Михаил Горбачев: «Главное – начать»

После смерти Кулакова должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству несколько месяцев оставалась вакантной – охотников на нее было не так много: отрасль была заведомо отстающей. Одним из претендентов был как раз краснодарский Медунов, которому на тот момент было 63 года, и его этот цековский тупик, обещавший тем не менее пожизненную комфортабельную парковку, вполне устраивал. Но Андропов был готов выложить на Политбюро материалы, изобличавшие Медунова в участии в коррупционных схемах. В конце концов делу в отношении него не был дан ход – после снятия в 1982 году с должности первого секретаря крайкома Медунову пришлось довольствоваться в Москве должностью зам. министра плодоовощного хозяйства, но и оттуда после избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК он был отправлен на пенсию.

Четыре генсека

17 сентября 1978 года Леонид Брежнев литерным поездом направлялся в Баку вместе с Константином Черненко, сопровождавшим его в этот период как тень. Андропов подгадал в это время отдыхать в Кавминводах и вместе с Горбачевым отправился поприветствовать генсека на станцию Минеральные Воды. На эту историческую встречу четырех генсеков на пустынной платформе обращают внимание все биографы Горбачева, но, скорее, как на эффектную случайность, какие иногда, чтобы нас удивить, устраивает сам ход истории.

Всякий раз, когда по пути следования поезд останавливался, местное руководство выходило его торжественно встречать – так было в Донецке, в Ростове, затем на станции Кавказская Краснодарского края, куда приехал Медунов. Горбачев, согласно этой советской традиции, бравшей свое начало, вероятно, еще со времени аналогичных поездок Екатерины Великой и «потемкинских деревень», не мог не предстать на перроне Минеральных Вод. Но Андропов, даже отдыхая поблизости, вовсе не обязан был туда ехать. Но он не только поехал, но по дороге в машине инструктировал Горбачева: «Тут ты хозяин, ты и давай, бери разговор в свои руки».

«Разговор не клеился, – рассказывает Горбачев в мемуарах. – После приветствий и ничего не значивших слов о здоровье воцарилось молчание. Генсек, как мне показалось, отключился, не замечая идущих рядом. Пауза становилась тягостной». Наконец Брежнев спросил: «Ну, как дела, Михаил Сергеевич, в вашей овечьей империи?.. Как канал? Он что, самый длинный в мире?» – «А как у вас с отпуском, Леонид Ильич? Не получается?» – спросил Горбачев, понимая, что канал тому на самом деле до лампочки. – «Да, надо бы…». Андропов сказал что-то по поводу программы пребывания Брежнева в Баку. Но «было видно, что генсек не очень расположен вести беседу». Подошли к вагону. Уже стоя в тамбуре и держась за поручни, Брежнев вдруг спросил Андропова: «Как речь?» – «Хорошо, хорошо, Леонид Ильич»…

М.С. Горбачев с Ю.В. Андроповым на перроне

1983

[АрхивГорбачев-Фонда]

Ночь была темная, на небе сияли звезды, добавляет мемуарист, окончательно придавая этой картине сюрреалистический вид. Последний (по очереди) из четырех генсеков недолго мучился над вопросом, про какую из речей спрашивал председателя КГБ все еще всемогущий Брежнев: на обратном пути Андропов объяснил, что тот интересовался, хорошо ли он призносит слова и можно ли вообще понять его «речь».

Между тем кое-что, видимо, между Брежневым и Андроповым в этой ночной сцене было прояснено и без слов: спустя месяц на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству был назначен Горбачев. Вот, как он это описывает, даже начиная с этого эпизода книгу «Жизнь и реформы».

25 ноября 1978 года, в субботу, ставропольский секретарь прилетел в Москву на пленум ЦК и устроился не в «Москве», как полагалось ему по рангу, а (как «еврей») в полюбившейся ему гостинице «Россия» (она была снесена в 2006 году, сейчас на этом месте парк «Зарядье»). В воскресенье он отправился на юбилей к другу. Естественно, выпивали. В это время Горбачева разыскивал аппарат Черненко, его сотрудники даже выяснили, куда его отвезла дежурная машина, но юный сын друга, подошедший к телефону, услышав незнакомую фамилию, Горбачева не подозвал, а ответил, что «здесь такой не живет».

Мобильные телефоны в то время в СССР были представимы только в фантастических романах, так что к Черненко Горбачев попал лишь к вечеру. Тот раздраженно сказал, что Брежнев его ждал, но уехал. Короче, он просил передать, что завтра, в понедельник, генсек предложит его кандидатуру на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Горбачев для приличия выразил какие-то сомнения, но отказаться уже не мог, да его никто и не спрашивал. Возможно, он тогда кусал локти: чуть раньше в предварительном разговоре в ЦК он уклонился от предложения возглавить его отдел пропаганды, что открывало куда более широкие возможности. Но какой-то черт его дернул написать эту записку по сельскому хозяйству – откуда он мог знать, что Кулаков возьмет и отправится в последний путь на Новодевичье кладбище.

Тот факт, что предварительно никто с Горбачевым не обсуждал предложение занять эту должность, сам он объясняет тем, что Брежнев до последнего момента колебался в отношении выбора кандидатуры. Вероятно, объяснение следует искать в меняющемся соотношении сил в ЦК. Андропов сумел блокировать кандидатуру Медунова, но тот же ноябрьский пленум ЦК 1978 года отправил на пенсию Кирилла Мазурова, который в 1968 году руководил вводом войск в Чехословакию и был, видимо, человеком Андропова. Константин Черненко – самый преданный Брежневу человек в ЦК – был переведен из кандидатов в члены Политбюро, его членом стал также председатель Совмина СССР Николай Тихонов, которому на тот момент было уже 73 года. Горбачев был нужен в составе секретарей ЦК для равновесия, смысл которого сегодня уже трудно понять, да это и не имеет особого значения. И уж точно в 1978 году у секретаря по сельскому хозяйству было очень мало шансов претендовать на высшую должность генсека.

Среди личных качеств Горбачева, заставивших членов Политбюро сделать ставку на него, были, конечно, и его врожденные оптимизм и уверенность, порой перераставшая в самоуверенность. Кремлевские старцы понимали, что в стране что-то идет не так, и особенно как раз в сельском хозяйстве. Но никто не понимал, что с этим делать. А этот молодой и жизнерадостный как будто знал – во всяком случае, умел производить такое впечатление. «Ну и пусть сломает свою чересчур умную голову!» – эта коварная формула и тут вывезла Горбачева наверх.

Никто не придал в 1978 году факту назначения Горбачева секретарем ЦК сколько-нибудь судьбоносного значения, и только советолог Арчи Браун, эксперт Британского совета, на семинаре в США пророчески сказал: «Вчера в Москве произошло событие исключительной важности: на пост нового секретаря ЦК КПСС избран Михаил Сергеевич Горбачев».

Глава 7

Другая планета (Ставрополь – Москва)

Прощай, Ставрополь

Вечером 25 ноября 1978 года, после встречи с Черненко и накануне пленума ЦК Горбачев поднялся на 10-й этаж гостиницы «Россия» в номер 98, окна которого выходили на Кремль. «Ночью, особенно когда он подсвечен, это не просто красивое зрелище – возникает какое-то особое состояние духа… – диктовал он стенографистке Вагиной в 1993 году. – Не зажигая света, придвинул кресло к окну – прямо передо мной парили в ночном небе купола собора Василия Блаженного, величественное очертание Кремля… Всю ту ночь я провел у гостиничного окна, перебирая в памяти многое из пережитого…»

Кремль манил, Кремль обещал, но в обмен на это требовал расстаться с прошлым, в котором Горбачев сумел завоевать прочные позиции и обрести относительную самостоятельность. Разве плохо им с Раисой в последние годы жилось в Ставрополе?

Кроме двух стульев, купленных Горбачевым на первую зарплату в Ставрополе, которые Раиса Максимовна прихватила с собой, Горбачев не повез в Москву ничего и никого. Единственной его ставропольской креатурой стал Всеволод Мураховский, переместившийся в 1986 году с должности первого секретаря Ставропольского крайкома в кресло председателя Государственного агропромышленного комитета СССР, да и то конец его с выходом на пенсию был бесславен, как и судьба самого этого комитета, упраздненного в 1989-м.

Вот так выглядел Кремль из окна снесенной в 2006 году гостиницы «Россия»

1975

[Из открытых источников]

Прежние члены ЦК и тем более генеральные секретари вели себя иначе – тащили за собой проверенные на месте кадры, создавая в Москве землячества из верных себе людей, например, Брежнева окружал известный днепропетровский клан. Неужели в Ставрополе вокруг Горбачева таких людей не было или они были сплошь некомпетентны? Едва ли он и задумывался, почему формировал свое окружение из людей новых, перетащив, например, в 1981 году к себе помощником заведующего сельхозотделом газеты «Правда» Валерия Болдина, который предаст его во время путча 1991 года. Во всяком случае, он не увязал в патрон-клиентских отношениях, не создавал так называемой клиентелы, не мыслил в категориях советского блата «ты – мне, я – тебе», чем заметно выделялся среди других секретарей ЦК. Эта позиция позволяла ему и самому менее зависеть от тех, кто его продвигал.

Среди массы фотографий Горбачева есть самые разные, но ни на одной из них он не похож на зазнавшегося чиновника

1970-е

[Архив Горбачев-Фонда]

А может быть, постоянное обновление команды было не отрефлексированным приемом расставания с прошлым, «отстрелом ступеней» – мы же помним, как он писал жене на бланке прокуратуры Молотовского района в 1954-м, что в городе, где у него была масса знакомых по прежней жизни, «некуда и ходить». Наряду с наложившимся позднее сложным отношением к перестройке, это качество Горбачева, близкое в глазах его окружения к неблагодарности, но являвшееся на самом деле обратной стороной его целеустремленности, обусловило довольно противоречивые отзывы о нем в период его руководства Ставропольским краем. «Вечно второй» Казначеев – не единственный, кто упрекает Горбачева в заносчивости, неумении слушать других и падкости на лесть. Такие же характеристики дает, правда в более мягкой форме и признавая сделанное Горбачевым для края, в своей книге для внуков и Распопов: «вождизм», невнимание к сослуживцам, неумение отличить фальшь от искренности, гадости за глаза и «умение сказать так, что не поймешь, о чем речь» – «он стал даже как-то переваливаться на ходу, стремясь подчеркнуть важность своего положения».

С другой стороны, как философски заметил мне при встрече в Пятигорске Виталий Михайленко, возглавлявший в период секретарства Горбачева крайком ВЛКСМ: «Кого в этой стране не обсирали?» Он считает, что Горбачев – тамада и песенник, которому он подыгрывал на баяне, был даже «слишком демократичен в не демократической стране», и это его в конце концов и сгубило (тоже правда). Он знал край, как свои пять пальцев, мотался по нему, как заведенный, и – ставит диагноз Михайленко: «Старался сделать лучшее из того, что есть». Разве его вина, что материал, включая людей из окружения, был не лучшего качества?

В Ставрополе Горбачев, видимо, для чиновничьего большинства оставался не совсем понятен. Традиционный для Юга России дух скопидомства ему был чужд, и на какой козе к нему можно было подъехать? Распопов утверждает, что на отдыхе они с Раисой смотрели по видеомагнитофону (первые такие аппараты появились у элиты в конце 70-х) «боевики и фильмы с любовными играми». Напротив, подруга семьи врач Лидия Будыка, бывавшая в доме и иногда участвовавшая с Горбачевыми в их прогулках, рассказывает, как однажды Михаил Сергеевич ответил ей на вопрос, почему бы ему вместо Ленина не почитать какую-ни будь интересную книжку: «Нет ничего увлекательнее полемики Ленина с Каутским». Кроме Ленина, Горбачев и его жена покупали много книг, которые в ограниченных сериях «для служебного пользования» печатало издательство «Прогресс» (Антонио Грамши, Роже Гароди, «еврокоммунизм» и прочая ересь), но, кроме Горбачевых, их мало кто выписывал даже в образованном аппарате отделов ЦК.

Одним из людей, попытавшихся понять Горбачева, стал уроженец Ставрополя, живший к этому времени у детей в Москве, Юрий Савенко. Человек немного не от мира сего, он каким-то образом оказался в предвыборном штабе Горбачева в 1996 году, когда тому вздумалось баллотироваться в президенты России. Кампания, которой краевые власти чинили разные препятствия, провалилась, но Савенко решил собрать в Ставрополе материалы для книги, которую он даже выпустил за свои деньги тиражом несколько экземпляров, но сегодня их не осталось даже у него. Эта книга, которую Савенко передал мне в виде электронного файла, чтобы быть изданной регулярным тиражом, нуждалась в серьезном редактировании, но отдельные записи его разговоров в Ставрополе в конце 90-х и начале нулевых, которые Савенко разрешил мне использовать, содержат детали, позволяющие увидеть семью Горбачевых с малоизвестной стороны.

Андрей Попутько, бывший во времена Горбачева редактором областной газеты, в разговоре с Савенко во всю клял того за «развал СССР», но при этом рассказал такую историю. В машине, на которой они вместе ехали в один из районов на пленум райкома в 1976 году, Горбачев объяснил, что его дочь на каникулах после третьего курса собирает там виноград, и весь месяц от нее ни слуху ни духу (в это лето у нее завязался роман с будущим мужем), а так-то он и не поехал бы. Прибыли в райцентр, за Ириной послали водителя. Он ее нашел, но ехать к отцу она отказалась, так как еще не собрала норму. «Моя дочка!» – с гордостью сказал на это Горбачев.

Нам удалось найти фотографию ближайшей ставропольской подруги Раисы Максимовны Лидии Будыки (в центре) только в более поздний период: здесь она уже в гостях на подмосковной даче Горбачевых

1 мая 1987

[Архив Горбачев-Фонда]

Много и с удовольствием собеседники Савенко вспоминали Раису Максимовну. Екатерина Дзыбал, преподаватель кафедры философии, рассказала, что в перерыве между занятиями Раиса всегда съедала ровно половинку яблока, зато дома, где Дзыбал приходилось бывать, Горбачев, любивший поесть, встречал их в поварском фартуке и усердно угощал. Глава края любил, швыряя палку, сшибать орехи с дерева, росшего у них во дворе, а домой всегда ходил пешком. Когда Раиса Максимовна стала сопровождать мужа на мероприятия в Москве, она сгребала бесплатные подарки, причитавшиеся участникам съездов, а что-то из дефицита и прикупала, чтобы в Ставрополе предложить сотрудникам кафедры выбрать, кому что нравится. Самой Дзыбал, в частности, так достались бережно хранимые сиреневые перчатки из ГДР.

Студенты, с ними Савенко также поговорил, преподавателя Горбачеву любили за методичность, с которой она тихим голосом излагала лекционные материалы – в аудиториях при ней не шумели – и, наверное, за внешнюю приязненность. Она могла поговорить и «за жизнь», а одну из студенток учила, что «надо оставаться женщиной и после работы».

Так выглядела Ирина Горбачева, когда у нее завязался роман с ее будущим мужем – однокурсником. Что ж, его выбор можно понять

1977

[Архив Горбачев-Фонда]

В диссертации «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства», которую Горбачева защитила в 1967 году, она заведомо приукрашивала этот самый быт, упрекает ее Казначеев. Со стороны бывшего партработника этот упрек сам по себе еще более лицемерен: иначе никто не позволил бы ей защититься. Дисциплина «социология» в те годы в СССР была под большим подозрением, что затрудняло защиту (знаю это по докторской моего отца).

Доцент Горбачева с сотрудниками кафедры философии Ставропольского сельскохозяйственного института

1983

[Архив Горбачев-Фонда]

Раиса Максимовна стала настоящим полевым социологом, таскалась по деревням, чтобы интервьюировать чаще всего одиноких колхозниц, подозревавших в ней такую же одинокую бабу: замужняя женщина по своей воле не полезет в такую глушь. Загубив там добытые Горбачевым в Москве сапоги-чулки (довольно безвкусная обувь – мечта советской женщины 70-х), она расстилала простыни опросников дома на полу, и вся семья, включая дочь-школьницу, а иногда и мужа (в то время еще не бог весть какую шишку), ползала по полу и диктовала Раисе данные для сводных таблиц.

На свой день рождения она неизменно выставляла сотрудникам кафедры бутылку коньяка и коробку конфет – такие посиделки были у них в традиции. Трое сотрудников кафедры, двое из которых успели к тому времени стать докторами наук, рассказали Савенко, как разыграли Раису Максимовну 1 апреля 1968 года. Она только что получила кандидатский диплом, и один из сотрудников придумал написать и положить в ее кармашек внутренней почты письмо от имени московского научного руководителя, якобы приглашавшего перспективного кандидата наук на престижную международную конференцию. Успели даже сбегать на почту, чтобы приклеить и погасить марку. Розыгрыш удался, но, когда Раиса стала простодушно делиться с остальными своей радостью, они поняли, что зашли слишком далеко, и стали просить прощения. Савенко спросил, не отомстили ли им за такую шутку она сама или ее муж, когда вскоре стал «первым». «Ну то вы! – отвечали все в один голос. – Им бы это и в голову не пришло».

Было бы, конечно, интересней посмотреть, как Горбачев ползает по разложенным на полу таблицам социологических опросов, но мы смогли найти только автореферат диссертации Раисы Максимовны

1967

[Архив Горбачев-Фонда]

Одна из респонденток Савенко дает Горбачеву такую своеобразную характеристику: он старался всем понравиться. При это она выделила это не как отрицательное качество, связанное с лицемерием, но, напротив, как положительное – его, наверное, правильно обозначить как воспитанность. Но это внешнее радушие для многих оказывалось обманчивым: новые знакомые по инерции старались еще более сократить дистанцию, но ближе он никого не подпускал – под мягкой и теплой оболочкой они наталкивались на твердое холодное ядро: конфидент у него был – жена, и другие ему не требовались.

Статистически, если исключить влияние позднейших факторов, близкие к Горбачеву люди, в том числе не только ставропольского периода, распределяются следующим образом: те, кто от дружбы с ним ничего не ожидал, характеризуют его как искреннего и открытого человека, а те, кто рассчитывал с помощью этой дружбы добиться карьерных преимуществ или по крайней мере признания, отмечают «двуличие». Стенографистка Вагина подчеркивала в разговоре со мной его демократизм и внимание к техническим сотрудникам аппарата. Это, разумеется, приблизительно, но важно то, что характеристики Горбачева зависят от качеств не столько его, сколько тех, кто их высказывает.

О том, что в Ставрополе Горбачевы держались просто, у них было много знакомых в кругах городской интеллигенции, что их постоянно видели на улицах города, а дом никем не охранялся, рассказал мне и писатель Георгий Пряхин, живший в то время там же. Например, Горбачевы дружили с поэтом Владимиром Гнеушевым, который, случалось, запивал, и будущий генсек не раз вытаскивал его, скорее всего выполняя просьбы жены, из неприятностей с милицией.

С другой стороны, детский врач Лидия Будыка, ближайшая подруга Раисы в Ставрополе, рассказала в интервью Таубману, что та трудно сходилась с людьми, а ей самой время от времени устраивала хитроумные проверки в духе шпионских романов, чтобы выяснить, не много ли та болтает об их семье. Но даже такая осторожность в отношениях покажется открытостью, «душой нараспашку» по сравнению с тем, с чем Горбачевым придется столкнуться в столичном мире высшей номенклатуры.

Вот эту уютную, патриархальную прелесть Горбачеву и Раисе Максимовне надо было теперь забыть. После пленума он позвонил жене и велел ей смотреть по телевизору вечерние новости. Когда он вернулся в гостиничный люкс, который на ближайшее время должен был стать его московским домом, его там уже ждали: «В вашем распоряжении ЗИЛ, телефон ВЧ уже поставлен в номер. У вас будет дежурить офицер – все поручения через него…»

Коридоры ЦК

На Старой площади, где располагались основные здания ЦК, Горбачева тоже уже ждал кабинет с табличкой, но не тот, в котором сидел его предшественник Кулаков в одном здании с кабинетом Брежнева, а пока чуть дальше – в шестом подъезде. Управляющий делами ЦК обстоятельно сообщил, какой у него будет оклад (800 рублей – огромные в СССР деньги) и какой «лимит на питание». «Предложения о квартире и даче, а также о персонале, который будет вас обслуживать, мы подготовим к моменту вашего возвращения из Ставрополя».

Зашел Горбачев и к Брежневу, которому решил изложить свои соображения по поводу положения в сельском хозяйстве. Но Брежнев, к которому его сразу пропустили, по словам Горбачева, «не только не втягивался в беседу, но вообще никак не реагировал ни на мои слова, ни на меня самого. Мне показалось, что в этот момент я был ему абсолютно безразличен. Единственная фраза, которая была сказана: „Жаль Кулакова, хороший человек был…“»

«На душе было муторно», – заканчивает этот эпизод мемуарист. Все обычно исходят из того, что назначение на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству соответствовало интересам и чаяниям Горбачева, но сам он этого нигде не утверждает. Все, включая Андропова, поторопились его поздравить, но должность секретаря по сельскому хозяйству в силу хорошо понятного Горбачеву плачевного положения в этой отрасли выглядела тупиковой – прецедентов дальнейшего повышения с этой позиции в практике ЦК не было.

Эту слабость компенсировал возраст самого молодого из секретарей (47 лет) и поддержка со стороны Андропова, но вряд ли уже в 1978 году Горбачев мог реально задумываться о должности генсека. После его недавнего отказа от предложения возглавить Министерство сельского хозяйства СССР (с сохранением статуса члена ЦК) отказ от нового назначения для него означал бы «потолок» на должности первого секретаря крайкома, да его никто и не спрашивал. Шанс стать секретарем ЦК по сельскому хозяйству выпал Горбачеву контингентно: не случайно, но и не необходимо. Никак не выглядело необходимым и последующее его продвижение к вершине власти.

Историк и социолог Николай Митрохин, стараясь понять, что представлял собой класс высшей советской номенклатуры, в 90-е и нулевые годы взял несколько десятков интервью у бывших сотрудников ЦК. Вот как описывал обстановку на Старой площади в беседе с Митрохиным Михаил Ненашев – бывший секретарь Челябинского обкома КПСС, а в 1975–1978 годах зам. зав. отделом пропаганды ЦК (впоследствии, в 1989–1991 годах, председатель Гостелерадио и министр печати СССР):

«Надо было видеть эту публику, которая выходила в 6 часов из всех подъездов. Около двух тысяч работников, и все в чем-то были похожи друг на друга, в белых рубашках и обязательно в галстуках. <…> В шестом [подъезде], где коридоры были метров на 40–50, а то и 60, до ста, было очень интересно присутствовать на этажах, потому что там людей нигде не было видно. <…> Люди не могли просто болтаться в коридоре… И конечно, там нельзя было услышать смех или рассказ анекдота. Было ясно совершенно, что тут какой-то определенный стиль, определенные черты. Такое впечатление, что ты в каком-то храме пребываешь…»

Тут я могу добавить от себя: в 2013–2023 годах, когда мне случалось бывать в этих коридорах в качестве члена Совета по правам человека, они выглядели точно так же безжизненно. Далее возвращаемся к Ненашеву:

«После обкома, где в роли секретаря я имел, в пределах своих функций, пусть и ограниченную, но самостоятельность, право на инициативу, если даже она и не всегда поддерживалась, в аппарате ЦК КПСС [я] сразу оказался в жестких рамках, строго обязательных для выполнения норм и правил поведения. Первое впечатление от работы в аппарате было такое, словно тебя одели в новый костюм, заставили надеть новую обувь, но дали все на размер меньше, и ты постоянно ощущаешь, как тебе тесно, неуютно ходить, сидеть, думать».

В ту же атмосферу окунулся и Горбачев, и не только на работе, но и на государственных дачах, которые предоставлялись его семье. В еще большей степени с этим столкнулась Раиса Максимовна – привычное между ними обсуждение накопившихся за день проблем приходилось теперь откладывать до уединенных вечерних прогулок, так как на дачах всегда присутствовала охрана и обслуживающий персонал, набиравшийся через КГБ.

Горбачев ностальгически описывает их последнюю, накануне отъезда в Москву, поездку с женой в любимую обоими степь, сожалеет, что была зима и нельзя было послушать песни перепелов, которые они так любили, но, кажется, не вполне отдает себе отчет в том, от чего жена ради него отказалась. Одним из бонусов переезда в Москву для Раисы Максимовны могло стать продолжение научной работы и защита докторской диссертации, о чем она заговорила с мужем, как он сам вспоминает в «Наедине с собой», в первые же дни. Но он эту ее робкую надежду пресек, уклончиво сказав что-то вроде «поживем – увидим» – хорошо зная мужа, она поняла, что ее удел отныне – тыл, содержание дома, и максимум, что себе позволяла – участие в научных семинарах на родном философском факультете МГУ.