Полная версия:
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
Но какой-то незнакомый дядя проходил внизу, отругал меня и сказал сейчас же вернуться на балкон. Он пригрозил даже сказать моим родителям.
Только они в тот день работали на своих работах, и он наябедничал соседям снизу. Вечером они всё рассказали Маме, и мне пришлось пообещать ей – никогда-никогда так не делать больше.
~ ~ ~
(…всякий путь, когда проходишь его впервые, кажется бесконечно долгим, ведь ты ещё не можешь соизмерять пройденное с предстоящим. При повторном прохождении, тот же путь заметно укорачивается…
То же самое и с учебным годом в школе. Но мне бы не пришлось узнать об этом, сойди я с дистанции в начале второго года обучения…)
Ясным осенним днём наш класс ушёл из школы на экскурсию, – собирать опавшие листья для гербариев. Вместо Серафимы Сергеевны, которой не было весь день, за нами присматривала Старшая Пионервожатая школы.
Сначала она вела нас через лес, откуда мы спустились на дорогу к Дому Офицеров и Библиотеке Части. Однако вскоре мы оставили её, и свернули в короткий проулок между домиками, который кончался наверху крутого обрыва.
От верхнего его края, широкие и очень длинные потоки деревянных ступеней сбегали парой параллельных маршей вниз, к маленькому – с такой верхотуры – футбольному полю.
Когда мы спустились к самому подножию ступеней, на широкую лестничную площадку (тоже сколоченную из досок), то поле оказалось настоящим, а в обе стороны от маршей расходились по полдесятка болельщицких лавок из брусьев. Никто там не сидел, и их совершенную безлюдность скрашивала лишь пара-другая опавших листьев, там и сям.
На противоположной стороне отсутствовали даже и лавки, но за боковой напротив центрального круга стоял одинокий белый домик без окон, рядом с высоким квадратом вдвое превосходившим его по высоте и шири.
Картина, целиком заполнявшая жесть квадрата, изображала двух великанских футболистов, совместно застывших в одновременном и очень высоком прыжке. Уже не первый, но и не последний год, на жестяном квадрате стенда остановилось мгновение борьбы за неподвижный мяч хорошо тренированными ногами в гетрах контрастного цвета соперничающих команд.
Девочки нашего класса остались со Старшей Пионервожатой выбирать листья из их шуршащего ковра между притихших лавок в тени обнажившихся деревьев у подножия крутизны, а мальчики, нетерпеливо торопливой группой, устремились вдоль гаревой дорожки позади ворот на правой половине поля. Предводители гурьбы, жившие в домиках по-над обрывом, обещали им встречу с речкой.
Пока я добежал, четверо однокласников уже бродили, в подвёрнутых до колен штанах, по шумному потоку, что скатывался через брешь в издавна прорванной плотине. Остальные любовались видом необузданно бурлящей тесниной с берега.
Не тратя слов на уточнения: что? как? зачем? – я тут бросился задом на траву, чтоб легче стаскивались ботинки и носки, затем поднялся и закатал штанины.
Наконец, загодя ёжась – а вдруг холодная? – я вошёл в воду. Да, нет,так вроде ничего…
Течение шумливо бурунилось вокруг ног, напористо толкало под коленки… Однако дно, на ощупь ступнями, оказалось приятно гладким и ровным.
Мальчик, бродивший рядом в упруго бегущей воде, которому, вероятно, всё это было не впервой, пояснил, перекрикивая громкий гул струй, что под нами плита от бывшей плотины – ух, класс!
Так я бродил, туда-сюда, в нашей компании из пяти душ, стараясь не заплескать подвёрнутые штаны…
…но вдруг сразу всё – плеск шумно бегущей воды, задорные возгласы одноклассников, ясный ласковый день – как отрезало.
Вокруг меня сомкнулся совершенно иной, безмолвный мир пустого жёлтого сумрака, сквозь который, прямо перед глазами, мимо моего носа бежали кверху вертлявые шарики белесого цвета.
Всё ещё не понимая, что произошло, я всплеснул руками, вернее, они сделали так сами по себе, и вскоре выпрыгнул ещё один мир.
Здесь оказалось очень много ослепительного солнца, рёва и гула воды, хлеставшей меня по щекам и носу мокрыми шлепками. Странно далёкий крик «тонет!» донёсся сквозь плеск, и услышался даже забитыми водою ушами. Ладони мои беспорядочно бились о воду, пока их пальцы не вцепились в чей-то ремень, одним концом брошенный с края плиты, что так коварно обрывалась под водой…
Меня вытащили за стиснутый в руке ремень, помогли выжать воду из одежды, и показали широкую тропу в обход стадиона, чтобы не наткнулся на Старшую Пионервожатую и ябедных девчонок, занятых сбором листьев для своих осенних гербариев.
~ ~ ~
Вид сверху на школьное здание, скорее всего, представлял собой широкую букву «Ш», но без средней палочки в тройке вертикальных, а вместо неё (однако снаружи) к уцелевшей нижней перекладине добавилась параллельная чёрточка ступеньки перед входом.
Пол вестибюля покрывали квадратики коричневых и жёлтых плиточек, чередовавшихся узором шахматной доски. А в двух коридорах, что расходились, каждый к своему крылу здания, керамику сменял лоснящийся паркет скользко-жёлтого цвета.
Широкие окна обоих коридоров смотрели в охваченное зданием пространство, где, заменив отсутствующую палочку в «Ш», непроходимо и беспорядочно росли молодые сосенки, как самим вздумается, в тонко шелушащейся кожице коры.
В стенах напротив коридорных окон имелись одни только двери – далеко отстоящие друг от друга, помеченные цифрами и буквами классов, получавших своё образование согласно дверной нумерации.
Однако в правом крыле, за поворотом в вертикальную палочку «Ш», вид снаружи имел всего один ряд окон на оба этажа. Данное крыло давало приют школьному спортзалу, который вобрал всю ширину и высоту здания.
Громадный зал раскинулся на метр глубже уровня остальных полов на первом этаже.
Под окнами срединной части зала содержался «козёл» для прыжков, которым содействовал мостик, придвинутый к задней паре его ног, но упражнениям препятствовал толстый, бугристо-витой канат, висевший вплотную перед козлиной мордой (которая, конечно же отсутствовала, ведь «козёл» – это безрогий спортивный снаряд, и его вытаскивают на середину зала, когда тема урока физкультуры: прыжки через «козла», а ты, канат, виси себе и дальше).
Канат свисал от своего крюка (в очень высоком потолке) до своего узла (за полметра от пола).
Встав на узел и держась руками за канат, можно было БЫ здоровски раскачиваться. Вот именно – «БЫ»! Из-за своего козлиного нрава, «козёл», даже и без рогов, стоял на пути. А в поперечном направлении не пропускала стена под окном зала.
Половину дальней глухой стены загораживали гимнастические брусья и штабель – метровой высоты – из тяжких чёрных матов. Оставшуюся половину покрывали перекладины шведской стенки.
И только гимнастические кольца, свисавшие от потолка на более тонких верёвках, никому не мешали, потому что до них всё равно не допрыгнешь.
В том же крыле, перед залом, – направо от входного коридорчика – находилась небольшая сцена, скрывая за синим занавесом чёрное пианино и склад сидений, объединённых в секции. Одна секция на троих.
Компактно сложенными в штабель, они там дожидались часа, когда понадобятся для превращения спортивного зала в зал зрительный или слушательный…
На верхний этаж вели два марша ступеней, из нижнего угла в левом крыле. Планировка второго этажа совпадала с первым, за исключением, конечно, вестибюля, с его никелированными вешалками для шапок и пальто школьников, стоящими в загородках из невысоких барьерчиков, по обе стороны от входа.
Именно благодаря этой разнице, коридор наверху был такой длинный и сплошь паркетный, без вестибюльных плиточек в полу.
Паркет, кстати, очень удобный пол, – в сезон ношения валенок можно, чуть разбежавшись, скользить по его натёртой глади, если, конечно, на валенках нет чёрной резины калош, а в коридоре не похаживают дежурные учителя…
Мои валенки поначалу ужасно натирали сзади, под коленками, пока Папа не надрезал их войлок особым сапожным ножом. Он всегда знал, как что делается.
. .. .
Зимой в школу являешься чуть ли не затемно, потому что поздно светает. Иногда я бродил по пустым классам.
В седьмом, навещал маленький бюст Кирова на подоконнике, заглянуть в дырку его нутра. Очень похожа на утробу статуэтки фарфорового щенка, сидящего на ящике трюмо в комнате родителей, только пыли побольше.
В другой раз, щёлкнув выключателем на стене восьмого класса, я увидел восковой муляж яблока, забытый на учительском столе.
Конечно, я понимал, что фрукт не настоящий, но яблоко смотрелось таким манящим, сочным, и даже как бы светилось изнутри, – просто невозможно удержаться. Вот я и куснул твёрдый неподатливый воск, оставляя отпечаток зубов на безвкусном боку. И сразу стало стыдно, что клюнул на яркую подделку. Хотя кто видит?
Я тихо выключил свет и незаметно вышел в коридор.
(…двадцать пять лет спустя, в школе карабахской деревни Норагюх, я увидел точно такой же муляж из воска, с отпечатком детских зубов, и понимающе усмехнулся – а я тебя вижу, пацан!..)
Дети любой национальности и возраста очень похожи, взять, например, их повсеместную любовь к игре в прятки…
В прятки мы играли не только во Дворе, но даже и дома. В конце концов, у нас постоянно налицо компания из трёх, которая часто дополнялась соседскими детьми: Зимины и Савкины жили на одной площадке с нами.
С местами для прятанья, в квартире не густо. Ну, во-1-х, под кровать родителей, или же… за углом серванта… или… ну, конечно! Занавесочный гардероб в прихожей. Его Папа сам сделал.
Вертикальная стойка в два метра ростом, закреплённая в пол метра за полтора от угла, плюс два металлических прутка, под прямым углом от макушки стойки к стенам прихожей, отграничили немалый параллелепипед пространства.
Осталось только занавесить его тканью на передвижных колечках вдоль макушечных прутков, и покрыть всю конструкцию куском фанеры, чтобы пыль не повадилась набиваться внутрь. Самоделка-раздевалка готова!
Широкая доска, с колышками для пальто и всякого другого, скрыта висящей до пола тканью, под вешалкой уместился плетёный сундук из гладко-коричневых прутьев, и осталось ещё много места для обуви…
В общем-то, прятаться почти негде, но играть всё равно интересно. Затаиться в каком-то из упомянутых мест и, сдерживая дыхание, прислушиваться к настороженным шагам водящего…чтобы… сорваться бегом!
Первым добежать до дивана, у которого жмурился водящий перед выходом в поиск.
Первым стукнуть по его валику и крикнуть «чур, за себя!», чтобы не водить в следующем ко́не.
Но однажды Сашка умудрился так спрятаться, что я его совсем обыскался. Ну, просто как сквозь землю провалился через соседей на первом этаже!
От недоумения, я даже заглянул в ванную и кладовку, несмотря на твёрдую договорённость между нами – там никогда не прятаться.
И я прощупал все пальто на колышках вешалки, в занавесочном гардеробе прихожей.
Потом я открыл зеркальную дверцу шкафа в комнате родителей, где в тёмном отсеке (с непонятно-приятным запахом) висели на плечиках Мамины платья и Папины пиджаки, но Сашки нет как нет.
И уже просто так, на всякий, я заглянул даже за правую дверцу, где до самого верха только ящики с кипами глаженых простыней и наволочек, кроме самого нижнего, в котором я однажды обнаружил тёмно-синий прямоугольник воротника от матросской рубахи. Им обмотался морской офицерский кортик в тугих чёрных ножнах, куда пряталось длинное стальное тело, сходящееся в иглу острия.
Через пару дней я не утерпел, и под большим секретом поделился тайною с Наташей, на что она фыркнула и сказала, что знает про кортик давным-давно и даже показывала его Сашке…
А теперь она вот стоит и радостно хихикает над моими бесплодными поисками, а на мой крик, что так и быть, я согласен водить ещё кон, и пусть он уже выходит, Наташа тоже кричит, чтобы сидел и не сдавался.
Тут моё терпение лопнуло, и я сказал, что больше не играю вообще, но Наташа предложила мне выйти на минутку.
Возвращаюсь из коридора – Сашка стоит посреди комнаты, молчит и сопит довольный, пока сестра хвастается, как он залез на четвёртую полку, а она присыпала его там носками.
~ ~ ~
Случались и сугубо семейные игры, без всяких соседей… Разноголосый смех раздался из комнаты родителей, я отложил книгу, вскочил с дивана и побежал туда:
– А что это вы тут?
– Горшки проверяем!
– А как это?
– Давай и твой проверим!
Надо сесть Папе на закорки и ухватить его за шею, пока он крепко держит мои ноги. Совсем неплохо, мне понравилось. Но тут он развернул меня спиной к Маме, и я почувствовал, как её палец проник мне в попу, насколько позволяла ткань штанов.
– А горшок-то дырявый!– объявляет Мама.
Все смеются и я тоже, хотя мне как-то неловко…
В другой раз Папа спрашивает: «Хочешь Москву увидать?»
– Конечно, хочу!
Подойдя сзади, он плотно возложил свои ладони мне на уши и приподнял меня всего над полом, за голову, стиснутую между его рук.
– Ну, как, Москву видно?
– Да! Да!– вскрикиваю я, хватаясь за его тиски.
Он опускает меня обратно, откуда брал, а я пытаюсь утаить слёзы, боюсь притронуться к ушам, расплющенным о череп.
– Ага! Купился? Как же тебя просто обмануть!
(…много позднее, я догадался, что он повторял шутки, сыгранные над ним в его детстве…)
В наших прятках, когда Сашка затихарился под носками, я, проверяя занавесочный гардероб в прихожей, заприметил там бутылку ситра, одиноко стоявшую в расселине между стеной и плетёным сундуком.
В своём отношении к ситро, я обожал его всерьёз. Единственный изъян газированного нектара (неоднократно удостоверенный на практике), что он слишком быстро исчезал из моего стакана.
Клад, найденный за ситцевой занавеской (в количестве одной бутылки) явно припасался для какого-то праздника, но про неё случайно позабыли.
Точно такая же забывчивость случилась и со мной. Только лишь через день, а может даже пару, когда никого не было дома, мне вдруг припомнилась она, всеми забытая бутылка.
Выудив ситро из общего забвения, я поспешил на кухню.
Ещё в коридоре, мои нетерпеливые пальцы ощутили слабинку крышки, сдёрнули её, – и я машинально вскинул бутылку к жаждущим губам…
Посреди второго глотка мне дошло, что ситро не то, чтобы не совсем то, а вовсе даже не то.
Перевернув бутылку в её естественную позицию, я обнаружил, что в праздник ситро всё же выпили, а затем наполнили пустую тару подсолнечным маслом, для хранения.
Хорошо хоть никто не видел мою попытку получить наслаждение от поддельного клада. Ну, разве только белый ящичек с красным крестом на дверце – хранилище бинтов, таблеток всяческих и пузырьков из тёмного стекла, высоко на стене, между ситцевым гардеробом и дверью в кладовку. Да ещё, наверное, электросчётчик над входной дверью, однако они не проболтаются…
Следующим из моих гастрономических преступлений стала кража свежеиспечённой пышки, которую, с компашкой ей подобных, Мама вытащила из электродуховки «Харьков», и разложила на махровом полотенце, поверх клеёнки кухонного стола.
Манящий запах, округлая коричневатость, мягкий лоск их спинок сплелись в такой соблазн, что я нарушил наказ Мамы – дотерпеться, покуда остывают для общего чаепития.
Пробравшись на обезлюдевшую кухню, я сцапал одну и, пряча за спину, уволок умыкнутую в логово на плетёном сундуке, в полутёмной ситцевой пещере.
Должно быть, пышка оказалась слишком с пылу с жару, или же чувство вины глушило вкусовые ощущения, но торопливо заглатывая запретный плод кулинарного искусства, я не испытывал привычной услады, и хотел всего лишь только одного – ну, да кончайся же ты, пышка, поскорей!
Когда Мама стала созывать всех на кухню пить чай, меня пришлось звать дважды…
. .. .
Ну а в целом, пусть хоть неумека и копуша, я рос вполне послушливым и чистосердечно старательным ребёнком, а если что-то выходило не так как надо, то это не нарочно, а просто оно как-то уж само так получалось.
Папа ворчал, что моя Лень-Матушка раньше меня родилась и всё, на что я способен – это валяться день-деньской на диване с книжкой. Ну, вылитый Обломов!
А Мама возражала, что читать полезно, и я, возможно, даже врачом стану, и белый докторский халат мне очень подойдёт…
Становиться доктором я никак не хотел, мне совсем не нравился медицинский запах их кабинетов.
~ ~ ~
На уроке, Серафима Сергеевна показала нам квадратную рамочку, выпиленную из фанеры.
Внешняя сторона квадрата 10 см, внутри – квадратная дырка в 7 см, следовательно, ширина рамочки 1,5 см (правда, десятичные дроби мы ещё не начинали проходить). Вдоль двух противоположных сторон её вбито по десять гвоздиков. Вся конструкция – прообраз ткацкого станка, причём действующий.
Толстая шерстяная нить натягивается поперёк рамочки, от гвоздика до гвоздика и обратно, и так далее, туда-сюда, – получилась основа, сквозь которую продёргиваешь нити всяких других цветов. Когда основа заполнена параллельными рядами нитей, то это уже тканый коврик для куклы, пёстрый шерстяной квадрат: 8 см х 8 см, очень миленький.
Поэтому наше домашнее задание – изготовить рамочку с гвоздиками и принести на следующий урок. Потому что родители, заверила нас учительница, охотно помогут нам в деле станкостроения.
Однако Папы дома не было, он с понедельника работал во вторую смену, а Мама слишком занята на кухне. Но всё же она улучила минуту отыскать фанерку от старой посылки, и позволила взять Папину пилу-ножовку из кладовой в прихожей.
Ванная стала станкостроительным заводом, там я пилил, прижимая ногой фанерку к табуреточке.
Обе они упрямо пытались вырваться. Ножовка часто застревала, драла длинные щепочки из верхнего слоя фанеры.
Однако упорный труд их переупрямил и увенчался кривобоко корявым квадратиком в щетине из частых задирок.
Отложив инструмент, я упёрся в капитальную проблему – как выпилить квадрат в квадрате, чтобы получилась рамочка?
Попытка выдолбить квадратную дыру, стуча молотком по кухонному ножу, расщепила моё трудовое достижение надвое.
А когда Мама сказала, что мне пора отправляться спать, бесплодные усилия успели извести всю посылочную фанерку. Горестное осознание, что я никак не гожусь в мастера, заставило меня горько разреветься на кухне, перед Мамой.
Уже совсем-совсем поздно, сквозь сон на раскладушке, я слышал, как папа вернулся с работы, но у меня не хватило сил, чтоб проснуться. Не разлепляя глаз, мне удалось разобрать его сердитую отповедь Маме: «Что Коля? Опять Коля?! Сам знаю, что я – Коля!», и тогда я уснул окончательно.
Наутро за завтраком Мама сказала: «Посмотри, что Папа сделал тебе для школы». Я обомлел от восхищения и счастья.
Фанерная рамочка ткацкого станка без единой выщербинки и задирки! Добела зачищенная шкуркой! Рядочки гвоздиков на двух сторонах вбиты ровнее, чем под линейку…
Мне так хотелось немедленно сказать ему «спасибо!», но Папа ещё спал…
Через пару лет, он принёс мне лобзик с работы, и тонкие пилочки, которые надо натягивать в нём. Я записался в школьный кружок «Умелые Руки».
С выпиливанием у меня не заладилось, – слишком часто ломались пилочки, но всё равно я успел изготовить кружевную фанерную рамочку (с Папиной доводкой и лакировкой) для вставки фотографического портрета Мамы.
Выжигание по дереву давалось намного легче. К тому же мне нравился запах тлеющей фанеры.
Папа принёс домой выжигатель, который сконструировал у себя на работе – получше, чем магазинный. И я скопировал на куски фанеры пару иллюстраций к басням Крылова, из книги «Умелые Руки».
Но это вовсе не означает, будто детство моё проходило среди самодельных игрушек и кустарных приспособлений. Ничуть не бывало! У меня имелся набор «Конструктор» из за-Зонного магазина в районном центре.
Большущая картонная коробка, разбитая на секции для всяческих панелей и полосок чёрной жести, а в них – множество отверстий, куда продеваются винтики для крепления деталей путём навинчивания гаечек, когда собираешь детали друг с другом, и они растут дальше, в более крупные детали конструкции.
В результате получается автомашина, паровоз, мельница или всё остальное, что только захочешь из книжечки чертежей в наборе Конструктора.
Только сперва нужно разобрать уже свинченное, чтобы было из чего делать новое.
Целых два месяца (и почти весь запас винтиков-гаечек) ушли на сборку башенного крана, который своим ростом вышел повыше табурета.
Можно было бы и быстрей закончить, не будь Сашка таким упрямым, с его непрошеным содействием. Не успеешь оглянуться, а он уже свинтил какую-то дальнейшую деталь. Совсем без малейшего спроса!
А потом развинчивай, и – заново собирай её же.
. .. .
Костюм Робота для Новогоднего утренника в школьном спортзале тоже Папа сделал. А чертёж отыскала Мама, в журнале РАБОТНИЦА, который приносили ей каждый месяц.
В своём готовом состоянии, костюм весьма напоминал ящик из тонкого, но прочного картона. Две дыры в боках у ящика служили для просовывания рук наружу, а Робот целиком, в надетом виде, заканчивался чуть ниже пояса.
Его коричнево-картонное тело отмечали знаки «+» и «—», на груди, слева направо. Точно такая же маркировка, как на батарейках для карманного фонарика.
Внутри ящика тоже имелась батарейка, но более мощная – чешская «Крона», а рядом с нею неприметный переключатель. Секретно щёлкнул им – и загорелся нос, сделанный из обычной лампочки, как в комнате или на кухне.
Она торчала из второго ящика, размером поменьше, который служил головой Робота и одевался поверх моей, как шлем рыцаря.
Два квадратных глаза, по бокам от носа-лапочки, позволяли вести наблюдение из глубины шлема-ящика – с кем и как ты хороводишься вокруг Новогодней Ёлки.
~ ~ ~
атаив робкую надежду, я попросил позволения выбрать не из высоких стопок сданных книг, скопившихся на столе, а с полок. «Ну, ладно», – ответили две Библиотекарши сразу, потому что у них шла пересменка, – «можно».
Ах, нет, перо не в силах передать всю благодарную, неописуемую радость, тесно наполнившую вдруг мою грудную клетку! Ну а с компьютерной клавиатурой, тут даже и пытаться нечего. С её прямолинейностью к подобным переливам состояния души не подступиться…
Направо от стола Библиотекарш, стеной до потолка, стояли «Полные Собрания Сочинений» В. И. Ленина, из разных лет издания. Полки начинались от пола, вознося сплочённые ряды однообразно упитанных томов, что разнились только лишь оттенком синего в их твёрдых обложках, чем позже год переиздания – тем голубее.
Корешки многотомных работ Маркса и Энгельса (в коричневых обложках) теснились вдоль стены напротив ленинской сини, а полки с трудами Сталина стояли шеренгами (не столь многочисленными, но более рослыми) вдоль короткой стены возле двери.
Плотные, никем не троганные гряды широких книжных корешков, золото тисненых наименований и нумерации томов, саркофаги несметных строк, погребённых меж тяжких обложек с рельефно-выпуклыми лицами великих творцов на передней, словно венчающие надгробья из навзничь лежащих фигур на помпезных кладбищах средневековья… Увековеченная бесполезность…
Однако в синей стене имелась узкая щель, – проталина в ту часть Библиотеки, где, в лабиринте тесных проходов, стояли полки книг разной степени потёртости.
Они строились по алфавиту: Асеев, Беляев, Бубенцов…; или по странам: «Американская литература», «Бельгийская литература»…; или по разделам: «География», «Политика», «Экономика»…
В закоулках лабиринта тоже попадались многотомные издания: Джек Лондон, Фенимор Купер, Вальтер Скотт (в чьих трудах я упорно искал, но так и не нашёл роман про Робин Гуда, а под руку всё время выскакивал какой-то навязчивый Роб Рой).
Я обожал бродить в плотной тиши проходов между полками, порой снимая, насколько позволял мой рост, какую-то из них – прочесть название, и вернуть обратно.
В заключение, притиснув пару избранных к своей груди, я возвращался в отсек Библиотекарши. Иногда она откладывала какую-нибудь из принесённых мною книг, потому что такое мне читать ещё рано…
Однажды, в хождениях по тесным проходам, я нечаянно пукнул. Какой конфуз!
Не очень-то и громко, но, на случай если постыдный звук всё же проник сквозь стену Марксизма-Ленинизма, я попытался сбить с толку слух Библиотекарши пустопорожним трям-блямканьем губ, что, возможно, чем-то и смахивало на вырвавшийся шум, однако явно оставалось невинной забавой мальчика, гуляющего между высоченных полок, которому рано ещё читать некоторые книги.
Так я похаживал и испускал трям-блямы, пока один из камуфляжных пуков не получился таким убедительным, таким раскатисто натуральным, что я буквально обмер – если тот первый, самопроизвольный пук как-то и мог бы остаться незамеченным, подделка прозвучала слишком круто.
(…как сказала бы мать твоей матери: «тулив, поки не перехнябив», она любила вставлять Украинские поговорки в свою речь…)
