Фернандо Магеллан. Том 2

* * *

К обеду главная работа закончилась. Подпертая с двух сторон толстыми досками, каравелла стояла на стапеле. Чистильщики насажанными на древки копей широкими стальными ножами оскоблили бока, срезали траву и моллюсков. Пахло гнилью, сыростью, йодом. Юнги ведрами таскали воду, окатывали борта, начисто протирали тряпками. Холодная вода обжигала руки, леденела на обшивке, но на снегу под днищем уже зажигали костры, начинали просушку, травили древесного червя. Гулко изнутри корпуса застучали плотники, менявшие обветшавшие доски. Кандальники вычерпывали из-под пайолов тухлую зеленую жидкость, собирали в лохани расползавшуюся грязь, пугали крыс и мышей, разбегавшихся под ногами, карабкавшихся по отвесным деревянным переборкам. Грызунов травили в походе, но их количество не убавилось.

– Ошпарить бы крыс кипятком!  – мрачно посоветовал Симон, в прошлом сверхштатный член экспедиции и слуга Мендосы, не отличавшийся веселым нравом, а в цепях – тем более.

– Божья тварь…  – промолвил Мартин, поблескивая в полумраке белыми зубами.

– Божья?  – не поверил Симон.  – Исчадье ада!

– Господь создал их мучить грешников,  – ответил Мартин.

– Врешь,  – отрезал португалец.

– Спроси у штурмана,  – посоветовал приятель. Симон не решился. Элькано молча черпал жижу.

– Эй, бунтари,  – послышался с палубы голос Серрана,  – чего тянете? Шевелите руками, пока плети не получили!  – Капитан засунул голову в вентиляционный люк, попытался разглядеть в темноте днище.  – Кто здесь? Ты, Симон? Ушастый с тобой? Третьего не разгляжу…

– Сеньор Элькано,  – подсказал Мартин.

– Выдеру всех, коли не кончите к вечеру!

– Сам торопись, а нам некуда,  – надулся Симон, когда португалец ушел.  – Тоже мне, капитан… Наш был дворянином, не спускался в трюм, руки не пачкал, а этот? Кабы не альгвасил…

– Не болтай языком, пока не укоротили!  – погрозил баск.

– Я теперь ничего не боюсь,  – взъелся португалец.  – Что может быть еще хуже? Сяду и не буду работать, пусть Серран отсасывает дерьмо.

– Побьет,  – напомнил Мартин.

– Я не раб! Я его, суку, цепями задушу! Я их…  – ударил кулаками по шпангоуту.

– Перестань!  – оборвал Элькано.  – Распустил слюни. Тебя никто не поддержит, люди хотят жить.

– Успокойся, Симон,  – попросил Мартин,  – скоро снимем цепи. Капитан-генерал простил мастеровых и нас помилует. Отдохни, пока мы вынесем лохань, наберись терпения. О, мышка прибежала… Кыш, серая!

Смотри, лезет по стене, а ты хотел ошпарить ее кипятком. Пусть живет, у нее нет другого дома.

– Ты свихнулся, Ушастый. Тебе плетью грозят, а ты мышей жалеешь!

– Переживем. Отец Антоний молится за нас, не даст погибнуть. Арестанты с лоханью направились к лестнице. Осторожно поднялись по щербатым ступеням, выплеснули грязь на землю. Дым костров поднимался вдоль бортов, вился клубами, собирался в сизое облако. Каравелла без мачт и руля, который сняли и отнесли в кузницу чинить краспицы, плыла по огненной туче. Снизу дохнуло паленой смолой, дегтем: конопатчики варили шпаклевку. Бухали по шпангоутам плотники, скрежетали об обшивку скребки, трещали сырые поленья, звенели молотки по скобам и штырям, вгоняемым в податливое тело корабля, стонали отрываемые доски, суетились и кричали моряки.

– Чтоб тебе!  – перегибаясь за борт и чихая от дыма, грозил Акуриу.

– Куда паклю засунули?  – гремел верзила-канонир Ролдан, смахивая с лица волосы.

– Неси хворост, Педро! Прижжем покрепче червей!

– Загорит корма, ей-богу загорит!  – возмущается Карвальо.  – Полей водой!

– Где Мартин, куда делся?  – взывает капитан.  – Позовите стражника!

– Дыру нашли!  – перекрывая голоса, доносится снизу – У самого киля.

– Какая здоровая! Кулак проходит.

– Наверное, камнем пробило?

– Или ядром, когда дрались с Картахеной.

– Нет, чиркнули днищем о грунт.

– При отливе?

– Эй, Толоса, ты видишь меня через дыру? А я тебя хорошо вижу. Чего надулся?

– Мартин, почему не готовят обед?  – возмущается Серран.  – На сытый желудок легче работать. Ох, суета!

– Гляди, крысы побежали!

– Дурная примета.

– Испугались твари стука и жара, весной вернутся.

– Маэстро Ане нашел сыр, повезло немцу! Как мыши не съели? Коптят костры в небо – гибнут древоточцы, подсыхает обшивка.

Гудит от натуги нутро каравеллы, стонут ребра. Юнги-посыльные мечутся между стапелем, складом, мастерской, тащат шарниры для пушечных портов, пятидюймовые гвозди на палубу, куски коричневого воска. Мальчишки укрепили котлы на треногах, нарезали ломти моржового мяса. Запах похлебки смешался с гарью. Жаль, короток зимний день. Солнце помаячило над горизонтом, нехотя перевалило к западу, повисло над холмами и холодно, бесцветно светило на почерневший от работы берег.

* * *

Ганс Варг и Педро заботливо перевезли Хуана Родригеса (Глухого) на «Викторию», уложили в носовом отделении трюма вместе с двумя десятками больных, собранных с кораблей. Адмирал опасался заразы, приказал отделить немощных людей от здоровых, внимательно следить за ними, чтобы недуги не расползлись по флотилии. Госпиталь на корабле – не лучший способ вылечить моряков, но строить дом на берегу было невозможно, а использовать кузницу под лазарет значило погубить экспедицию. Для ухода за больными на «Викторию» переехали лекари и священники. Корабль Барбосы превратился в тюремную больницу, куда вход разрешался немногим.

Больные не жаловались. Здесь кормили лучше, давали свежее мясо, рыбу, вино, сушеные фрукты. По утрам приплывал Моралес, осматривал пациентов, щупал пульс, прослушивал трубкой движение внутренностей. Велел для облегчения пускать кровь, ставить клистир для изгнания желудочной хвори; прописывал присыпки, примочки, настойки, обжигавшие кожу мази собственного изготовления, прочие творения просвещенного ума. От заботливого ухода люди иногда умирали, однако чаще выздоравливали. Качающиеся от сквозняков больные поднимались на палубу, где в обычной обстановке быстрее набирались сил.

Магеллан заботился о жизни моряков. Потеря двух рук прибавляла работы живым, была невосполнима, особенно, если погибал редкий мастеровой. И хотя в начале путешествия в списках значились, как в любой флотилии того времени, десятки «сверхштатных», они уже успели заменить выбывших. Больше «лишних» людей не имелось, каждый ценился за двоих или за троих, судя по знаниям и способностям, коими обладал.

Жар навалился на Глухого после простуды на охоте. Четвертый день он стонал, горел пламенем, проваливался в забытье, мутными отрешенными глазами глядел в низкий потолок, будто видел нечто, открытое болезнью и недоступное другим, будто готовился уйти туда. Соседи пугались, вставали на четвереньки перед его грязным тюфяком, старались перехватить взгляд, прислушивались к дыханию, тормошили. Глухой не замечал. Окидывал взором раздражавшее тело, переводил взгляд к покачивающемуся масляному фонарю, к единственной светящейся точке в ночи. Огонек отражался в застывших глазах, вздрагивал, наползал на увеличенные зрачки. Они зловеще вспыхивали, исхудалое желтое лицо становилось страшным. В черном провале рта застревала жизнь. Матрос был не в силах выдохнуть ее или вдохнуть. Убедившись, что он горяч, соседи вытягивались на подстилках, прикрывались теплыми вещами, забывали о нем, мучались своей болью и своими мыслями.

Утром, когда темные запотевшие окна серели, приходил священник, опускался на колени посреди прохода, творил молитву.

– «Скорый в заступничестве Своем, единый сын Христос, покажи свыше посещение страждущему рабу Твоему, избавь от недуг и горьких болезней…»

Больные поднимались на постелях, сползались в кружок.

– «… как спас Петрову тещу и расслабленного, на одре носимого…»,  – читал капеллан.

– Петрову тещу,  – шевеля сухими обметанными губами, вторили моряки,  – … на одре носимого.

За молитвою просыпался день. В загоне светлело, потухал ночник. Спертый воздух вырывался через раскрытую дверь, по полу сквозило, выветривало страх. Днем силы удваивались, хвори отступали. Возникали длинные разговоры, воспоминания. Со стекол слезами стекала влага, переплеты набухали, как человеческое горе.

Пигафетта первым отправился помогать страждущим. Следуя уставу Родосского ордена, ибо организация крестоносцев сотни лет назад преследовала именно такие цели, ломбардиец не гнушался грязной работы, перевязывал кровоточащие язвы, кормил, утешал ослабевших.

– Вы сегодня не хотите есть,  – упрекнул итальянец кормчего, не притронувшегося к вареву – Не нравится?

– Мутит,  – признался Гальего.

– По-моему, вкусно,  – Антонио принялся расхваливать суп.  – Попробуйте!

– Посиди рядом,  – попросил штурман,  – тяжело мне.

– Болит?  – Пигафетта, дотронулся до его груди.

– Ломит спину.

– Потереть?  – предложил Антонио и бережно перевернул старика на живот.

Уткнувшись в подушку, тот слегка застонал.

– Я велю нагреть песок,  – пообещал рыцарь, задирая рубашку и оголяя поясницу – Сейчас пройдет. Так лучше?  – начал плавно массировать кожу.

Гальего перестал вздыхать, довольно закряхтел, расслабился.

– Хорошо,  – сказал он, прикрывая глаза,  – словно Христос ходит босиком.

– Надавить сильнее?

– Нет,  – испугался кормчий,  – в самый раз.

– Ваш сын опять отличился,  – вспомнил итальянец,  – нашел индейцев. Говорят, ему недолго осталось ходить в старших матросах!

– Скорее бы,  – улыбнулся отец.  – А я обижался, почему не приходит?

– Разведчики два дня плутали по холмам, чуть не замерзли,  – добавил Антонио.  – Сейчас отдыхают, отогреваются.

– Морозы наступили?  – заволновался кормчий.

– Снег лежит рыхлый, сырой, днем подтаивает. Слава Богу, не штормит!

– Не голодаете?

– Рыбы и мяса вдоволь, бери, сколько хочешь. На лето готовим. Капитан-генерал урезал порции хлеба и муки. Теперь каждый корабль заботится о пропитании, снаряжает охотников. Вчера вытянули на берег «Консепсьон». Ох, зрелище! Скоро наступит наша очередь. Приказано до весны очистить и проконопатить корабли.

– Доброе дело,  – поддержал кормчий.

– По случаю больших работ сеньор Магеллан помиловал пятнадцать человек!  – радостно сообщил Антонио.  – Кузница гремит, на берегу сутолока, как на пристани в Севилье. Я думал, зимовать – значит сидеть на кораблях и много спать, а тут – сплошная работа. Капитан-генерал палкой торопит дело. Бывает, трахнет сгоряча даже офицера. Барбоса бегает злым, грозит кулаками, обещает заковать лентяев в цепи вместо освобожденных. Так не больно?  – нажал кулаком на позвоночник.

– Злодей!  – вскрикнул Гальего.  – Ох-хо-хо.

– Не буду,  – успокоил Пигафетта.  – Моралес сказал, у вас косточки окаменели, надо размягчать.

– Постарели,  – поправил штурман,  – требуют покоя, сухую кровать, огонь в очаге, подогретое вино.

– Где их тут возьмешь? Потерпите до дома. Наверное, в Галисии сейчас тепло?

– Апрель месяц – начало весны.

– В Италии птицы запели, цветы расцвели,  – вспомнил Антонио,  – а мы готовимся зимовать! Раньше я не мог понять: как люди в Южном полушарии ходят вниз головами? Теперь вижу: ходят здесь так же, а живут наоборот. Может, и время движется назад? Не случайно же Васко встретился с великанами.

– С великанами?  – удивился отец.

– Высокие, мохнатые, зубастые, с огромными глазищами – настоящие гомеровские циклопы! Они съели индейцев, живут одни за холмами. Есть и приятная новость: отец Антоний поправился, но слаб еще, капитан-генерал не отпускает его с флагмана. У монаха появилась мечта: хочет создать церковное царство на землях язычников. Ему в болезни было видение, Христос воззвал. Антоний проснулся в слезах, плачет, говорит непонятным языком… Упал на колени, лицо в доски упер, полдня пролежал на молитве, не выпрямляя спины, не поднимая головы.

– А потом?  – заинтересовался Гальего.

– Вышел на палубу, созвал моряков, сообщил о Благовесте. Да что толку? Народу вокруг нет, кому царство строить? Отложили до островов.

– Божий человек!  – уважительно хмыкнул кормчий.

– Несомненно,  – согласился Антонио.  – Не устали?

– Хватит, положи на спину!

Пигафетта легко перевернул иссохшее тело, подсунул под голову пилота подушку.

– Сосед бредит по ночам?  – кивнул на уснувшего Глухого.

– Хуже…  – испуганно перекрестился старик.  – Беседует с нечистой силой.

– Неужели она прилетает на освященный корабль?  – не поверил Антонио.

– Поднимается к потолку, висит…

– Дьявол?  – ужаснулся Пигафетта и быстро перекрестил рот.  – Серой пахнет?

– Глухой уставится на него и смотрит, не мигая. Лицо делается ужасным, землистым, прямо оторопь берет. Никого не замечает.

– Мычит?

– Молча беседуют. Пробовали туда распятие прикрепить – не помогает! Звали капеллана на ночь читать молитвы, да что Глухому Псалтирь? Видать, много грехов накопилось, коли Божье Слово не спасает.

– Петух кричит?

– Не заметили. Час-другой лежит, глаза прикроет, стонет, борется с нечистым. Только под утро рогатый отступает.

– Давно началось?

– Третью ночь.

– Надо заново освятить покой,  – посоветовал Антонио,  – и причастить Глухого!

– Языка нет, покаяться не может, вот и мучается человек,  – заключил старик.

– Недолго осталось,  – пожалел Пигафетта, разглядывая матроса.  – Скоро Господь призовет на суд. Упокой, Боже, душу раба Твоего!

– Что ты!  – испугался старик.  – Живой еще! Огонь горит в нем.

– Кровь пускали?

– Каждый день. С полтаза набралось. Натирали скипидаром и горчицей, обкладывали льдом, курили дымом, привязывали мощи… Не ест, не пьет. Настойку влили – рыгнул назад. Гибнет несчастный. В последние дни мне снится умерший брат, зовет к себе,  – прошептал старик.  – Это не к добру!

Он со страхом и болью посмотрел на Глухого.

* * *

Корпус «Консепсьона» очистили от ракушек, просушили. Темные осклизлые доски посветлели, украсились солеными узорами. Для предохранения их от гнили и морских червей конопатчики приготовили в котлах смесь дегтя и серы. «Чертовым варевом» тщательно пропитали обшивку подводной части корабля. Затем испоганенный корпус окрасили отвратительно пахнущим мерзким составом из древесного угля, сажи, сала, серы, смолы. Когда покрытие остыло и загустело, отогнало ангелов на сотню лиг, конопатчики сварили третий состав из сосновой смолы, древесного дегтя, шерсти животных. Им обмазали подводную часть каравеллы. Поверх ватерлинии нанесли клеевую краску, содержащую деготь, скипидар, воск. Очаровательный букет запахов, достойный образцовой Преисподней, зудил нос до соплей, резал глаза до слез. Вечные спутники моряков – клопы, ошалело ползали по стенам. Их давили мимоходом, образуя коричневые пятна. Из шкафа – кладовой для нижних чинов,  – расположенного между битенгами, выкурили толстых тараканов, коих было страшно коснуться ногой. Но воевать – так воевать! Дошла очередь до крыс. Гадины защищали детенышей, отважно кидались на людей.

Таким же дезинфицирующим и консервирующим раствором пропитали релинги, мачты, шпили, палубные приспособления, подвергавшиеся воздействию влаги. Нутро корабля протравили стойкими против сырости свинцовыми белилами. Рядом со стапелем заготовители топили моржовый жир для натирания канатов.

Серран неотлучно следил за работой, придирчиво осматривал закоулки каравеллы, простукивал доски, ковырял пальцем растворы, обнюхивал. Опытный капитан знал толк в деле, не допускал неряшливости и спешки, хотя отведенное адмиралом время стремительно бежало вместе с короткими зимними днями. «Как сделаем, так поплывем!» – приговаривал португалец, заставляя мастеров заново просмолить доску, заменить негодную.

Матросы чертыхались, проклинали капитана, тащили в блокгаузы заказы, выпрашивали материалы. Старые доски быстро таяли, приходилось уходить за холмы, искать деревья. Спиленные стволы по снегу и на плечах доставляли на стапель, клали на козлы, резали саженными пилами с полудюймовыми зубьями. Ветер разносил по округе щепки, стружки, опилки, пригибал к земле удушливый дым костров, рвал на части грубые матросские песни, помогавшие тяжелой работе.

Святой Отец, открой вратаТяни, моряк, тяни!Покажи нам сад и чудеса.Тяни, моряк, тяни!Где ходят ангелы в Раю,Тяни, моряк, тяни!Где встречу милую свою.Тяни, моряк, тяни!

Жалобный вздыхающий вой десятка глоток подхватывал и бросал на свинцовые воды залива ритмичный припев. Пели хрипло, натужно, нестройно, не в лад, но разом, что придавало силы сдвинуть с места здоровенную мачту, очищенную от зеленой плесени, пропитанную бактерицидным раствором. Не успевала закончиться иберийская шанти, похожая на католический псалом, как с противоположного конца площадки слышалась старинная шотландская халльярд, принесенная тремя сынами Британских островов[2].

Тяни снасть! Эка страсть!Длинный трос! Хоть ты брось!Молодцы! За концы!Мясо – дрянь! Куртки – рвань!В рубцах спина! Вот те на!Косы рыжи! Спины пониже!Налетай народ! Перекладина ждет!Стар и млад! Все подряд!Тяни! Крепи! На весь свет вопи!

Стихали голоса, перекатывалась бочка к огню, поднималась грот-мачта, и вдруг соленое крепкое ругательство нормандца – «Пурбосса!» резало слух. Ричард Фодис запевал о «благородных витязях», рывком подтягивал ремни при непристойном слове-припеве.

– Доброго здравия, сеньор Альбо!  – вынимая изо рта глиняную трубочку, приветствовал Ганс Варг штурмана с «Тринидада».  – Пришли поглядеть на нашу работу?

– Тьфу – отмахивается от табака кормчий,  – здесь воняет, как на живодерне.

– Верно,  – улыбается немец,  – а дохнешь табачком – и не чуешь ничего. Хотите попробовать?  – аккуратно вытер мундштук о рукав куртки.

– Упаси Боже, от него тошнит.

– С непривычки, потом пройдет.

– Карвальо не видел?

– Травит крыс в трюме.

– Сам?  – удивился штурман.

– Нет,  – канонир блаженно затянулся, выдохнул в сторону, чтобы не раздражать офицера, закричал:  – Педро, передай сеньору Карвальо – с флагмана пожаловали!

– Кто?  – свесился с борта любопытный парнишка.

– Сеньор Альбо.

– Сейчас,  – пообещал юнга и пошел к трюмному люку.

– Поймал!  – радостно закричал маленький Хуан Карвальо, победно размахивая полудохлой крысой. Несчастный враг болтался на хвосте.  – Я посажу ее на кол и четвертую, как казначея,  – сообщил кому-то на палубе.

– Не мучай! Брось в костер!  – посоветовал немец, но мальчишка скрылся за бортом.  – Жестокий пример,  – покачал головой канонир.

– Ганс,  – позвал Ролдан,  – пушки чистить или до весны подождать?

– Драй!  – решил немец.  – Я пришлю арестантов на помощь.  – Бунтуют, бестии,  – пожаловался гостю.  – Сегодня Акуриу всыпал Симону десять плеток для вразумления.

– Девятихвостка – лучший учитель,  – согласился кормчий.

– Боцман сильно дерет, с первого удара пускает кровь!  – похвалил немец.  – Но и португалец молодец – ни звука!

– Десять – это ерунда,  – заметил Альбо,  – выдерживают до пятидесяти.

– Если один порет, то рука слабеет на втором десятке,  – поправил Ганс – А когда меняются – забьют до смерти.

– Здорово, Франсиско!  – послышался с корабля голос Карвальо.  – Сейчас спущусь,  – долговязый кормчий направился к прислоненной к борту лестнице.

– Много наловил?  – усмехнулся Альбо, когда перепачканный дегтем офицер подошел к костру.

– Кого?  – Карвальо подозрительно поглядел на канонира.

– Мышей.

– Ты про сына… Гоняется с чугунком, старается живьем накрыть.

– Одной мало?

– Куда там… С дюжину на щепки насадил. Ты зачем пришел?

– Капитан-генерал послал узнать, нужны ли тебе наши люди?

– Веди! Скоблим палубу пемзой – рук не хватает.

– Матросы не согласятся,  – покачал головой Франсиско.

– Дам им другую работу, пошлю штрафников чистить доски,  – заверил Карвальо.  – Когда поставите «Тринидад» на стапель, я приведу тебе конопатчиков и плотников.

– Много работы осталось?  – поинтересовался Альбо.

– Дня через четыре краска высохнет, затянет щели – тогда поплывем.

– Адмирал спешит,  – напомнил кормчий.

– Напрасно. Я бы задержался здесь недели на три… Зима впереди длинная, куда торопимся?

– С первым теплом на юг.

– Знаю,  – недовольно поморщился Карвальо.  – Если бы на север, а то на юг! К Южной земле на пояс холода?

– Он уверен – там есть проход. Вечерами запирается с Серраном,  – понизил голос Альбо,  – разрабатывает план.

– Думаешь, пошлет нас первыми?

– Не знаю.

– Ты говорил с Барбосой?

– Молчит шурин.

– Завидует?

– Вряд ли. Эка радость – по морозу во льды!

– Капитан-генерал назначит премию за открытие пролива?

– Бесплатный гроб на земле вместо холщового мешка на доске в море.

– Ты сегодня не в духе. Поругались?

– Так, мелочи… Как твой капитан?

– Тяжелый человек, похож на Магеллана. Решает все сам, орет, пускает в ход кулаки, не брезгует плетью.

– Слыхал.

– Канонир сказал? Это чепуха, давно надо было выдрать Симона! Мендоса распустил слуг, не желают работать. Помоги выпросить у капитан-генерала новые паруса,  – вспомнил Жуан.

– У вас нет запасных?

– Есть, но трогать нельзя до крайней надобности.

– У нас не лучше. Латайте, пока штормы в клочья не изорвут!

– Матросы просят старый грот на штаны.

– Подождут до весны, не обносятся.

– Потом у мастера не будет времени шить. Идем в низкие широты! Забыл, как трепало месяц назад?

– Помню. Ты все рассчитал?

– Да. Иначе нельзя.

– Нет, не все,  – усмехнулся Альбо.  – Помоги Барбосе достать новые – Магеллан ему скорее выдаст. А себе на робы забери у шурина старые.

– Подумаю,  – приуныл кормчий.

– Жуан!  – позвал с палубы Серран.  – Почему лодыри отдыхают? Всыпь по горячему!

– Для этого есть боцман,  – огрызнулся кормчий.

– У Акуриу в трюме забот хватает,  – ответил капитан. Его грузная фигура с вросшей головой маячила у борта.

– Следит за мной, как за матросом,  – пожаловался Карвальо.  – Ни минуты покоя! Пойду, а то заорет. Не прощает мне, что Магеллана не поддержал. Что я мог сделать против своего капитана? Пойти на рей?

– Тебе не позавидуешь,  – посочувствовал Альбо.

– Не забудь прислать людей!  – напомнил кормчий.

Глава V

Случайная находка

Тяжелые мохнатые снежинки медленно кружились, падали на берег, таяли, превращались в капельки влаги на прогретых солнцем камнях. После чистого, по-весеннему ласкового дня, когда тонкое белое покрывало темнело и ручейками стекало в море, наступал слякотный вечер. Вторую неделю держалась переменная погода, зима боролась с осенью. После напугавших флотилию ранних холодов, вернулись теплые дни. По ночам выпадал снег, прикрывал грязь судоверфи, но не мог удержаться на свету. На вершинах холмов обнажались лысины, будто пропавшие великаны снимали с них шляпы, примеривали на свои гривастые головы и забывали вернуть до следующего снегопада.

Белые ленивые мухи летали по небу, не желали опускаться на бурый крупный песок. Юнга из Баракальдо, Хуан де Сибулета, ловил ладонями пушинкам, наблюдал за исчезновением причудливых звездочек. Стараясь вспугнуть и сохранить им жизнь, дул на руки. Снежинки прилипали к теплой коже с желтыми мозолями, не хотели улетать.

– Почему из свинцового неба идет белый снег?  – спросил он товарищей.  – Почему облака темные, а сугробы светлые?

Ему не ответили. Моряки выбирали рыбу из сетей.

– Интересно, что там, далеко-далеко?..  – юнга подставил лицо снежинкам. Они ласкали сальную кожу. Одна попала в глаз, длинные ресницы сомкнулись.  – Благодать!  – выдохнул он.

– Что с тобой?  – Филиппе потер кулаком крупный нос и близоруко сощурил глаза.  – Устал?

– Нет,  – спохватился Сибулета.  – Красиво.

– Красиво?  – Филиппе оглянулся по сторонам.  – Ничего не видно, эскадра пропала в пелене.

– Не заблудимся,  – успокоил Николай.  – Склянки в заливе хорошо слышны.

– Красиво – когда на берегу растут зеленые деревья, в лагуне плещется голубая вода, на небе светит золотое солнце,  – заспорил Педро.  – А тут хворь одна!

– Речка журчит, рыба играет,  – прислушался Сибулета.

– Удивил!  – хмыкнул Филиппе.  – Сырость, мгла.

– Костер бы запалить,  – Диего растер озябшие руки,  – да где дрова найдешь?

– Я поищу,  – предложил юнга.

– Далеко не ходи!  – согласился Диего.

– Я поднимусь вверх по реке.

– Только недолго. Вторую сеть повезем с рыбой, переберем на палубе.

Юнга отряхнул с куртки чешую, расправил сапоги, побрел по берегу. От снежинок камни под ногами раскрыли черные глазки, заблестели, песок побурел. Небо сгустилось, навалилось на пологие берега. Тяжелые тучи повисли над землей. Из них шел снег, словно из старых рваных подушек сыпались перья. Они тонули в воде или отдыхали на остывающей равнине, где незаметно исчезали. От воды пахло тиной, гнилью, мертвыми моллюсками, разлагавшимися в плоских приоткрытых раковинах. С холмов несло прелой травой. Казалось, рядом забыли убрать с поля стог сена, портившийся от перемены погоды. Сибулета с шумом вдохнул полную грудь сырого воздуха и замер на мгновение, стараясь определить, не пахнет ли лесом? Ему почудилось, будто с левой стороны несет иголками сосен, душистой смолой, но парень знал,  – у стапеля деревьев нет, и пошел вперед.