Золушка наоборот, или Не в деньгах счастье

– Настоящая любовь по определению не может заканчиваться страданиями, она вообще заканчиваться не должна, – продолжил делиться своим виденьем извечной темы Белогривов. – Все страдания и беды оттого, что большинство людей принимают за любовь всего лишь ее… как бы это выразиться? Суррогаты, что ли. Дешевые подделки, заменители. Страсть, увлечение, всплеск эмоций, игра гормонов – все это мы с охотой, не раздумывая, принимаем за любовь, и самозабвенно бросаемся в омут с головой. А когда страсть остывает, эмоции затихают, гормоны перестают бурлить, а «бабочки в животе» утихомириваются, приходит пора разочарований и огорчений.

– А что же тогда, по-вашему, любовь, ежели не бабочки в животе?

– Любовь?…В принципе, это…понятие сложно определить словами. И все же я уверен, что любовь, это нечто большее, чем буря страстей и чувств. Это, прежде всего, выбор. И ответственность. И серьезное решение. А вообще про любовь очень точно сказано в одной фразе. Кажись, это цитата из Библии, утверждать не берусь, я ее в каком-то фильме слышал. Она меня так зацепила, что я ее даже записал себе, и теперь это, можно сказать, мой жизненный девиз.

– И что это за цитата такая особенная? – Наталья внетерпении заерзала на своем стуле.

Владимир прищурился, видимо припоминая.

– Значит, любовь долготерпит, – начал декламировать он, даже приосанился по такому случаю, точно артист на сцене, – любовь милосердствует, не завидует, не злорадствует, не ведется себя непослушно, не ищет только своего, не скоропалительна ко гневу, не думает плохого, не радуется с неправды но радуется правде, любовь все выносит, во все верит, надеется на все, все терпит, любовь никогда не перестает… Вот как-то так. Может что-то упустил или немного перековеркал по тугой памяти, но суть цитаты в целом передана точно. Ну а чисто от себя я бы осмелился добавить, что любовь, это не когда сплошные цветочки-конфетки-птички-сахар, а когда даже когда буря жизненных невзгод, шквал проблем, ураган испытанный, море соблазнов, лавина недоразумений – двое все равно НЕ МОГУТ и НЕ ХОТЯТ друг без друга, – завершил Белогривов что называется на высокой ноте, чем окончательно «добил» Наташу.

Она никогда не была склонна к чрезмерной идеализации мужчин и излишнему романтизму, ее взгляд на отношения между полами являлся предельно современным и реалистичным, потому девушка как-то совсем не привыкла к тому, что мужчины могут быть ТАКИМИ. Нет, в совершенстве, конечно, хотелось бы, но горькая правда жизни диктовала свои правила. Потому не мудрено, что изречения Владимира произвели на Наташу столь ошеломляющее впечатление. Она то полагала, что подобных «экземпляров» давно уж не существует в природе, что они вымерли, словно динозавры, и вот нате вам, оказывается, еще как существуют. По крайней мере, один так точно. И сейчас она глазела на него с неким благоговением, словно на редкого вида зверя, которых на Земле осталось всего-то штук тридцать, а то и меньше. Ко всему прочему, Наталья вдруг поймала себя на коварной мыслишке, что этот тип ей нравиться. Как мужчина, да и как человек тоже. До сегодняшнего вечера она, поглощенная своими личными переживаниями и заботами, как-то абсолютно не обращала на Белогривова никакого особенного внимания. А тут вдруг ни с того, ни с сего обратила, да еще как. И почему это она раньше не замечала, насколько он привлекательный мужчина? И как из него так и прет нечто такое, что тяжело передать словами, но что, несомненно, притягивает, так и манит. Причем это отнюдь не пресловутый «животный магнетизм», а нечто большее, глубокое, некая внутренняя сила и харизма, присущая далеко не всем, но единицам. А в таких количествах и подавно.

«Ой, мамочки, вот это меня занесло, – устыдилась своих интимных дум Наташа, и даже украдкой исподлобья покосилась на Владимира – не «подслушал» ли тот их. – Наверное, это все из-за тех красивых речей, которые он тут толкал, мне навеяло, уболтал меня, гад эдакий».

Тем временем ни о чем не подозревающий «гад» продолжал «толкать речи».

– Другое дело, что найти настоящую любовь, распознать ее среди множества «подделок», множества страстей, принимаемых за любовь, весьма и весьма сложно. Да и даруется такое истинное счастье, увы, не каждому… Впрочем, возможно, это все утопия, и я лишь выдаю желаемое за действительное? – подвел итог всех своих умозаключений Белогривов.

– А вам оно было даровано, счастье это? – вопрос из Наташи выскочил непроизвольно, как-то сам по себе. Но слово, как известно, – не воробей, вылетит – обратно не вернешь.

Владимир на некоторое время замешкался, будто колеблясь, стоит ли отвечать, и что именно.

– Знаете, – наконец произнес он максимально сдержанно, – любовь, это по большому счету своеобразная лотерея, где, к сожалению, редко кому везет выиграть. Так вот, считайте, что мне не повезло.

Больше он ничего говорить, а тем белее вдаваться в подробности по поводу своей личной жизни не желал, и вытягивать из него хоть что-то, как показывал опыт, было делом гиблым а то и опасным. Потому, Наташа и не стала «вытягивать», вместо этого неожиданно признавшись:

– Стыдно сознаваться, но то же самое я могу сказать и о себе. – И добавила ни к селу, ни к городу: – Выходит, мы с вами товарищи по несчастью.

На языке еще вертелось много разных романтических глупостей, типа, «почему бы нам в, таком случаи, не объединить свои усилия в стремлении к большой и чистой любви?», но она вовремя этот самый язык прикусила. Не хватало еще напрашиваться к нему в любимые, захочет, сам «пригласить». Вот только захочет – ли? Потому как лично она, Наташа, была бы очень даже не против, если бы Владимир захотел. Если бы он тоже внезапно «обратил на нее внимание», и понял, что именно она – та самая единственная и неповторимая, которую он отчаянно ищет всю жизнь. И что именно с ней он хочет привести остаток этой самой жизни. И весь остаток так сказать на практике доказывать ей, Наталье, что все те утопичные, возвышенные вещи, о которых он тут распинался – возможны, что так может быть и будет в их союзе. И бури невзгод, и шквалы испытаний, и сотни чужих ног, сисек и мордашек на горизонте, но, несмотря на все это – они НЕ СМОГУТ, и НЕ ЗАХОТЯТ друг без друга, и их любовь «никогда не пройдет», или как там говориться в той цитате. И уж точно в их жизни никогда не будет рыжих грудастых стерв, с которыми он посмеет «расслабляться»…

– … так как? – сквозь пелену грез долетел до Наташи голос того, кого она уже мысленно сосватала себе на веки-веков.

– Что – как? – встрепенулась Наталья. – Простите, я того… не расслышала.

– Я спрашивал, действительно ли вы согласны приглядеть за Тимом еще несколько деньков? – повторился Владимир, который, вероятно, давно сменил тему, и перешел от витаний в облаках к делам вполне приземленным.

– С Тимом? О, да, да, без проблем, – от всей души подтвердила девушка свои благие намерения.

– Но вам наверняка пора возвращаться домой.

– Да нет же, я же вам говорила, причем не единожды: мне пока… некуда возвращаться. И не к кому, – Наташа поникла головой, выражая тем самым всю печальность своего незавидного положения.

В ясных очах Владимира зажегся явный живой интерес, только врожденный (или приобретенный) такт не позволял ему нагло вмешивать в столь личную жизнь малознакомой девушки, потому он лишь осторожно поинтересовался:

– У вас какие-то… неприятности?

– Ну, можно и так сказать, – протянула Наталья немного неуверенно, пока не решаясь посвящать Белогривова в свои «секреты» (тем более раз он сам отмалчивается партизаном). – Просто… так сложились обстоятельства.

– Понимаю, – не стал настаивать хозяин дома.

– Но вы не волнуйтесь, я вам долго надоедать не буду! – сочла Наташа нужным проявить приличие. – Как говориться, как только – так сразу.

Владимир импульсивно замахал руками:

– Да что вы, вы ничуточки нам не мешаете, право слово! Скорее наоборот, вы так выручаете нас с Тимошкой, да коль бы не ваша помощь, я даже не знаю, что б я делал. Тима… нельзя оставлять одного.

– Ну да, он же еще совсем ребенок. Хотя и такой… – Наталья поискала подходящие слова, – не погодам разумный. Да и вообще он у вас замечательный.

Глаза Владимира вспыхнули гордостью за сына.

– Что есть, то есть, – без лишней скромности подтвердил он, и добавил еле слышно уже с долей грустинки: – Хотя на его долю и выпало немало испытаний.

– Да уж, – согласилась Наташа, хотя в принципе не была посвящена во все детали Тимофеевых «испытаний». – Знаете, я вот все поражаюсь, как он вообще научился так замечательно разговаривать и понимать речь других, раз он, как вы говорите, глух с рождения? – не удержалась она от вопроса. – Это ж надо было как-то донести до ребенка слова и их значения, а как это сделать, если он не слышит, и, соответственно, ничего не понимает? Но вам же это как-то удалось!

– Ну да, но только знали бы вы, каких усилий мне это стоило, – признался Владимир, допивая которую кружку чая – и куда в него столько лезло?

– Так расскажите! Похвастайтесь, – попросила Наталья, от нетерпения даже поддавшись вперед, упершись грудью о ребро столешницы.

На удачу на этот раз Белогривов скрытничать не стал, и соблаговолил таки удовлетворить ее любопытство.

– Да тут нет, особо, чем хвастаться, – сказал он скорее для проформы, чем по факту. – Весь секрет заключался в том, что я учил Тимофея чувствовать сперва буквы, потом – слова и их значения, ну, и так далее.

– Чувствовать?! – искренне удивилась Наташа. – Это как?

– Я писал… рисовал… короче – выводил эти самые буквы, а потом и слова ему на теле, в основном – на ноге, где помягче и почувствительней, спереди – чтоб он мог видеть, что я делаю. Дальше я всеми правдами и неправдами, с горем пополам, старался пояснить ему значение этих букв и слов, по разному: на примере реальных предметов, рисуя картинки уже на бумаге, на мигах, в конце-концов, и тому подобными способами… Разумеется, это требовало кучу времени, усилий, нервов и терпения, но оно того стоило: постепенно Тимошка стал усваивать все наши уроки, пока не достиг определенного результата. Он даже научился читать, причем вслух, – от души похвалился сыном Владимир. – Хотя, это далеко не предел: мы все еще продолжаем развиваться, и в будущем, очень надеюсь, сумеем добиться еще больших результатов.

Это «мы» так тронуло Наталью, что она чуть не прослезилась.

– Господи, Владимир, да вы хоть понимаете, что ваш сын – гений! – воскликнула она в пылу эмоций. – И вы гений, ведь научить глухого ребенка разговаривать, это же… это же… Сколько на свете глухих людей, которые при этом выросли немыми, а вы…

– Ну, тут больше заслуга Тимофея, нежели моя, только благодаря его… податливости к обучению, желанию и упорству мы достигли таких результатов, – решил поскромничать мужчина.

– Да вы оба просто герои и уникумы! – Наталья никак не могла успокоиться. И наверняка по этому не смогла совладать с переполнявшими ее эмоциями, и ляпнула: – Это ж что за дурой должна быть ваша с Тимом мама, которая оставила ТАКИХ мужчин?!!! – Ляпнула, и осеклась. – Ой, простите, я… совсем не то… – залепетала она, не зная, как выкрутится.

Тем временем Владимир ничего не стал отвечать на ее реплику, предпочтя сделать вид, что ничего не расслышал, и вообще никакого такого разговора не было.

– Вижу, вы тоже допили свой чай, – пряча глаза, вышел он из-за стола. – Еще хотите, или, может, пойдем спать? А то уже время позднее, а мне подыматься рано.

– Ну да, что-то мы засиделись, – Наталье ничего не оставалось, как согласиться со скрытным мужчиной.

На этой ноте недосказанности они на сегодня и расстались.

**********

Следующим утром Наташа настроилась, что называется, на полную боевую готовность. Готовность развлекать Тимофея новыми забавами, готовность не поддаться на провокации козы Маньки, не пасть жертвой громилы Мальчика и страха пред ним, и даже мелькнула шальная мысль, что не помешало бы прибраться в избе – и у Белогривовых, и у бабы Веры заодно, а то и – о чудо! – удивить мужчин неким замысловатым блюдом. И пусть в доме еды было достаточно, Наталье отчего-то до зубовного скрежета захотелось показать и доказать этим двоим (особенно Владимиру), что и она чего-то стоит. Что она не пустая, капризная городская кукла, а вполне нормальная, адекватная женщина способная на человеческие чувства и поступки. Что она, в конце-концов, не белоручка балованная, и тоже может, так сказать, пригодится в хозяйстве. Да вот сможет ли – это еще лишь предстояло выяснить.

«Вот уж меня торкнуло, так торнуло, раз я взялась за швабру с веником, – поражалась былая Наташа-неженка Наташе нынешней, которая менялась изо дня в день все больше, и больше – до неузнаваемости. – А все эти вчерашние Владимировы пафосные цитаты виноваты, настроил меня на сентиментальный лад, возродил в душе трепетные чувства, а сам, гад, ни в ус не дует. И чем я ему не гожусь на роль этой самой нереальной любови? – негодовала она, яростно орудуя метлой и тряпками. – Согласна, на данном этапе выгляжу я не ахти – разъелась, полиняла, морда так и жаждет косметического ремонта, да еще и носить доводится жутковатые сарафаны баб-Вериной молодости. Но он же сам говорил, что в любви – настоящей – внешность не играет определяющей роли. Выходит, лукавил, гад?!»

Наташе очень хотелось верить, что нет, не лукавил. И очень хотелось, чтоб Владимир «оттаял». А то он вел себя с ней как-то непонятно, неопределенно: то выворачивал пред ней наизнанку душу, то прятался в панцирь, и пресекал любые поползновения до него достучаться. Короче, словно дразнил ее, играл, как кот с мышкой. И Наташу это одновременно и злило, и раззадоривало.

«Ну, ничего, ничего, еще посмотрим, кто кого!» – мысленно грозилась возродившему в ее душе "трепетные чувства" Белогривову Наталья, надраивая полы. Вообще-то, в доме у «холостяков» и так было наредкость чисто, по крайней мере никакого существенного беспорядка до сих пор не наблюдалось. Но раз Наташа решила «показать и доказать», это означало, что ее не остановит никто и ничто. Даже отсутствие бардака. Потому девушка не просто прибралась в доме – она буквально выдраила все до ослепительного блеска и стерильной чистоты. Правда, в доме ни нашло никаких средств для уборки, даже геля для мытья посуды, но и это не помешало Наташе добиться своего. Вместо химпрепаратов она ухитрилась использовать любые подручные вещи, мало-мальски способные их заменить, как-то сок лимона, соль, соду, спирт, и т. д., и т. п. Результат порадовал Наталью даже больше, чем она предполагала, и точно соответствующей реакции она ждала и от Владимира.

После девушка собралась упражняться в кулинарии, но вскоре была вынуждена отказаться от сей затеи, поскольку вовремя вспомнила, что она не знает ни одного стоящего… да вообще никакого рецепта. Если хотябы под рукой оказалась кулинарная книга, тогда еще куда ни шло, но так, исключительно «на глаз», пытаться лепить не пойми что не пойми из чего было слишком рискованно – это могло обернуться настоящей катастрофой. А Наташа не для того драила кухню, дабы потом спалить ее к чертовой бабушке. Словом, с готовкой Наташа на данном этапе решила повременить. Вместо этого она отправилась к баб-Вере – проверить, чем может пригодиться ее «грибку», пока он сиротствует.

Тимофей остался возиться во дворе, и у Натальи появилась возможность как следует осмотреться в столь облюбованном соседкой жилище. «Неужто эти ветхие стены, все эти вещи, столь ценны для бабы Веры, что она категорически отказывается их покидать, или хотябы поменять на более… приличные? – никак не укладывалось в голове Наташи, неспешно вышагивающей по дому, так и пропахшему «нафталином», словно по какому-то старинному музею. – Это ж как, поди, надо быть ко всему этому привязанной, чтобы отказываться от НОРМАЛЬНОЙ жизни в НОРМАЛЬНЫХ условиях. Хотя, раз старушке и так хорошо… Но вот что в этом хорошего, я, хоть убейте, никак не врубаюсь. – Наталья всегда ценила комфорт, удобства и достаток превыше всяких там сантиментов. – Собственно, – внезапно осенило ее: ежели у нас с Владимиром все бы сложилось как я себе и намечтала, мне сто пудов довелось бы научиться существовать в не менее аскетических условиях, а это… Боюсь, это мне отнюдь не по силам, и не по желанию. И как же тогда быть?»

Наташа столь серьезно озадачилась этой почти гамлетовской проблемой, словно Белогривов уже признался ей в той самой неземной любви, воспетой им накануне, и даже чуть ли не замуж позвал, выделив ей на раздумья считанные часы. И она непременно должна сделать выбор: любовь в его лице, или привычная жизнь в привычных условиях. Впрочем, привычной жизни в привычных условиях ей, не исключено, больше не видать в любом случаи…

Без веселушки-болтушки баб-Веры «грибок» казался каким-то осиротевшим, воздух словно накалился от тишины и одиночества, и даже немного подрагивал. Все предметы в доме будто замерли, впали в спячку, в немом ожидании их неизменной хозяйки. Даже вода в кране, когда ее включаешь, текла лениво и безразлично, без присущего ей былого задора. Вместе с тем запущенным, занапащенным дом не выглядел, разве только что мебель немного притрусилась пылью, но это дело поправимое. Несколько мазков тряпочкой… Для пущей пользы Наташа еще и помыла полы – провела небольшую влажную уборку. После чего присела на старенькую тахту – отдышаться. «Нет, как ни крути, а в этом доме несомненно витает некая особенная аура, – вынуждена была признать она через некоторое время, прислушавшись к своим ощущениям, навеянным пребыванием в «грибочке». – Не смотря на всю допотопность интерьера, здесь чувствуешь себя на удивление… спокойно, и даже приятно. Словно возвратившись в родительское гнездышко после долгих скитаний по свету.

Припомнив о родительском гнездышке, Наталья загрустила – эта тема была для нее болезненной с тех пор, как она упорхнула из отчего дома, причем при не самых приятных обстоятельствах. И до сих пор так ни разу и не решившись проведать – как там родные.

– Так, прочь гоните, сударыня, думы тяжкие, – приказала себе девушка тоном светской дамы. – Не время сейчас нюни разводить, и без того забот выше крыши… Ну, раз я со всем тут управилась – пора возвращаться, а то там Тимофей один скучает, как бы не вляпался куда чего доброго. Он хоть и вундеркинд, но все же еще ребенок.

И Наташа наметилась на выход из баб-Вериного «грибочка». Когда она собиралась подняться с дивана, то оступилась, и неуклюже рухнула обратно, больно вывернув при том руку.

– Блин, только этого мне еще не хватало! – застонала она. – Ой, а это что такое?!

Девушка неожиданно нащупала под собой – прямо в диване – некий явно посторонний предмет, что-то квадратное, продолговатое, размерами с книгу, неравномерно бугристое. – Похоже на сверток с какими-то причиндалами, – пришла она к выводу. Гонимая интересом, заходилась ковыряться в диване с целью вытащить оттуда «сверток с причиндалами» на свет Божий.

Это удалось Наташе без особых усилий. Сверток оказался спрятан (нарочно, как выяснилось позже) в прореху диванного сидения, неумело замаскированную покрывалом. Это был совсем ветхий, истерзанный временем и молью пуховой платок, в котором обнаружилось ничто иное, как… косметичка Натальи.

Сперва девушка настолько опешила от находки, что добрую минуту никак не смела верить собственным глазам. И даже когда «видение» не развеялось, не исчезло, она все еще не осилилась понять, что происходит. Владимир утверждал, что все – ВСЕ! – ее вещи пропали вместе с машиной, ничего не уцелело, и тут нате вам, оказывается, еще как уцелело. По крайней мере косметичка – однозначно.

Наташа тщательно проверила содержимое до боли знакомого серебристого клатча. Так, матовая тоналка, розовато-персиковый блеск для губ, тушь, зеркальце, расческа, мини флакончик духов, – все на месте, все безумно «брендовое» и дорогое. И все такое до боли родное, к тому же столь необходимое Наташе для поддержания красоты в этих полных лишений Косых Углах.

– Едрен-батон, ничего не понимаю, – растеряно бормотала шокированная девушка, вертя в руках находку, не в силах отвести от нее взгляд. – Как это здесь оказалось? Почему? Зачем Владимир врал, что все сгорело, а сам спрятал от меня мою косметичку у соседки? А, может, не только косметичку?!!! – ужаснулась Наталья. – Что, если еще какие-то мои вещи уцелели? Что, если вообще ВСЕ вещи уцелели, даже машина вовсе не сгорела? Просто он все припрятал, чтобы… А для чего, собственно, он это сделал? – никак не укладывалось в ее голове. – Он что, больной? Клептоман? Фетишист? Просто ворюга? Или, упаси Господи, маньяк, извращенец?… Конечно, разве НОРМАЛЬНЫЕ люди живут так, как живет этот тип – в глуши непроходимой, в доме, где даже посуда деревянная? Где нет ни телефона, ни радио, ни аппарата для азбуки Морзе? Где нет ни намека на мыло, гель для душа, и других привычных и необходимых для людей вещей? Где… Стоп! – сама себя оборвала Наташа. – Он вовсе не похож на маньяка, да и был бы он таковым, давно бы что-то со мной сделал, хотябы, во время моего безмятежного сна, а он даже не пытался, даже не намекал. И потом Тимофей… Отец такого ребенка ну никак не ассоциируется с маньяком… И все-таки что-то тут не так, совсем не так, раз этот тип спрятал от меня косметичку у баб-Веры! Только вот поди разбери, в чем именно кроется загвоздка. И стоит ли гадать, не проще ли напрямую спросить у этого наглеца, что за шутки он со мной шутит?

На том Наталья и порешила. Для пущего эффекта она наметилась соорудить на морде лица легкий, но ослепительный макияж, который станет Белогривову немым укором. Вот явится тот домой как обычно, а она такая – оп! – пожалуйте сюрприз, господин хороший. Он по-любому станет допытываться, что да как, где, мол, взяла, а она ему: где положили, там и взяла. И пусть тогда выкручивается, как может.

Полная решимости вывести негодяя на чистую воду, Наталья поудобнее умостилась перед единственным в доме зеркалом, и стала старательно наводить марафет. Истосковавшееся по косметике лицо ответило владелице огромной благодарностью, порадовав ее разительным преображением.

«Класс! – удовлетворенно одобрила Наташа свое усовершенствованное отражение в зеркале. – Таки как ни крути, а даже красивым женщинам необходимо пользоваться элементарными косметическими принадлежностями, без этого самое привлекательное лицо смориться как-то…скучновато, что ли, пресно и серо, – пришла она к вполне справедливому выводу, и улыбнулась себе, обновленной. – Эх, еще бы волосы привести в надлежащий вид, да поменять этот потрепанный допотопный сарафан на приличную одежду – так вообще было бы супер».

Увы, о таком счастье Наталье оставалось только мечтать: ее истерзанное в аварии платье довелось выбросить на мусор, а больше ничего и не уцелело. Или уцелело?

«Вот это мы и выясним только-только Владимир возвратится с работы», – пообещала то ли себе, то ли упомянутому Владимиру Наташа, и гордо выплыла во двор, где ее наверняка уж заждался Тимофей.

– Ой, тэтя Натата, вы такая трасивая! – восхитился парнишка, едва заметив Наталью. – Не, вы и ранше блыли трасивой, но сечас… как-то отобено. И патнет от вас как-то отобено.

– Спасибо, Тим, ты настоящий джентльмен, – польщено отозвалась на комплимент Наташа, успевшая соскучиться по этим самым комплиментам. Не удержалась, и добавила: – Надеюсь, твоему папе также понравиться… Эх, скорее бы он вернулся!

– До ветчера ешчо далеко, – сделал Тимофей разумное замечание.

Наталья вздохнула:

– Вот именно… – Впрочем, тут же оживилась: – Ну, и чем займемся, пока будем его ждать? То есть вечер. И папу, конечно. Короче, их обоих.

Парнишка пожал плечами.

– Не наю. Я тут потка вас не дыло троил песчочный зззамок, вот, потчи полутшидлось, – похвалился он, указывая на некую конструкцию, возвышающуюся посреди песочной кучи.

– Еще как получилось, – похвалила мальчонку Наташа, почти не покривив душой: замок и вправду вышел очень даже ничего, хотя и на замок, как таков, походил весьма отдаленно. Скорее – на крепость.

– Токо он небдого есчо не додедадый, – заметил Тимофей.

– Ничего, сейчас доделаем, – приободрила его Наталья, и смело полезла в песочницу – помогать ребенку. И они дружно заходились усовершенствовать его творение.

Уже буквально через каких-то пару минут оба оказались выпачканы в песке, что называется, по самые уши. Наташа мысленно «похоронила» свой макияж, меньше с тем не особо огорчившись: до прибытия Владимира она успеет еще раз накраситься. Да и сие развлечение стоило такой жертвы: девушке было неимоверно легко и весело с Тимом. Они дурачились, «подкалывались» друг над дружкой, делали невинные маленькие пакости, и от души, беззаботно хохотали. И вдруг неожиданно, на самом пике этого необузданного, неконтролируемого веселья Белогривов-младший как-то резко, в один миг переменился в лице, и с ним стало происходить нечто странное и страшное. Глаза мальчишки буквально полезли из орбит, закатились куда-то на бок и покрылись яркой сеткой сосудиков, кожа смертельно побелела, рот искривился в жуткой гримасе, а тельце ребенка зашлось судорогами и затряслось мелкой дрожью. Ко всему прочему Тимофей начал хрипеть, яростно хватая воздух, словно рыбина, выброшенная на берег.