скачать книгу бесплатно
– Всякое может быть.
– Вот и я так же думаю.
– Хочешь пить?
Я покачала головой.
– А я хочу.
Она вскочила и закатила кресло под стол. На нем лежали скомканные салфетки и недоеденный бутерброд, прям так, плашмя. Соус растекся, а луковые кольца вылезли за пределы территории хлеба, активно вторгаясь в территорию крышки стола. Я покачала головой, мол, ну и дела – и не то чтобы я не уважала лук (хотя, наверное, больше не уважала, чем уважала), но то, что я не уважала на все сто, так это сэндвичи без тарелок, всяких оберток и пленок – хуже только на столах, где лук и огурец выходят за рамки своих территорий.
С кухни послышался шум воды – наверное, она ополаскивала руки. Потом щелчок – обычная реакция старого холодильника – бум-бум и опять щелчок. Тишина.
– И все-таки, какая нам разница?
– Как какая разница?
– В мои планы не входило встречаться с богом нос к носу.
Она вошла в комнату и поставила на стол жестяную баночку «Dr. Pepper».
– А в мои, может быть, и входило.
– Рада за тебя.
Мы помолчали. Она опять выкатила кресло – черт бы ее побрал, думало кресло – поддела ногтем жестяную открывашку и потянула от себя. К бутерброду с луком и огурцом так и не притронулась.
– Как тебе сочетание?
– Не так чтобы вкусно. С ветчиной было бы самое то. Если бы я ела мясо, – успела добавить она, – или с говядиной. Было бы идеально.
– А почему ты не ешь мясо?
– Принципы.
Я подумала, что когда говорят слово «принципы», вопросы отпадают сами собой. И ты такой, ааааа, это те самые что ли? – ну раз принципы то ладно. И почти никто не уточняет, что же это были за принципы такие. Как будто одного слова было достаточно. Кто бы мог подумать – оказывается, отличное оправдание всему на свете. Что, даже в участке про них не спросят? А у них наверное свои тоже были. Так что нет, не спросят. Я подумала, спросить у нее про ее принципы или все-же не надо, и решила спросить.
– Их же все-равно убивают. Из-за твоих принципов трупов не становится меньше.
– И то правда. Но у человека всегда есть выбор, даже самый простой и банальный. Первое: продолжать есть мясо, потому что его едят все и так надо, поддерживая идею убийства. И второе: не есть мясо и не участвовать в цепочке «убил – проглотил – испражнил». Выбор за тобой. Мой принцип понятен?
– Вроде как.
Она взяла в руки бутерброд, решая закрепить собственные слова. Уж лучше лук с огурцом, чем цепочка «убил – съел – испражнил». Я подумала – в списке ее слов ее не было. А в моем, получается, было. Вся цепочка, слово в слово. Я посмотрела в окно. За ним сонно мычала темнота. Этот звук показался мне механическим – чем-то вроде того, что приходит к нам вместо солнца. Не знаю почему, но при свете дня можно было уловить звук колес, чей-то приглушенный голос и щебет птиц. А поздним вечером или ночью – ничего. Только чистый природный звук, обделенный всякими примесями факта существования жизни. Было в этом что-то противоестественное, или в какой-то степени естественное, и потом – вместе с тем и такое, за чем хоть убей всем хотелось наблюдать. Может, потому что людей вечно тянет куда не попадя? В старую и забытую библиотеку? К богу в лодке? К лестницам? Я подумала – тем, что мы не спали, мы заполняли противоестественный порядок вещей чем-то естественным. Взять хоть даже кружок от торшера. Мне бы хотелось как в книгах про зомби-апокалипсис. Проснуться и понять что никого и ничего вокруг больше нет. Хотя бы на день. И никакого кружка от торшера, никакого майонеза и лука. Только чистый и долгий гул пустоты, в которой я одна была бы затычка. И правильно – кто знает, что будет, когда мир останется без последнего человека? Может статься, наша планета лопнет, как воздушный шарик, и ее внутренности вытекут в огромное безликое пространство. Представляете себе? Тут и там плывут чьи-то ботинки, обломки домов и штукатурки, мои сигареты, в которых я боялась признаться на школьном концерте, антенны, камни, головки цветов и чьи-то фарфоровые рюмки, которые берегли до последнего вздоха. И где-нибудь рядом – лук и огурец, вышедшие за пределы территории бутерброда. Майонез отделится от кетчупа и разлетится по космосу каплями. Ему не суждено испачкать чей-то ковер. Разве только космический.
В комнату налетали комары и принимались плясать в желтом кружке от торшера. Изредка нападала дрожь – видимо, преследовавшая меня лихорадка уже хотела спать, и пасти меня тут у нее уже не было сил. Я представила как она говорит мне, эй, может спать пойдем? А я такая, нет уж, моя дорогая.
– Ничего, что я без принципов?
– Ничего.
Она зачем-то подвинула торшер, уронив на ковер пару капель майонеза. Они были похожи на крошечные озера, в которых запросто могли купаться маленькие человечки. Какое-то время световой кружок пустел, после чего за ним вновь последовали комары, потерявшие и тут же нашедшие ориентир. Я подумала, и к чему все это? Что за вечная потребность в перестановке?
– Ты думаешь, что то воспоминание он тоже выдумал?
Я ожидала, что она переспросит, но она, наверное, тоже об этом подумала.
– Наверное.
– Все до единой детали?
– Почему бы и нет.
Я посмотрела на нее. По ней и не скажешь, что она так думает. Ее можно понять, она не планировала встречаться богом нос к носу. И еще, в качестве скидки – принципы. И как я только могла забыть?
– А мои воспоминания?
– Там и твои были?
– Большая часть. Это не кажется тебе жутким?
– Отнюдь.
Слово «отнюдь» было чем-то вроде «принципов». Не понятно что значит, но затыкало оно на все сто. Вроде «нет», вроде «да», а вроде и «совсем немного». В общем, вопросы отпадали сами собой. «Отнюдь» – и они с вещичками бросались на выход. Так и было, честно. «Отнюдь» было чем-то вроде английского слова periodt[13 -
], возражать с которым тоже представлялось делом не из легких.
Она доела бутерброд и растерла майонез между рук, полирнув их одной из салфеток.
– Как думаешь, где хранится наше прошлое, будущее и настоящее?
– У нас в головах.
– А где хранится все прошлое, все будущее и все настоящее?
Ия посмотрела на меня как-то долго и невразумительно, после чего сказала:
– Нигде.
– А вот и нет. Все это в голове у бога.
Она молча смотрела на танцующих комаров. Стоило только выключить свет – куда они тогда побегут? Целенаправленно – никуда. Разбегутся кто куда в темноте. Вот и мы так же, всегда к свету, а если нет света – разбегаемся друг от друга кто куда. Вот только что из себя этот свет представляет? Для каждого свое, я так думаю. Люди и не подозревают о том, что свет можно найти где угодно. Возможно, даже в друг друге.
– Все это значит, что бог находится где-то между. Что-то вроде этого кружка света на твоем ковре, сечешь? Может, он и есть ретрофутуризм? Кто бы мог подумать, что он окажется китайцем. Да еще и с раной на животе. Босиком. С кузнечиками в кармане.
– Ты бы хотела их попробовать?
– Нет.
– А за сто долларов?
– Возможно.
Теперь моя очередь смотреть на нее потерянно и более невразумительно, чем когда бы то ни было.
– Может ты и права. В чем-то. Мы все в чем-то правы и неправы.
– А если все то в наших головах, то что будет, если мы все уснем? До единого. И надолго. А?
– Ничего?
Я подумала, что и она была в чем-то права. С чего вдруг мир должен рухнуть? Или проколоться, как воздушный шарик? Мир как-то существовал до нас, так? Существовал и будет существовать. А может, ему и без нас было бы лучше? Может, мы для него груз, который он каждой беззвучной и темной ночью мечтает с себя сбросить? Или же вдруг отменить гравитацию, нажав на какую-нибудь кнопочку, чтобы мы повываливались из своих постелей прямо в космос? Мы тащим на себе все это – и настоящее, и будущее, и прошлое, а ему приходится тащить на себе нас всех. Теперь все встало на свои места. Мы все заснем или упадем в космос, а бог как был так и будет здесь, с нашим прошлым и настоящим у ног. Будущего тогда просто не будет. Ретрофутуризм останется. Только кому он теперь будет нужен? Богу? Вряд ли. А он так и будет сидеть, собирая комаров в охапку как кружок света, и станет просматривать оставшиеся воспоминания – после пропажи людей список его полномочий сократится до домашнего кинотеатра. Разве что солнце время от времени можно наколдовать, но только для себя одного.
– Может ты и права.
– А может, он перестанет существовать тоже. Только мы этого уже не узнаем.
– Давай купим ему мобильник?
– Кому?
– Богу.
– Зачем это?
– Чтобы быть в курсе всего. Он же будет знать. Вот и расскажет.
Я со смехом на нее посмотрела. Развлекать друг друга у нас получалось лучше всего.
– По воскресеньям будем созваниваться.
– Главное никому не проговориться, а то номер будут просить.
Она засмеялась в локоть, немного двинув им торшер. Комары слетелись под другим углом. Я убила одного и растерла его по своей футболке.
– Майонез у рта вытри. И стол тоже.
– Да конечно! Разбежалась! На своей территории я и тебя имею право испачкать.
– Только попробуй.
Она улеглась на пол и опять подкатила кресло. Потом закинула на него ноги, а руки сунула под голову. Я подумала, что между нами рухнули все барьеры, сквозь которые мы часто не могли докричаться и постоянно не понимали друг друга. Она-то может и понимала. Она-то, наверное, понимала все на свете. Но я не она, не так ли?
Ия зевнула в потолок и коснулась комара самым кончиком ногтя. Он встрепенулся и куда-то от нее пожужжал.
– Не хочешь фотки проявить? Пока темно. Все-равно ведь не спим.
– Там же не отснятых полно.
– Ну и что. Делать нечего. А тебе показать обещала. Отрежем остаток и все.
– А так можно?
– Наверное.
Она поднялась и закатила кресло под крышку стола, в аккурат под растекшийся соус. Я привычно покачала головой – ну и ну! Она отпила из баночки «Dr. Pepper», перевела дух и приняла форму пятиконечной звезды, вытянув ноги-руки в разные стороны.
– Тащи уксус и ложку.
«И тазик», – чуть погодя добавила она, протягивая руки к фотоаппарату.
Когда я пришла с ложкой, уксусом и тазиком, наполненным водой, на ковре лежала приготовленная пленка и красный маркер.
– О, ты воды налила.
– А не надо было?
– Надо. Совсем забыла тебе сказать.
Она выключила торшер и нас мгновенно погрузило во тьму. Я представила ситуацию со стороны – за окном темно, все в округе спят и какие-то двое пытаются скрыть факт своего существования, схоронившись на полу маленькой темной комнатки. Но мир их по-прежнему видел, делая вид, что крепко спит, как и все, и что ему уж точно нет дела до кого-то там. Так родители делают вид, что не знают пристрастий своих детей к ночным посиделкам за книгами, а батарейки в их карманных фонариках все же кто-то меняет.
В темноте мы долго не просидели. Вскоре она включила верховой свет и вывернула из торшера лампочку. После взяла в руки маркер и стала раскрашивать стекло красным цветом. Смотря ей под руки я вспомнила, как будучи детьми мы с подружкой рисовали и вырезали бумажных кукол. Создавалось подобие интимной атмосферы, но уж точно не той, к которой привыкли все. Так в две руки читают книгу или вырезают снежинки, на ходу придумывая узоры. Единственное условие – тишина и неяркий свет. Я всегда любила наблюдать за чужими руками, в разы больше – когда те движутся неспешно и невнимательно, будто это руки, а не сам человек ушел в свои мысли. А может, и иначе – может, от человека оставались только руки, а сам он уходил далеко-далеко, что даже и разговор с ним начинать не хотелось.
Она докрасила лампочку и показала мне ее со всех сторон – пальцев маркер тоже коснулся. Мазки выглядели неравномерными, однако достаточно плотными, чтобы при вкручивании лампочки в гнездо вместо рассеянного желтого мы получали рассеянный красный. Он по контуру обводил ее черты черными и бордовыми полосами, отчего она еще больше становилась похожа на японскую актрису из 90-х. Строгая геометрическая челка и пряди у лица чуть короче основной длины, тоже геометрически строгие. В тени ее глаза больше не казались серыми – радужку заполнил какой-то мрачный оттенок, на дне которого плескались повторяющие друг друга красные силуэты лампочки. И взгляд был какой-то уставший, только по-другому уставший. Я видела много уставших глаз, но в них я не видела красных лампочек. И все они были какие-то плоские, а некоторые – даже впуклые, как будто на их глазных яблоках были ямки. Ее усталость была выпуклая и какая-то говорящая, словно ее усталость не устала и ей было о чем говорить – будто на ее закопанные ямки добавили пару шмотков земли сверху. Да, примерно так и было. Вдруг она на меня посмотрела. Я подумала, что ее усталость хочет поговорить со мной.
– Черт, мы все запороли.
– Как это?
– Пленку нужно было в темноте доставать.
Я затихла и в шумок погасила торшер. Ия засмеялась и толкнула меня локтем. Потом как-то резко зашуршала одеждой и волосами – это от того, что кругом было ни звука? – и облокотилась на мое плечо.
– И что будет?
– Конец света.
– А если серьезно?
– Бог нарисует гигантскую космическую воронку и нас всех в нее засосет.
– А если очень серьезно?
– Потом он продаст нам килограмм сушеных кузнечиков и мы каждый день будем варить из них суп.
– Из воронки?
– Наверное.
