Без лишних драм

Нина Кенвуд

Без лишних драм

© Nina Kenwood, 2022

This edition published by arrangement with The Text Publishing Company and Synopsis Literary Agency

© Покидаева Т., перевод, 2024

© Прима Лета, иллюстрация, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки

* * *

Посвящается Эбби

1

Мышь. В комнате. В моей комнате. Сидит в углу. Застыла на задних лапках, оцепенела от страха. Я лежу на кровати и тоже оцепенела от страха.

Мы пристально смотрим друг другу в глаза.

Это даже смешно, потому что еще пару секунд назад мне было тепло и уютно в кровати, я чувствовала себя защищенной, очень самостоятельной и довольной собой – вот она я, в новом доме, наконец-то взрослая, независимая, свободная, даже можно сказать, опытная, – а теперь моя дрожащая рука тянется к телефону. Мне хочется кричать в трубку: «Мамочка, приезжай за мной прямо сейчас! Забери меня отсюда!»

Я не знаю, как завершить это противостояние. Что там надо делать при встрече с мышью? Продолжать лежать на спине и сдаться, показав беззащитный живот, как собака? Или сохранять абсолютное спокойствие и медленно двигать руками, чтобы мышь признала во мне человека и отступила? Так советуют делать при встрече с медведем. И еще можно дунуть в свисток. В десять лет я выяснила, как себя надо вести, чтобы выжить при встрече с медведем. Выяснила и запомнила лишь потому, что однажды проснулась в тревоге, что совершенно не знаю, что делать, если вдруг встречу медведя. В десять лет у меня было немало поводов для беспокойства: медведи, зыбучие пески, мое позорное неумение завязывать крепкие узлы и добывать огонь трением. В десять лет я всерьез полагала, что мне могут понадобиться эти навыки, хотя всегда была тихим, домашним ребенком и однажды расплакалась потому, что меня чуть не ужалила пчела.

Я такой человек, мне надо планировать заранее. Подготовленность – мое второе имя: подробные списки дел, тщательные исследования, чтение сверх программы, цветные таблицы. Я из тех отличниц, что всегда знают правильные ответы и первыми тянут руку на уроках. Когда стало известно, что меня приняли в университет, я составила и распечатала список вещей, которые надо будет приобрести, и сгруппировала их по магазинам, чтобы мне, маме и моей старшей сестре Лорен сразу было понятно, где и что покупать на рождественской распродаже. (Лорен посмотрела на этот список и сказала: «Нет, Брук. Категорически нет. Зачем ты все это делаешь? Неужели тебе не лень?»)

И все же я не изучила вопрос, как поступить человеку, когда в его комнате – в съемном доме, с соседями за стенкой – посреди ночи вдруг появляется мышь. Наверное, стоило бы закричать. Но я не закричала, когда только-только увидела мышь, а теперь уже как-то глупо орать. Как говорится, момент упущен.

Это моя первая ночь в чужом доме, вдали от мамы, Лорен и бабушки. Первая ночь моей новой прекрасной студенческой жизни в новом прекрасном городе. Включить лампу и увидеть грызуна, переносчика всяких опасных болезней, – это, наверное, дурной знак? Вовсе не обязательно. Может быть, наоборот, это очень хороший знак. Может быть, мы с этой мышкой подружимся, будем вместе переживать удивительные приключения. Я назову ее Корнелией, буду повсюду носить ее с собой в кармане, а когда стану старше, напишу милую, забавную книгу об этом очаровательном периоде моей университетской жизни.

Я чуть сдвигаю руку, и чары рассеиваются. Мышь мчится прочь, и теперь, когда она от меня убегает, я все же кричу. Я даже не знала, что умею так громко кричать. Вскочив с кровати, я встаю в оборонительную позицию – ноги слегка согнуты, руки перед собой и готовы отразить удар, – которую смутно припоминаю по школьным урокам самообороны в седьмом классе. Мышь стремительно превратилась из подружки Корнелии в потенциально заразного грызуна.

– Брук? – Харпер стучит в дверь и заглядывает ко мне в комнату. – У тебя все в порядке?

– Тут была мышь. Сидела в углу, а потом убежала.

Я очень стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно, а не так, будто я сейчас разревусь. Я сплю без пижамы. На мне только трусы и футболка, достаточно длинная, чтобы сойти за умеренно приличное короткое платье, но я все же надеюсь, что утром мы с Харпер сможем сделать вид, что она не видела меня без штанов.

Харпер на год старше меня, и этот дом принадлежит ее бабушке. У нее на плече – крошечная татуировка, очень красивый изящный цветок. Она носит по несколько тонких колечек на каждом пальце, ее темные кудри идеально обрамляют лицо, ее мастерство макияжа в разы превосходит мое – мне в жизни так не научиться! – и сегодня днем, в нашей первой беседе, она упомянула две рок-группы, о которых я даже не слышала. Я очень надеюсь, что этот инцидент с мышью не разрушит мои и без того ничтожные шансы с ней подружиться.

Харпер хмурится, проводит рукой по волосам и говорит:

– О боже. Прости. Я ни разу не видела мышей в этой спальне.

В связи с чем возникает вопрос: а где она видела мышей? Наверное, эти мысли отражаются у меня на лице, потому что Харпер снова хмурится, вероятно, пытаясь припомнить, сколько раз она видела в доме мышей, и качает головой.

– Нет, ты не волнуйся. У нас нет нашествия грызунов. На прошлой неделе я видела одну мышку на заднем дворе, а в доме – ни разу. Хотя он очень старый. Завтра мы вместе проверим, нет ли щелей в полу, и если что – забьем их фольгой и металлическими губками. И ни одна мышь не проскочит.

Харпер уже предупредила меня, что из-за щели под задней дверью в общей гостиной может быть холодновато, но щель можно закрыть полотенцем, и тогда будет нормально. И что кран в ванной течет, если его не закрыть до упора, причем кран настолько тугой, что его сложно открыть, даже когда он закручен как надо. И что замок на задней калитке иногда заедает, потому что сама она слегка перекошена; что зимой в доме может быть плесень; что духовка трясется, и дребезжит, и периодически отключается сама собой; что вешалка для полотенец и держатель для туалетной бумаги плохо закреплены на стене и грозят обвалиться в любой момент; и что странный запах во встроенном шкафу в коридоре ничем не выводится и на него просто не надо обращать внимания.

Но о мышах она не говорила ни слова.

Стараясь не думать о своем бешено колотящемся сердце, я улыбаюсь, опускаю руки, которые так и держала перед собой, и говорю:

– Да, утром проверим.

Я снова ложусь с таким видом, как будто сумею спокойно заснуть, а не схвачу телефон и не примусь гуглить «какие болезни передаются человеку от мышей».

2

Сейчас семь утра, в доме тихо. Каким-то чудом мне все же удалось заснуть, выяснив в результате обширных исследований, что мышь, которую я видела, скорее всего, не была переносчиком страшных заболеваний и что у мышей слабое зрение, так что наш зрительный контакт был, возможно, отнюдь не таким содержательным и напряженным, как мне представлялось.

Сегодня должен приехать наш третий сосед. Его зовут Джереми, и больше я ничего не знаю. Не знаю даже фамилии, потому что Харпер ничего мне не сказала, а я пытаюсь маскироваться под очень спокойного, легкого в общении человека, который не страдает чрезмерной тревожностью и не задает слишком много вопросов. Значит, Джереми? Просто Джереми без фамилии и без подробностей? О чем тут беспокоиться? Совершенно не о чем беспокоиться. Вопросов нет. Как будто это нормально – согласиться жить в непосредственной близости с парнем, в одном доме, с общей для всех ванной, – не зная о нем ровным счетом ничего, пусть даже в общих чертах: из какой он семьи, с кем он дружит, есть ли у него девушка, хорошо ли он учился в школе, как у него со здоровьем, его политические взгляды, что он постит в социальных сетях. Но именно так оно и получилось.

Я пытаюсь решить, не стоит ли быстренько поменяться с ним комнатами, пока он не приехал.

Поскольку Харпер – внучка владельцев дома и въехала сюда первой, ей досталась самая большая спальня. С декоративным камином, встроенным шкафом и нишей для широкой двуспальной кровати. Помимо нее там стоит письменный стол, два книжных шкафа, огромное количество комнатных растений в разномастных горшках и еще несколько случайных предметов, которые на самом деле уже не вмещаются в комнату, но Харпер все равно их впихнула. Например, жуткого вида вешалку для шляп, на которой сейчас не висит ни одной шляпы, и большое тяжелое зеркало, прислоненное к стене. В комнате Харпер царит настоящий разгром, повсюду валяется одежда, какие-то безделушки, полароидные фотографии, виниловые пластинки, украшения, книги. На столе стоит чаша с разноцветными кристаллами, четыре полупустых стакана с водой, две чашки с недопитым чаем, открытая бутылка газированной минералки, и все это – в опасной близости от ноутбука. У меня чешутся руки навести здесь порядок. Быстренько разобрать все завалы, разложить вещи по местам, провести полную и всестороннюю реорганизацию ее шкафов, вот и все. И мне даже страшно думать, как она хранит вещи в кухне. Стаканы и чашки – в самом низу, тарелки – на самой верхней полке. Это неправильно, так не должно быть, но я старательно сдерживаю свои хозяйственные порывы.

Когда я приехала, Харпер дала мне возможность самой выбрать комнату. Я выбрала ту, где больше света и меньше трещин на потолке, но, как оказалось, здесь водятся мыши. Как минимум одна мышь. Таинственному незнакомцу по имени Джереми досталась комната рядом. Его спальня чуть больше, но мне не понравилось огромное поблекшее пятно на стене. Моя первая ассоциация: здесь кого-то грохнули. Я сразу же окрестила ее про себя Комнатой смертоубийства, а подобные прозвища имеют свойство закрепляться в сознании, и от них просто так не отмахнешься.

Мышь или смертоубийство, вот в чем вопрос.

Я размышляю об этом, стоя под душем, и вдруг слышу стук в дверь.

– Да? – говорю я высоким, немного встревоженным голосом, словно отвечаю на телефонный звонок с незнакомого номера.

Харпер что-то кричит из-за двери, но я не слышу, что именно. Может, она говорит, что мне пора выходить, что надо бы поэкономить горячую воду? Я сделала что-то не так, нарушила какое-то правило дома? Я еще даже не знаю, какие здесь правила. Хотя вряд ли я что-то нарушила. Я пробыла в ванной всего пять минут. Меня возмущает, что Харпер распоряжается здесь, как хозяйка, и указывает мне, что делать, хотя дома я сама постоянно стучала в дверь ванной и кричала Лорен, что пора выходить. Но это другое. Лорен – моя сестра. И если не дергать ее постоянно, она проведет в душе сорок минут и израсходует всю горячую воду до капли, пока будет делать маски для объема волос и натираться с головы до ног дорогущими скрабами.

Меня тревожит, что в этом доме Харпер по умолчанию считается главной. Лорен старше меня, но у нас дома главной всегда была я. И не только дома, но и в школе тоже. Я была председателем клуба изящных искусств, вторым режиссером школьного спектакля в десятом классе (наряду с преподавателем театрального мастерства, так что у меня были равные полномочия со взрослым – беспрецедентная ситуация, – я даже купила черный берет, хотя теперь задним числом понимаю, что зря), основателем книжного клуба имени Джейн Остин, секретарем комитета по социальной справедливости, капитаном команды в Модели ООН. В роли лидера я себя чувствую очень комфортно.

Ладно. Харпер здесь главная. Может быть, я утешусь должностью вице-капитана нашего маленького общежития. Конечно, я никому ничего не скажу, но сама буду знать.

Чуть приоткрыв дверь, я выглядываю в коридор. Халат я оставила в комнате, потому что привыкла, что мне не нужно особенно прикрываться по дороге из ванной. Теперь мне придется нестись сломя голову к себе в спальню, завернувшись в крошечное полотенце.

Я бегу по коридору, влетаю в кухню и растерянно замираю на пороге, увидев, что у нас гости. Мужчина и женщина стоят посреди кухни с картонными коробками в руках. Мальчик лет десяти сидит на полу, мешаясь у всех под ногами, и играет в компактную приставку «Нинтендо». Девочка чуть младше канючит: «Мама, я хочу пить». Двухлетний рыжеволосый малыш увлеченно терзает безголовую куклу Барби.

Харпер глядит на меня округлившимися глазами, и я понимаю, что она стучала в дверь ванной, чтобы предупредить меня, что в доме люди.

– Это Брук, – говорит Харпер.

Взрослые улыбаются, кивают, здороваются. Занимаются сумками, коробками и плачущими детьми, вежливо отводя взгляды от полуголой меня. Видимо, это родители нашего нового соседа Джереми. Лица их кажутся очень знакомыми: где-то я их уже видела, но не могу вспомнить где.

Я бочком прохожу через кухню, натянуто улыбаясь и болезненно осознавая, что полотенце едва прикрывает мои ягодицы и опасно сползает с груди. За последние двенадцать часов Харпер уже второй раз видит мои голые ноги. Я всегда выступала за позитивное отношение к своему телу – а что еще остается, если ты не родилась красоткой, как твоя старшая сестра? – но мои голые ноги все-таки не в такой степени позитивны, чтобы их демонстрировать при первом знакомстве. Скажем так, это не лучшая часть меня.

Рыжеволосый малыш подбегает ко мне, хватается за край полотенца и дергает на себя, из-за чего ситуация – и без того очень неловкая – становится попросту катастрофической. Неуклюже наклонившись к нему, я пытаюсь разжать его пухлые пальчики, но он вцепился в полотенце, что называется, мертвой хваткой. Я и не знала, что дети бывают такими сильными.

– Попа-попа! Голопопа! – кричит малыш, тыча пальчиком под полотенце.

О боже, где его мама? Я в отчаянии озираюсь по сторонам.

– А, вот и он, – говорит Харпер, когда в кухню входит какой-то высокий парень. Стопка картонных коробок у него в руках заслоняет его лицо. – Брук, это Джереми. Джереми, это Брук.

Я даже не оборачиваюсь. Все мое внимание занято малышом, который пытается меня унизить.

– Никто не называет меня Джереми, – говорит парень.

Я резко вскидываю голову. Погодите. Я знаю этот голос.

Коробки чуть опускаются, и появляется пара глаз.

Я знаю эти глаза.

Я знаю это лицо. Длинный нос, вечно лохматые темные волосы, заправленные за уши. Широкие плечи.

Это он. Джесси.

3

Сердце колотится, как сумасшедшее, хотя я пытаюсь изображать внешнее спокойствие. Я стиснула зубы так крепко, что свело челюсти. Я хочу ими пошевелить и понимаю, что не могу. Но нет, я не буду паниковать. Ничего странного не случилось. Все хорошо. Все хорошо! Да, мне предстоит жить под одной крышей с Джесси, и это надо обдумать, но я буду думать рассудительно и спокойно, и сейчас мои челюсти разомкнутся, сердцебиение придет в норму, и все будет хорошо.

– Джесси, – произношу я натянутым голосом.

– Вы что, знакомы? – удивляется Харпер и тут же смеется, тряхнув головой. – Хотя да, все логично: моя бабушка нашла вас обоих.

Хотя Харпер смеется, в легком, но явном нажиме на слове «бабушка» ощущается затаенная обида, что ей не дали самой выбрать себе соседей. Ее бабушка с дедушкой живут в моем городе и знают мою маму. И, как оказалось, отца Джесси.

– Мы учились в одной школе.

Мне все-таки удается вырвать край полотенца из цепких пальчиков малыша. Но он тут же вцепляется в полотенце двумя руками и дергает еще сильнее. Я беспомощно озираюсь по сторонам. Жду, что кто-то вмешается. Если бы существовала анкета на должность идеальной няни, я прошла бы проверку по вопросам теории даже у самых требовательных родителей, но у меня нет никакого практического опыта. Я просто не знаю, что делать с маленькими детьми. Можно ли брать на руки чужого ребенка? Будет ли он тебя слушаться, как собаки слушаются человека, когда к ним обращаются твердым и властным голосом?

– Брук! Ну, конечно. Дочка Мишель, – говорит отец Джесси, проявляя поразительное безразличие к битве, которую я веду с его младшим сыном. В его тоне сквозит явное неодобрение, однако сложно сказать: то ли у него такой голос, то ли он и вправду не жалует мою маму, то ли и то и другое вместе.

– Да, дочка Мишель, доброе утро.

С меня стекает вода, я пытаюсь непринужденно вытереть лужу босой ногой и продолжаю потихонечку продвигаться в сторону своей комнаты, таща на буксире настырного малыша.

Джесси по-прежнему не сказал ни единого слова. Он стоит со своими коробками и наблюдает за моими страданиями. Его лицо абсолютно непроницаемо.

– Джесси, ты даже не поздоровался, – раздраженно произносит его отец. – Какой пример ты подаешь младшей сестре и братьям?

Снова этот тяжелый, неодобрительный тон. Мне вдруг вспоминается, как моя бабушка говорила об отце Джесси, что он – человек неприятный. Хотя точно так же она говорит о половине мужчин в нашем маленьком городке (включая милого доктора, который всегда оформляет пожилым пациентам лечение по страховке, хотя мог бы и не оформлять; и двух улыбчивых братьев, владельцев мясной лавки, которые отдают ей бесплатно обрезки хорошего мяса для ее сиамской кошечки Минти; и нашего соседа-вдовца, который однажды пригласил бабушку в ресторан), мне кажется, что в данном случае ее суждение было верным. Повисает неловкая пауза.

– Да. Извини. Привет, Брук, – говорит Джесси, прочистив горло.

В последний раз мы с ним виделись три месяца назад, на выпускном вечере в школе. Он и тогда был высоким, а теперь, кажется, стал еще выше.

– Привет, Джесси. – Я старательно изображаю невозмутимость, хотя стою перед ним полуголая и сражаюсь с его младшим братом, который никак от меня не отцепится.

Джесси ставит коробки на пол и подходит ко мне. Я не знаю, что он собирается делать, и немного тревожусь. Но он наклоняется и со словами: «Иди-ка сюда», – сгребает малыша в охапку, перехватывает поудобнее и закидывает себе на плечо, как мешок с картошкой. Малыш визжит от восторга и звонко смеется.

Джесси поднимает глаза, наши взгляды встречаются. Я смотрю на него, чуть прищурившись, как бы передавая безмолвное сообщение… о чем? Что я не хочу жить с ним с ним в одном доме, мы оба этого не хотим, но я приехала сюда первой, и если кому-то из нас придется уйти, это должен быть он, и то, как он со мной поступил – пять лет назад, – было и остается самым страшным предательством и унижением, которое мне довелось пережить, и я не простила его до сих пор. И никогда не прощу. Одним мимолетным прищуренным взглядом не передашь столько мыслей за раз, но я чувствую, что Джесси все-таки уловил суть.

Я бегу к себе в комнату, закрываю дверь и подпираю ее стопкой тяжелых книг на случай, если настырный малыш попытается ко мне вломиться.

Может быть, Джесси уже сообщает родителям, что не будет здесь жить? Может, они уже грузят коробки и сумки обратно в машину? Вот и прекрасно. Потому что я не собираюсь переезжать. Мне просто некуда переезжать. Я уже заплатила за первые месяцы проживания, внесла залог, провела ночь в этом доме, примирилась с мыслью о мыши, строила планы сходить за продуктами вдвоем с Харпер, начала мысленно оформлять доску визуализации, купила местный проездной и рассказала всем знакомым, что живу в потрясающем доме в Мельбурне, и приступаю к учебе на экономическом факультете Мельбурнского университета, и планирую работать в ООН, а в свободное время писать бестселлеры и, возможно, сценарии для кинофильмов, которые непременно получат «Оскар».

Это моя мечта. Я не откажусь от мечты. Я потратила не один месяц на поиски более-менее приличного и доступного по финансам жилья. Я долго общалась со взрослым парнем двадцати пяти лет, который описывал себя как «философа, феминиста, пацифиста, предпринимателя, ремесленника, коммуниста, художника, непревзойденного любовника, искателя духовности», но когда мы с ним созвонились, он заявил, что ему нравится жить с молодыми девушками, потому что он чувствует, что мог бы многому их научить. Я разговаривала с тремя девушками, которые уверяли меня, что «комната маленькая, тесноватая, но очень милая и уютная». Уютная комната оказалась закутком за диваном, отгороженным «ширмой» (простыней, закрепленной на стойке для сушки белья). Потом мама сказала, что у нее есть знакомые, которые ищут соседку для внучки. У меня словно камень с души свалился.

Я никуда не уеду из этого дома. Как я уже говорила, мне некуда переезжать. Я не хочу жить под одной крышей с каким-то неадекватным искателем духовности или ютиться за чьим-то диваном. И мне уж точно нельзя возвращаться домой. Я приехала в Мельбурн буквально вчера, я так быстро не сдамся. Я вообще не из тех, кто сдается. И не из тех, у кого может что-то не получиться.

Я медленно одеваюсь, думаю на автомате: «Спрячусь пока от Джесси, а потом он уедет», – и вдруг вспоминаю, что он не уедет. Он тоже будет здесь жить. Прятаться бесполезно. Я беру книгу, пытаюсь читать, но не могу сосредоточиться. Взгляд тупо скользит по строчкам. Я решаю сыграть в игру на телефоне, но у меня дрожат руки, и мне неприятно это осознавать. В голову лезут тревожные мысли. А вдруг, пока я сижу у себя в норе, Джесси подружится с Харпер, они сходят за продуктами вдвоем, без меня, и я, образно выражаясь, останусь за бортом.

Я осторожно выглядываю в коридор. В доме царит тишина. Семейство Джесси уже уехало восвояси. Я слышала, как они уезжали. Вскоре после того, как ушла к себе в спальню. До нашего городка путь неблизкий, им надо было успеть отвезти одного из детей на карате, второму не следовало пропускать дневной сон, а третья расплакалась не на шутку, так что они уезжали в большой спешке, наверняка даже толком не попрощавшись с Джесси. Я стараюсь не сравнивать этот поспешный отъезд со вчерашним прощанием с моей семьей: мама трижды расплакалась, бабушка торжественно передала мне свой заветный медальон со святым Христофором, а Лорен сделала вид, будто ей все равно, но заставила маму остановить машину на выезде со двора, подбежала ко мне и еще раз обняла на прощание. Может быть, наша семья чересчур созависима.

Я нахожу Харпер на кухне.

– Хочешь рогалик? – спрашивает она.

– Да, если можно.

У меня странный голос, высокий и ломкий. Все, что я говорю, звучит как-то неправильно. Как будто это не я. Мне нужно по-настоящему успокоиться или хотя бы создать видимость внешнего спокойствия. Однажды врач-физиотерапевт сказала, что у нее еще не было пациентов с такими напряженными плечами. Я решила принять это за комплимент.

– Значит, вы с Джесси знакомы, – говорит Харпер. – И хорошо вы друг друга знаете? – Она разрезает рогалик прямо на голом столе, без разделочной доски. Нож царапает по деревянной столешнице, отчего у меня дергается глаз.

Хорошо ли мы с Джесси знаем друг друга? Простейший вопрос, но я не знаю, как на него отвечать.

– Ну, так… Не то чтобы прям хорошо. Но вроде неплохо, – говорю я, запинаясь.

Харпер чуть понижает голос и наклоняется ближе. Кудряшки падают ей на лоб. Сегодня она надела красивые сережки в виде крошечных золотых черепов. Мне сразу хочется убежать к себе в комнату и загуглить «где купить золотые сережки в виде черепов». Пусть даже они мне совершенно не подойдут.

– Ну и какой он, этот Джесси? – почти шепчет Харпер.

Я смотрю на нее, и на сердце становится чуть теплее. Мне нравится ее заговорщический шепот – приглашение к задушевному разговору, словно мы уже лучшие подруги. Но мне надо быть осторожной. Нельзя, чтобы Харпер подумала, будто я сплетничаю о Джесси. Он теперь наш сосед, мы живем в одном доме. Харпер о нас ничего не знает. Мне хотелось бы произвести на нее благоприятное впечатление.

– Он… э… нормальный. – Я по-прежнему запинаюсь на каждом слове. – С ним приятно общаться. Думаю, он будет хорошим соседом. Он… нормальный.

Я отчетливо осознаю, что дважды произнесла слово «нормальный», но все другие слова как-то разом забылись. Мозг временно отключился.

– Да, – кивает Харпер. – Я с ним говорила. Мне показалось, что он нормальный.

Она, кажется, разочарована моим скучным ответом. Может быть, она надеялась получить подтверждение, что бабушка не подсунула ей двух унылых удодов. Она дала мне шанс, а я его упустила.

Харпер намазывает половинку рогалика плавленым сыром и протягивает мне. Я стараюсь не думать о том, что она слизнула с пальца плавленый сыр, а потом тем же пальцем коснулась моего рогалика. Мне хочется встать за тарелкой, но я опасаюсь, что это будет невежливо. Я довольствуюсь тем, что держу под рогаликом руку и ловлю в ладонь осыпающиеся семена кунжута.

В кухню входит Джесси. Он уже не такой напряженный, каким был в присутствии семьи. Харпер предлагает ему вторую половинку моего рогалика. Джесси, кажется, не беспокоят ни ее не совсем чистые руки, ни отсутствие тарелок, ни осыпающийся кунжут.