скачать книгу бесплатно
Так женись, так женись, мой миленок Ваня!
Она хлопнула дверью.
Я не верила ни одному ее слову. Славка придет, будет весело. Мы побежим в общежитие, он на свой этаж побежит, я на свой. Наш желтенький домик снегом засыпало. Ноябрь, а снегу – как зимой, зима наступает в ноябре, и пол-осени, и всю зиму, и полвесны – зима.
– Кто здесь?
– Это я, Роза Устиновна.
– Давыдова? Что вы делаете в темноте?
– Собираюсь уходить.
– Кто здесь еще? – она быстро включила свет, заперла аудиторию и пошла проверять, не спрятался ли кто под столом.
Ну надо же, никто не спрятался.
– Я могу идти, Роза Устиновна?
– Постойте. Я вас еще не отпустила. Почему вы мне всегда дерзите, Давыдова?
– Не всегда, только когда разговариваю с вами.
Она подалась ко мне, будто хотела схватить за ухо и вывести вон, но для этого нужно было отпереть дверь.
Она сунула ключ в скважину.
– Я хочу дать вам совет, Давыдова. Не наделайте глупостей!
– Постараюсь.
– С такими независимыми девушками это чаще всего и случается, – она открыла дверь. – Но совет мой вам вряд ли поможет. Чему быть, того не миновать.
И я, независимая девушка, побежала вприпрыжку по коридору, напевая, что все обязательно будет, чего мне не миновать!
В темном подъезде ко мне кто-то метнулся, я вскрикнула.
– Люба, ты что, это я, Прохор!
Я заревела. Он обнял меня.
– Ну что же ты, ну что же ты, ну что же ты, Люба-Любочка!
Владимир Григорьевич слег. Роза Устиновна проконсультировала его по телефону, что нужно делать при радикулите. Это заболевание обусловлено поражением корешков спинномозговых нервов, главным образом, объяснила она мне, при остеохондрозе межпозвоночных дисков. Характерны боли, напряжение мышц спины, расстройство движений и прочее. Сама она этим не страдает, но ее мама время от времени мучится.
Она напомнила мне:
– Вы все еще не сдали нагрузку, а я подвожу итоги за месяц. И ваш личный журнал заполнен небрежно. Записывайте, пожалуйста, каждый час: занятия, консультации, беседы со студентами, культпоходы. Возьмите мой, поглядите.
Я взял и долго, старательно все заполнял.
Права Роза Устиновна – я слишком много всего себе вообразил.
Мы разрисовывали генпланы. Гера время от времени заходил и сбегал. Ни в чем нас больше не убеждал. Не говорил: оставьте кальки, рисуйте прямо на планшетах, чтобы ни одна линия не потерялась! Но, Герман Иванович, планшет станет грязным, как я его потом буду раскрашивать? Не надо раскрашивать, перышком рисуйте, главное, найти нужные и красивые линии!
А ненужные и некрасивые потом резинкой сотрем, почистим бумагу хлебными крошками. На перышки поплюем, прокалим их в огне спички. Этим премудростям нас обучили дипломники, у которых мы – с первого курса – были в «рабах». Они набирали свои отряды уже с осени. Входили к нам и говорили: «Ты, ты и ты – будете мне помогать». Мы спрашивали: «А что рисовать?» – «Генплан». – «А где он?» – «Как где, придумай». – «Так я не…» – «Ты – городошник?» – «Да…» – «Вот и придумывай».
У дипломников было весело. А у нас скучно. И Гера не появлялся.
Я вспомнила, как он бегал между нашими столами, и то тут, то там вспыхивали костерки идей, искрились жизнерадостно, а мы их потом, топ-топ-топ, старательно затаптывали… Думали, он нам новенькие зажжет?
Дороги, дорожки, бульвары, аллеи – упругие линии, красивые линии, напряженные, легкие, тугие, суровые, какие хотите! Так Гера нам говорил. «Что это, Люба, вы тут начирикали? Что за половичок нарисовали? Знаете, бабушки шьют из лоскутков пестрые половички? Тряпочка с цветочками, тряпочка с горошинками, тряпочка с полосочками».
Мне было так смешно… Я думала, ой, как интересно у меня получилось, сложно, я так старалась. А в генплане, оказывается, тоже есть своя композиция, образ к тому же, характер даже (злобный генплан, доброжелательный план), и когда Гера сравнил мою замечательно сложную планировку с ковриком, сразу все стало понятно – у меня генплан пестрый до монотонности, скучный.
В аудитории было непривычно тихо.
Нам чего-то так сильно не хватало.
Нам не хватало Гериной радости.
– Напоминаю, – сказал Владимир Григорьевич, – этот проект должен быть выполнен тушью, а все ваши аэрографы почистите и положите в шкаф на весьма долгое время.
Кислушка не возмутилась, как же она будет свои «био-структуры» пером прорисовывать?
Прохор не сказал: у меня дома, как грибы, по лугу разбросаны, замучусь траву рисовать.
И Гера не воскликнул: забудьте вы о своих насущных проблемах, как побыстрей квадратные дециметры краской залить.
Вот бы все стало, как было… чтобы опять зажегся костерок у кого-нибудь на столе, и жизнь опять вошла бы в искрометное русло, мы только-только попробовали ее, а забыть уже не можем.
Я стоял в телефонной будке и смотрел на улицу. Витрина «Совкино» совершенно промерзла. Вся, сверху донизу, покрылась инеем. Рисунок был интересным, а если вглядеться, то и величественным. Высокие горы в остроконечных деревьях. Леса непролазные и угрюмые, ели и пихты плотно стоят, лучи солнца вглубь не проникают. Топором не прорубиться. Над тайгой хмурое небо. Зима снежная и суровая сменяется коротким дождливым летом. А в степях – буйный ветер и пыльные бури в летний зной. Единственные союзники людей – реки. Кама вела на запад, к Москве, и на юг Предуралья. Колва – на север, к берегам Печоры. Вишера – на восток, к подножью горного Урала, и дальше в бассейн Оби. Я заметил, что и телефонная будка обмерзла, но при этом я отчетливо видел все, что было на улице. Я видел Розу Устиновну. Она закрывала лицо от холодного ветра шалью. Шаль, волосы, ресницы и брови покрылись инеем. А щеки горели. Мороз. Я протянул руку и удивился, что она так свободно прошла через стекло, потом до меня дошло, что стекла просто не было – выбито.
Она остановилась, заметив меня. Растерянно поправила шаль, сказала: «А я сегодня в валенках…» и закуталась как деревенская бабка.
Я посмотрел на ее валенки.
– Мама заставила, она все со мной, как с маленькой девочкой… Что вы меня так рассматриваете? Неужели я, в самом деле, ужасно выгляжу?
Она засмеялась.
– Пойдемте, Герман Иванович, а то я начну учить вас обхождению с женщиной. Что стоило вам сказать: ах, Роза Устиновна, валенки и шаль вас ничуть не портят, даже наоборот, вы так прекрасно выглядите… и прочее.
– Я и хотел сказать.
– А я вас опередила.
Мы поднялись на наш этаж, она поискала в сумочке ключ, открыла кафедру, зашла в закуток за шкафами, где у нас был гардероб.
Я знал, что она там делает. Снимает шаль. Встряхивает ее, аккуратно складывает. Расстегивает пуговки пальто, снимает его, вешает на плечики. Наклоняется, скидывает валенки. Проверяет, плотно ли закрыта занавеска, поднимает юбку, стягивает теплые вязаные чулки. Быстро прячет их в сумку. Надевает туфельки. Теперь не слышно ни звука – она вглядывается в зеркало. Закалывает волосы на затылке шпильками. Проводит бесцветной помадой по губам.
– Герман Иванович, что же вы не снимете пальто, снег тает, смотрите, лужа натекла. Вы слышите меня? С вашей шапки тоже капает. Герман Иванович, вам нехорошо?
– Нет, мне хорошо.
– Если вы больны, вам лучше пойти домой.
– Нет, я не болен.
– У меня есть аспирин. Принесите воды.
Вода замерзла. Льдинами собралась в трубе на кухне. Стена в этой треугольной комнатушке с ржавым умывальником покрыта плесенью.
На кончике ржавого крана собралась капля. И хотя я знал, что она упадет, достаточно отяжелев, когда она упала, я все-таки вздрогнул. Поставил графин и стал ждать, когда соберется следующая, и опять, неожиданно для себя, вздрогнул.
– Где ваша вода? – Роза Устиновна брезгливо оглядела кухню.– Не представляю, как они тут готовят. Пахнет отвратительно, керосином каким-то, они им тараканов травят? Пойдемте.
Мы вернулись на кафедру.
– Вот аспирин. Но, может быть, вам лучше все-таки пойти домой. Дома есть кому о вас позаботиться?
Я улыбаюсь:
– Некому.
– Извините, – Роза Устиновна краснеет, – я не хотела вам свою заботу навязывать, но поработаешь здесь, невольно нянькой становишься, мы должны быть и педагогами, и… Вы уже определились с темой для диссертации?
– Нет.
– А я занималась «Соляным промыслом».
– Да? Почему?
– Руководитель посоветовал.
Я думал, она мне расскажет о своей диссертации, но она сказала:
– Нам пора на занятия.
Я разрисовывала жилые группы. Блокированные дома. Квадратик, прямоугольник, квадратик, прямоугольник. Квадратик – застекленная гостиная. Прямоугольник без окон – двухэтажный объем. На первом этаже – прихожая, кухня, кладовки, ванная, санузел. Скучища. Затычковала ее. Склеила куб и прямоугольник. Вырезала окошки на втором этаже. Дверь на крышу гостиной. Вышла на террасу. Зачем она мне? На улице холод. Спустилась в гостиную. Поставила стул. Потом столик, диваны, кадушку с цветами, даже соорудила камин. Ощущение скуки только усилилось. Но не мне же жить в этом стеклянно-бетонном доме, сблокированном с другими. Если, например, между гостиной и кухней устроить маленькую галерею, то можно поставить сюда обеденный стол, вдоль стены – лавки. И окна до пола – виден весь сад-огород. Окна вдруг поднялись на два этажа – вот это гостиная! Я склеила пандус и маленькие антресоли… нет, лучше лестницу и мостки по всему периметру… но для чего она? А так, для красоты. Но если спальни, кухню, ванную, кладовки, прихожую разместить не в одном, а в нескольких одноэтажных объемах, то мостки могут их соединять и тогда в высокой, красивой стеклянной гостиной появятся чудесные площадки на втором этаже; на одной – письменный стол, на другой… тахта с мягкими большими подушками, я их взбила и разлеглась. Осмотрела сверху свой дом. И увидела огромный изумленный глаз.
– Что вы тут делаете, Люба?
– Двигаю мебель, Герман Иванович…
– Так ведь здорово, слушайте!
Гера достал из домика стульчик, осторожно подержал его за ножку и… улыбнулся!
– Замечательно!
За одну эту улыбку я пройду пешком до этого самого поселка на четыре тысячи жителей. Герман Иванович сложил ладони и стал радостно постукивать пальцами о пальцы, теперь надо это все в масштабе сделать, со всеми этими вашими финтифлюшками! Так отделать, как вы умеете! Мой рот растянулся до ушей, «как вы умеете», я – умею!
– Но у меня блокированные дома, Герман Иванович.
– Были блокированные и перестали, – Герман Иванович достает карандаш, садится. – Когда еще помечтать, как не сейчас, потом не дадут.
И дом избавляется от садов-огородов, соседей, стоит среди сосен в снегу. Один!
– Что это вы, товарищи, а кто же будет меня приветствовать торжественным, а главное, дружным вставанием? Вас чему в школе учили?
Мы встали, так, на всякий случай.
– А вы, товарищ, почему не встаете?
Все посмотрели на Геру. Он тоже поднялся.
– То-то же! Садитесь! Я ваш новый преподаватель, буду вести у вас проект по приглашению Владимира Григорьевича. Зовут меня Виктор Васильевич. А где Герман Иванович? Мне сказали, он здесь.
– Вот он! – Прохор широким жестом указал на Геру.
– Ладно, не бузи, старина, я все ваши шуточки знаю, сам был студентом, как вы догадываетесь! Кто тут у вас староста? Дайте-ка мне журнальчик, буду с вами знакомиться! – и он уселся за стол, расставил коленки, а ступни сложил крестиком.
Когда со всеми познакомился, удивился, что Гера в журнале не отмечен.
Мы вяло хихикнули. Виктор Васильевич неподражаемо хлопнул себя по лбу:
– Так вы и есть Герман Иванович? Будем знакомы, Виктор! – и протянул ему руку, пробежав между планшетами и сказав нам, чтобы мы продолжали работать. – Вы откуда, из Гипромеза? А я в Гражданпроекте вкалываю. Заела текучка. Захотел попробовать себя на преподавательском поприще. Студенты – свежие мысли, взаимное обогащение. А вы тут давно? Давай на «ты», к чему эти церемонии. Не так давно, говоришь? Ну, будем вместе! Как они, шурупят маленько? Я краем глаза взглянул – серенькие работки. Ну ничего, поднимем до уровня. А шеф как, не прижимает? Это хорошо. Вообще, у вас тут лафа – вставать рано не надо и трубить «от» и «до». Время, наверное, свободное есть? Подзаработать можно, халтурки там… Я не успел еще вникнуть, ты мне в двух словах расскажи, чем сейчас занимаетесь. Я-то – объемщик, в планировке – ни бум-бум. Ну ничего, ты меня подстрахуешь, а я – тебя. Ну давай, в двух словах – суть проекта.
– Занятия закончены? – спросила Кислушка. – Мы можем идти?
Виктор Васильевич неподражаемым взмахом руки отпустил нас, сказав, чтобы мы как следует подготовились к следующей встрече, он вплотную займется нашей селитьбой как объемщик.
– Гера, ты куришь? Я не курю, но составлю тебе компанию, и ты обрисуешь мне ситуэйшен.
Страшное заболевание нервных корешков отпустило Владимира Григорьевича.
– Вашими заботами, Роза Устиновна, – он устроился за своим столом и хитро заулыбался. – Плох тот руководитель, чье отсутствие негативно сказывается на рабочем процессе…
– Должна сказать, уважаемый Владимир Григорьевич, что в ваше отсутствие, которое мы остро ощущали, процесс обучения проходил позитивно. Группа успешно занимается планировкой, рисуя поселки, по настоянию Германа Ивановича, непосредственно на планшетах. По его предложению, графическая подача будет осуществляться пером и тушью. Из-за этого возникли некоторые волнения…
– Вы их погасили, уважаемая Роза Устиновна?
– …волнуются преимущественно те, кто предпочитает работать с цветом. Почему бы не сделать для них исключения?
– Потому что они покрывают цветом километры бумаги и получают диплом, так и не научившись рисовать. Поэтому исключений не будет. У нас они прорисуют каждую крышу, каждое дерево.
– Деревья они рисуют на кальках по озеленению, но вы, разумеется, правы, не будем делать исключений, я снимаю свое предложение.
