Без лишних драм

– Тебе надо открыть собственный ресторан, – говорит Пенни. Вот теперь мне действительно хочется переодеться. – У тебя настоящий талант.

Харпер смеется и хватает с тарелки морковку.

– Перестань донимать всех вокруг, что им надо открыть свое дело, – говорит она.

– Я не могу удержаться, – отвечает Пенни. – Я во всем вижу потенциал.

– Пенни прослушала какой-то подкаст о молодых девушках, запускающих бизнес с нуля, и теперь она просто невыносима, – объясняет мне Харпер, и я смеюсь. Мне хочется выяснить, что за подкаст, но я все-таки сдерживаюсь и не спрашиваю. Сейчас у меня есть другие заботы, и мне точно не нужно ломать голову над идеями для успешного бизнеса.

Пенни берет с тарелки клубнику и пристально смотрит на меня.

– Как ты устроилась? – спрашивает она. У нее добрый, участливый голос, и я снова впадаю в тревожность. Неужели я произвожу впечатление растерянной девочки из провинции?

– Я прекрасно устроилась. Мне здесь нравится. Здесь… – Я на миг умолкаю, пытаясь придумать, как выразиться изящно, по-светски и очень по-мельбурнски. Но ничего умного в голову не приходит. – Здесь хороший район, – говорю я, чтобы хоть что-то сказать.

– Брук – очень организованный человек, – говорит Харпер, хрустя морковкой.

Это какое-то неоднозначное заявление. Положительное? Отрицательное? Нейтральное?

Харпер и Пенни улыбаются мне, и в наступившей тишине я отчетливо слышу, как колотится мое сердце. Почему-то я чувствую вину за эту паузу в разговоре. Почему я вдруг стала такой неумелой, такой беспомощной? Без четкой школьной структуры, безопасной роли мелкого лидера и всегдашней поддержки семьи мне приходится нелегко. На днях меня посетила печальная мысль, что я скучаю по школьной форме. Теперь я часами просматриваю социальные сети, ищу фотографии девушек моего роста и типа фигуры (высоких, с широкими крепкими бедрами и не совсем плоским животом, с волосами, цвет которых колеблется от мышино-русого до темного блонда – в зависимости от того, когда я в последний раз была в парикмахерской и как именно падает свет, – с розовой кожей, склонной к экземе и повышенной сухости, но отливающей жирным блеском, если намазаться увлажняющим кремом), с чувством стиля, чтобы можно было скопировать их луки. Пенни тоже высокая, мы с ней примерно одной комплекции, но в плане моды и стиля она меня опережает как минимум на три уровня.

Я слышу, как открывается входная дверь. Слышу голоса в коридоре.

– О, кто-то пришел, – говорит Харпер, и они с Пенни уходят встречать гостей. Они обе учатся на втором курсе и всю жизнь живут в Мельбурне, у них куча друзей и знакомых. Харпер мне говорила, что к ней сегодня придет человек двадцать, если и вовсе не тридцать.

Гости постепенно собираются, и сразу становится ясно, что друзья Харпер и друзья Джесси – очень разные люди. Друзья Харпер – народ артистичный, политически активный, этакий интеллектуальный бомонд совершенно пугающей крутизны, они пьют вино и обсуждают достоинства французского телешоу, о котором я слышала, но не думала, что кто-то из моих ровесников его смотрит, и у них у всех просто роскошные волосы, что статистически неправдоподобно, но так и есть.

Друзья Джесси – это милые и застенчивые студенты-технари и несколько старых школьных приятелей, которые перебрались в Джелонг, где снимают дом вскладчину и ведут преимущественно ночной образ жизни, играют в видеоигры, обедают пиццей с мясным ассорти шесть дней в неделю, принимают душ в среднем раз в четыре дня и недавно устроили небольшой пожар, когда пытались разогреть пиццу в духовке прямо в картонной коробке.

Я суетливо ношусь между гостиной и кухней, разношу угощения, слежу, чтобы у всех были напитки, и пытаюсь прибраться на кухне. В общем, старательно занимаю себя делами, пока с тревогой жду Руби, Софи и Джастина. Они обещали прийти. Я вся взмыленная и взволнованная. Когда становится невмоготу, я стою перед распахнутым холодильником, чтобы чуть охладиться.

В гостиной Джесси сидит на диване рядом с подружкой Харпер, настоящей красавицей с длинными, до пояса волосами цвета расплавленной карамели и тонким колечком в носу. Они погружены в беседу, ничего вокруг не замечая. Сидят, склонившись друг к другу и почти соприкасаясь коленями. Мне неприятно на это смотреть. Я чувствую себя преданной. Я думала, мы с ним оба нервничаем и чувствуем себя неуверенно в новой жизни, что мы в одной лодке, оба в растерянности, но у него, как выясняется, много друзей – и старых, и новых, – и он этак непринужденно флиртует с красивой девчонкой, весь расслабленный и довольный собой. Я не могу допустить, чтобы он влился в компанию Харпер и Пенни раньше меня.

Я подхожу к ним с тарелкой с закусками.

– Привет, я Брук, – говорю я красавице с карамельными волосами.

– Привет, я Амбер. – Она видит тарелку у меня в руках и восклицает с восторгом: – Боже, какая прелесть! Моя мама готовит такие закуски для своего книжного клуба. Возится с ними с утра до вечера.

Я не знаю, что на это ответить, и поэтому говорю:

– Э… я рада, что тебе нравится.

Амбер улыбается мне и перекладывает еду на салфетку.

– Знаешь, мне кажется, у моей мамы есть такое же платье, – говорит она, указав взглядом на мой наряд.

Я очень надеюсь, что ее мама – женщина молодая и стильная.

Пока мы беседуем с Амбер, Джесси берет несколько чипсин, кладет их в рот, морщится и говорит:

– Это что?

– Чечевичные чипсы с куркумой.

– Они какие-то странные.

– Это вкус для гурманов. К нему надо привыкнуть, – говорю я, старательно изображая надменное презрение к его невежеству. На самом деле я взяла их лишь из-за хорошей скидки.

– И долго к нему привыкать? – спрашивает Джесси.

– Кому как. Тебе – долго.

И тут кто-то меня окликает:

– Брук!

Я оборачиваюсь и прищуриваюсь. Я не сразу узнаю девушку, которая подходит. Трудно сосредоточиться на лице – меня поражает ее наряд. Плюшевый комбинезон в виде животного, что-то вроде цельной пижамы с капюшоном. Судя по всему, это костюм коровы: белый, в крупных черных пятнах, прямо под животом висит большое розовое вымя – сперва я решила, что мне показалось, но нет: действительно вымя, – на капюшоне видны очертания коровьей морды, а по полу волочится хвост. Это Руби? Почему она так нарядилась? О боже.

– Привет, Брук, – говорит Руби.

У нее слегка заплетается язык. Я давно научилась определять степени опьянения «на слух», и я бы сказала, что Руби сейчас пребывает в приятном подпитии, но уверенно движется к стадии неустойчивой и неприятной.

– Привет!

Я легонько ее обнимаю, хотя мы никогда раньше не обнимались при встрече. Видимо, коровий комбинезон выбил меня из колеи. Я почему-то смущаюсь, когда ко мне прижимается ее мягкое вымя.

– Хороший у тебя дом, – говорит Руби, неопределенно взмахнув рукой.

– Спасибо. Спасибо, что ты пришла.

Я жду, что она объяснит, почему ей вдруг вздумалось нарядиться коровой, но Руби увидела тарелку с закусками и переключилась на виноград. Я вижу, как на нее смотрят Амбер и Джесси. Амбер вскинула брови и вытаращила глаза. Джесси с трудом сдерживает смех.

Я сердито смотрю на него. Мы не в детском саду.

Если моя подруга пришла на вечеринку, нарядившись коровой, это ее право. Мне, конечно, было бы любопытно узнать почему, но вообще-то это не наше дело. Может быть, тут что-то личное.

– Ребята, мы здесь! – кричит Руби, когда в комнату входят Софи и Джастин. Они тоже в костюмах животных. Разве я им говорила, что у нас костюмированная вечеринка? Вроде бы не говорила. С чего бы вдруг? Точно не говорила? Конечно, нет. Может быть, это… какое-то новое сексуальное извращение? Или чисто мельбурнская фишка? Креативный подход? Или просто прикол? Ироничная шутка или комедийное выступление с реквизитом? Они хотят подшутить надо мной, или я тоже участвую в представлении? У меня жутко потеют ладони. Я уж точно не собираюсь участвовать в таком балагане.

Софи нарядилась кенгуру, из кармана на животе ее рыжего комбинезона торчит голова плюшевого кенгуренка. Джастин изображает ядовито-зеленого динозавра с шипастым гребнем из фетра и длинным хвостом. Он весь красный и потный, ему явно жарко, и я всерьез опасаюсь, как бы он не перегрелся. Он слегка расстегнул молнию на комбинезоне, выставив на всеобщее обозрение голую грудь. Я надеюсь, он хотя бы в трусах. Я не решаюсь смотреть на его динозавровую промежность.

– Привет, Брук, – говорит Софи, приближаясь ко мне вприпрыжку.

– Привет! Я так рада, что вы пришли. Вы такие забавные в этих нарядах! – говорю я, сцепив пальцы в замок. Я себя чувствую строгой пятидесятилетней соседкой, которая впервые столкнулась с компанией местных подростков. Или мамой Амбер, принимающей у себя заседание книжного клуба.

– Да. Мы собрались у Руби, прежде чем идти к себе, немного выпили, съели пиццу. А у нее дома лежали костюмы, оставшиеся после школьного Праздника непослушания на тему животных. Мы их надели для смеха, а потом решили, что прямо так и пойдем, потому что, если подумать… зачем мы вообще носим одежду? По сути, она не нужна. Это просто социальный концепт, – говорит Софи.

Я киваю:

– Понятно.

– Мы не собираемся соответствовать глупым, навязанным обществом «стандартам красоты», – говорит Руби. – По крайней мере, сегодня. Завтра утром мне надо выглядеть лучше всех. На всякий случай. Вдруг в кофейне будет смена того симпатичного бариста.

– В жопу общественные предписания и общественные ожидания, – говорит Джастин, яростно обмахивая рукой раскрасневшееся лицо, и расстегивает молнию на комбинезоне еще на несколько сантиметров. – Но бариста действительно симпатичный. Ты же недавно купила отличную мини-юбку. Вот ее и надень.

– Да, – кивает Софи.

Я говорю:

– Налить вам что-нибудь выпить?

– Мы уже выпили дома, так что нам пока хватит. И у нас есть с собой, – говорит Софи. У нее слегка осоловелый, мечтательный взгляд сильно подвыпившего, очень эмоционального человека, который чуть позже непременно расплачется.

– Эй, погоди! – кричит Руби. – Я чуть не забыла. Мы принесли костюм и для тебя!

– Да, – говорит Софи, хлопнув в ладоши.

Они с Руби роются в большой хозяйственной сумке, набитой звенящими бутылками, вынимают объемный сверток из дешевого ярко-желтого плюша и торжественно вручают мне.

– Та-дам! – говорит Руби. – Ты будешь цыпленком!

– Э… Спасибо.

Я держу сверток в руках и пытаюсь сообразить, что делать дальше. Я рада и тронута, что они подумали обо мне, но этот костюм уже явно кто-то носил, и я сомневаюсь, что Руби его постирала после школьного Праздника непослушания. К тому же это костюм цыпленка.

– Надевай, – говорит Джесси со смехом в голосе. Все это время он сидел на диване у нас за спиной, слушал разговор и, видимо, от души забавлялся. Разумеется, после такого его заявления я уж точно не стану надевать этот дурацкий костюм.

– А вдруг он мне мал? – произношу я с сомнением.

Я вроде бы вижу на светлой ткани темные пятна от пота.

– Они все безразмерные, – уверяет меня Руби.

– Если не хочешь, не надо, – говорит Софи, прикоснувшись к моей руке. – Ты, я смотрю, еще трезвая.

– Да, кстати. А что ты пьешь? – интересуется Джастин. Его капюшон съехал на нос, и глаза стегозавра таращатся на меня.

– Ничего. В смысле прямо сейчас – ничего.

– Тебе надо догнаться. Кто-нибудь, дайте девушке выпить! – кричит Джастин.

– Я выпью чуть позже.

– Нет, надо сейчас.

– Кому надо?

– Тебе. Это твоя вечеринка. И тебе полагается пить.

– Я выпью, не переживай.

Я отвожу их в уголок, где стоят два кресла-мешка. Они тут же плюхаются в них, смеются, закидывают друг на друга ноги – сразу видно, что они дружат уже много лет. Когда мы знакомились на первом совместном занятии, они спросили, из какого я города и в какой школе училась (как выяснилось, это первый вопрос, который все задают в универе при знакомстве), я им ответила, они вежливо покивали, но было понятно, что они даже не слышали о такой школе. Они родились и выросли в Мельбурне, ходили в известные частные школы, у них были общие друзья, общая история и общие шутки «для внутреннего применения», потому что бывший парень Джастина дружил с сестрой Софи, а Руби когда-то встречалась с лучшим другом Джастина, так что их дружба имела глубокие корни. Они всегда были втроем, а я с первого дня была сбоку припека.

Я неловко присаживаюсь на краешек кресла, по-прежнему держа в руках плюшевый костюм цыпленка. И что теперь? Мне надо весь вечер сидеть только с ними? Я за них отвечаю? Как няня, родительница или, будем великодушны, как молодая веселая тетушка? Я уже начинаю склоняться к мысли, что мне было бы проще, если бы я облачилась в цыплячий костюм.

К нам подходит Джесси с «Полароидом» в руках. Это была идея Харпер. Она сказала, что нам надо сделать побольше снимков с вечеринки:

– Развесим их на холодильнике. Будет наша домашняя галерея!

Она хотела сфотографировать нас с Джесси вдвоем, но мы отодвинулись друг от друга.

И сейчас Джесси подходит к нам и говорит:

– Давайте я вас сниму для холодильника.

Его голос звучит дружелюбно, без всякой насмешки, но у меня все равно возникает нехорошее подозрение, что он надо мной издевается.

Он поднимает фотоаппарат. Руби, Джастин и Софи позируют, скорчив глупые рожи. Они такие веселые, раскрепощенные в своих дурацких костюмах, им комфортно друг с другом, им комфортно в любом окружении, они хихикают над какими-то плоскими шутками, которые спьяну кажутся им смешными, и меня переполняет отчаянное желание стать по-настоящему своей в их компании. Или в компании Харпер и Пенни. В любой компании. Все что угодно, лишь бы не так, как сейчас: мои новые друзья (я надеюсь, что все же друзья) веселятся вовсю, а я беспокойно топчусь в сторонке.

Мне вспоминаются слова Лорен. Однажды она мне сказала: «Что ты такая зажатая? Разожмись хоть раз в жизни. Ты сама разве не хочешь, чтобы тебя чуть попустило?»

Разожмись, разожмись, разожмись, говорю я себе, но от этих слов во мне все сжимается еще сильнее. И внутри, и снаружи. Я стою, стиснув зубы и сжав кулаки.

– Брук, встань поближе, чтобы ты тоже попала в кадр, – говорит Джесси. Его глаза сияют, ямочка у него на щеке излучает практически неодолимое обаяние. Все вокруг сражены наповал.

Я натянуто улыбаюсь:

– Мне и здесь хорошо.

– Брук, давай к нам! – кричит Софи. – Надевай свой костюм и давай!

– Для будущего благополучия этого дома очень важно, чтобы тут осталась твоя фотография в костюме цыпленка, – говорит Джесси с улыбкой.

Я смотрю на него, прищурившись. Неужели он думает, что я боюсь надеть этот несчастный костюм? Что меня и вправду волнует, что обо мне подумают его школьные друзья, он сам, Амбер и все остальные? Что я так серьезно к себе отношусь, что не смогу нарядиться цыпленком в присутствии незнакомых людей на моей первой мельбурнской вечеринке? Ну ничего, я ему покажу. Я решительно надеваю костюм поверх платья и резко застегиваю молнию. Я думала, что вся моя застенчивость волшебным образом испарится, как только я встану рядом с людьми в таких же дурацких костюмах, но, к сожалению, этого не происходит. Однако Джесси этого не увидит. Он увидит лишь самую легкую и беззаботную версию Брук.

Джастин, Руби и Софи смеются и корчат забавные рожи на камеру. Я широко улыбаюсь – разожмись, разожмись — и тоже смеюсь, старательно делая вид, что мне весело. Но если по правде, мне жарко, я вся чешусь, я сильно перевозбуждена и немного устала, мне хочется поскорее снять этот костюм, уйти на кухню и заняться уборкой, слушая длинный подкаст на случайную тему, например о средневековых монахинях или истории хлебопечения. Заняться чем-то рутинным, привычным, чем-то, что поглощает тебя целиком, чтобы можно было просто расслабиться и забыть, что у меня есть какие-то мысли, и список дел на ближайшее время, и план «чего я пытаюсь достичь в этом году», и большая дыра в жизни на том месте, где должна быть настоящая дружба, и резкие всплески тревожности, на которых я постоянно себя ловлю, и воспоминания о «Блин, да с чего бы мне нравилась Брук? Вот уж нет». Мне хочется погрузиться в глубины сознания, как в пустой, девственно чистый бассейн.

Из меня никогда не получится веселая и компанейская пьяная девчонка в цыплячьем костюме. Я это знаю. И все остальные, наверное, тоже знают.

8

Чем плохи вечеринки, особенно вечеринки в новых компаниях: кто-нибудь обязательно задает мне Вопрос. Именно так, с большой буквы. «Почему ты не пьешь?» Мой самый нелюбимый вопрос.

Даже странно, что я так и не начала пить, после того как меня бесконечно спрашивали об этом с первого и до последнего класса в старшей школе. Даже те люди, которые знают, что я не пью. И те, которые сами не пьют. Которые знают меня много лет. С которыми мы заранее договорились, что я отвезу их домой. Но они все равно каждый раз спрашивали. «Всего одну рюмочку, Брук. Только сегодня». «Выпей с нами». «Было бы очень прикольно посмотреть на тебя пьяную, Брук». «Вы вообще представляете пьяную Брук?» «Мы тебя любим. Выпей хотя бы за нас». «Почему ты не пьешь?»

У меня есть несколько разных ответов на этот вопрос, под разные конкретные ситуации.

«Я принимаю антибиотики, и мне нельзя пить» – отговорка отличная, но ее можно использовать только раз или два, чтобы ни у кого не возникло вопросов, что у меня за болезнь, от которой я так долго лечусь.

«Я за рулем» – если я точно уверена, что меня не попросят развозить пьяных гостей по домам.

«Мне невкусно» – не прокатывает никогда.

«Я вообще не люблю выпивать, меня просто не тянет» – люди воспринимают это как вызов и считают своим святым долгом меня напоить.

«Я пью!» – работает только в том случае, если я держу в руках бокал с чем-то похожим на алкогольный напиток; также есть риск, что обман будет раскрыт.

«Не хочу» – обычно приводит к дальнейшим настойчивым расспросам.

«У меня был неудачный опыт, и с тех пор я не пью» – всем непременно захочется знать, что за опыт.

«Я себя плохо чувствую» – после такого ответа никому не захочется подходить к тебе близко, а то вдруг у тебя что-то заразное.

«Я пытаюсь себя ограничивать» – никто не уважает унылых зануд, ставящих себе ограничения.

«У меня аллергия на консерванты» – люди тут же принимаются гуглить спиртные напитки без консервантов, которые мне можно пить.

«Это противоречит моим убеждениям» – но тогда мне приходится врать, что я очень религиозна, или выдумывать какую-то сложную мировоззренческую систему, не относящуюся ни к одной из известных религий.

«Я на диете» – как ни печально, но именно этот ответ в большинстве случаев принимается без оговорок, хотя тут нужна предварительная подготовка, потому что тебя непременно попросят рассказать о диете подробнее: что ты ешь и что пьешь, и самое главное – чего не ешь и не пьешь, и сколько именно веса ты сбросила, и стоит ли оно того, и долго ли надо сидеть на диете, и как быстро они сбросят вес, если тоже попробуют эту воображаемую диету, – и как-то вдруг получается, что ты, сама того не желая, потакаешь чужому расстройству пищевого поведения.

Я не пью, потому что не хочу. Это самое простое объяснение. На самом деле все гораздо сложнее. Во-первых, есть Лорен. И папа.

Я потратила много часов на поиск ответа на вопрос: «Как понять, есть ли у человека склонность к алкоголизму?» Читала книги, форумы, колонки полезных советов. Но когда вокруг столько пьющих людей, трудно понять, в чем проблема: в самом человеке, в располагающей атмосфере маленького городка, в национальных или культурных особенностях, в моем возрасте, в моем характере, в моей семье, в моих собственных тараканах или во всем вместе взятом.

Наутро после особенно бурной пьянки Лорен выходила из комнаты, как новорожденный олененок на нетвердых трясущихся ножках, но с широкой улыбкой и по-детски невинными глазами. Накануне она замечательно повеселилась. А я злилась и искренне не понимала, в чем тут веселье. Может быть, я и вправду чего-то не понимаю? Может быть, я неправильно помню тот ужас, рвущую сердце тревогу, отвращение? Все вокруг пьют, всем вокруг нравится пить, и только я не беру в рот ни капли спиртного, только я остаюсь с темными воспоминаниями, нервно трясущимися руками и спазмами в животе, возникающими при мысли, что кто-то, кого я люблю, кто мне дорог, идет веселиться в место, где он может утратить контроль над собой и где ему угрожает опасность. Видимо, я действительно чего-то не понимаю.

Когда я стала старше, я часто слышала, как многие говорят, что мой папа – веселый человек. Да, он всегда был веселым. Но это было веселье, от которого я так крепко сжимала зубы, что у меня буквально сводило челюсти. Веселье, после которого вообще никогда не захочется веселиться. Рядом с отцом я всегда была напряжена. Раньше я этого не понимала и осознала только тогда, когда в первый раз напряглась из-за Лорен. Хотя с Лорен было немного не так. С папой все шло от мысли: «Ты мне не нравишься пьяным, пусть даже и нравишься всем остальным». С Лорен: «Я устала бояться, что с тобой может случиться что-то плохое».

Мне нужна трезвая голова, чтобы быть уверенной, что ни с кем не случится ничего плохого. Мне нужен предельный контроль над собой. Контроль над собой – важнейший фактор моего эмоционального благополучия. Если я не чувствую себя собой – настоящей, реальной собой, – у меня происходит рассинхронизация с миром и возникает пугающее ощущение, что я сейчас улечу в космос, сорвавшись с планеты, или перестану дышать. Для нормального существования мне нужно крепко держаться за свое «я», чтобы меня не затянуло в торнадо тревоги «все ли я делаю правильно, точно ли я стараюсь, как надо». Когда человек напивается – это грязно, опасно, неуправляемо. Я не пью, потому что боюсь, что мое худшее «я» может выйти наружу.

9

Уже два часа ночи. Руби, Джастин и Софи только что ушли, и я наконец-то осталась одна. Я сижу в своей комнате, все еще в костюме цыпленка, потому что снять его до окончания вечеринки было равносильно признанию поражения – хотя у меня не было ощущения победы, когда я ходила в нем среди гостей.

Джастин – вполне предсказуемо – стал допытываться, почему я не пью, но мне удалось перевести разговор на рассказы, которые мы должны сочинить для семинара по писательскому мастерству. Софи долго сокрушалась, что у нее получается не рассказ, а какой-то набор слов («Я его перечитала и вдруг поняла, что там ничего не происходит. Он вообще ни о чем. Ни о чем! Нет ни кульминации, ни конфликта, ни сюжета. Это буквально одни разговоры и обрывки бредовых снов!»). Я всерьез задумалась, потому что проблемы, перечисленные Софи, очень напоминают мои собственные. Мне хочется прямо сейчас перечитать свой рассказ, но сперва надо хотя бы немного прибраться на кухне, потому что я не смогу заснуть, зная, что там повсюду валяются пустые бутылки, которые никто не додумался выбросить. И еще я должна убедиться, что никто из пьяных гостей не включил газ в духовке. Чтобы потом спать спокойно.

Я выхожу из спальни, когда раздается пронзительный вопль, от которого кровь стынет в жилах. Что-то падает в комнате Джесси, дверь открывается, и в коридор выбегают Джесси и Амбер, оба растрепанные и напуганные.

Джесси голый по пояс, и я невольно задерживаю на нем взгляд. Но нет. Я никогда не признаюсь, что он привлекательный парень и у него очень красивое тело. Даже втайне от всех, даже наедине с собой.

– Боженьки, боженьки, боженьки, – кричит Амбер и бросается к Джесси, пытаясь вскарабкаться ему на спину.

Я говорю:

– Что происходит?

В коридор выходят Харпер и Пенни, обе в пижамах: Харпер – в черных широких штанах и свободной футболке, Пенни – в коротеньких шортах и маечке на бретельках из роскошного зеленого шелка. Она держит в руке флакон с кремом для тела и встревоженно хмурится.

– Что случилось? У вас все в порядке?

– Да какое в порядке?! Там была мышь! – кричит Джесси.

Амбер уже забралась к нему на плечи, яростно обхватив его шею руками. Удивительно, как он еще не задохнулся.

Мы с Харпер смотрим друг другу в глаза.

– Может быть, это та самая мышь, – говорит она.

– Которую мы видели у меня в спальне, – поясняю я.

– Вы видели мышь?! – кричит Джесси. – Почему мне никто ничего не сказал?

– Мы не хотели тебя волновать. Боялись, что ты отреагируешь слишком бурно, – говорю я, но это неправда. Мы просто забыли ему сообщить, что в доме могут водиться мыши, но теперь, когда я увидела, как они с Амбер вдвоем выскочили из его спальни, мне захотелось сказать ему что-нибудь злое.

Амбер шмыгает носом. Ее топик надет как-то криво, под ним явно ничего нет. Я деликатно отвожу взгляд, а то вдруг он сползет еще ниже, открыв голую грудь.