Другое зеркало реальности

– Встаньте так, чтобы дверь внутрь башни была открытой…

– Ты разве по лестнице вниз полетишь? Ты же птица и привидение. Мог бы и так опуститься…

– Пропустите в дверь, – скрипуче повторил сокол.

Стражники расступились, и птица медленно проплыла между ними в открытую дверь. Им показалось, что волна холода прошла сквозь них. Но стражники не обратили на это внимания и устремились вниз по лестнице за соколом. Они очень хотели увидеть новое и необычное…

Сокол вылетел на площадку под сводами ворот и завис около тяжелого железного засова. Потом коротко тюкнул клювом, и засов исчез. Как будто его никогда и не было.

– Отворяйте ворота, -сказал он стражникам.

– Нам привратник не велел…– начал было один, но сокол уже ухватился клювом за створку и неожиданно легко потянул тяжелую воротину … Та со скрипом подалась, и в щель между створками под своды сторожевой башни шагнул оборванный старик. Стражники с любопытством смотрели на него, и только тот, который произнес новое слово – «привидение» – с немым страхом глядел на пришлого. Стражник увидел, как в открывшуюся щель следом за стариком потянулась свора полупрозрачных теней. Никто, видимо, не замечал странной свиты. А когда стражник хотел спросить у старика, кто входит в замок вместе с ним, одна из теней метнулась к нему и припечатала холодной конечностью рот. Стражник изумленно смотрел на облако теней, которое в сумраке едва заметно поблескивало.

Старик вышел на залитый солнцем двор замка, и тени вокруг него растворились в свете дня. Стражник хотел еще раз увидеть мерцающее облако, но так ничего и не разглядел. А старик приблизился к привратнику и попросил:

– Позовите мудрых…

Доктор

Мягкая теплая ночь укрыла город, заботливо подоткнула темное покрывало со всех сторон и погасила последние искорки заката. В центре города вспыхнули рекламные огни и фонари на улицах. А на окраине, в глубине садов, где стояли уютные дома состоятельных людей, дорожки освещались плавающими светляками. Это новшество появилось в городе недавно, хотя в столице плавающие светляки висели даже над центральными улицами. Но здесь, в провинции, все нововведения появлялись намного позже, и жители города пользовались привычными, давно известными сияющими шарами на столбах.

Невысокая ажурная ограда отделяла дом доктора от тротуара. За домом был ухоженный сад, из которого сейчас в тихом ночном воздухе наплывали нежные ароматы цветов. Сам доктор сидел на освещенной веранде и просматривал последние журналы. Жесткие диски мягко скользили в приемную щель, и в пространстве над журнальным столиком конденсировалось облачко-объем, внутри которого появлялись картинки, графики и схемы, и происходили какое-то действия. Ничего нового, судя по всему, доктор для себя не находил и смотрел журналы только для того, чтобы выполнить данное самому себе задание. Жена укатила в соседний город и обещала вернуться только к полуночи, вся работа на сегодня была сделана, и доктор скучал.

Сначала раздался писк сторожа, а потом в ворота забарабанили. Кто-то кричал:

– Господин доктор! Господин доктор! Скорее, скорее.

Хозяин включил переговорное устройство и на экране возникло встревоженное лицо незнакомца… Он услышал сигнал приема и напряженно глядя в экран проговорил:

– Господин доктор, на егерском кордоне беда. Медведь напал на лесника. Тот еще жив, но нужна ваша помощь.

– Далеко это?

– Нет, двадцать верст в сторону Визима, а там в лес еще полторы версты. Побыстрее, прошу вас, руку почти оторвал и позвоночник сломан…

Доктор поднялся, сказал домашнему информатору несколько слов для жены и отправился в гараж.

Из ворот на улицу выехал обтекаемый, похожий на стремительную каплю ртути «Руссо-Балт». Доктор открыл дверцу и жестом позвал ночного посетителя. Тот прыгнул на переднее сидение и машина, тихо фыркнув, растворилась в воздухе. Через мгновение она возникла на перекрестке дорог возле Визима и понеслась по гладкой поверхности к повороту в лес.

Еще через несколько минут доктор уже входил в домик егерского кордона. Там сидела встревоженная женщина, а на постели, обмотанный окровавленными тряпками стонал лесник.

– Ему хуже, – сказала женщина.

– Просил мертвой земли, но я пока не дала. Это всегда успеется.

– Правильно, это в последнюю очередь. Снимите с него обвязки, посмотрим.

Раны казались страшными. Рука висела на сухожилиях, а спина была неестественно сгорбленной. Доктор удивился:

– Кто же его так? Наши медведи на людей не нападают. Да и не смогут они сломать человека, тем более лесника. Он же умеет говорить с ними…

– Он-то умеет, да это не наш медведь, пришлый. Откуда он взялся – не знаем. Он двоих лесных задрал и когда лесник начал с ним говорить, напал на него и сразу лапой по спине. Вот сын видел, – кивнула женщина на парня, приехавшего вместе с доктором.

Тот кивнул. Потом добавил:

– Тот медведь гораздо крупнее и не понимает, когда с ним говорят. По-моему, даже злится от того, что кто-то к нему в ум заглядывает.

Доктор коснулся руки раненого и сосредоточенно замер. Жена и сын раненного стояли рядом и смотрели на доктора. Они умели лечить небольшие раны, но работу профессионала видели впервые.

Руки доктора напряглись, по ним пробежало голубое свечение, а на кончиках пальцев вспыхнули желтые огоньки. В комнате запахло свежестью. Доктор закинул голову назад, закрыл глаза. Лицо стало отрешенным, бесстрастным. Потом, вокруг головы возникло свечение, оно волной прокатилось по рукам и вошло в тело лесника. Раненый глухо застонал, дернулся и затих. Рана начала затягиваться прямо на глазах. Перестала пульсировать обнаженная артерия, под слоями плоти исчезала кость. Прошло несколько минут и вместо ужасной, кровоточащей раны, на плече остался только небольшой след, похожий на молодую розовую кожу.

– А теперь посмотрим позвоночник. Переверните его, только осторожно…

Когда раненого перевернули на живот и вспороли на спине рубаху, то стало видно, как из-под кожи выпирают сломанные ребра и горб сломанного позвоночника. Доктор покачал головой: такие повреждения, а он еще живой! Мог ведь и не выдержать…

Сияние вокруг его головы усилилось, и по рукам снова потекли голубые потоки. На правой руке они сгустились, стекая с кончиков пальцев, превратились в широкое светящееся лезвие. Доктор легонько коснулся им поврежденной спины, кожа расступилась и открылись переломанные кости и порванные мышцы. Медленно двигая руками, доктор раздвигал кости, вправлял их обратно, сращивал порванные волокна мышц. Руки его светились то интенсивно голубым, то желтым, то искрили зеленоватыми огоньками. В тишине дома, казалось, звенела сила, исходившая от него.

Когда все было закончено, доктор попросил жену лесника:

– А теперь давайте мертвой земли. Быстрее дело пойдет.

Женщина выскочила в ночь и скоро вернулась с тряпкой, в которой перекатывалось что-то бесформенное. Доктор развязал тряпицу и оторвал кусочек от студенистой темной массы.

– Этого хватит, остальное отнесите обратно в болото.

Огненными ладонями он раскатал кусочек в тонкий слой, посыпал его сверху каким-то порошком и быстро приложил лепешку на спину. Больной снова дернулся и застонал. А блин мертвой земли зашипел и начал стремительно впитываться в кожу. Скоро на спине осталась только грязная пленка, лесник перестал стонать и затих…

– Умер? – спросил доктор

– Нет еще, но уже отходит ответил сын. Он склонился к лицу раненого и наблюдал за тем, как оно расслабляется, становится спокойным и умиротворенным. Наконец последний вдох приподнял грудь, и лесник затих. Тело расслабилось… Доктор смотрел на часы и быстро говорил:

– Серый порошок – по шепотке на глаза, синий на грудь, посыпайте кругами. Вот эту нить кладите на шею, этой обматывайте голову…

Потом он наклонился над мертвым, протянул к нему руки и пропустил сквозь себя сияющий сгусток силы. Лесник дернулся, порошок на глазах и груди задымился и вспыхнул бесцветным огнем, нити вокруг головы и шеи раскалились и пропали. Раненый вздохнул, вытянулся и перевернулся на бок. Пробормотав что-то, он сладко почмокал губами и засопел…

Священник

Храм был очень старый. Лет триста, наверное, простоял он на крутом берегу. Те березы, что посадили прихожане в день освящения храма, уже давно сгнили и рощица в церковном дворике состояла из молодых белоствольных красавиц. Там же, среди берез покоился прах священников, некогда служивших здесь. Летом зеленый шум берез веселил и радовал прихожан, и даже скорбное место упокоения излучало живительную силу. Зимой девственно белые сугробы заметали храм, и к дверям вела только узенькая тропинка. Церковный двор, огороженный старинной кованой решеткой, порос густой ровной травкой. Стайки окрестных ребятишек собирались поиграть на травке, но при появлении священника пугливо скрывались на задах, за дровяным сараем. Настоятель церкви приехал сюда лет двадцать назад молодым выпускником семинарии, поначалу думал прослужить недолго, но привык к размеренной провинциальной жизни, отстроил и расширил церковный домик и стал править службу в старинном храме уже с основательностью постоянного и бессменного хозяина. И все было бы ладно, да не задалась личная жизнь у отца Никодима. Был он прост в общении, ласков и улыбчив, а вот матушка его – Ефросиния – как на грех, оказался бабой прижимистой, жадноватой и скандальной. Прожили они первые годы в ладу и согласии, а когда появился какой-никакой доход, тут Ефросинию словно подменили. Откуда что взялось… Увещевал ее отец Никодим, стыдил, совестил, ссылался на божественные примеры и поучительные наставления священного писания – не помогало. И тогда решил священник, что дана ему эта женщина во испытание и искупление своих грехов через каждодневный духовный труд по усмирению гордыни. Так и повелось в их жизни. Коли матушка с утра не в духе поднимется, то непременно накричит на мужа, заставит его делать какую-то ненужную работу, а то и попреками доведет до того, что отец Никодим, не сдержавшись, огрызнется. Тут уж Ефросинье полный карт бланш в руки давался. Со странным злорадством напускалась она на своего мужа и поедом ела его за слова, супротив сказанные.

– Где твоя святость, поп окаянный, упек меня в эту глухомань и хочешь, чтобы я тут всю жизнь прозябала, – А дальше следовали и вовсе безумные упреки в том, чего Никодим в жизни не делал и даже подумать о том боялся… Прожили, точнее промучились они так несколько лет, а потом отец Никодим собрался с духом, помолился ранним утром, да и сказал своей матушке:

– Ты, Ефросинья, видать решила меня живьем загрызть, так лучше от греха поезжай ко обратно в большой город. Там у тебя подруги остались, родители, светская жизнь. Видать по ней скучаешь. Так лучше уезжай от греха, и не гневи себя, и меня во искушение не вводи. Разводов у нас не одобряют, так я тебе заранее все прощаю, живи как совесть велит, а нам с тобой от совместного жития – одни несчастья.

Ефросинья в слезы и упрекать по старой привычке начала, да только отец Никодим решительно на своем стоял: так лучше будет для обоих. Сочтешь возможным вернуться – приму, а если поймешь, что жизнь в обществе для тебя важнее – оставайся. там. Как-нибудь и развод исхлопочем.

Когда первые амбиции успокоились, Ефросинья пришла к выводу, что муж – отец Никодим – дает ей бесценную возможность. Оставаясь вроде как в браке и, соответственно, имея полную возможность на правах законной жены требовать для себя что положено, она получает свободу действий и индульгенцию на возможные проступки… Здраво рассудив, она согласилась с Никодимом и отправилась к родителям в далекий областной центр. А батюшка так и остался настоятелем в своем приходе. Прихожане его любили, почитали и в случае чего могли встать на защиту священника всем миром.

Словом, вот уж почти восемь лет жил отец Никодим один в церковном домике, содержал немудреное хозяйство, правил службу в храме, и для каждого прихожанина был первым советчиком в делах духовных, и в житейских. Безбожное время словно бы стороной обошло крохотный райцентр, церковь там не закрывали и православные традиции остались неприкосновенными.

Все было бы хорошо, да только временами в Ойе (так назывался этот райцентр) бывало нечисто. Что-то странное, мистически непонятное творилось иногда в поселке и люди приезжие удивлялись рассказам местных жителей о невероятных историях, случавшихся в этой глухомани.

Традиции народного сказительства о потусторонних явлениях жили в Ойе, как и везде, но здесь они получали еще и практическое подтверждение. То вдруг среди улицы подгулявшие парни столкнутся с убитым в прошлом году местным хулиганом Федькой, который в погребальной одежде нахально стоял на проезжей части и не собирался таять как привидение. Коли один бы его видел – посудачили, да и забыли. А так целая ватага и не шибко пьяных парней разом видели покойника и не сговариваясь рассказывали, как усопший Федька постоял, поглядел на них, как-то странно гукнул и побрел мимо парней в сторону городского кладбища.

В другой раз подгулявшего мужика по пьянке занесла нелегкая вместо дома на окраину. Дальше уже начинались поля, темень была кромешная, и мужик, пробираясь наощупь по переулку, то и дело натыкался на какие-то углы и заборы. Материл при этом виртуозно всех чертей и их присных. Вдруг руки его уткнулись во что-то мохнатое и скрипучий голос произнес:

– Не ругайся, слушать не можно..

Мужичок, не разбираясь покрыл и сам голос, и его хозяина отборным матом. Что произошло дальше он вспоминал со страхом. Чьи-то волосатые лапы схватили мужика за руки и легко подняли в воздух. Он почувствовал, что взлетает, и заорал было, но лапа вонючей тряпкой заткнула фонтан матерного красноречия. Мужичка несли по воздуху недолго, потом он снова услышал скрипучий голос:

– Еще будешь материться, да нас обругивать – пропадешь…

– С этими словами железная хватка волосатых лап ослабла, и мужик полетел вниз. Несли его невысоко, и упал он мягко. Куда попал, в какие места, понять не мог, только услышал, как от него удаляются чавкающие шаги. Со страху мужичок обессилел и провалился в беспамятство. Когда очнулся – уже рассвело. Он огляделся и ужаснулся еще больше. В нескольких верстах от поселка, в глухом лесу было непроходимое болото, а посреди его – островок. Попасть туда можно было только в засушливое лето, пройдя около версты по колено в воде. Сейчас стоял дождливый сентябрь, болото вспухло и наполнилось гнилой водой, а он сидел на островке в самом центре трясины и не мог взять в толк как туда попал.

Каким-то чудом ему все-таки удалось выбраться на твердое место и до самого поселка мужичок бежал быстрее быстрого. Явился домой грязный, перепуганный, и не отвечая на расспросы взволнованной жены, упал на колени перед образами и долго молился, поминутно кладя поклоны. Потом пошел к отцу Никодиму и рассказал батюшке свою страшную историю. Священник внимательно выслушал, успокоил как мог, прочитал над страдальцем нужные молитвы, а сам смекнул: в городке нечисто. Сила недобрая и враждебная людям обосновалась в окрестностях и мешала жить… Скоро он сам стал свидетелем похожего кошмара…

Дом, в котором жил отец Никодим, был в два, точнее, полтора этажа. В полуподвале располагались службы: кухня, кладовки… Окна были лишь немного приподняты над землей. А на верхнем этаже -жилое помещение. Согласно местным легендам, дом был нечистым. Происшествия, которые время от времени случались в нем, лишь добавляли досужих разговоров и слухов. Когда в нем поселился батюшка, жители с облегчением вздохнули: уж он-то с нечистью справится. Неподалеку от храма было местное кладбище, и отцу Никодиму поневоле приходилось бывать свидетелем некоторых странностей. Но пока он считал, что все происходившее в городке больше связано с суевериями людскими, и даже рассказы очевидцев относил к тому, что люди видят то, что хотят увидеть.

А надо сказать, что отец Никодим был не только церковным служителем, но обладал большим мистическим опытом. Его прадед, дед, отец служили священниками в глухих сельских приходах, по сути дела, являлись и исповедниками, и отправителями служб. Сельский священник в те времена был единственный проверенный борец с заговорами и колдовскими чарами, а также психолог, и врач, и прочее. Сельский батюшка обязан уметь и знать все: святое писание и предание, приемы первой медицинской помощи, методы борьбы со злыми силами и т.д. Отец Никодим органично перенимал весь огромный опыт практического православия, которым были наполнены отношения в семье. Многому научил его дед, отец, еще больше почерпнул он у старца, жившего в монастыре. Старец тот с особой любовью и вниманием относился к пытливому юноше и не раз предрекал ему большой духовный взлет.

После того, как матушка Ефросиния укатила в дальний город, отец Никодим начал читать литературу по психологии. Ему очень хотелось понять скрытые пружины поведения матушки и как-то восстановить мир и покой в семье, да чего уж там – и саму семью. Познания его возрастали, а постоянное общение с прихожанами позволяло проверять знания на практике. Как-то раз попала ему в руки книга по исследованию подсознательных реакций человека и особенностей его поведения. Тогда отец Никодим и пришел к выводу, что множественные страшные истории, которые в городке рассказывали со смаком, в большинстве случаев есть проявления непознанных бессознательных закономерностей в людях. Так бы оставался он на этой позиции, когда б не случай, свидетелем которого он стал.

После отъезда Ефросинии отец Никодим помыкался в соломенных вдовцах, да и пригласил вести хозяйство чету старичков: мужа и жену. В тот вечер бабушка хлопотала на кухне, окна которой располагались чуть выше уровня земли. Вдруг она почувствовала на себе взгляд. Когда подняла голову, то увидела, что на нее сквозь окно смотрит недавно усопшая колдунья бабка Настя. Стоит, упершись руками в оконный переплет, и заглядывает в кухню. На сельском погосте, который располагался неподалеку от церкви, хоронили всех крещеных без разбора. Недавно была похоронена колдунья, которая пользовалась тайным знанием, но при этом была крещеной и исправно посещала храм.

Как раз в этот момент отец Никодим спустился в кухню из комнаты и остолбенел под тяжелым невидящим взглядом мертвых глаз колдуньи. Он осенил себя крестом, но видение не пропало, только колдунья Настя сморщила мертвое лицо в страшную гримасу. Но более всего удивило отца Никодима поведение старичков. Бабушка спокойно увещевала покойницу:

– Ну чего ты пришла, Настя? Чего тебе не лежится-то?

А сама в это время продолжала хлопотать по хозяйству, как будто разговаривать с восставшими покойниками для нее такое же привычное дело, как варить щи… В кухню вошел дед и, увидев мертвую в окне, укоризненно сказал батюшке:

– Говорил я, что не надо хоронить на кладбище, ведь колдовка она! Вот видишь – приперлась…

Дед взял деревянный совок, бросил на него угольки из печки. Сверху положил на угли несколько листиков какой-то травы и пошел прогонять покойницу.

На улице он не кричал, а уговаривал:

– Иди, иди. Уж похоронили, так чего ж ты шляешься… Иди на место и лежи там…

Странно повела себя усопшая. В клубах дыма она как-то обмякла и послушно двинулась к кладбищу. Дед проводил ее до ворот погоста и вернулся обратно. Был он спокоен, деловит и с порога сказал своей старухе:

– Слей-ко мне на руки, чтобы пакость кака не пристала …

Старушка наполнила водой ковш, сыпнула в него соли и золы из печки и полила старику на руки. Все это время отец Никодим стоял словно окаменевший. Он никак не мог поверить случившемуся. Недавно отпевал он эту бабку, а вот теперь видел ее своими глазами Одно дело – слушать рассказы обывателей о призраках, другое дело – самому столкнуться с ними.

– Эко батюшку разобрало. Видать впервой ему… Старый, помоги…

Супруги взяли отца Никодима под руки и посадили на табуретку. Дед приговаривал:

– У нас тута много всякой нечисти шляется, так вы уж, батюшка, привыкайте. Еще не то повстречаете…

– А эта, мертвая, как? – заикаясь спросил священник

– А чего, пошла на место. Довел я ее до ворот погоста, указал дорогу. Она, видать, заблудилась и на свет пришла. Колдовка она, вот и не может успокоиться. Ей надо место указать, иначе будет сорок ден мотаться и людей пугать. Так я и показал дорогу-то… Нужно довести покойника до кладбища, да нельзя смотреть, как он укладывается обратно в могилу. Иначе беда будет…

Странник

Костерок на опушке леса едва теплился. Слабые языки догорающего пламени чуть высвечивали человека, прикорнувшего у огня. Он спал, сжавшись калачиком. Ноги в старых стоптанных башмаках, протянуты к костру, а голова, закутанная серой тряпкой, лежала на небольшой кочке. Спал человек чутко и давно уже слышал шум мотора и шорох травы под колесами автомобиля. Машина подъехала вплотную к костру. Это был один из тех заграничных монстров, которые заполонили русские дороги. Большие колеса, полированные борта, никелированные клыки на бампере показывали, что владелец авточудища – человек состоятельный и даже машиной подчеркивает свое влияние в этом мире.

Из кабины выпрыгнули двое здоровенных парней и подошли к спящему:

– Мертвый, что ли? – спросил один

– Да не пойму, вроде дышит… Эй, мужик! Вставай, чего разлегся?

Спящий пошевелился, стянул с головы тряпку и посмотрел на парней мутными со сна глазами. Он давно слышал их, чувствовал настроение и намерения, но решил сыграть только что пробудившегося.

– Ты чего тут делаешь? – спросил один из приехавших

– Дак сплю – пробормотал мужичок.

– Тута ведь никого не было, а я иду, и смерклось уже, дай, думаю, заночую в чистом поле, тепло ведь…

– А чего в котомке?

– Дак хлеб, да тряпки свои…

– А ну-ка, дай проверим, – с угрозой в голосе сказал один. Мужичок спокойно протянул ему свою котомку и медленно встал. Среди богатырей он казался заморышем и сейчас смиренно потупил голову, сложив руки на животе…

Парни распотрошили всю его котомку, но ничего там не нашли.

– Ну что с ним будем делать? – спросил один. Нельзя ведь оставлять-то. Грохнуть его, что ли?

– А чего его мочить? Ты его не видел, он тебя… Его менты допрашивать не будут…

– Ты давай, мотай отсюда. Тут наше место и тебе здесь делать нечего…

– Дали бы доспать, устал я нынче, – пробормотал мужичок и парни удивленно посмотрели на него.

– Ты чо, не понял?! Мотай, пока жив… – хрипло засипел один, но, вдруг, странно хрюкнув, упал на колени, схватился за живот, потом завалился набок и заскреб ногами по земле. Второй кинулся к нему и, словно наткнувшись на невидимый кулак, махом откинулся назад и ткнулся безжизненной головой в мягкую землю. Странник стоял не шевелясь, и только глаза его сверкали жутким мертвенно-голубым светом.

Он подошел к автомобилю, открыл заднюю дверцу и вытащил на землю спеленатый веревками куль. Раздался тихий стон. Странник нагнулся над кулем и прошептал:

– Живой еще…

Он провел рукой над веревками, и те лопнули, словно их перерезали. Человек, освобожденный от тугих пут, слабо хрипел и постанывал. Странник щелкнул пальцами и на ладони зажегся маленький светящийся шарик. Призрачное сияние осветило покрытое ссадинами лицо, приоткрытый рот, из которого с хрипом вырывалось дыхание. Мужичок коснулся пальцами точки на лбу, и пленник с облегчением вздохнул, вытянулся и затих.

Ночной ветер разогнал тучи, и луна облила небо мягким светом. Ее сияние освещало землю, и было видно, как от опушки к догоравшему костру приближаются темные, бесформенные тени. Странник выпрямился, запрокинул голову вверх, прокричал в лунное небо что-то странное и страшное одновременно. Это не был человеческий язык, и звуки, которые раздавались больше походили на вой. Но в то же время – это была речь, призыв… Тени приблизились, осели на землю и поползли по ней черным туманом. Странник указал на лежавшего человека, и тени подхватили его, приподняли над травой и понесли к лесу. Со стороны могло показаться, что тело плывет над землей само по себе.

Парни зашевелились. Оба они ничего не помнили, только трясли головами. Им казалось, что кто-то очень сильно и ловко ударил каждого по затылку. Сейчас там пульсировала боль. Они поднялись на дрожащих ногах, тупо смотрели друг на друга, а Странника, казалось, не замечали вовсе. Тот подошел к здоровякам и прошептал в пространство между ними:

– Память отсохни, сгинь, пропади, норов оставь, а печаль убери.

С последними словами он бросил пригоршню листьев им под ноги. Оба парня застыли с тупыми каменными улыбками. Луна осветила их бессмысленные глаза и лица, потерявшие человеческие черты. Это были ничего не выражавшие пустые маски.

Странник пошел вслед за тенями к опушке леса и уже достиг первых кустов, когда сзади раздался смех. Смеялись недавние его противники. Смеялись заливисто, с причитаниями. Смех сотрясал их могучие тела, сгибал пополам, заставлял вставать на колени и падать на землю. Странник из кустов посмотрел на них и прошептал: