скачать книгу бесплатно
– Всегда.
– Ясно.
Одна птица, видимо, одна из воздушных преследователей, облетела машину спереди и полетела вперед, бросив на нас взгляд только единожды.
– Ты смотри-ка, ведут нас куда-то.
Я посмотрела в зеркало заднего вида. Сзади летели еще три птицы.
– Видимо, очень этого хотят.
7
Бог в лодке и сушеные кузнечики
Первое, что я заметила было то, что куда-то пропал дождь. Второе – птица впереди уже начинала уставать и логичный конец, по-видимому, уже был где-то рядом. А третье – локации повторялись и от чувства цикличности было никак не уйти. Леса мешались в серо-зеленое месиво. Я подумала, что пройденный лес – наше прошлое. Тот лес, что был еще впереди, за горизонтом – наше будущее. Птицы были нашими проводниками. Казалось, они знали этот лес от и до.
– Это вам не медленное погружение. Ночное уже какое-то.
Я посмотрела на нее. Ее волосы уже почти обсохли. А мои все никак. Ее геометрия отлипла от лба и висела у висков неровными прядями – наверное, сама обстригала.
– Может поговорить с ними?
Она приоткрыла окно и заговорила в щелку:
– Слушайте, а скоро еще?
Птицы заскреблись клювами и загалдели, посматривая на нее то одним, то другим глазом. Она закрыла окно и зашторила занавеской последние фрагменты серого неба.
– Я вас поняла. В общем, ничего нового.
– Может, нам прямо здесь остановиться?
– Думаешь, это имеет смысл?
– Ну не знаю. Если пройденный лес – прошлое, а тот, что впереди – будущее, то тот, который мы проезжаем прямо сейчас – наше сейчас.
– О чем ты говоришь?
– Я думаю, что если мы не остановимся, то будем ехать так вечно.
– А где среди этого ретрофутуризм?
– Ретрофутуризм – это то, остановимся мы или нет. Если все-таки остановимся, он будет в том, что мы так и не остановились. А если не остановимся, в том, что что мы остановились.
– Браво! Ученик превзошел учителя.
Насчет закольцованности я все-таки была права. Вскоре из-за поворота высунулся кусок реки и кусок побольше – берег. Во второй или уже в третий раз? Ия остановила машину на спуске и мы вышли. Птицы тут же разлетелись и уселись на проводах, где и сидели до этого. Где и должны были сидеть. Взгляды, все до единого, были обращены на нас. Хотя, может они пялились друг на друга – глаза то у них сбоку. От этой мысли я чуть не хохотнула. Мы переглядывались с ними секунд пятнадцать, пока одна из них не тронулась с места и не полетела в сторону воды, спикировав куда-то под склон. Куда – неизвестно. Остальные остались на проводах. Мы не сдвинулись с места. Тогда одна из оставшихся последовала за первой и тоже скрылась. Мы переглянулись.
– Мы же там уже были.
Птицы, как ни странно, ничего не ответили, и тогда она пошла первая. Я увязалась следом. Солнца мы опять не нашли. Песок был мокрый и холодный. Он перекатывался у меня между пальцев. Было прохладно, но лихорадка на меня так и не нападала. Она, должно быть, уселась с ними на проводах. Может, ей самой холодной стало? Внизу под склоном мы увидели тот же пейзаж: длинная деревянная лестница, по которой мы с ней пытались подняться куда-то выше, в то время как сама лестница вела нас вниз – вот ведь ирония, правда? (Может, нам стоило искать лестницу, ведущую вверх? Если так, не значит ли это, что просчитанная нами вероятность неправильна, и что за m мы должны принять число меньшее?) – песок, гравий, тусклое небо и отчего-то спокойная вода. И все было как в первый раз. Не считая одного. В той лодке кто-то сидел. Путь до нее мы проделали молча, изредка сталкиваясь мизинцами и только иногда – непонимающими взглядами. Я оглянулась – птицы все так же стерегли машину. Две оставшиеся сидели подле мужчины. Одна на плече, вторая что-то клевала у него в ногах. Я осмотрела его. Почти непримечательная внешность, не считая очевидного азиатского происхождения. Волосы с проседью зачесаны на бок, тонкие губы и нос. На вид лет сорок пять с хвостиком. Из одежды двубортный синий пиджак и клетчатые брюки, будто из разных комплектов. В ногах зонтик. Ноги босые. Мы подошли вплотную. Он смотрел себе под ноги.
– Здравствуйте.
Не поднимая глаз, он расстегнул пиджак и полез левой рукой во внутренний карман. Под пиджаком не было даже рубашки. Поперек живота белел толстый шрам с мелкими шрамиками поперек – либо от язвенной болезни, либо от сильного ранения. Мужчина покачнулся, пытаясь что-то достать, потом выправился и кинул птицам горсть каких-то сушеных насекомых. Птицы бросились на корм, а он не сказал ни слова.
– А вы кто?
– Я не знаю.
– Вы в порядке?
– Я в порядке.
Мужчина говорил тихо и сухо, будто на допросе. Речь его не имела оттенков. Она была проста как белая простыня.
– Вам нужна помощь?
– Мне не нужна помощь.
– Как вас зовут?
– Я не знаю.
– Что вы здесь делаете?
– Я кормлю птиц.
Ия посмотрела на меня. Я пожала плечами и отошла чуть назад.
– Вы не знаете как вас зовут?
Мужчина поднял на нее глаза. Гладко выбритое лицо не выражало ни единой эмоции. Я подумала – а знает ли это лицо хоть одну эмоцию?
– Я не знаю как меня зовут.
– С вами что-нибудь случилось?
– Я не знаю. Я просто сижу тут и кормлю птиц. Всегда.
– У вас нет имени?
– Не знаю. Нет. Или было когда-то.
– Вы что-нибудь помните? Вам точно не нужна помощь?
– Я пытался уйти отсюда. Но каждый раз оказывался здесь. Мне нужна помощь. Но вам нельзя.
– Почему? Вы голодны? Вам нужна еда? Где вы спите? Вы тут живете?
Он приложил палец к губам и покосился на птиц у своих ног. Они не подняли голов. Они пожирали корм, не обращая внимания ни на одного из нас.
– Я питаюсь тем же, чем и они.
Он полез в карман и достал щепотку птичьего корма.
– Что это?
– Кузнечики. Будете?
– Нет, спасибо.
– Сплю в лодке. Когда идет дождь раскрываю зонтик.
– А почему нам нельзя вам помочь?
– Птицы не разрешат.
– Как это?
– Они все слышат.
– А вы не пробовали их убить? Что, никогда не стреляли?
Птицы подняли на нее свои головы. Лицо мужчины изобразило судорогу. Он достал из кармана платок и вытер им напряженную шею.
– Больше такого не говорите.
– Ладно.
– А вы тут только птиц кормите? Или у вас есть другие дела?
– Других дел у меня нет. Иногда я рисую.
– Я тоже иногда рисую. Покажите мне что вы рисуете.
Он в последний раз прошелся платком по лбу и засуетился – видимо, никто никогда не интересовался его увлечениями (что, даже папа?). Тетрадь он нашел где-то в лодке. Я подозреваю, что там был специальный отсек, что-то вроде полочки, куда не попадала вода при дожде. Тетрадь была помята и все же влажна, кое-где были песочные разводы. Мужчина не дал мне ее в руки – наверное, в его мире, где не было ничего, кроме сушеных кузнечиков, птиц, лодки, реки и зонтика, эта тетрадь могла обладать для него особенной ценностью. Судорожно листая страницы, он снова вспотел.
– Вот. Это я солнце рисовал.
– И тучки.
– И тучки.
– Хорошее у вас солнце.
– И тучки. Их я рисовал утром. Потом нарисовал это.
– А почему дождик?
– Мне стало грустно. И скучно.
– Ну понятно. Вы тут никак больше не развлекаетесь?
– Иногда рисую.
– Понятно.
– Хожу по лесу. Но он всегда приводит меня сюда.
– Вы никогда не думали, почему вы здесь?
– Я много думал. Я думал, что я тут из-за птиц. Я думал, что когда-то меня тут не было. Но теперь я почему-то здесь. И теперь я буду тут всегда.
– А вы не знаете, сколько вы тут сидите?
– Я думаю, что сижу тут всегда. Я сидел тут до сотворения мира. Потом я взял и нарисовал солнышко. И оно появилось на небе. Я нарисовал все, что здесь есть – и песок, и реку, и лодку, чтобы в ней сидеть.
– Почему вы не нарисуете себе дом?
– Не знаю.
– В нем вам было бы теплее.
– Моя задача рисовать погоду и кормить птиц. Я всегда должен быть здесь.
– Но вы можете рисовать погоду и в доме. И кормить птиц из окна.
Он резко закачал головой.
– Нет. Я должен быть в этой лодке.
– Зачем?
– Я должен дождаться отплытия.
– Куда?
Он замолчал.
– Нет смысла приглашать вас поехать с нами?
Он опять закивал головой, потом замотал, потом закивал и замотал, в конечном итоге запутался и загрустил. Я подумала, не дай бог он сейчас опять дождь нарисует – все промокнем, и его тетрадки тоже. Не дай бог? – а не он ли был богом? Никогда бы не подумала, что встречусь с ним вот так. Сказать кому – вжись не поверят.
– Нет.
– Ясно. Я зачем мы здесь?
