Без лишних драм

Это был по всем меркам не лучший из поцелуев. Собственно, и поцелуем его можно было назвать только с очень большой натяжкой. Джесси наклонился ко мне слишком быстро, потом нерешительно замер, но тут же справился со смущением и продолжал наклоняться, и я тоже подалась ему навстречу, так что мы чуть не столкнулись лбами. Наши губы неловко соприкоснулись, и мы оба как-то странно вывернули шеи. Я вдруг поняла, что совершенно не представляю, что надо делать, когда целуешься. Я неуклюже держала руку на весу и не решалась ее опустить. Боялась, вдруг я ее положу куда-нибудь не туда.

Но все равно. Мой первый поцелуй. С симпатичным мальчиком. Под мою самую любимую песню. В четырнадцать лет о таком можно только мечтать.

Через пару секунд мы оторвались друг от друга. Я моргнула и посмотрела на него. Мне хотелось, чтобы он поцеловал меня снова, но медленнее, чтобы я что-то скорректировала в своих действиях или хотя бы решила, что мне делать со своей рукой. Я начала наклоняться к нему, но испугалась, что выгляжу слишком уж нетерпеливой, и резко отпрянула именно в тот момент, когда он сам подался мне навстречу. Он густо покраснел и что-то пробормотал, но так тихо, что я не расслышала ни единого слова.

Нас прервал чей-то смех. Я обернулась к двери. На пороге стояла Гретель в компании нескольких мальчишек из нашего класса.

– Чем вы тут занимаетесь? – спросила Гретель. В ее голосе слышались одновременно волнение и угроза. – Джесси, тебе нравится Брук?

Ее изумленный тон явно предполагал, что, с ее точки зрения, я не могу нравиться мальчикам. По крайней мере, таким симпатичным, как Джесси.

Джесси покраснел еще гуще и поднялся с дивана, даже не взглянув на меня. Собственно, это уже была первая подсказка, что будет дальше. Он посмотрел на Гретель, на мальчишек, маячивших у нее за спиной, рассмеялся, тряхнул головой и сказал:

– Блин, да с чего бы мне нравилась Брук? Вот уж нет.

Я потрясенно уставилась на него.

– Без обид, – сказал он, обернувшись ко мне, и демонстративно вытер рот рукой. У него в глазах застыло отчаяние, на лбу выступил пот. У меня пересохло во рту. Я не знала, что делать и что говорить. Внутри меня образовалась какая-то гулкая пустота. Это была настоящая эмоциональная травма. Когда тебя поцеловали и публично отвергли за считаные минуты, пока играла песня Гарри Стайлза.

– Как-то ты жестко, – заметил один из мальчишек, обращаясь к Джесси. – Она все-таки не настолько плоха.

Но они уже заговорили совсем о другом, кто-то сказал, что ему не нравится эта песня, и Гретель взяла телефон, чтобы ее выключить. Джесси подошел, встал с ней рядом, помогая выбрать другую песню, причем наклонился так близко к ней, что они почти соприкасались головами, а я осталась сидеть на диване одна.

Дрожащей рукой я вытащила из кармана телефон и набрала сообщение маме, что уже можно меня забирать. Ехать ей было примерно полчаса, может быть, даже дольше, но я всерьез собиралась дождаться ее в темноте у дороги, где, по моим самым скромным подсчетам, риск стать жертвой убийства составлял не меньше пятидесяти процентов, но все равно это было гораздо лучше, чем оставаться в доме. Впрочем, мне не пришлось ждать у дороги. Мама Гретель спустилась вниз за добавкой вина, увидела, как я сижу в одиночестве на диване, бледная и трясущаяся нервной дрожью, и увела меня с собой наверх, где усадила смотреть «Убийства в Мидсомере» вместе с ней и ее мужем. Так я и продержалась до той минуты, пока за мной не приехала мама.

Утром в понедельник я сделала вид, что не замечаю Джесси в автобусе. Я думала, он напишет на выходных, но от него не пришло ни единого сообщения. Я сама начинала писать ему тысячу раз и стирала все, так и не отправив. Мама с Лорен заметили, что я какая-то странная, и принялись расспрашивать, что случилось. Я ничего им не сказала. Позже я призналась Лорен, что мы с Джесси поссорились, но не стала вдаваться в подробности. Никто не любит рассказывать о своих унижениях.

В тот понедельник я замешкалась в классе после звонка на обеденную перемену. Все уже умчались в столовую, я выходила последней и задержалась у доски объявлений – мой взгляд зацепился за карту Джесси. Нашу карту. Столько стараний, столько тонких деталей, столько часов кропотливой работы… Мне очень нравился этот маленький мир, который мы создали вместе. Я протянула руку к карте, я хотела всего лишь к ней прикоснуться, но тут во мне пробудилась какая-то невероятная злость. Джесси испортил не только мой первый поцелуй, но и мою любимую песню. Я сдернула карту с доски и разорвала ее пополам. Это оказалось приятно, и я принялась рвать ее дальше.

Я услышала шум за спиной и обернулась. В дверях стоял Джесси.

– Брук. – Он смущенно провел рукой по волосам. – Послушай…

– Нет, – сказала я, резко тряхнув головой. – Я не хочу и не буду с тобой разговаривать. Никогда.

– Я…

– Я не желаю с тобой разговаривать.

Я очень старалась, чтобы мой голос прозвучал жестко и холодно. Мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Я боялась расплакаться у него на глазах. Или вдруг передумать и все-таки выслушать Джесси, потому что, несмотря ни на что, я уже тосковала по нашей дружбе, и это злило меня еще больше. Я была полна решимости не показывать слабость. Я скомкала карту в плотный шарик, швырнула ему под ноги и гордо вышла из класса. Мне полегчало, значительно полегчало. Ярость, как оказалось, гораздо приятнее, чем уныние или обида.

Но я все-таки не удержалась и оглянулась. Всего один раз, очень быстро, просто чтобы проверить, сильно ли его задели мои слова. Наши взгляды встретились. Он наклонился и поднял с пола смятые обрывки карты.

– Мне плевать, – сказал он. – Все равно это была идиотская история.

На том все и закончилось. Я отвернулась и пошла прочь.

На следующий год, в девятом классе, я сказала Джорджии Кроули, с которой мы вместе ходили на обществоведение, чтобы она не целовалась с Джесси, потому что он плохо целуется. Я не сумела придумать ничего более обидного, и Джорджия чуть ли не в тот же день передала Джесси мои слова (она не прислушалась к моему дружескому совету, потому что к девятому классу Джесси стал настоящим красавчиком и все девчонки хотели с ним целоваться). После этого случая вся школа узнала, что мы с Джесси на дух друг друга не переносим. Однажды я даже случайно подслушала, как один учитель сказал другому, что Брук и Джесси лучше не ставить на парные проекты: у них все равно не получится вместе работать.

Та вечеринка у Гретель не стала трагедией. Она не разрушила мою жизнь и, по сути, никак на мне не отразилась. Я не осталась одна, без друзей и подруг. У меня появился парень, появилась компания. Но обида все-таки не забылась. Она застряла во мне, словно осколок стекла, и стоило лишь повернуться куда-нибудь не туда, как осколок сдвигался и больно колол прямо в сердце.

«Блин, да с чего бы мне нравилась Брук? Вот уж нет».

Окончив школу, я подумала: слава богу, я больше уже никогда не увижу Джесси.

6

Я слишком рано пришла на занятие по писательскому мастерству. Вышло неловко, потому что, кроме меня и нашей преподавательницы, Пи-Джей Мейфилд, в аудитории никого нет.

Я записалась на курс исключительно для души, с дрожью в руках и трепетом в сердце, мучаясь чувством вины, потому что выбрала его только ради удовольствия, а учебу уж точно не стоит равнять с удовольствием. Удовольствие – понятие легкомысленное, а я поступила в университет вовсе не для забавы. Я поступила в университет, чтобы получить серьезные знания, добиться успеха, определиться с дальнейшим карьерным ростом. Но каждый раз, когда я прихожу на занятия по писательскому мастерству, мне приходится сдерживать улыбку чистого счастья от одной только мысли, что я снова здесь, в этой аудитории с высоким потолком и огромными окнами, где сама атмосфера пробуждает в тебе ощущение собственной значимости и уникальности, где собираются люди, которым хочется поговорить о книгах и писательстве.

Пи-Джей Мейфилд – настоящий писатель: два года назад у нее вышла книга. Очень тяжелый, мрачный роман, получивший высокую оценку у критиков. Я о нем даже не слышала, но сразу купила, как только узнала, кто ведет у нас курс. Роман оказался действительно сильным, серьезным произведением, где большинство персонажей представлялись грустными и подавленными и говорили грубые, жестокие вещи, в чем-то иногда смешные, но было неловко над ними смеяться, потому что постоянно казалось, что я не совсем понимаю подобный юмор. В романе была жуткая, очень натуралистичная сцена смерти собаки, запертой в нагревшемся на солнце автомобиле. Я не смогла читать дальше и отложила книгу на несколько дней, сомневаясь, стоит ли продолжать, и даже подумывала отказаться от курса писательского мастерства. Почти в каждой рецензии упоминается эта сцена, часто – с предупреждением о шок-контенте. «ЕСЛИ ВЫ ЛЮБИТЕ СОБАК И ЖИВОТНЫХ ВООБЩЕ И ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ЛЮБИТЕ, А ПРОСТО ПИТАЕТЕ К НИМ ПРИЯЗНЬ, ТОГДА ВАМ ТОЧНО НЕ НАДО ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ!!!!!» – написал кто-то в отзывах на Goodreads. Я была с ним согласна и чуть было не лайкнула отзыв, но потом испугалась: а вдруг Пи-Джей страдает невротической паранойей и отслеживает все рецензии и даже лайки своих студентов?

Пи-Джей, кажется, совершенно не беспокоит, что я так рано пришла на занятие. Она сидит, откинувшись на спинку кресла, глаза закрыты, ноги в тяжелых ботинках лежат на столе, на груди – раскрытая страницами вниз книга. Если бы она время от времени не разминала шею, я бы подумала, что она спит. Но нет, она просто не хочет общаться один на один с ревностными студентками, примчавшимися на занятие раньше всех.

Я слегка наклоняюсь вперед и пытаюсь разглядеть название ее книги, но шрифт слишком мелкий. Книга тонкая, с минималистичной обложкой. Похоже на европейское издание. Может быть, что-то малоизвестное, переведенное с немецкого. Или, возможно, Пи-Джей читает в оригинале. Она похожа на человека, свободно читающего по-немецки. Или по-русски. Или даже на латыни. Я боюсь доставать свою книгу из сумки – вдруг Пи-Джей увидит и не одобрит, что я читаю бестселлер, написанный по-английски, – хотя я сейчас остановилась на самом интересном месте и мне не терпится дочитать до конца главы.

У меня с собой стаканчик латте. Я медленно попиваю и сижу в телефоне, старательно делая вид, что пишу заметки для будущего романа, а не просматриваю фотографии в галерее и не размышляю над важным вопросом: правда ли, что человеческий нос растет на протяжении всей жизни, и не заметен ли этот рост на моих фотографиях за последние пять лет. (Мне кажется, что заметен.)

Я живу в Мельбурне уже месяц. Пока все неплохо, даже очень неплохо. В общем и целом. Если говорить об однозначно хорошем, то мне удается избегать Джесси почти каждый день (я запомнила его расписание и подстроилась под него так, чтобы не сталкиваться с ним на кухне, а по утрам не ехать в одном трамвае). Мне действительно нравится большинство предметов в университете, и я заложила пока еще робкие, но вполне перспективные основы дружбы с Харпер и ее подругой Пенни. Мне так кажется. Сложно сказать. Вчера я испекла печенье с шоколадной крошкой, и Харпер очень его хвалила. Но, возможно, она просто любит такое печенье.

Да, плюсов много, но есть и минусы. Мне трудно расслабиться и сходить в туалет по-большому, если я не уверена, что в доме все спят, поэтому мне пришлось перестроить весь график пищеварения. Каждую ночь я просыпаюсь с бешено колотящимся сердцем, убежденная, что мышь вернулась. Я пыталась устроиться официанткой в ближайшее к дому кафе и отработала один пробный день, но мне так и не перезвонили, хотя я добросовестно улыбалась всем посетителям, и даже тому нудному дядьке, который заставил меня трижды повторить его заказ, потому что не верил в мою способность с первого раза запомнить, что он пьет латте очень горячим. В прошлые выходные я купила два билета в кино и хотела пригласить Харпер пойти со мной, но потом постеснялась. Мне не хотелось показаться слишком самонадеянной – ведь я купила билеты заранее, без предварительной договоренности, не спросив Харпер о ее планах, и получилось бы очень неловко, если бы она отказалась, – и мне как-то не подвернулось возможности упомянуть о билетах в кино вроде бы невзначай. Так что в итоге я пошла одна и сидела в полупустом кинозале, чувствуя себя подавленной, но утонченно красивой главной героиней артхаусного фильма, очень взрослой и очень загадочной (возможно, какой-нибудь симпатичный, слегка странный парень украдкой за мной наблюдал, очарованный тонкой призрачной привлекательностью), но мне все равно было чуточку грустно.

За месяц жизни с Харпер и Джесси я узнала, что они, в отличие от меня, не стесняются ходить в туалет в любое время, запросто могут оставить грязные вещи в стиральной машине на несколько дней и, вместо того чтобы вовремя вынести мусор, будут утрамбовывать его в корзину до тех пор, пока он не начнет вываливаться через край. Плюс к этому они как бы и не замечают, что из нас троих только я пылесошу все общие комнаты, и совсем не умеют готовить. Харпер часто ночует у Пенни, а дома питается либо фастфудом из ближайших кафе, либо незатейливыми макаронами с сыром. Джесси, кажется, отдает предпочтение сухим хлопьям, которые ест даже на ужин, и иногда вносит разнообразие в меню лапшой быстрого приготовления или бананом с большим стаканчиком йогурта. Изредка он жарит отбивную и ест только ее, без гарнира – один кусок мяса в собственном соку.

Когда я что-то готовлю, то убираю все недоеденное в холодильник с запиской Харпер и Джесси, чтобы они не стеснялись и угощались. В этих записках я перечисляю все ингредиенты (вдруг у кого-нибудь аллергия?) и ставлю дату срока годности, непременно добавив смайлик и восклицательный знак, чтобы мои послания выглядели дружелюбными, непринужденными и без лишних драм. Я даже купила светло-лиловые самоклеющиеся листочки для записей, потому что мне они кажутся менее строгими, чем стандартные желтые.

Я взяла их на занятие – они, на мой взгляд, лучше подходят для творческого семинара, но теперь я уже сомневаюсь. Боюсь, что Пи-Джей их не одобрит. Она женщина здравомыслящая, практичная и наверняка не приветствует всякие глупости вроде светло-лиловых стикеров. Я незаметно сдвигаю их к краю стола и убираю обратно в сумку. Наконец приходят другие студенты, включая Софи, Джастина и Руби – моих самых близких друзей в универе, с которыми мы вместе сидим на всех лекциях и семинарах. Каждый раз, когда они входят в аудиторию, я боюсь, что сегодня они не сядут со мной, и каждый раз проклинаю себя за то, что ставлю себя в уязвимое положение, приходя на занятие раньше всех, – и вообще, неужели я так не уверена в себе, что у меня возникают подобные мысли?! – но они улыбаются и подходят ко мне, и я почти обмякаю от облегчения.

Пи-Джей всегда начинает семинары с короткой, довольно сумбурной лекции о писательстве и книгоиздании. Сегодня она говорит: это очень непросто; человек тратит годы, чтобы написать что-то более-менее презентабельное, а если вам кажется, что вы написали нечто гениальное, то перечитайте свою писанину месяца через три, и вам сразу станет понятно, что она никуда не годится; денег писательством не заработаешь, особенно у нас в Австралии; писательский труд обрекает на одиночество; по сути, это особая форма пытки; большинство авторов не публикуется, а если вас опубликуют, радость будет недолгой, следом за ней непременно наступит разочарование; настоящий писательский талант встречается крайне редко, но еще реже встречаются талантливые писатели, способные воспринимать критику и расти. Но, несмотря ни на что, если нас тянет писать, если мы чувствуем, что сочинительство – наше призвание, если оно нужно нам, как дыхание, значит, нам надо писать, заранее смирившись с неизбежной болью в разбитом сердце, потому что ничто другое не напитает нашу душу. Занятие любым видом искусства, говорит Пи-Джей, требует мужества, стойкости и силы духа. Кстати, физические упражнения помогают. Чему помогают? – спрашивает кто-то из группы. «Всему», – отвечает Пи-Джей с серьезным выражением лица.

Я тщательно все конспектирую в новый блокнот: «Тяжело, одиноко, нет денег, большие страдания, но возможное счастье когда-нибудь в будущем. Заняться бегом?»

Пока идет лекция, Софи корчит рожи Джастину, изображая безмерные страдания. Джастин ухмыляется ей в ответ. Руби пьет кофе со льдом из гигантского бумажного стакана и лениво просматривает на ноутбуке сайт магазина одежды. Софи, Руби и Джастин считают Пи-Джей слишком циничной и черствой. Они потешаются над ней в нашем групповом чате, но при этом боятся ее до дрожи. Мы все боимся Пи-Джей и отчаянно ищем ее одобрения. Но мне она нравится. Нравится ее резкая прямота в сочетании со склонностью к драматизму. Нравится, как она говорит, что все будет ужасно, но нам все равно надо писать, потому что из ужаса может родиться что-то по-настоящему прекрасное.

После занятия я говорю Софи, Руби и Джастину:

– Жду вас в пятницу.

Я морально готовлюсь к худшему. В пятницу у нас вечеринка в честь новоселья, и я боюсь, что сейчас все трое уставятся на меня совершенно пустыми глазами или скажут, что им очень жаль, но у них никак не получится прийти. Но они радостно отвечают, что обязательно будут, и меня вновь накрывает волной облегчения. Я не помню, чтобы в старших классах у меня были такие переживания, как заводить новых друзей. У меня была компания – и в самой школе, и за ее пределами, – и мы спокойно общались с друзьями друзей из разных компаний, и все наши дружбы были неглубокими и безопасными. Да, все было не идеально, но я точно знала, кто я и где мое место. Здесь я совсем растерялась. Чувствую себя самозванкой и все время жду разоблачения.

Я пригласила на вечеринку восьмерых школьных подруг. Две из них ответили, что постараются быть, если получится поменять планы, что означает, что их можно не ждать. Остальные шесть либо работают, либо не смогут добраться до Мельбурна, либо уже договорились с другими людьми, и им не хочется их подводить. Не знаю, как у других, но проблема с моей школьной дружбой в том, что, хотя мы и продолжаем общаться в соцсетях, у всех началась новая жизнь, появились новые друзья, новые интересы, так что прежние интересы и прежние друзья отошли на второй план. И все же, когда ты устраиваешь вечеринку и приглашаешь людей в гости, ты надеешься, что они примут твое приглашение и придут, и волнуешься, словно перед экзаменом. Потому что это и своего рода экзамен. Проверка дружбы на прочность. Мне не хотелось бы провалить этот экзамен. Мне нельзя его провалить. Вот почему я едва не расплакалась, когда Софи, Руби и Джастин сразу же согласились прийти.

В трамвае по дороге домой я стою у окна, смотрю на город, и вдруг в вагон входит Джесси. Мы учимся в разных университетах, но они расположены недалеко друг от друга, его – в самом центре, мой – чуть подальше, и туда и обратно мы ездим на одном трамвае. Я отворачиваюсь в надежде, что он меня не заметит. Джесси уже прошел в середину салона, нас разделяют пять человек. Я бросаю взгляд украдкой. У него в ушах наушники, за спиной – рюкзак. Он стоит в плотной толпе пассажиров, держась за поручень одной рукой. На долю секунды мое сердце немного смягчается. Сейчас Джесси кажется таким растерянным и одиноким. Может быть, мы с ним во многом похожи. Он, как и я, еще только начал осваиваться в новом городе, но все-таки держится молодцом и пытается завести новые знакомства, изучить систему общественного транспорта, не потеряться, не поддаться унынию и не затосковать по дому.

Он поднимает глаза, и наши взгляды встречаются. Вот же черт.

Он неловко машет рукой, и я еле заметно киваю в ответ. Без улыбки. Мы не в тех отношения, чтобы улыбаться друг другу при встрече. Люди, стоявшие между нами, уходят к дверям, и мне становится еще труднее делать вид, будто Джесси здесь нет. И что теперь? Он подойдет ближе ко мне, или это мне нужно подойти к нему? Как там положено по этикету? Я делаю крошечный шажок в его сторону и притворяюсь, что просто переступила с ноги на ногу. На следующей остановке из трамвая выходит много народу, и между нами освобождается двойное сиденье. Завлекательное и манящее пустое сиденье – как приглашение сесть нам обоим. Я не хочу садиться рядом с Джесси. Не хочу, чтобы что-то напоминало, как мы сидели с ним в школьном автобусе, когда еще были друзьями. Но если я сяду первой, тогда уже он будет мучиться, что ему делать. Видимо, он подумал о том же, потому что мы бросаемся к сиденью одновременно и натыкаемся друг на друга.

– Извини, – произносим мы в один голос. Он улыбается. Я – нет.

– После вас, леди, – говорит он почему-то с карикатурным британским акцентом и делает широкий размашистый жест рукой.

– Спасибо, – говорю я подчеркнуто хмуро, потому что подозреваю, что этим акцентом он пытался меня рассмешить, и мне нужно, чтобы он знал, что меня так легко не возьмешь. Его обаяние на меня не подействует.

Я сажусь. Джесси садится рядом. Мне кажется, что он уже пожалел о выступлении с британским акцентом. Я бы на его месте сто раз пожалела. Я даю себе слово держаться, не заговаривать и вообще его не замечать, но непросто не замечать человека, когда вы сидите так близко. Мы сидим не вплотную, не касаемся друг друга, но я все равно очень остро ощущаю его присутствие. Снова вспоминаю, как мы болтали и смеялись в школьном автобусе. Нет. Не думай об этом. Забудь. Молчание затягивается. Я упорно смотрю в окно. Не заговаривай с ним. Не смотри на него. Его здесь нет.

Джесси тихонько откашливается.

– Я помню, что мы вроде как не замечаем друг друга, когда рядом нет никого из знакомых, – говорит он. – Но я все-таки должен сказать…

У меня замирает сердце на долю секунды. Я жду, что он скажет дальше. Может быть, Джесси тоже тоскует по прежним дням. Может быть, он сейчас попытается восстановить нашу дружбу. Я внутренне подбираюсь, готовясь к искреннему, прочувствованному признанию. Чтобы холодно напомнить, что мы не друзья и никогда ими больше не будем.

– Что ты влезла ногой в какую-то гадость, – говорит он, указав пальцем на пол.

Так. Я смотрю вниз и вижу, что он сказал правду. Под сиденьем валяется рваный бумажный пакет из «Макдональдса», моя белая кроссовка стоит на расплющенном недоеденном гамбургере и уже перепачкалась в вытекшем соусе. Я приподнимаю ногу – на ней остается липкое месиво: к подошве прилипла обертка и кусочек соленого огурца. Я вытираю кроссовку о стенку, но обертка не отлипает. Джесси наблюдает за моими стараниями с искренним интересом.

Наконец он наклоняется и стряхивает обертку прямо голой рукой.

– Я обошлась бы и без твоей помощи, – говорю я раздраженно.

– Извини, я нечаянно. Я никогда больше не буду тебе помогать, честное слово.

Он произносит все это таким едким тоном, что я прямо вижу, как он мысленно закатывает глаза.

– Хорошо, – говорю я, скрестив руки на груди.

– Я рад, что мы пришли к согласию, – отвечает он, тоже скрестив руки на груди.

Мы молчим всю дорогу до дома.

7

Уже пятница, мы ждем гостей. Я на кухне готовлю для всех угощения: нарезаю фрукты и овощи фигурными дольками, красиво раскладываю сыры и втыкаю зубочистки в свернутые трубочками ломтики салями – чуть ли не с маниакальной энергией, как наверняка показалось бы стороннему наблюдателю. Я сразу сказала Харпер и Джесси, что подготовлю еду для вечеринки сама, потому что меня успокаивает работа и мне нравится делать что-то особенное.

Они думали, я просто пересыплю чипсы в миски, но я расстаралась и соорудила несколько по-настоящему стильных тарелок с закусками. Мне показалось, что это будет нарядней и праздничней, чем бадья с хумусом и несколько упаковок пресных крекеров. Хотя теперь, когда у меня все готово, я начинаю переживать, что все-таки перестаралась. Может быть, и не стоило так напрягаться. Я раскладываю последние киви, нарезанные в форме цветов, и тут в кухню входят Харпер и Пенни.

– Ничего себе! – говорит Харпер с улыбкой. – Да ты кухонный маньяк!

Я не совсем понимаю, что это было: комплимент или оскорбление.

– Да ну, ерунда. На самом деле все быстро и просто, – говорю я, очень надеясь, что по мне не заметно, что я все утро смотрела на YouTube обучающие видео. Мне хочется, чтобы окружающие восхищались моими умениями, но не хочется, чтобы они знали, сколько я прилагаю усилий ради их одобрения. Это тонкая грань.

Пенни держит в руках бутылку шампанского. На ней восхитительный комбинезон, на губах – яркая помада. Каштановые волосы рассыпаются по плечам, и у нее такие высокие каблуки, что вообще непонятно, как на них можно ходить и не падать. Видимо, здесь есть какая-то хитрость, но, чтобы с ней разобраться, надо сперва изучить базовый курс механики. Харпер надела черные джинсы с высокой талией, черные кроссовки и коротенький красный топик с надписью «БОМБА» большими белыми буквами. То ли это туманный намек, то ли просто случайная надпись, но в любом случае смотрится очень круто. Даже не знаю, какой из нарядов мне нравится больше. Я выбрала свободное черное платье, которое кажется скучным и мрачным по сравнению с яркими нарядами Харпер и Пенни, и я беспокоюсь, что похожа на официантку.