прежнему лежал на носилках. Впрочем, длилось это не долго: вскоре эскулап со своими амбалами-санитарами загрузились в карету «скорой», и отбыли восвояси. Без Тимофея. Владимир же водрузил сына на руки, и потащил в дом, где, не сложно догадаться, уложил его на кровать. Почему он не позволил врачам забрать Тима в больницу (ведь «воробушек» так настаивал, так «рекомендовал») оставалось загадкой. Хотя, ей-то, Наталье, какое теперь до этого дело. Пусть невменяемый тип творит, что хочет, только бы не вмешивался в ее жизнь. Да и она в свою очередь отплатит ему той же монетой. Парнишку, правда, жалко, он то по сути ни в чем не виноват, но с другой стороны Наташа не обязана пектись о чужих детях, и о Тиме в частности. На то у них имеются собственные родители. Пускай, и столь пришибленные, как Владимир. Кстати, раз он по жизни такой… чудак, тогда неудивительно, что у него нет жены – какая мазохистка выдержит подобные завихрения? Вполне возможно, что и жена потому сбежала. А она, Наталья, ему никакая не жена, и даже не любимая, так что терпеть эти самые завихрения не нанималась тем более!

– Все, адъес! – выдохнула девушка, обращаясь неизвестно к кому, и бросилась на выход, даже можно сказать "на вылет" их дома, твердо вознамерившись покинуть Кривые Углы навсегда, и забыть их, как страшный сон.

И тут же, словно по закону подлости, столкнулась с подлецом и негодяем Белогривовым.

– Послушайте, Наталья, – начал было он, но Наташа ничего слушать не стала.

– Значит, так! – стараясь не потерять лицо, сказала она как можно равнодушнее. – Я, конечно, сильно вам признательна за спасенную жизнь и предоставленный приют, но, как говориться, пора и честь знать. Я уже полностью оклемалась, чувствую себя замечательно, так что… пойду-ка я домой. То есть поеду… То есть… Короче, мне пора.

И Наташа вознамерилась протиснуться на выход мимо поставленного прямо посреди прохода, и загораживающего двери Владимира, но тот повел себя крайне возмутительно: схватил Наташу за плечи, и буквально пригвоздил к полу, не позволяя двинуться с места.

– Послушайте, Наталья… – повторил он с напором, но та снова взбунтовалась.

– Что вы себе позволяете?! – вознегодовала девушка. – Отпустите меня немедленно!

– Простите, но я должен объясниться, – отрезал наглый Белогривов. – И вы должны меня выслушать.

– Да ничего я вам не должна! – Наташа заизвивалась в его сильных руках, словно пойманный морской угорь. – То, что вы спасли мне жизнь, вовсе не дает вам права обращаться со мной, как… как… так по-хамски!

– Я просто хочу извинится, – голосом грешника, пришедшего к батюшке на исповедь, стоял на своем Владимир. – Я хочу извинится за… все, и… все вам объяснить.

Он говорил столь… жалобно, и выглядел при этом таким искренне-виноватым и немного растерянным, что Наташа невольно поддалась его уговорам, словно впечатлительная кисейная барышня, которую без проблем можно «развести» на жалость.

– О-кей, – буркнула она, злясь на себя за так ни кстати развившуюся в ней мягкотелость, – только учтите, – предупредила она сурово, – если вы еще хоть раз позволите себе меня оскорбить…

– Обещаю, что не позволю! – побожился ей Белогривов, отдернув от нее руки, словно обпекшись. – И искренне прошу прощения, за то, что я посмел повести себя так…

– По-свински! – с охотой подсказала Наташа.

– По-свински, – не стал возражать Владимир. – Просто я сильно испугался за Тима, и… мне снесло башню.

– Вы, конечно, можете мне не поверить, но я ТОЖЕ испугалась за Тима, – поддела его Наталья, – и понимаю, каково было вам, только это не повод для оскорблений… кого-либо. И меня в том числе.

– Да я вовсе не собирался, не хотел, но когда понял, что у Тимошки приступ случился из-за вас…

– Что?! – Наташа не могла поверить собственным ушам. – Вы опять?! Почему это вы все время обвиняете меня в нанесении вреда вашему сыну? Да я даже пальцем его не задела, да я наоборот, тряслась возле него, как наседка возле цыпленка, а вы… вы еще смеете…

– Простите, простите, Бога ради, ляпнул, не подумав, – поспешил Белогривов-старший исправиться. – Точнее, я неправильно выразился, я не совсем то имел в виду.

– Так извольте пояснить, ЧТО именно вы имеете в виду?

– Я попробую, но… сперва пройдемте-ка, лучше, куда-нибудь, где мы сможем нормально поговорить, – предложил он, и, не особо нуждаясь в согласии Наташи, позвал ее на кухню – самое подходящее место для разговоров. Там странный мужчина сначала заварил свой «фирменный» чай из малины-смородины-мяты, – скорее для годиться, дабы беседа не проходила так сказать «в сухую», – и лишь после этого, умостившись за столом как обычно – напротив Натальи, начал свою оправдательную речь.

– Видите ли, Наташа, когда я утверждал, что вы виноваты в том, что случилось с Тимофеем, я отнюдь не хотел сказать, что вы что-то не так сделали нарочно, или сознательно ему навредили, – проговорил Владимир твердым голосом, смело глядя девушке прямо в глаза. – Просто, вы были накрашенной и надушенной, и именно из-за этого Тимошке и стало плохо.

– Как это? – не «врубилась» Наталья. – Почему это? При чем тут мой макияж к тому, что с произошло с Тимом?

Белогривов помедлил лишь секунду.

– Понимаете, – вздохнул он, как-то изнехотя потягивая благоухающий напиток из своей любимой, самой огромной из всех присутствующих в наличии кружки, которую он крепко держал в правой руке, пальцами левой же мужчина нервно барабанил по столу. – Вообще, это очень длинная и сложная история…

– Ничего, я никуда не спешусь, – буркнула Наталья, напрочь позабыв о том, что еще каких то там минут десять назад окончательно собиралась «сваливать» из этого дома и поселка. – И в связи со всеми… неприятностями, которые мне выпало пережить по вашей милости, я просто требую внятных объяснений, – добавила она с нажимом.

– Да я и не отнекиваюсь, просто… – Владимир шумно вздохнул – словно перед опасным прыжком с вышки, который может стать фатальным. – Дело в том, Наташа, что Тим серьезно болен, – изрек он тоном, полным вселенской скорби.

Наталья несколько растерялась.

– Да я знаю, что у него неполадки со слухом и речью, но, уж простите, но это не такая и страшная болезнь. И потом…

– Дело не в этом, – перебил ее Белогривов. – Речь идет не о неполадках со слухом и речью, тут проблема… в другом.

Первая мысль, пришедшая в ее голову, ужаснула Наташу.

– О, Боже! У Тима рак?!!!

– Что? Типун вам на язык, нет у него никакого рака, слава Всевышнему, – порадовал девушку Владимир, и тут же снова огорчил сообщив, наконец, страшную тайну семейства Белогривовых: – У Тимохи очень редкая, странная форма аллергии. Почти на все, что имеет в своем составе хоть какую-то каплю химии: синтетику, пластик, некоторые виды металла, и т.д., и т.п. В том числе – и на косметически-гигиенические средства.

У Наташи, словно пелена с глас сошла.

– Так вот почему ему стало плохо! Я накрасилась-надушилась, и он, что называется, вошел со мной в контакт, и… надышался там, или что-то в этом роде, вот он и… Господи, а я то, идиотка, когда ему плохо стало, еще больше возле него отиралась! Тогда как мне следовало бежать от него куда подальше!

– Ну, вы же не знали, – посчитал должным утешить ее хозяин дома, в один момент превратившись из врага в «жертву» обстоятельств.

– Не знала, откуда я могла знать, когда вы скрывали это, словно партизан военную тайну, – не удержалась Наталья от укора, и тут ее снова осенило. – Так вот почему вы вынуждены прозябать в этой глуши, вдали от цивилизации?! – воскликнула она. – В этом сплошь деревянном доме, где нет… почти ничего, отрекшись от нормальных условий проживания?

– Я бы, конечно, не стал уж так сгущать краски, но в целом вы совершенно правы, – подтвердил Владимир ее догадки. – В городе, среди смога выхлопных газов, бетонных домов, и прочих, как вы все время выражаетесь, благ цивилизации, Тимофей бы просто не выжил. Вот и прошлось увезти его подальше, в эту, как опять же вы говорите, глушь. И хотя здесь не так уж критически плохо, как может показаться на первый, или даже на десятый взгляды, но… как ни крути, а приходится терпеть многие лишения и неудобства. Причем, я сейчас говорю не о себе – я уже научился приспосабливаться – а о Тимофее: ему иногда очень тяжело. Он даже в школе учиться не может, как все нормальные дети (а он смог бы, он же у меня такой умничка, и ничуть не ущербный в плане умственных способностей), но ведь там столько… факторов, способных спровоцировать обострение недуга.

– Точно, школа! Сейчас же только апрель, учебный год еще продолжается, а я как-то ни разу и не подумала об том, почему Тим не ходит в школу.

– Вообще-то я сам его учу всему, также баба Вера очень помогает нам, во всем, но…Ребенок все-равно тоскует по общению со сверстниками, по друзьям, которых у него нет и не предвидится. Но что поделать, когда контакт с внешним миром может убить Тимошу? – Владимир вздохнул, столь тошно, что у Натальи чуть сердце не оборвалось от сочувствия этим двум мужчинам – взрослому и маленькому.

– Господи, если б я знала, то никогда бы… никогда… – пролепетала она, с трудом справляясь с застрявшим в горле комом слез. – Теперь я понимаю, почему вы спрятали от меня мою косметику. А я то, дура, еще и подозревала вас… черте в чем, во всяких глупостях.

– Да, на счет косметики. При вас, когда я вас вытащил из машины, на цепочке на плече была такая маленькая сумочка, вот я и забрал ее, а потом… Я подумал, что пока вам лучше не пользоваться всем этим, ну, во избежание… неприятностей. Но я собирался вам отдать все, потом, когда вы бы… уезжали, – стал оправдываться Белогривов, но Наталья его мягко остановила:

– Бросьте, теперь это не имеет никакого значения. И вы правильно сделали, что… Хотя, не лучше было бы прямо мне обо всем рассказать? Предупредить, чтобы я… оказалась во всеоружии? Скольких проблем тогда можно было бы избежать. Опять же у Тим бы не пострадал.

– Я не мог, – отчеканил Владимир с достоинством.

– Я все понимаю, конечно, человек я, по сути, посторонний и все такое, но…

– Да не в этом дело. Просто… не люблю я, когда нас жалеют, – быстро сказал – как отрезал мужчина, и с чрезмерным увлечением заходился лакать чай, громко прихлебывая.

Наталья на мгновение даже опешила от такой непотребной гордости Белогривова, какой с нее толк, когда с дитем беда? Но, мужчины, они же существа дивные, со странностями, и для них эта самая гордость в любых ситуациях – прямо дело чести, так что стоит ли пенять их за то, что является неотъемлемой частью их нрава? Да и грех было пенять Владимира, он и так ради сына шел на огромные жертвы, и вообще любил его, заботился о нем – не чета всякой матери. Кстати, о матери: все же весьма интересно было бы узнать, куда она подевалась. Впрочем, сейчас Наталья так и не отважилась по десятому кругу выспрашивать Белогривова об этом, потому спросила о другом:

– Володя, – девушка впервые за время их знакомства назвала Владимира этой «уменьшительно-ласкательной» формой имени, – скажите, а насколько… серьезна эта болезнь Тимофея?

Белогривов отставил кружку, и сосредоточено почесал бровь.

– Если честно, то я и сам до конца не в курсе. Да что там, даже врачи не дают на этот вопрос однозначного ответа. Как и на вопрос, как и чем лечить этот недуг, и можно ли его излечить вообще, – признался он, не смотря на всю свою пресловутую мужскую гордость. – Хотя врачей этих в свое время мы с Тимом обошли немало.

– А как давно болен Тим? – продолжала Наташа выпытывать подробности семейной драмы. – Тоже, как и глухотой, с самого рождения?

Владимир поднялся из-за стола, и взялся за мытье кружки – очевидно, поглощать литрами чай у него уже не было никаких сил. Наташа осталась сидеть за столом, опасаясь спугнуть его настрой. В первые за последние дни к поданному ей отвару девушка даже не притронулась.

– В том то и дело, что нет, – ответил мужчина ей «спиной».

Видимо он специально затеял эту мойку, чтоб не показывать собеседнице свое лицо, и она не смогла прочитать на этом лице всех терзавших его эмоций. Поскольку кроме врожденной потребности повсюду демонстрировать свою мужскую гордость, сильный пол также чувствует патологическую потребность постоянно казаться сильным (не зря же он его так величают!) и неуязвимым, и ни в коем случаи не выдавать свою слабость либо другие «унизительные» чувства.

– До пяти лет Тимофей был нормальным, здоровым ребенком… я имею в виду аллергию, – повел дальше свой рассказ «гордый и сильный» Владимир. – А потом как-то не пойми откуда и с какого перепугу заболел, вот так, ни с того, ни с сего, даже неизвестно, что стало тому первопричиной. Ну, и завертелось: больницы, врачи, куча лекарств… и все практически без толку. Тогда я плюнул на все, и… Словом, мы поселились здесь. Я постарался создать для сына максимально подходящие условия для жизни, отгородив его, насколько это возможно, от всех вещей, способных – даже потенциально – спровоцировать новые приступы.