Михаил Горбачев: «Главное – начать»

На первой же встрече кремлевских жен 8 марта 1979 года Раиса Максимовна встала не на свое место по негласному ранжиру, на что ей тут же с презрением указали. Ее поражали бессмысленные разговоры при встречах на днях рождения, отсутствие человеческого уюта и всякой бережности к казенному имуществу, бессмысленная игра в карты и то, что она в своей книге назвала философским термином «отчужденность».

Став в 1980 году полноправным членом Политбюро и переехав в дачный поселок более высокого ранга по соседству с Андроповым, Горбачев опрометчиво пригласил его на товарищеский «ставропольский обед»:

«– Да, хорошее было время, – ровным, спокойным голосом ответил Андропов. – Но сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения.

– Почему? – удивился я.

– Потому что завтра же начнутся пересуды: кто? где? зачем? что обсуждали?

– Ну что вы, Юрий Владимирович! – искренне попытался возразить я.

– Именно так. Мы с Татьяной Филипповной еще будем идти к тебе, а Леониду Ильичу уже начнут докладывать. Говорю это, Михаил, прежде всего для тебя».

«Нормальные человеческие отношения на этом уровне вряд ли возможны», – заключает по этому поводу Горбачев. Но не напоминает ли этот эпизод его собственный ответ девочке Юле Карагодиной, которой в 1949 году он устроил выволочку на школьном комитете комсомола, а потом, как ни в чем не бывало, позвал в кино? Мы же помним его ответ: «Это совершенно разные вещи».

С этим своим «не русским» принципом разделения институционального и неформального общения Горбачев в обстановке «отчужденности», мне кажется, мог почувствовать себя, чуть привыкнув, и вполне комфортно: не всегда легко ему дававшаяся проблема дистанции, один раз усвоенная, в ЦК больше не возникала – иерархия и правила поведения в ней были нигде не записаны, но посвященным совершенно понятны. В отличие от ставропольского периода, когда от него требовалось постоянно менять роли и маски, здесь Горбаче мог оставаться одним и тем же: ему не надо было никого из себя изображать.

То ли дело было раньше в окрестностях Кисловодска!.. (Андропов – первый слева, за ним – Горбачев)

1970-е

[Архив Горбачев-Фонда]

Будущий ближайший помощник Горбачева Анатолий Черняев в одной из первых содержательных записей о нем в дневнике за январь 1981 года характеризует его как «умного, по-настоящему партийного, сильного человека на своем месте», однако дополняет замечанием: «Но явно не выдержит испытания властью: фамильярен с людьми».

У Горбачева была манера (впрочем, весьма распространенная в партийных органах) сразу переходить со всеми на «ты», что создавало впечатление демократичности, но ставило собеседника, который чаще всего не мог ответить тем же, в двусмысленное положение. Но вряд ли Черняев имел в виду только эту фамильярность. С годами он узнает своего будущего шефа гораздо ближе, он будет единственным, не считая членов семьи, кто окажется с ним рядом в дни плена на даче в Форосе в августе 1991 года, но так и не сможет понять его до конца и раскрыть свое первоначальное определение. Мне кажется, его не проясненный смысл состоял в том, что не старожил Черняев, а новичок Горбачев сразу почувствовал себя в атмосфере ЦК как дома. Не считая работы, его мало что тогда интересовало, а все остальное, включая «аппарат», то есть на языке советской бюрократии – людей, было отнесено в разряд инструментов. А для работы тут все было устроено идеально, пусть даже по содержанию она была часто нелепой, а во многом и разрушительной.

В архивах фонда эти четыре фотографии Анатолия Черняева с пояснениями его рукой так и хранятся вместе

[Архив Горбачев-Фонда]

Дневник Черняева

Здесь я хочу подробнее познакомить современного читателя с удивительным документом той эпохи – дневниками Анатолия Черняева: никто не расскажет об остановке в ЦК и в стране лучше, чем он. Книга Черняева была издана в 2010 году под названием «Совместный исход» (совместный – конечно, с Горбачевым, которому он остался верен до конца). Когда я читал дневник Черняева, меня не покидало ощущение, что он – какой-то мой знакомый тех лет, быть может, друг моего отца, с которым они были практически ровесниками.

Черняев по прозвищу (для своих) Граф окончил хорошую московскую школу, читал огромное количество очень разных книг, благодаря своей матери знал несколько языков, отважно воевал на Северо-Западном фронте, где вступил в партию, окончил исторический факультет МГУ и одно время работал по направлению ЦК КПСС в Праге в довольно вольнодумном даже для середины 60-х журнале «Проблемы мира и социализма». Затем он был возвращен в ЦК, где очень добросовестно занимался заведомо абсурдной, на его взгляд, работой: «международным коммунистическим движением» (МКД) и контактами с коммунистическими партиями зарубежных стран.

Абсурд состоял в том, что согласно марксизму-ленинизму, от которого нельзя было отступить и к которому Черняева постоянно возвращал его зав. отделом, развитие капитализма должно было привести к мировой революции, которой, однако, на горизонте все не было видно. Более того, Брежнев, заслуги которого Черняев в этом отношении ставил высоко, до конца 1979 года, когда советские войска вторглись в Афганистан, стремился к международной разрядке, а это уже пахло «ревизионизмом».

При этом Черняев, человек внутренне свободный, читал не только шифровки ЦК (которые сам еще и писал), не только издаваемую «для служебного пользования» издательством «Прогресс» гуманитарную литературу, но также самиздат и тамиздат. Не отказался он и от дружеских контактов с московской интеллигенцией, в основном настроенной весьма критически – постоянно встречался со своим одноклассником, выдающимся поэтом Давидом Самойловым, дружил со скульптором Эрнстом Неизвестным, был завсегдатаем «крамольного» театра на Таганке, встречался с Высоцким и диссидентами.

Свои впечатления и мысли Черняев регулярно заносил в дневник, насчитывавший тысячи рукописных страниц. Вряд ли он многим в те годы его показывал, не очень понятно даже, где и как он его хранил: многие записи тянули не то что на исключение из партии, но и на уголовную статью за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». О тех годах есть много мемуаров, но дневник Черняева – не воспоминания, а прямое, в режиме реального времени, свидетельство. Это отложенная до лучших времен, которые неизвестно, наступят ли, в стол репортажная и аналитическая журналистика (а значит, и история).

Дневник начинается с иронического описания того, что его автор называет «охотой на ревизионистских ведьм». В записи за 14 марта 1972 года (с нее начинается публикация) Черняев рассказывает, как в одной из записок, подготовленных им для Брежнева, он высказал тезис, сходный с идеей французского критика советского социализма Роже Гароди. Руководитель конкурирующего отдела не поленился показать Брежневу цитату из книги Гароди, бывшей «для служебного пользования» в библиотеке ЦК, и этот тезис был жестко удален как «ревизионистский», но не по признаку его правильности или неправильности, а лишь из-за сходства с мыслью «ревизиониста». Черняеву это едва не стоило увольнения, но подсиживавшие его конкуренты не догадались заранее заручиться поддержкой главного идеолога партии Михаила Суслова, а тот, когда ему все рассказал сам Черняев, по здравому смыслу счел это чепухой.

Зато вскоре из ЦК был изгнан Александр Бовин – блестящий журналист и спичрайтер, по виду и привычкам настоящий Гаргантюа – по легенде, которых вокруг его колоритной фигуры складывалось много, за то, что на вопрос, читал ли он последнюю речь Брежнева, Бовин кому-то неосторожно ответил, что он ее писал. Но по версии Черняева, который был осведомлен в этом вопросе, Бовин стал разменной монетой в той же «охоте на ревизионистских ведьм» между разными отделами и группами в ЦК.

Александр Яковлев – будущий идеолог горбачевской перестройки, в апреле 1973 года был снят с должности первого зама и исполняющего обязанности зав. отделом пропаганды ЦК, по сведениям Черняева, лишь по той причине, что в одном из томов «Истории КПСС», подготовкой которого он руководил, авторы дали скромную оценку XIX съезду КПСС, а ведь на нем в руководство ЦК был избран Брежнев! Кто-то обратил на это внимание генсека, и Яковлев, мешавший сталинистскому крылу в ЦК, отправился на 10 лет послом в Канаду.