скачать книгу бесплатно
– Да-а, это надо попробовать! Не пропадать же благородному напитку.
– Открывай, Андрюх! Когда еще мы с тобой выпьем такого! – Демьяныч довольно потирает руки, глаза блестят и блаженно следят за «бульками» из бутылки.
– Ну, давай. За то, чтоб жизнь удалась! – Произношу тост.
– А что, она у тебя не удалась еще? Можно подумать… – Настоящей искренности от такого завистника я не жду, как бы он ни старался ее изобразить.
– Демьяныч, вспомни афоризм: если коньяк старше женщин, с которыми мы спим, значит, жизнь удалась!
Делаю паузу, чтобы до свояка дошла суть тоста… Видно, что мысль где-то «на подступах», усиленно ищет мозги… Дошла! Ухмыляется кисловато: значит, дошла!
– Демьяныч, если у тебя удалась – надо будет при оказии об этом сказать Кузьме! А выпьем потом за что-нибудь другое. Ну а если еще нет, то вот за это я и предлагаю выпить!
– Ну… за сказанное… кхе!!… Ох и люблю я, Андрюх, когда ты приезжаешь! Хоть посидеть по-человечески можно, – Демьяныч, когда выпьет, – как соловей становится. Занюхивает, закусывает и продолжает. – А то одна алкашня вокруг. Знаешь, как они меня задолбали уже! Я только за этот год двоих закодировал! Кучу денег отвалил! А куда деваться: он мне огород копает, потом чуть не в истерике начинает биться: «Умираю! Умираю! Помоги! Сердце! Голова! Сдохну щас!». Я его на машину, в больницу, то-сё. Не дай бог и правда, загнется, на фиг, в моем огороде, не оправдаешься ж потом! Там ставят какой-то диагноз, что тока кодировать надо. Ну куда деваться: кодируйте. Думал, с жены потом деньги стрясу! Фиг!!! Она мне: «А тебя просили кодировать? Нехай бы подыхал! Один хрен, толку от него никакого, нигде и ни в чем…»! И еще один такой же! Но иногородний, на доме у меня работал! В раствор с цементом упал, тоже в истерике бился. Чё с народом творится? Ну ладно, грибочков достану пока, а ты разливай! – Демьяныч снова берется за литровую банку с опятами.
Опять громкое «кряканье», чавканье, на этот раз грибами, всякие восклицания и междометия, типа «да-а!», «мммм!!»… Ценители, одним словом..
– Андрюх, ты мне скажи, а то я не пойму никак: какого черта они к тебе приперлись? Поляки-то эти? Ты чё, в креветочном бизнесе, или отелями и ресторанами владеешь? Что им надо-то было от тебя??
4. День второй. Суббота
«Что тебе надобно, старче?»
А.С.Пушкин. «Сказка о рыбаке и рыбке»
Тут до меня доходит, что такого конкретного вопроса я себе не задавал. И если бы со свояком не поговорил, не знаю, пришел бы вообще мне в голову такой вопрос в ясной и чистой формулировке. Так и «плавал» бы в подсознании на каком-нибудь второ-третьестепенном уровне. Или, просто, не успел об этом подумать? Все ж смешалось «в доме Облонских»! Действительно, чего они от меня-то хотели? Контакт для подстраховки в чужом городе, на всякий пожарный? Или им конкретная помощь нужна была? Или просто время провести до отлета, как Ирина с Зигмунтом в свое время?
Для меня любой контакт с поляками – радостное событие: возможность пообщаться на польском, поговорить о Польше, о том, что там происходит и т. п. Сентиментальность – коварная вещь, все-таки! Я никогда не искал в этом общении какой-то подоплеки или скрытого смысла. Просто радовался и все.
– А фиг их знает, зачем? Я и не думал даже об этом. Да и не успел.
– Во! Чекист хренов! Разведчик! И чему тебя там учили только?!
– Бывший разведчик, заметь! Уже десяток лет бывший!
– Чё ты мне вешаешь? Разведчик – он на всю жизнь разведчик! Это натура! Диагноз! Неизлечимая болезнь! А то я тебя не знаю: ты же хроник! Ты даже просто смотришь в глаза – у меня мороз по коже, как насквозь видишь! Ты ж тоскуешь по своей внешней разведке, признайся! Честно только!
– А я и не скрываю. Да, тоскую! Но по той разведке, которая 20 лет назад была, а не 10, когда я слинял. И не по теперешней! Тогда было интересно, трудно, но понятно. Идеология была! А потом она умерла. Сейчас же мне комфортно. Но не так интересно. И вообще, разведка – это самое интересное, что в моей жизни было! И это единственное, чем настоящему мужику стоит заниматься в этой жизни!
– А чего ж ты ушел? Легкой жизни захотелось? Напрягаться не хотел, да? А на тебя, между прочим, государство кучу денег потратило, рассчитывало на отдачу! А ты все похерил! – Свояк всегда кипятится, орать начинает, тон повышает, когда выпьет.
– Демьяныч, насколько я помню, ты тоже за свое почвоведение в МГУ не платил! Тебе тоже государство образование дало, а ты и недели не смог в коллективе отсидеть! Зонтик на стол, пиджак – на спинку стула, а сам в город по своим делам! С тетками в отделе подрался! Ты же волк-одиночка! А тоже с претензиями!
– Мне 160 рублей платили! На это жить невозможно было! Семья, ребенок! Мне жрать нечего было! Я холодильник открывал, орал в него «а-а-а-а!!!», а там эхо! Тока мотыль просыпался и шевелился!! – Демьяныч все больше распаляется, тон становится резче!
– Не жалуйся на жизнь, могло и этого не быть!
Кузьма временами на всякий случай заглядывает к нам на кухню – контролирует состояние Демьяныча: лишь бы драться не лез. Посмеется над его пьяными интонациями и опять уходит к детворе.
– У тебя хоть холодильник был! – продолжаю сопротивляться не совсем трезвому напору свояка. – А я шесть лет по пустым чужим квартирам мотался, снимал! Одни книги в чемодане! Если б не командировка в Польшу… – аргументы, на мой взгляд, весомые подключаю.
– Ну вот! А из командировки приехал: и машина, и техника, и….
– И… что? И все! Больше ничего. А на жизнь – извозом по ночам-вечерам занимался! Разведчик, млин! Это что, нормально? Когда выбираешь, что ж купить: шесть сосисок на семью или пару жвачек дочке, потому что на то и на другое не хватает, – ты не разведчик! Ты обычный нищий обыватель, занятый бытовыми проблемами! И вот это уже – диагноз! Тут уже кардинально надо менять, потому что толку от тебя – от разведчика, – никакого!
– Ага. И ты принял решение! Все похерить! Этому разве тебя учили?
– Меня многому научили! И решения принимать – тоже научили!
– А чё ж тебя не научили в корень смотреть-то? – «Остапа-Демьяныча понесло…» – Приперлись какие-то неизвестные, чего-то хотят, в гости напросились… Ну не пожрать же им на халяву у тебя надо было? Бизнесмены все ж таки! Наскребли на кабак бы, если б надо было!
– Демьяныч! Остепенись! Если бы я знал, что эта девушка такой номер выкинет у меня в квартире, я б их и на порог не пустил, не то что спрашивать о чем-то! Я только про морские гребешки и узнал, хотя мне они по барабану! Я ни пива не пью, ни морепродуктов не ем….
– Ну ладно, наливай! – смиряется свояк. Чего ради напрягаться, когда такой раритетный коньяк выдыхается?
В течение следующих двух-трех часов мы со свояком по достоинству оценили качество коньяка советских времен, выяснили, что я полный «лопух» в отношениях с поляками, обсудили особенности закладки фундаментов для разных климатических зон, сходили в гости в соседний подъезд к коллеге Скороплетову – поздороваться, просто… Забрели в местный клуб на дискотеку, куда дочки с кузенами «слиняли», чтобы наших пьяных рож не видеть, еще когда мы за стол пристраивались. Демьяныч даже подергался под рэп. Дальше мог начаться «брэйк-дэнс», а это с возрастом и состоянием свояка несовместимо. Пришлось ретироваться. По пути к квартире попинали ногами колеса наших машин. Договорились в следующий мой приезд приварить «кенгурятник» и на мою «одиннадцатую». В квартире спели под караоке «секшуал революшн», свояк попытался танцевать, но нам с Кузьмой удалось его быстро утихомирить… Потом снова за столом проанализировали ситуацию на нефтяном рынке вообще и на рязанском нефтезаводе, в частности, свояк очередной раз сделал вывод, что Розенберг – представитель еврейской мафии, плавно перешел на Абрамовича и еврейский вопрос – это его любимый конек… Тут пришлось его силой остановить, и мы пошли смотреть какой-то новый детектив на кассете, под который свояк вскорости и уснул прямо на ковре на полу.
Растолкать, раздеть и уложить его в постель – это целая проблема, особенно глубоко после полуночи, но решить ее в конце концов удается. Уже с подушки он заявляет, что в 5 утра едет на рыбалку, и отключается окончательно.
А поутру я обнаруживаю, что свояк действительно уехал на рыбалку. Как ему удалось встать в такую рань – только ему самому известно. К моменту моей побудки он рыбачил уже часа четыре. Значит, можно собираться и ехать домой, – часов до 4—5 дня все равно не вернется! Только голод может вернуть его к жене и детям!
Пью сваренный Кузьмой кофе, даю команду дочкам собираться домой. Недовольное нытье, что они вчера поздно пришли с дискотеки, что мол «дай поспать», – меня мало волнуют. Мне надо домой!
Знал бы я, какой сюрприз меня там поджидает, не торопился бы. Или вообще не уезжал бы в Рязань…
Глава третья (бис)
Дождь шел уже почти неделю. Сначала был ливень, который Инна пытался переждать, отсидевшись под раскидистым дубом. Но ожидание затянулось, ливень сменился моросящей всепроникающей влагой. Пришлось продолжать путь, хотя дождь не прекращался ни днем, ни ночью. Мрачные безлунные ночи превратились в бессонный кошмар. Изматывала раскисшая почва под ногами, угнетало отсутствие перспективы приготовить еды на огне, просушиться и поспать, не захлебываясь струйками воды. Промокшая одежда, промокшая обувь, ни пучка сухой травы или мха. Временами Инне уже казалось, что сборище дождевых туч идет туда же, куда и он, и если повернуть обратно, пройти пару миль, то дождь быстро прекратится.
Еще один день мог закончиться полудремой под какой-нибудь елкой, если бы перед наступлением сумерек Инна неожиданно не наткнулся в лесу на небольшое селение из нескольких деревянных изб и сараев. Нестерпимое желание зайти в один из домов, поговорить, просушить одежду, возможно, получить угощение и поспать под крышей, пришлось подавить в себе сразу же. Никаких контактов, а тем более стычек с мужчинами ему не хотелось. Да и вообще свое появление здесь лучше всего скрыть от кого бы то ни было.
Два небольших стога скошенного сена привлекли внимание Инны больше всего. Если надергать из глубины стога охапку сухой травы, можно развести огонь, а уж поддержать костер даже влажным хворостом особого труда не составит. Но сначала пришлось осмотреться, понаблюдать за избами, попытаться выяснить для себя, кто в деревне живет.
Долгих полчаса Инна терпеливо выжидал, выглядывая из-под разлапистой ели. Но никаких признаков жизни возле изб не обнаружил. Можно было бы рискнуть прямо сейчас. Но для начала нужно найти место для ночлега где-то подальше от деревни, заготовить хвороста для костра, а потом вернуться за сухим сеном. Времени до наступления темноты оставалось совсем немного, Инна отправился на поиски и уже часом позже снова был под укрытием еловых лап. В деревне по-прежнему было безжизненно.
Спустившиеся сумерки подгоняли Инну, и он решился. По высокой траве на коленях пробрался к ближнему стогу и, по-прежнему на коленях, начал выдергивать снизу пучки влажного сена, откладывать их в сторону, освобождая проём, где трава не успела промокнуть от дождя. В лесной тишине шорох травы звучал, как грохот железа. И в это мгновение где-то за избами послышалось ржание одной лошади, за ней второй. Проснулись и подали голос собаки. Инна даже не успел понять происходящего, как злобный лай собак послышался уже у него за спиной. Он оглянулся, увидел клыки и раскрытую пасть огромной собаки, закрылся от нее левой – раненой – рукой и почувствовал резкую боль, на этот раз чуть выше запястья. «Все кончено!» – мелькнула мысль. И тут же следом послышался резкий, командный – мужской – голос:
– Назад!.. Фу!… Сидеть!
Инна еще не опустил рук и не видел мужчину, но уже осознал, что понимает прозвучавшие слова! Говорили по-немецки! А ведь он так долго этого ждал! Над ним возвышался суровый, крестьянского вида бородатый человек в кожаном камзоле с ремнем и с капюшоном на голове. В его руках была нацеленная на Инну рогатина. Минутная пауза, разглядывание друг друга, и ни единого слова. Жестом рогатины Инне было приказано подняться и идти в сторону избы. Не было выяснений, не было вопросов. Инна медленно плелся, ощущая под лопатками оба острия рогатины и прижимая к себе кровоточащую руку, на которой зияла рваная рана, и болтался неровный кусок окровавленной кожи.
Спустя полчаса он сидел на массивной деревянной скамье за таким же массивным столом, с жадностью пил из медного ковша молоко, отламывал большие куски ржаной лепешки, глотая их почти не прожевывая, и озирался по сторонам при свете горящей в углу лучины. Мрачный хозяин перед этим молча промыл ему рану на руке, намазал каким-то жиром, приложил какие-то прохладные листья, аккуратно перетянул руку куском холста, невозмутимо водрузил на стол молоко и лепешку, а сам сел в глубине избы, скрестил руки на груди и исподлобья наблюдал за незваным гостем. Чем меньше оставалось молока в ковше, тем тревожней становилось на душе Инны, который не знал, чего можно ожидать от хозяина. Успокаивало, конечно, то, что тот говорил на понятном языке, не заколол рогатиной сразу же у стога, более того, накормил, как гостя. И что-то еще… Что-то мимоходом отпечаталось в голове Инны еще при входе в избу, и тут же было вытеснено ноющей болью в рваной ране… Но схватили-то его как вора! И обращаться могут как с вором!
С последним кусочком лепешки Инна вспомнил: крест над дверью! Вот, что он заметил при входе! Это дом христианина, а не язычника! Вот с ними, язычниками, он сталкиваться не хотел, прежде всего.
Инна поставил пустой ковш на стол, размашисто перекрестился и сказал:
– Спасибо, хозяин. Благослови Господь твою доброту.
Хозяин несколько мгновений так же хмуро смотрел на гостя, медленно поднялся и пересел к столу. Локти на столе, толстые и крепкие пальцы рук сцеплены.
– Что ты хотел… на моей земле? – Он говорил медленно, как бы с трудом, растягивая и тщательно выговаривая слова, от чего складывалось впечатление, что для него говорить – редкое и непривычное дело.
– Я хотел лишь взять немного сухой травы, чтобы развести огонь. – Быстро заговорил Инна, как бы боясь, что его перебьют и не дадут сказать все, как оно есть. – Я много дней в пути, а последние несколько дней почти совсем без пищи, под постоянным дождем. У меня уже не было сил идти дальше, нужно было отдохнуть и просушиться. А в такую погоду развести огонь… Мне нужна была лишь небольшая охапка сена для очага… Я могу отработать…
Инна замолчал в нерешительности, не видя никакой реакции на мрачном лице малоразговорчивого хозяина.
– Откуда идешь? И куда? – наконец выговорил бородач.
– Издалека иду, из Тергеста… – подробностей Инна не хотел рассказывать.
– Тергеста? Это что же за земля такая? Не слышал никогда, – недоумение в вопросе никак не отражалось на интонации.
– Это далеко на юге, у моря Адриатического и Средиземного.
– На юге есть земля Богемская, да Австрийская. О таких знаю. А про какие-то моря там не слышал. Море на севере есть, но далеко.
– А про Святую Землю наверняка слышал? И про Святейший престол в Риме тоже должен был слышать.
– Да. Но это очень далеко. Туда только отряды рыцарей могут дойти… – Он расцепил пальцы и снова скрестил руки на груди. – Правда, не все могут оттуда вернуться.
– Все верно. Тергест – это полпути до Святой Земли. Я с ранней весны в дороге.
– Может быть, ты и в Святой Земле был? – в глазах хозяина вспыхнул огонек интереса.
– Был. Подростком. Совсем юным. Но недолго. Там шло сражение с неверными за Аккон, что рядом с Иерусалимом. Много христиан погибло, всего две галеры ушли на ближайшую христианскую землю, на Кипр. Мне удалось попасть на корабль и спастись. Город сожгли мусульмане.
– И давно это было?
– Двенадцать лет назад, в 1291 году от рождества Христова. – Инна отвечал после небольшой паузы, вспоминая дату тех событий.
– И что же ты делал все эти годы?
– Жил в монастыре на Кипре. Был послушником. Работал, обучался грамоте.
– А куда же путь держишь теперь?
Инна подумал, что теперь настало самое подходящее время узнать, сколько ему еще осталось прятаться по лесам и чащобам. Угрюмому лесному отшельнику, скорее всего, совершенно безразлична цель, которая движет Инной.
– Иду в Мариенбург, чтобы найти там своих родственников.
Хозяин вздохнул, помолчал и, повернув голову в сторону холщовой занавески в глубине избы, крикнул через плечо:
– Эльза! Иди сюда!
Из-за ширмы, скрывающей вход во вторую половину избы, тут же выскользнула женщина средних лет в цветастых одеждах, от которых в груди Инны все сжалось: такие же наряды он помнил с раннего детства, – их носила его мать. Светло-зеленое платье с красной узорчатой оторочкой на подоле, рукавах, воротнике выглядело совсем не повседневным. Волосы аккуратно собраны и спрятаны то ли под платком, то ли шапочкой, напоминающей капор. При свете лучины деталей было не разобрать.
– Эльза, у нас гость. Приготовь ему постель здесь. Сеновал не лучшее место для него сейчас. Поживет пару дней, пока рана не затянется. Тебя как зовут? – Хозяин снова обернулся к Инне.
– Инна. Сын Пауля. Но мне нельзя задерживаться здесь… – Инна пытался робко возражать, хотя и понимал, что упорство в его положении не совсем уместно.
– Тебе нельзя в таком виде в Мариенбург. – Он снова повернул голову к жене, – Эльза, починишь ему одежду, что можно починить. А нательную рубашку достань новую, мою. Пусть переоденет. – Эльза молча кивнула головой и скрылась за ширмой.
Хозяин снова помолчал, уставившись взглядом в столешницу, потом взглянул на Инну и продолжил:
– Не вижу в тебе зла, хоть и неправильно ты пришел в мой дом. Но за попытку украсть ты уже наказан. – Он кивнул на перевязанную руку Инны. – Меня зовут Мейнике, жену Эльза. Тебе нужно привести себя в порядок, у тебя вид бродяги. В Мариенбурге тебя схватят и закуют еще на подходе. Завтра дождь кончится, а там – через два-три дня – я поеду в Мариенбург, повезу сено. Поедешь со мной.
– А далеко ехать или это уже рядом? – Сердце Инны застучало в каком-то смутном смятении.
– День пути, если земля подсохнет.
Что же, возможно, этот бородач и прав. Оказаться в подвалах, под арестом или на принудительных работах для невольников после нескольких месяцев пути – совсем не то, к чему так рвался Инна. Лучше переждать несколько дней здесь, приобрести с помощью хозяев более благопристойный вид, в котором можно было бы спокойно зайти в собор и не отпугивать собой ни прихожан, ни священников.
Следующие четыре дня Инна наслаждался комфортом, наладившейся погодой, собственной чистотой, сытной едой и полной бездумностью. Не строил никаких планов, не думал о предстоящих делах и разговорах. Сбрил бороду, постриг волосы, вместе с Эльзой починил обувь и одежду, помогал Мейнике, как мог с раненой рукой, в его небольшом подворье, сторонясь с опаской двух собак на привязи, хотя те относились к нему абсолютно равнодушно. Под стать своему хозяину.
Но вечерами при свете лучины Мейнике несколько раз все-таки пытался расспрашивать Инну о Святой Земле и о деталях его путешествия. В итоге вольно или невольно, но пришлось рассказать о том, как он попал в Аккон в разгар последних сражений с мусульманами и панического бегства из города уцелевших горожан и рыцарей-христиан. И про поиски отца – это было главное, ради чего он, еще совсем юнцом, отправился в Святую землю, – туда, куда ушел и откуда не вернулся его отец. Найти отца он так и не смог.
На всякий случай, из осторожности, Инна не стал рассказывать об отце Конрадине – настоятеле небольшого монастыря, который приютил Инну, сделал послушником, обучил грамоте и настоящим наукам. Да и само возвращение в родные места благословил этот священник, ставший для Инны единственным близким человеком на чужбине.
В последний день, провожая в путь и прощаясь навсегда, именно так наставлял Инну епископ Конрадин: заходить только в соборы, спрашивать только у священников, отвечать только священникам. Это было залогом успешного завершения пути и гарантией его безопасности. До сих пор Инна следовал наставлению неукоснительно, за все время еще никто, кроме охотников из Богемии и случайной польской девушки, не сталкивался с ним и не пытался выяснить каких-либо деталей.
Лишь этот дом простого немецкого крестьянина стал для Инны отдушиной за долгие месяцы отшельничества. Дом, в котором он, возможно, оказался для хозяев чуть ли не единственным гостем за всю их жизнь. И они были рады гостю, несмотря на то, что началось все так необычно: с рогатиной, собаками и пролитой кровью.
Через четыре дня Мейнике действительно начал собираться в дорогу. Загрузил сеном большую телегу с надстроенными вширь краями, приготовил запас еды и корма. Поутру с восходом солнца он запряг двух низкорослых лошадей-тяжеловозов, а сам вместе с Инной забрался на самый верх копны с сеном. Но поехали они не на север, как тут же встревоженно заметил про себя Инна: сначала на восток, а потом на юг. Мейнике его успокоил и объяснил, что регулярно – каждую неделю – возит сено в замок на продажу, дорогу знает и может добраться с закрытыми глазами.
К вечеру, с наступлением темноты, они еще не добрались до места и остановились на ночлег на берегу реки – большой и полноводной. Место оказалось «обжитым» – на поляне было несколько старых кострищ, которые свидетельствовали о том, что разные путники здесь останавливались много раз. Инна уже понял, что все время шел в правильном направлении, и отклонение всего в один-два дня пути было мелочью, не заслуживающей внимания. С самого начала он предполагал, что на это придется потратить неделю или две. А оказался практически рядом.
Ночь была тихой и теплой, небо звездным, почти полная луна касалась своим тусклым светом верхушек деревьев и пыталась рассмотреть свое отражение через мелкую рябь в реке. Инна засыпал на стоге сена под редкие крики каких-то ночных птиц, тонкий писк комаров и всплески воды от мелких рыбешек…
– Вставай! Солнце-то встает уже, и нам пора!
Инна почувствовал толчок в ногу и открыл глаза. Мейнике стоял внизу, у телеги с сеном, смотрел на сонного Инну и улыбался. На его окладистой бороде светились капли речной воды. Лошади попеременно запускали свои морды в охапку сена, размеренно жевали и пофыркивали.
Инна осмотрелся по сторонам и увидел вдалеке в туманной дымке очертания верхушек башни и шпиля собора или часовни. Это Мариенбург! И всего в часе езды, не больше! Он быстро соскочил со стога, подбежал к воде, поплескал себе в лицо, вытерся подолом рубашки и вернулся к Мейнике.
– Я готов!
– Едем. По дороге потрапезничаем, хоть и грех не за столом да без молитвы. Но в замке надо быть как можно раньше. – Мейнике решительно оттолкнулся ногой от оглобли и вскочил на воз. Инна последовал за ним.
С берега реки открывалась равнинная местность и поля с уже убранными хлебами. Тут и там виднелись стога свежей золотистой соломы, высушенного сена. Кое-где встречались группы крестьян, работающих в поле с серпами, косами и граблями, несмотря на раннее утро. Мейнике в основном молчал, изредка подергивая вожжами, подстегивая медлительных лошадок, задумчиво жевал ржаную лепешку, вгрызаясь в нее крепкими зубами и вырывая большие куски.
– Тебе кто нужен в замке? – вопрос к Инне застал того врасплох: он не знал точно, кто ему нужен в самом замке. Но он точно знал, что ему сначала нужно зайти в собор, шпиль которого возвышался рядом с замком. Все остальное – только после разговора с епископом.
– Я не пойду в замок. У ворот сойду. Я должен зайти сначала в костел и поблагодарить Бога за то, что довел меня до цели.
– Ну что же, Бог тебе в помощь. Я буду здесь до захода солнца. Если от меня потребуется какая-то помощь, потолкайся на торговой площади. Меня многие знают, достаточно просто спросить.
Еще четверть часа спустя они остановились на рынке перед замком, распрощались, и Инна направился вдоль мощной крепостной стены. Он шел, не торопясь, и задрав голову, осматривал массивные, строго упорядоченные нагромождения красного кирпича, которые как бы сами собой формировали неприступный прямоугольник с башней внутри. Широкий и глубокий ров вдоль стен замка лишь усиливал ощущение неприступности. Казалось, все было сделано для того, чтобы преодолеть такие стены могли лишь птицы.
