Модус Эффектора

Он понимал, что она имеет в виду. Это фокусы из прошлого, простые для него как грабли и мотыга. А потому он сомневался, что подобный каменный век способен работать.

– А если…

– Все получится! Иди!

В помещении, за дверью послышался звук чего-то ломающегося и хриплые мужские голоса, переговаривающиеся с голосом искусственным, пугающим. Язык говорящих не был известен Валентиану, но все это ему не нравилось с самого начала.

– Ты рискуешь! – крикнул он ей, и Флоретта буквально втолкнула его в портал.

– Ломай нейтрализатор! – приказала она и дверь распахнулась. Валентиан сломал втулку, и все произошло меньше, чем за секунду. Он даже не успел увидеть тех, кто явился им помешать, потому что почувствовал сильный толчок, и все вокруг закружилось, потом вкус крови во рту, тяжелая боль в затылке и жужжание, как будто кто-то пытался просверлить ему череп. Ни Флоретту, ни тех других он уже не видел и не слышал. Неожиданно стало тихо-тихо, а в голове все время звучало чье-то пение, как фон… Он не осознавал его до конца. Но когда осознал, то тьма рассеялась. Он обнаружил себя внутри белёного помещения, без окон и очень похожего на лабораторию… И он, кажется, узнавал это место. Здесь они с Жорданом ставили прослушки. Он обернулся. То место, откуда он вышел, как ему показалось, это обычное зеркало, искусно вделанное прямо в бетонированную стену.

– Неужели сработало?

Валентиан оглядел себя с головы до ног и прислушался. В подвале не было никого. Он медленно двинулся к выходу, очень надеясь остаться незамеченным. Красивый женский аквафон Флоретты у него на руке мелодично пропиликал и потух…

Выход отсюда он знал как двери собственного дома. Все кнопки, мешки с известью для нейтрализации сигнала, новенькое лабораторное оборудование. Сердце колотилось как сумасшедшее. Теперь он понимал, что чувствуют религиозные фанатики. Его переполняли непередаваемые эмоции, и он, наверное, в эти секунды боялся только одного. Да, именно на этом Валентиан поймал себя. Он боится признаться самому себе в том, что именно теперь абсолютно счастлив. А может это действительно просто эмоции? Ну, в таком случае, он может твердо сказать, что другой участи для себя не желает. Он просто задыхался от восторга. Он причастен к началу великой эпохи! Если бы знали об этом его родители, сестра. Если бы знала дочь! Ах, если бы они могли радоваться вместе с ним!

Валентиан убедился, что в подвале никого нет, и открыл двери в следующее помещение. Здесь поблескивала металлом лестница наверх. Он осторожно поднялся и, очутившись в пахнущем старой древесиной сарае, снова прислушался. Тишина… Странно, он попал в то время, когда деревья только начинали зацветать. Хотя сейчас они уже должны отцвести. Ну ничего. А если это другой год? Если портал ошибся? Одно лишь совпало – вечер. Валентиан прошел через сад и, оказавшись во дворе, рискнул заглянуть в окно. Маленький мальчик стоял посреди комнаты и наблюдал за хлопотавшей у печи матерью. Да, это они. Он узнал их. Значит это тот самый год. Всего на пару месяцев раньше. Ну, ничего… Это не страшно… Главное – он рядом. Жаль, Жордана больше нет. Вдвоем все же не так опасно.

– Вы кто? – услышал он и замер. На пороге, со светом в руке, стоял мужчина. Он поднял свечу и осветил незваного гостя. – Вы пришли оттуда? – Он кивнул в сторону сарая. – Вы из Охры? Почему я вас не помню? – Валентиан тут же опустил голову и поспешил к калитке. – Эй, вы кто?! – повторил мужчина, но уже с возмущением в голосе.

– Я из Охры, – тихо бросил Валентиан, не оборачиваясь. – Но я не могу сейчас говорить. Простите… За мной следят…

Мужчина ничего не ответил на его объяснения, но свет тут же убрал. Когда раздался звук закрывающейся двери, Валентиан вышел со двора и направился в неизвестность – куда глаза глядят. А какая разница – куда… Ему все равно, кем он станет в этом мире… Хоть пастухом. Главное – он будет рядом.

А в далеком будущем, в Охре, на грязном полу старой портальной станции безмолвно и бездыханно лежала Флоретта. Самое ее сердце беспощадно прошило мощное, точечное оружие и, лишенная спасительного чипа, она потеряла связь с центром, где, кажется, было все равно, что она умирает. Потому что без опознавательного чипа она обычный человек и даже не сотрудник. А кому нужен обычный человек? Опаленное сердце Флоретты затихло, с улицы доносились приглушенные теперь голоса удаляющихся палачей. И чья-то обтянутая тугой темно-синей перчаткой рука бережно положила ей на грудь маленький букетик васильков. Таких ярких, пурпурно-фиолетовых, почти как ее потухшие глаза. Тихий шепот, похожий на молитву, опустился на прекрасное и мертвое ее чело, а легкие шаги унесли в никуда того, кто поспел к моменту ее смерти.

Через несколько минут в помещение станции, привлеченный странным шумом, вошел дежурный из пропускного пункта. Он увидел звезду на внутренней стороне воротника Флоретты и набрал номер главного. В этой стране промежуточных контактов уже не существовало. Один руководитель, которому мог позвонить каждый. Потому что почти все давным—давно перебрались в Геотию.

– Я слушаю, – сонно ответили на том конце.

– Господин Ктах? – волнуясь от возможности говорить с самим императором, спросил дежурный. – Прошу извинить меня за столь поздний звонок, но здесь, в помещении старой станции, как мне кажется, одна из ваших сотрудниц. И она мертва.

– А какого черта вы звоните мне?! Звоните в охрану или в больницу. Позвоните моим замам, в конце концов! Секретарю! От меня-то вам что надо?!

– Простите еще раз, господин Ктах, но ведь здесь уже давно никого нет, а люди остались… Звонить мне больше некому… Охрана не приедет на старую, не работающую станцию, но в больницу я позвоню, вы правы. А вот секретарей у вас уже недели две как нет. Так нас проинструктировали.

– Ах, да… – в трубку зевнули и промямлили что-то невнятное. – Сотрудница, говорите? Молодая? Документы при себе?

– Темная шатенка, очень красивая, в сиреневом костюме и букет васильков у нее на груди.

– Да, да, я понял… – В трубку снова зевнули. – Букет васильков?! Что за глупости?! Это же… Это же… Это мне, кажется, знакомо! Благодарю, я принял вашу информацию. Звоните в больницу. Мне сейчас не до бывших сотрудников.

Ктах тут же отключился, чем вызвал справедливый гнев у совершенно изумленного такой реакцией дежурного.

– Каким же императором он был? Ай-ай-яй… И с таким руководителем народ прожил столько лет? Теперь я понимаю, почему мы потеряли нашу страну. И теперь я уже знаю, что мне делать дальше. Я наверное останусь в Охре, даже если в ней не будет больше ни одной живой души. Хотя бы ради той руки, что положила сюда эти цветы. Нет, геоты, пока есть любовь и память, вам нас не одолеть! И Охра будет продолжать жить и бороться! Пусть даже в одном—единственном сердце".

Вот такие вот записи "анатомички". Головоломная какая-то вся эта история. Боюсь, что мне ее не осилить. Но останавливаться не стану. Столько открывается любопытных деталей и необычных личностей.

Само имя Флоретта… Странное для индианки. И оно, конечно же, не настоящее. В ее личном деле указано, что родом она из Дели и первое ее имя Леяна Синдху. Отец – потомок предыдущей цивилизации, но царских кровей в них нет. Врач в девятнадцатом колене. Нам даже и не снилась такая родословная, такая древность традиций.

Родилась Леяна непростительно белокожей для тех мест и с невероятным оттенком глаз – фиалковым. В их семье это считалось чуть ли не благословением, ведь девочке передался ген самых древних предков. Существует в Охре задокументированная информация о ее прабабке – Индире Кришнамурти, цвет глаз которой был ярко—сиреневый и в Охре, в свое время, были попытки ее клонирования с целью дальнейшего генетического изучения.

Изучали или нет Флоретту по той же причине – в записях не значится, но появилась она в Охре не с самого начала, а позже, почти сразу оттеснив от Мэо его неизменную напарницу и подругу Анат.

Официально погибла Флоретта там же – в Охре, при невыясненных обстоятельствах. Последний раз ее видели именно с Валентианом Нарпашем. Ни ее могилы, ни урны с прахом, ни записей о заморозке или посмертном донорстве обнаружить не получается по сей день. Видимо все осталось там. Здесь – в новом мире – нет места для прежних героев.

Но мне кажется, она одна из тех, кто, скорее всего, исчез, нежели умер. Кочует из уст в уста очередная непроверенная охринско—геотская сплетня о том, что якобы где-то, не то в будущем, не то в прошлом, видели сильно похожую на Флоретту женщину. Кто-то из ветеранов Охры дал мне информацию, будто она чуть не стала правительницей Египта, а женщина из архива, с крупным черным бантом на белых волосах, уверяла меня, что Флоретта выжила после тяжелейшего ранения и бежала в геотскую уже Польшу.

Прошлое пахнет ложью. Но древний род Флоретты мне кое о чем напомнил. Смахнув скупую слезу, намечаю себе дальнейший маршрут: «синдром самоуничтожения геотов при близком нахождении с потомками царей первой цивилизации».

Мне показалось, что если подобное заболевание и существует, то информация о нем должна быть открыта, так как это серьезный недуг большей части населения Охро—Геотии, а посему целью моего следующего отважного визита стала "лаборатория Нинту". Это та самая лаборатория, которая в дневнике Илария именуется еще как "лаборатория Анат". Не туда ли направил меня мой бедный заключенный товарищ, рассказывая о Ядвиге? Значит, пора.

Глава 11. Зеленая коза и товарищ Чичерин

Прежде чем отправиться в ОГБИЧ, я решила встретиться еще с одним помеченным галочкой в списке человеком – тем самым Анатолием Кондрашкиным, который был лично знаком с Нинту-Ядвигой. Уж и не знаю, как еще её величать. Я долго мешкала. На удивление, Маркс намекнул, что такие приемы разрешены и даже пообещал уговорить его на встречу со мной. Вот это оказывается совсем не просто.

Про человека с нелепой фамилией Кондрашкин информация в базе нашлась сразу. Он отбывал наказание в прошлом и, к сожалению, не в Охре. Ну, раз уж информация открыта, попробую с ним встретиться. Оказывается, в Охро-Геотии имелось учреждение, занимающееся межчастотными коммуникациями. Вот туда-то я и позвонила. К сожалению, говорить пришлось с автоответчиком. Я озвучила ему свою просьбу и отправилась в парк – отдохнуть и поразмышлять. Но ждать пришлось недолго. Мне перезвонили ровно через сорок минут и назначили свидание с заключенным Кондрашкиным через два часа.

Веселый молодой человек чересчур радостно объяснил, что согласился на встречу заключенный с трудом, поставив одно странное, на мой взгляд, условие: принести ему молодой картошки с маслом. Тогда я в этом ничего не понимала. В моём времени так не питались. Наш рацион состоял в основном из синтетических и минеральных продуктов. Еда походила на всевозможные брикеты и муссы. Поэтому в такой неординарной прихоти я лично узрела некий хитрый трюк. Но я ошиблась. Он просто истосковался по домашней пище. Слава богу, мне пообещали помочь с приготовлением и даже позволили совершить переход, чего я не ожидала и не очень-то хотела.

Внешний вид помещения, где нам устроили так называемое свидание, нагнетал мрачное настроение. Все было грязно, серо, облезло. Повсюду решетки, старые кафельные полы, стойкий запах затхлости, плесени и мочи.

Ёмкость с картошкой мне дали уже здесь. Не очень чистая странного вида кастрюля с кривой коричневой надписью «соус». Такие я уже видела в прошлом. Но пахло из неё не плохо. Я поставила кастрюлю на почерневший от времени, рассохшийся местами стол, и стала ждать.

О будущем моём собеседнике я нашла много противоречивых фактов и, конечно же, волновалась. Когда-то он нарушил запрет управляющих и схлопотал наказание временем. Есть у них такой вид наказания. Человека запирают в прошлом – в какой-нибудь тюрьме или тяжелой жизни. Чаще всего это пожизненно. Заперли его в России восьмидесятых годов. Ради спасения своей страны он совершил восемнадцать прыжков в прошлое именно тогда, когда Управляющие наложили на подобные путешествия строжайший запрет. Страну он спас. Благодаря ему не случилась страшная, возможно, последняя в истории мира война. Но наказание понес. Закон есть закон. Ему лишь разрешили выбрать время. Он выбрал то, в котором был когда-то счастлив – восьмидесятые годы двадцатого века.

У меня имелись сведения, что с Ядвигой у него случились однажды очень близкие отношения. А что, если беременна она именно от него? Это ведь ключевой момент. Являлась ли беременность настоящей или то был маскарад с целью появления чужого, возможно, похищенного ребёнка?

Встречу эту я выпросила под предлогом сбора информации о личностях первых охринцев. И всё равно немало рисковала, так как, по словам того же Кондрашкина, скорее всего, за мной давно уже следят. Поэтому я пошла напропалую, отчего манера нашей беседы может показаться довольно странной. Я придумала вбрасывать в разговор некоторые ключевые слова, чтобы собеседник мой понял, зачем я здесь.

Наручников на нем не было. Взгляд больших зелёных глаз абсолютно спокоен. Холодный, открытый, как будто скользящий поверх всего. Красивое аристократическое лицо, черные волосы, высокий лоб, тюремная, неопределенного цвета, одежда.

Он молча взглянул на кастрюлю и удивленно повел изогнутой бровью.

– Это картошка, – пояснила я, – вы просили.

В ответ он лишь согласно кивнул и снова ни слова.

– Да, – я наигранно оглядела помещение, – тюрьмы наши требуют ремонта. Надеюсь, лет через сто это случиться. – Я улыбнулась и повторила первую ключевую фразу. – Лет через сто. – Так я хотела дать ему понять, что пришла из будущего. Но он оставался невозмутим. Анатолий считался опытным сотрудником, и я надеялась, что он понял меня. – Я пишу учебник по истории. Меня сейчас интересует деятельность ваших коллег. В архивах немного информации о женщинах. О некоторых совсем мало. – Он смотрел на меня, не мигая. – Я лишь знаю, что были женщины из Индии, России, Италии, Египта, Польши. Из Польши, – пришлось повторить мне, и Анатолий наконец-то моргнул. – Есть информация о рожденных в непростое время детях. Неужели это правда? В Пушкинской библиотеке я отыскала статью об этом. В Пушкинской библиотеке, – повторила я. – Представляете, там работает человек, очень сильно похожий на Пушкина. Удивительное совпадение! – Сказав это, я дала ему намёк на своё тесное сотрудничество с моим другом и учителем Александром Бехдетским, который на самом деле имеет большое сходство с великим русским поэтом. Он должен начать говорить, а для этого он должен доверять мне, но ничто не могло отогреть его взгляд. – Я знаю лишь, что у вас были длительные отношения с одной из сотрудниц. Кстати, один ваш знакомый просил спросить, не помните ли вы адрес жены милиционера?

– Нинту, – неожиданно заговорил Анатолий, но тон его мне не понравился. Казалось, что мой приход ему совсем не по душе. – Другое ее имя Нинту. Лаборатория ее имени вам должна быть известна. Куда подевалась эта женщина, я не помню. А вообще, зачем вам писать о женщинах? Там нет интересных тем. Пишите лучше о великих изобретателях того времени и их потомках, например.

– Но я…

Анатолий придвинулся ко мне через стол и заговорщицки произнес:

– Вы слишком много сказали. Теперь я советую вам спрятаться. Немедленно. Вас будут преследовать.

– Я…

– А вы портрет её видели?

– Чей?

– Два, – он хитровато рассмеялся, – вам надо увидеть два портрета. Вы начинающая, что ли?

– Я же сказала, я пишу…

– Мне не интересна тема ваших учебников. Ложь сплошная. Вы ищете двух женщин. А портретов их не видели.

Он снова рассмеялся. Мягко, но это меня и задело. Походило на дискриминацию в отношении меня.

– Я… да… я начинающая.

– А вам вообще это надо?

Он как в воду смотрел. Я иной раз и сама не понимала, что ищу и зачем? Вернее, кого.

– Я разберусь, – как можно холоднее ответила я и брови его недовольно поползли вверх.

– Почему я должен с вами говорить? – Он явно был рассержен. – Может вы врёте похлеще гороскопов и Зодиака. Нарисуйте круг зеленой краской, поставьте в него козу и возможно она расскажет вам больше, чем я. А я умываю руки. – Он взял кастрюлю и встал. – Соня, Сергей, Семен, Руслан… Эти мои коллеги возможно более разговорчивы, чем я. Поговорите с ними или с козой! Но главное – бегите! Прячьтесь! Теперь вас не оставят! Надо же быть такой дурой! Пятьдесят пять раз готов вам это повторить! Лучше бы я в Ростов попросился, а еще лучше в Красный Сулин – у меня там бабушка родилась. Или с товарищем Чичериным сотрудничать согласился! Но уже поздно! Не приходите больше! Ну а если будете все же в лаборатории Нинту, передайте Алексею, что адрес жены милиционера у меня есть.

– Почему Алексею?! – успела я крикнуть, но ответа не последовало.

Его тут же вывели, а я осталась не у дел. Картошка мне не помогла. Я ничего не узнала. Да еще меня унизили. Неужто я и в правду сделала глупость? О-хо-хо, меня теперь возможно дисквалифицируют. Вот тебе и прошла проверку. Главное, беды не натворить этим приходом. Но я не имею права опускать руки. Теперь уже не важно – надо мне это или нет. Он, черт побери, прав – пора завершить начатое. Но прежде тщательно разобраться во всем, что я уже накопала и понять, что мне вообще делать дальше.

И что за бред он мне тут наговорил? Коллеги. Ну что же… Пойду к коллегам. Как их там? Соня, Сергей, Семён, Руслан? Не забыть бы. Соня, Сергей, Семён, Руслан. Соня, Сергей, Семён, Руслан. Я повторяла их имена раз за разом, и это походило на считалку или скороговорку, которая в моей голове сократилась до начальных букв. С, С, С, Р. С, С, С, Р. СССР? Я правильно поняла? Или я снова брежу? А если это кодовое слово? А ну—ка, что он там еще говорил? Что-то про козу, про зелёную краску. Пятьдесят пять раз он мне готов повторить. Это я запомнила хорошо. Может не зря мне показалось, что он приводит неуместные сравнения? Может это и не сравнения вовсе?

Намек на СССР. Это определенно. Но на какой конкретно год? Пятьдесят пять произнес. На пятьдесят пятый, что ли? Что же там такого особого? Я достала свой тоненький, почти прозрачный ксен, и встряхнула его.

– Клео слушает! – ответил ксен голосом царицы Клеопатры. Год назад это стало модным. После путешествий в прошлое были записаны голоса исторических личностей. Можно было выбрать один и сделать его голосом своего ксена. Я уже использовала несколько – они мне быстро надоели. Клео весьма приятна на слух и говорит как живой человек.

– Клео, что ты знаешь про одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый год нашей эры?

– Одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый год новой эры, – тут же ответила Клео, – это двадцатый век, год зеленой козы.

– Что? Год козы?

– Продолжать? – уловив мои интонации, остановила рассказ умная Клео.

– Ты права – не стоит. Этого достаточно. – Значит, все же год. А куда именно я должна отправиться? Он вспомнил про Ростов, а потом про Чичерина. Улица имени Чичерина? Нет, раньше он назвал некий Красный Сулин. Голову сломать можно с этими названиями! – Клео, Красный Сулин, – снова обратилась я к помощнице.

– Красный Сулин – город в Ростовской области.

– Стоп! – радости моей не было предела. – А есть ли в Красном Сулине улица Чичерина?

– Улицы Чичерина в Красном Сулине нет, но неподалеку есть поселок Чичерина. Относящийся к Красносулинскому району.

Значит поселок. Поселок Чичерина. Тысяча девятьсот пятьдесят пятый год. Но когда? Я вспомнила еще раз все слова Анатолия, но на конкретную дату намеков не увидела. Значит, войду в самое начало года. Какой ужас! Как же не хочется снова лезть в эту чужую эпоху. Страшно, тревожно, но есть ли у меня выбор?

После каких же моих слов он начал отправлять меня в этот год? Когда я передала ему просьбу о жене милиционера. И что же я увижу в этом поселке? Ядвигу или ее ребенка? А может, я заблуждаюсь? Может просто стоит что-то в архивах поискать об этом времени и этом поселке? Нет, он сказал «прячьтесь». Прятаться? В смысле – отправиться туда или действительно придется прятаться? А еще про два портрета. Да уж… Внешность Ядвиги мне не известна. Ну и кто же второй неизвестный?

Я в полной растерянности. Тоже мне – сотрудница Охры. Попробую еще раз поискать изображения этой беременной полячки.

Молодой человек, сидящий на входе в лабораторию Нинту, предложил подождать и вызвал ко мне высокого, крупного мужчину в очках, с густой шапкой светло-русых, седеющих волос. Это и был Алексей и на мой прямой вопрос о хозяйке лаборатории он не дернул ни одним мускулом на лице. Его стальной взгляд казался неподвижным. Таким странным образом он сканировал меня довольно долго. Пауза затянулась настолько, что мне стало неловко и захотелось просто извиниться и уйти.

– Да, и еще Анатолий Кондрашкин попросил меня сказать вам, что у него есть адрес жены милиционера.

И тут, словно желая меня рассмешить, Алексей неожиданно громко икнул и, как-то внутренне, одним тугим, высоким, как он сам, животом, засмеялся.

– О, это… это не к нам. Насчет хозяйки это вам в ОГБИЧ надо. И конкретно к господину Безухову. Он о ней знает все. Он с ней работал.

– Куда мне надо? К кому? Вы не могли бы повторить. Я запишу. Что это? И как туда попасть?

– Боюсь, что вам туда не попасть. – Алексей снова от души рассмеялся животом. – Очень закрытое заведение. Но только там вам могут поведать все и обо всех.

– И что же – совсем никак?

– Ну… только через центр. Через их разрешение…

– А через вас, значит, нет?

Алексей задумался, оглянулся на дежурного и, тронув меня за руку, вывел на улицу.

– У меня к Безухову давно уже одно дельце имеется. Но лишний раз туда лучше не соваться. Опасно. Если… возьметесь передать ему и мою просьбу, то я помогу вам выбить разрешение на проход в ОГБИЧ.

– Конечно! Можете даже не сомневаться!

Мое воодушевление и радость маленькой победы были следствием полной неосведомленности об ОГБИЧе. Но может оно и лучше. Будь я в курсе чрезвычайной секретности и закрытости этой базы, а также того, что многих, туда попавших, просто ликвидируют – ответ мой был бы иным, иной была бы дальнейшая моя жизнь, а дневники Илария Бурмистрова так и остались бы просто коллекцией чужих записей.

Глава 12. Кошкино: Настя, Миша и другие

Дневники Илария Бурмистрова, тетрадь 3 (paraphrasis)

Прошло два года с момента переселения Илария в Кошкино и в его скромной, монашеской жизни появилась статная женщина Анастасия. С серыми озорными глазами и гладкой блестящей косой. И не до нее-то Иларию было, но с его вечной занятостью дом нуждался в хозяйке. Через год у пары родился мальчик. Назвали Михаилом. Вылитый Иларий: и ликом, и умом. Очень уж сообразительный.

Иларий был человек добродушный и смиренный. Бороться со штурмующей его жизнью стало некогда, да и лень, а потому Настины щи и каши он принял, ничтожно помаявшись, но быстро привыкнув к роскоши освободившегося, так необходимого ему времени. И жизнь незаметно вошла в новое русло. Лишь глаза и лепет маленького Миши могли заставить забыть его и собственные интересы, и мир, но только не прошлое.

Опыты с мертвым телом Иларий проводить больше не смел, дабы не спугнуть живущую теперь в его доме женщину и не смутить, как ему думалось, ее религиозную, по старинке, душу. Да и гости стали вхожи в их посветлевший теперь дом со слоями половиков и часто бубнящим черным колпаком радио.

Жена спала за ширмой, рядом с люлькой ребенка, а Иларий, с радостью от возможности уединиться хоть изредка, по ночам выкраивал себе местечко в углу, у шкафа. Он сам сколотил небольшой добротный стол и провел лампочку, сделав для нее абажур из старого медного ковша. Стол стал его личным неприкосновенным пространством, его настоящей жизнью и маленьким домом. Лишь у невежд созерцание подобного угла может вызвать мысли о скуке и нездоровой замкнутости его владельца. На самом деле, место это является источником нескончаемых потоков информации и средоточием вечного невидимого огня, продуктом горения которого становится мощный, выдающий подчас шедевры идей, мыслительный процесс.

Собственной, совершенно неожиданной осведомленности в вопросах физики и генетики Иларий откровенно поражался и радовался, как ребенок, ежедневным новым идеям в своей теоретической теперь работе. Ах, если бы все это применить уже на практике. Ах, если бы хоть попробовать. Желание поработать распирало изнутри так сильно, что ему постепенно стало наплевать на присутствие занятой ребенком и новыми партийными собраниями жены, он опасался лишь огласки и посторонних любопытствующих.

С появлением семьи навязчивые его гости стали приходить реже и преимущественно по ночам. Они просили делать это при свечах, но говорили совершенно спокойно. Ни жена, ни ребенок при этом никогда не просыпались. Визиты стали короткими, беседы тоже и об одном и том же – о чрезмерной осторожности. Но каждый раз они по-прежнему смотрели его записи. Чаще всего лишь улыбались, читая их, но улыбались одобрительно, словно поражаясь написанному. Приходили все те же. Алиеф, Гаврила и красивый блондин. Блондин бывал чаще один и никогда не представлялся. Отчего у Илария возникали мысли, что он приходит откуда-то из другого места и времени. Он словно и не был связан ни с Флореттой, ни с Алиефом. И говорил он иначе, и вел себя по-другому. И одежда его отличалась простотой. Но именно ему он отчего-то доверял больше, чем остальным. И именно он показал Иларию то, о чем тот и не подозревал никогда.