скачать книгу бесплатно
– Я позволю себе высказать некоторые сомнения по поводу этого решения (так она всегда начинала). Я целиком и полностью согласна с вами и разделяю ваши заботы о сохранении деревянного зодчества. Но задача проекта – современный поселок. Нам важны ваши собственные разработки.
Кислушка хмыкнула и сообщила, что лучше предков все равно ничего не придумаешь.
– Вы считаете, – обратилась к ней Роза, – что наш проект не имеет смысла?
Герман Иванович, сцепив руки на груди, изучал Прохоровские домики.
Мы ждали, что он скажет.
Он сказал:
– А ведь интересно может получиться… Музей под открытым небом – «Уральское народное жилище». Что в нем показать? Избушки туда свезти, а какие? Устроить крестьянский двор, двор «промышленника», двор «захребетника». А разместить как? Свободно? На речке Кашка, на низких плодородных берегах стоят, не подчиняясь прямолинейным и каким-либо другим правильным формам, усадьбы. В деревне Ялани избушки тоже свободно разбросаны среди холмов на солнечном пологом склоне.
Или сгруппировать дворы вокруг озерка? Это тоже интересная планировка – дворы вокруг пруда, святого источника, вокруг площади с церковкой.
Избы в старину строили и вокруг бугра, на котором ставили большие амбары с огромными тесовыми крышами. Все окна выходили на амбары – они всегда «на глазах».
Такой план замкнутой формы редко встречается, он сохранился лишь в немногих селениях, удаленных от трактов. На Урале преобладает линейная застройка – прибрежные и придорожные поселки. Они повторяют плавные изгибы рек, широко раскрыты на воду, или тянутся вдоль трактов, и дома обращены друг к другу.
И, наконец, регулярная застройка – по намеченному плану с обязательной прямой улицей. Она появилась на Урале Указом Петра. Широкие улицы, однотипные участки дворов, геометрические формы площадей были обязательны для поселков-заводов. Хотя в них и были те же избы, какие привык рубить крестьянин в деревне.
Не забудем и про уральский поселок-крепость. У него был грозный вид – острожные или городовые стены, проезжие башни с воротами, глухие и наугольные башни, рубленные из кондового леса восьмериком на продолговатом четверике.
В XVIII веке по всему Уралу сложилась система укреплений – острогов. При строительстве крупных заводов острогов стало не хватать. Петр Первый подписал приказ о крепостях: для защиты заводов и слобод поставить по границе деревень укрепления палисадами и пушками.
– Ничего нового он не сказал, – прокомментировала Кислушка на переменке, – все это мы на лекциях по градостроительству слышали.
Прохор молчал, обхватив голову руками, а мы со Славкой ему страшно завидовали. Славке расхотелось делать футуристический поселок под тремя крышами, а мне тем более расхотелось портить луг возле леса сельскими блокированными домиками из стекла и ячеистого бетона. То ли дело у Прохора!.. У него все эти скучные серые избенки вдоль прямых скучных улиц (линейной и регулярной планировки) становились домами под шатровыми крышами, под два, под три и под четыре коня. Их рубили добротно, старались, чтобы легло бревно к бревну, на крышах резали коньки, курицы, веселых зверей и диковинных птиц.
А что за чудо – эта церковка с двускатной крышей! На колоколенке – главка с крестом. Главки покрыты «в чешую», как еловые шишки, фигурными дощечками – лемехом. Лемех из осины строгался до блеска, и главки днем были голубыми – от неба, а на закате – золотыми. Колокольни отдельно стояли – граненые срубы-башни, наверху – звонницы. С шатром на столбах. Часовенка с интересной клинчатой кровлей. А вдоль дороги – лавочка, трактирчик, постоялый двор, торговый ряд, где бабушки картошку свежую продают… Мы уже сгрудились возле лотка, пахло скошенным сеном, свежей стружкой, теплым лесом смолистым, по зеленой траве были разложены деревянные мостки-тротуары, и мы побежали по ним от домика к домику, они росли как грибы, где хотели.
– Слушайте, – сказал Прохор, выйдя из глубокого раздумья, – нам нужно специализироваться. Я в библиотеке больше одной минуты не выдерживаю, а Зина Шустова у нас человек серьезный. Пусть и возьмет на себя реферат. Пойдет за нас за всех в библиотеку, и мы по-братски ее записи поделим. Но, Зина, учти, мне нужен материал по уральскому жилищу. Ты, Люба, будешь за графическую часть отвечать. А мы со Славкой, как мужики, возьмем на себя тяжелую работу: натянем планшеты, макеты сделаем. Согласны?
Мы дружно ответили: да.
Моя бригада изумляла меня своей работоспособностью – Слава Дмитриев сделал великолепный макет, Прохор Миронов изрисовал листы всевозможными перспективами «Музея под открытым небом», Зина Шустова приготовила реферат с изящными схемами и рисунками поселков, Люба Давыдова развесила на стенке за собой многочисленные варианты. Владимир Григорьевич развел руками:
– Не знаю, что с вами делать, Давыдова! Можно, конечно, до бесконечности плодить варианты, но работа с места не сдвинется. А вы попробуйте-ка один вариант до конца довести!
И вдруг тихая, на вид такая безответная Давыдова замерла, напряглась и выпалила:
– А я и доведу до конца, если хотите знать!
– Ну-ну, конечно! Конечно, доведете! – миролюбиво согласился Владимир Григорьевич.
– Только не знаю, который доводить, – и она посмотрела с испугом на свои варианты.
Действительно, каждая конкретная ситуация может иметь бесконечное множество решений, а остановиться нужно на оптимальном. Но кто знает, которое оптимально? Я знаю? Хорошо бы это множество просчитать на ЭВМ. Так, наверное, когда-то и будет. Но когда?
Мы можем оценить все варианты и, отобрав из них самый-самый, сделать еще один. (А за ним следующий.) Но как оценивать эти варианты? По каким критериям? Сколько раз и мы сидели с ворохом калек, пока не приходил преподаватель и не выуживал какую-нибудь. Это была колоссальная помощь, мы полагались на его чистой воды субъективизм. А он полагался на наш:
«Я ничему не могу вас научить. Вы учитесь у себя, у своей работы, у своих проектов, вы научитесь себе доверять».
Мы думали, нет! Мы думали, интуитивный поиск – сплошной туман, раз мы не осознаем условия действий, вслепую движемся к цели.
– Давайте начнем, Давыдова, с простых плюсов и минусов, – предлагает Владимир Григорьевич и усаживается. – Начертим две графы: плюс, минус. Рассмотрим каждый вариант с одних и тех же позиций. С каких? Давайте думать, анализировать то, к чему пришли интуитивно. «То, что открыто для сердца, не составит тайны для разума», Фейербах. Интуиция – это!.. Попробуйте без нее – никакие знания не помогут.
Таинственные критерии наконец проклевываются. Владимир Григорьевич спрашивает: вам все понятно? Люба неуверенно кивает. Владимир Григорьевич признается, что ему как раз не все понятно, но к следующему разу он непременно разберется и принесет «шкалу оценки».
Мы выходим на улицу.
У фонарей кружатся снежинки.
Возьмем хотя бы те, что ложатся на рукав моего пальто – пожалуйста, бесконечное множество вариантов. А кто возьмется выбрать из них лучшую?
Задираю голову – с неба сыплются мириады вариантов… Что с детства мы видим вокруг? Унылые серые дома, затрапезные киоски, разбитые урны. Серость плодит серость, серое окружение – серое воображение. Мы с детства так привыкаем к этому, что нас уже не шокирует серость. Вырваться из нее!
– Герман Иванович, – спрашивает Роза Устиновна, – о чем вы так глубоко задумались?
Она улыбается. У нее красивые губы, четко очерченные, правильные черты лица, прямой (классический) нос, брови – дуги, снежинки тают на коже, и это меня удивляет – так она не мраморная?
Зина Шустова скинула с меня одеяло, встряхнула: пошли!
– Куда?
– Петь.
Петь так петь. Мы вышли в коридор, уселись у окна на батарею (х-х-холодную) и затянули:
– И-и-и-звела-а меня-а-а кручина, По-о-а-адколо-оодная-а-а змея…
Шустова была настоящая сибирячка – крупная, громкая, с роскошными медными волосами. Она любила анекдоты, но никогда их не рассказывала. Записывала в свою книжку. И когда у нее было хорошее настроение, заваливалась на кровать, перелистывала книжку, громко смеялась. А если настроение у нее было оторви да выбрось, покупала чекушку, ставила на тумбочку, доставала стакан, выпивала и накрывалась с головой одеялом.
– А теперь давай мою любимую.
Мы от души завели:
– …видно, на-а-ам встреч не праздновать, У на-а-ас судьбы разные, Ты любовь моя после-е-едняя, бо-о-оль мо-о-оя…
Если бы я вздумала петь среди ночи, изо всех комнат бы уже повыскакивали девочки: что, с ума спятила, а ну прекрати! Другое дело – Шустова. Она хоть что могла делать, никто не осмеливался лезть к ней с замечаниями. Девочки молча в постелях ворочались.
– Любка, ты откуда?
– В смысле?
– Из каких краев?
– Я из «зоны».
– Я тоже – из зоны, – она прихлопнула меня по плечу и загоготала.
Потом мы пели частушки. Потом она сказала:
– Все, спать пошли.
Я наблюдал за Розой Устиновной. Я пытался представить, как она дома, скинув свой строгий вид, забирается в кресло и читает. Идет на кухню, включает плиту. Пьет чай. Вкусно хрустит сушкой. Но видел только одно – как она прямо и строго садится к письменному столу и пишет научную статью. На большее у меня не хватало воображения. Впрочем, я почти всегда ошибался, представляя людей дома. Все оказывалось не так, как я думал. Я думал, Владимир Григорьевич живет в апартаментах подстать ему, внушительных, с массивной мебелью и коврами. До чего же я удивился, увидев его крошечную трехкомнатную «хрущевку» со смежными комнатенками без коридора; в первой, общей, жил старший сын, во второй – дочки, и в третьей комнатке возле кухни, похожей на встроенный шкаф, размещались Владимир Григорьевич с женой, тоже крупной, крепкой, хлебосольной, красивой, веселой. Накрыв на стол, который по этому случаю чуть-чуть подвигался к дивану и под многочисленными тарелками гнулся, она спрашивала: водочки или коньячку? Гера, ты как? Мы-то с Володей водочки выпьем.
– Герман Иванович, я все вам хотела сказать, что вы интересно про избу рассказывали. С таким энтузиазмом! Можно было подумать, вы мечтаете жить в ней.
Я рассмеялся. Вот уж о чем никогда не мечтал!
– Я в ней живу, Роза Устиновна. Я проклинаю печь, мне бы вместо печи – батарею и плиту, и чтобы вода не из умывальника текла, а из крана, холодная и горячая.
– Наш дом, к счастью, попал под снос, и мы с мамой получили квартиру со всеми удобствами!
Она оживилась, хотела еще что-то сказать, но Владимир Григорьевич показал на часы, и мы пошли в аудиторию.
К нам подбежала Кислова, на ходу докладывая, что она подумала и передумала делать «солнечный дом», теперь у нее другая идея, она расстелила пеструю кальку с тремя мощными лучами, напоминающими Версаль.
– Здесь у меня главная площадь, к ней устремляются три аллеи! На первой живут те, что постарше – заслуженные колхозники, пенсионеры! На второй – всякие семьи с детьми, а на третьей – трудящаяся молодежь! Первая аллея такая тихая, со всякими скамеечками, чтоб старички общались, всякие коттеджики и дом для престарелых. На второй – всякие детские площадки, ясли, школа, а дома блокированные в два этажа. А на третьей – такие молодежного типа гостиницы как бы, всякие спортивные площадки, бары там, кафе… Ну а площадь, конечно, общая, посередине – сельсовет, по кругу – магазины и всякое такое прочее, а за площадью – парк и лес. А сейчас мне вообще-то на комитет нужно бежать, – она нетерпеливо поерзала.
– Так… Кто хочет высказаться? – спросил Владимир Григорьевич. – Вы, Герман Иванович?
Что тут скажешь… Я пожал плечами. Владимир Григорьевич с надеждой посмотрел на Розу Устиновну. Она, поколебавшись, начала:
– Здесь есть интересные мысли… чувствуется знание классических примеров… их оригинальное переосмысливание впечатляет… Меня смущает вот что. Если трудящаяся молодежь обзаводится детьми, то переселяется с третьей аллеи на вторую; те, в свою очередь, старея, ждут, когда для них освободится место на аллее пенсионеров, которые… у которых…
– У которых в конце их аллеи есть кладбище, – подсказали с галерки.
Кислова молниеносно обернулась и, побледнев, пообещала их всех туда и спровадить! Те давились от смеха:
– А ведь и точно – спровадит!
– Прекратите! – повысил голос Владимир Григорьевич.
Кислова резко вскочила и, опрокинув стул, вылетела из аудитории.
Роза Устиновна возмутилась: попробуйте-ка таких консультировать, если не погладишь по шерстке… Владимир Григорьевич ее остановил:
– Продолжим занятия.
Мы постепенно добрались до галерки.
– Так, Прохор, показывайте, что у вас.
Он рассказал, что, где и как хотел разместить.
Я видел, к сожалению, прежние кальки, а того, о чем он говорил, не видел. Но не можем же мы объясняться на пальцах? У нас свой язык – графический, и с его помощью мы скорее поймем друг друга.
– Пора начинать рисовать. Прямо на планшетах.
– Сегодня же натянем, Герман Иванович. Но обычно мы сначала делали эскизы на кальках. Потом переносили готовый план на планшет.
– И сколько красивых линий потеряли при переносе.
– Так бумага будет серой, ее потом не покрасишь.
– Не будем красить. Будем перышком рисовать.
– Перышком?
– Перышком.
– Перышком будем рисовать планировку?
– Мы сначала весь планшет карандашом разрисуем.
Прохор почесал в затылке и промолчал.
Мы переместились к столу Славы Дмитриева.
Он оторвался от макета и непринужденно сообщил, что интуиция ему подсказывает: пора, пора чувственно найденное решение не только предметно, но и графически воплотить.
– Интуиция, Слава, – улыбнулась Роза Устиновна, – это чутье, догадка, проницательность, основанные на предшествующем опыте, который…
– …нам еще копить и копить, Роза Устиновна? А мы на семинаре по философии проходили, что интуиция – в философском, конечно, понимании этого слова – непосредственное, то есть мистическое, постижение истины без помощи научного опыта и логических умозаключений!
– Слава, – оживилась Роза Устиновна, – вы поражаете меня. Неужели вы прислушивались к тому, что говорил преподаватель?
– Роза Устиновна! Не чаял вас хоть чем-нибудь поразить.
Мы еще какое-то время говорим об интуитивизме и эмпирическом знании и переходим к Любе Давыдовой. Владимир Григорьевич достает листок со «шкалой оценки», объясняет, как ею пользоваться. Оживленная Роза Устиновна предлагает изобразить прямо на планшете все ее варианты и саму «шкалу», она заверяет, что двумя руками за научный подход, это так важно – прививать студентам исследовательские навыки! Владимир Григорьевич удовлетворенно крякает, опирается двумя руками о стол, перенося часть веса на руки и давая ногам немного отдохнуть, переминает ими, болезненно морщится, незаметно потирает поясницу, внимательно выслушивает Розу Устиновну, делает несколько замечаний. Снова переносит груз на ноги, выпрямляется, идет, чуть расставляя ступни, минутку стоит, упершись руками в спинку стула. Вскидывает руку, задирает манжету, смотрит на часы. Конец занятиям.
Мы расходимся, кто куда, я устраиваюсь за своим столом и погружаюсь в работу.
Решительно входит Кислова. Закрывает дверь, спрашивает:
– Неужели у меня все так плохо? Только честно скажите! – И взгляд умоляющий, ведь неправда, не так уж и плохо?
Роза Устиновна нашла бы что ответить, а я не нахожу. На языке вертится, учение и труд все перетрут – первый вариант. Второй: да бросьте вы мучиться, перейдите в другой институт, в университет, у нас в городе много замечательных вузов. Третий вариант:
– Не так уж и плохо…
– Вы говорите, не так уж и плохо, значит, все-таки плохо?
– Нет, не…
– …не плохо, но и не хорошо?
