Златая цепь

– А вы спите! Все, что могли эти приемники сделать, они уже, в любом случае сделали. Сильно хуже не будет, я думаю.

– Так может я и болеть стал оттого. Али как?

– Вы стали болеть? Ну, не знаю… А вы сами подумайте, кому и главное – зачем – воздействовать на людей? С какой целью, так сказать? Может хворь ваша тут и не при чем. – Иларий встал из-за стола и сунул карточку Семена во внутренний карман тонкого, сильно поношенного пиджака. – Пора мне! Спасибо вам за угощение и за помощь!

– Ну так завтра не обмани!

– В семь утра я у вас! Не рано?

– Очень хорошо. Меньше любопытствующих – оно и лучше.

– Но только Мишу мне с собой взять придется. Стерпит – нет, не знаю. Но с соседкой надолго боюсь оставлять. Дел у нее своих хватает. Может и не доглядеть за мальчиком.

– Ну что ж, надо, так надо… Я не против! Главное – сам приди. Я ж не знаю толком – что там и к чему.

– А что там знать? Так мы долго будем разбираться. Побить их и в огонь! Вот и все дела.

На том и попрощались. Многое прояснилось для Илария относительно не только Семена, но и тех, кто стоит за ним. А вот тут уже версий вереница. И геоты, и новая власть, да и иностранных врагов отбрасывать не стоит. А может это просто чьи-то эксперименты? Он и сам ведь этим грешен. И сам мечтает о живом добровольце-подопытном. А если Семен – сотрудник большой научной лаборатории в каком-нибудь институте и они проводят важные для всего человечества исследования? А если это сотрудник самого Бехтерева или тайный агент Шамбалы? Иларий поймал себя на том, что в его голове полная неразбериха, просто салат какой-то из версий, домыслов и околонаучной бредятины. Хотя такая ли это все глупость, как кажется на первый взгляд? Ведь недавно и путешествия во времени казались ему вымыслом и он категорически в них не верил, потому что не понимал, как такое возможно… Теперь понимает лишь одно: рамки человеческого восприятия установлены кем-то другим. И выходить за них запрещено. Скептицизм – это ответная, защитная реакция мозга на внушенный издревле запрет.

Так что – пора выводить на чистую воду всех Кошкинских геотов. Но расположил все кто-то совсем не так, как предполагалось накануне.

Глава 17.

На другой день, рано утром, когда Иларий бодро умывался во дворе, через забор его окликнула соседка и сообщила, что ночью, в доме помещика Емельянова убили председателя Кузнеца. И там уже целый сарафан милиции, и даже из Пскова.

Слова "кто убил?"были первой, абсолютно бессмысленной реакцией Илария на известие. Последнее, что он помнил, это растерянное лицо соседки и его автоматическая просьба присмотреть за Мишей. Иларий заскочил в дом, набросил на голые плечи пиджак и побежал к пресловутому помещику Емельянову. Он до конца еще не понимал, зачем это делает, но поверить в то, что Кузнеца больше нет, не получалось. Иларий надеялся, что это какая-то ошибка. Главное дело – он убит… Слишком уж очевидное совпадение. Но что он там делал – в доме помещика?

Соседка конечно же преувеличила. Милиционеров он не увидел совсем. Только автомобиль. И двое любопытных. Один из которых, Иван Грязев – мужичок лет сорока, со всеми всегда соглашающийся и говоривший скоро и неразборчиво – тело-то и обнаружил, когда гнал мимо дома козу в конец улицы – туда, где молодая травка погуще. Привлекла внимание открытая дверь. Решив, что партийные затевают какое-то очередное мероприятие в такую рань, заглянул. А там такое.

– Что случилось? – обратился Иларий к одному из зевак и, забывшись, тот быстро перекрестился.

– Кузнеца убили! – с легким удивлением ответил он и тихо добавил: – Царствие ему небесное.

– Ну надо же… – Иларий изобразил изумление. – Кто же это его? А убили как?

Второй мужчина поправил очки и внимательно посмотрел на собеседника. Лицо его было густо-конопатым, но волосы при этом отличались темно-каштановым отливом. И что-то знакомое мелькнуло в живой мимике и этих конопушках.

– Следователь сказал, что застрелили. В голову. – Мужчина невольно перевел взгляд на голую грудь Илария под худым пиджачком. – А кто – неизвестно.

– Странный выстрел…, – вмешался в разговор видевший труп своими глазами Грязев. – Я бы сказал…

– Грязев Иван кто? – неожиданно раздался с крыльца дома зычный голос, несвоевременно прервавший созревший наконец монолог Ивана. Грязев тут же вытянулся, как струна.

– Я!

– Сюда подойдите! – Толстый мужчина с выпирающим, тугим пузом сердито махнул Ивану рукой и передал подошедшего свидетеля молодому, смуглому милиционеру. Тот быстро посадил озирающегося по сторонам Грязева в старый, подлатанный "бобик"и, подняв клубы пыли, умчал в направлении города.

Странным было то, что Грязев ведь даже возразить и спросить ничего не успел. Видимо ценные его показания нужнее были в другом месте.

– Теперь не узнаем, – конопатый с сожалением посмотрел на Илария и снова перевел взгляд на его голую грудь. – Он, к слову сказать, его и обнаружил. И мог бы много интересного нам рассказать.

– А радио здесь есть? – неожиданно спросил Иларий с совершенно пресным лицом.

На это раз конопатый оглядел его с головы до ног.

– Петр Алексеич же, – заявил вдруг он. – А я гляжу-гляжу! И не признал сразу. Борода у тебя какая-то, костюмчик странный… Не припоминаешь? Да здешний я! Макар Гончаров. Опять забыл?! – Слух Илария резануло слово "опять". – Частый посетитель избы-читальни я. В прошлом, правда! Два года, как не живу в Кошкино. – Иларий присмотрелся к этому Макару, но память бродила вокруг да около, не выдавая ничего знаменательного. – Что-то не ладное с тобой. Я ведь тебе все это уже говорил. В Ростове. Мы же там с тобой в последний раз зимой виделись.

– Не признал, Макар! – Иларий протянул руку. – Богатым будешь. Возмужал ты как-то. И очки не помню. А в Ростове ты как меня видеть мог? Не ошибся ли? Я там и не был никогда.

– Да что с тобой? Ты не болен ли? Я же говорю – общались мы с тобой. В булочной. – Макар засмеялся с легкой издевкой, как показалось Иларию. – Как же ты забыл?

На несколько секунд Иларий словно выпал из реальности, пытаясь сосредоточиться на этом Макаре и понять, кем он может быть. А может ему лучше не перечить? Странный какой-то. Так убедительно врет. Или это Иларий чего-то еще не знает?

– Да пошутил я, Макар! – Иларий изобразил улыбку. – Я тоже тебя узнал. И как теперь твои дела?

– Отец мой помер месяц назад. Да ты знаешь наверное. Я вот матушке и сестре деньжат привез. Если сестра в этом году замуж не выйдет – заберу ее к себе – в Петроград. Пусть к партийной работе приобщается. Ну а ты-то здесь как?! В гостях небось? Ты же вроде в Ростове насовсем обосновался.

– А я по делу. Скоро обратно.

– Я в Ростове осенью опять буду. По профсоюзным делам. Зайду к тебе в архив. Ты там еще служишь?

Иларий ощущал, как распадается его сознание. Что за мистика? А может это новая ловушка?

– В архиве то? Служу! Заходи! – радостно ответил он первое, что сорвалось с языка.

– Понятно… Ну хорошо. – По лицу Макара Иларий понял, что тот почувствовал себя навязчивым, а потому сам решил сменить тему.

– Однако есть ли здесь радио, Макар?

– Есть. А разве ты здесь не бывал ни разу? Напрасно. Я бы тебе посоветовал вступить в партию. Ну ничего, вот приеду в Ростов – приобщу тебя к нашей организации. Вот супруга твоя, говорят, правильно понимала нынешние перемены. Кстати, прими мои соболезнования. Невосполнимое горе…

– Да, горе… И ты прими мои. Отец твой работящим человеком был. Всю жизнь спины не разгибал. – Иларий всмотрелся в приоткрытую дверь, пытаясь понять, чем заняты мелькающие там фигуры. – А ты не видел – тело председателя еще не выносили?

– Да нет… Машину ждут. Везти в морг не на чем.

В это время двери распахнулись и из дома выкатился тот самый пузатый и губастый следователь, который отправил Грязева в неизвестном направлении. Под мышкой он держал желтую папку, которая бросалась в глаза так же, как и красная, ни подо что не подходящая рубаха, поверх которой был туго натянут вязаный жилет с сине-голубыми ромбиками.

– Товарищ милиционер! – тут же поспешив ему навстречу, воскликнул Иларий.

– Следователь! – горделиво поправил его тот и переложил папку под другую руку.

– Простите… Товарищ следователь. Что же это такое происходит? Главу селькома убили, а от нас это скрывают.

– Почему скрывают? Никто не скрывает! Тело обнаружено недавно. Но существует тайна следствия. А это дело другое. Сугубо профессиональное.

– И как же нам быть? Кого винить в смерти односельчанина? Может поискать убийцу в своей среде? Вы только намекните.

– Поискать?! В своей среде?! – Следователь смешно пошлепал пухлыми губами. – Ну искать, допустим, мы будем!

– А найдете? – Иларий сам чувствовал, что заигрался, но остановиться уже не мог.

– Да что вы в самом деле?! – Следователь насмешливо посмотрел на Илария. – Какие-то вопросы задаете… странные. Дайте нам спокойно сделать свое дело. Отойдите вообще отсюда и не мешайте! Найдем убийцу – тогда и узнаете все!

– Ну а за что же убили такого душевного человека? – не унимался Иларий.

– Душевного?! – Идеально круглый живот следователя мелко затрясся, а губы насмешливо открыли неровные желтоватые зубы. – Не смешите меня! Отойдите отсюда, говорю я вам!

– Ну а увидеть-то его можно?

Печаль Илария была настолько искренней, что следователь насторожился.

– Нет! Нет! И еще раз нет! – яростно закричал он, открыл дверцу автомобиля и изо всех сил шлепнул желтой, как лимон, папкой о сиденье. – Туда вообще вход за-пре-щен! Вы меня поняли?!

– Понятно конечно… Простите. Мы ведь как лучше хотели.

Иларий мельком покосился на приоткрытую дверь. Возня оттуда доносилась весьма активная, что вкупе с явной нервозностью следователя говорило о неординарности происходящего. И он просто обязан был увидеть истинную картину хоть одним глазком. Ведь и Грязева как вовремя увезли. Хотя нет – не совсем. Сразу-то допросить не догадались. Он ведь здесь уже давно мог проговориться о виденном. Что возможно и сделал, как любой нормальный человек.

– Слушай, Макар, – Иларий заговорщицки заговорил с Гончаровым. – А Грязев-то что рассказывал? Ну что он там видел?

– А тебе зачем? – Макар так хитро усмехнулся, что Иларий тут же пожалел о заданном вопросе. Что-то неладное было с этим парнем. Не свой он, что ли?

– Так интересно! – Иларий старательно изобразил обычное любопытство. Но тут же сообразил, что вернее было бы именно рискнуть и вызвать в свой адрес подозрения. Только так можно будет понять, что из себя представляет этот Макар. – Послушай-ка, Макар, а ты не мог бы попробовать отвлечь вон того следователя и увести его подальше от дома?

– Я попробую, – тут же согласился Гончаров, даже не узнав причину такой просьбы и в итоге окончательно запутал Илария.

Он запросто, слегка вразвалочку направился к закурившему в сторонке толстяку, действительно заинтересовав его какой-то неслышной никому беседой. Не прошло и минуты, как они оба ушли в сторону открывающегося сельпо. Видимо не с той стороны нужно было искать подход к этому колобку.

Долго мешкать Иларий не стал и тут же ринулся в дом помещика Емельянова. Присутствие его продлилось там лишь несколько секунд, но их вполне хватило, чтобы увидеть все. Возможно первоначальная картина была нарушена, но и то, что попало в поле его зрения, было более чем красноречиво.

Посреди первой, почти пустой комнаты, весь интерьер которой обычно составляли скамейка, ведро с водой и кружка, на стуле сидел мертвый Владимир Петрович Кузнец. Он был привязан к спинке стула крест-накрест, а из ушей, рта и носа его текла кровь. Вернее, уже застывшие струйки крови. А вот с глазами председателя произошло что-то воистину ужасное. Они словно вылезли из глазниц, но не до конца. Могло показаться, что вместо глаз в глазные впадины были вставлены маленькие, окровавленные лампочки.

На полу следующей комнаты валялись мелкие детали и осколки чего-то, разлетевшегося вдребезги. Среди них сильно выделялась и одна знакомая вещица – ручка от радио.

В остальном можно было уже не сомневаться. Кузнец попытался сделать то, что и намеревался накануне – уничтожить все подозрительные приемники.

Два человека в гражданском тут же вытолкали Илария наружу. Но из другой комнаты до слуха его донеслись голоса. А значит там был еще кто-то. Он даже уловил обрывки их разговора.

– Черт знает, что такое! – возмутился густой бас.

– Да отвяжите вы его уже от этого стула! – нервно скомандовал более высокий голос.

Дверь за Иларием с грохотом захлопнулась. Но увидел он достаточно. Подозрения его насчет низкочастотных волн подтвердились. Не удержался Владимир Петрович. Совершенно необдуманно все сделал. Но Илария от беды увел.

Дверь снова распахнулась и из дома выбежал средних лет мужчина с правильным и каким-то плоским лицом. Его серый вельветовый костюм не давал информации насчет принадлежности к каким-либо структурам. Следом совершенно не спеша и даже вразвалочку вышел мужчина помоложе, высокий, широкий в плечах, со светлым ежиком волос и в милицейской форме. Он лениво спустился со ступенек дома, но дальше не пошел.

– Попробую позвонить! – нервно крикнул на ходу плосколицый. – Осколки собрать все до единого! – Украдкой он бросил взгляд на стоящего в сторонке Илария. – И никаких посторонних! Сейчас проснутся и поползут сюда, как тараканы! Огородить дом полностью! Чтобы ни один не просочился!

– Будет сделано, товарищ Рыбкин! – пробасил милиционер и кивком головы указал Иларию убираться отсюда.

Но в это время Иларий заприметил возвращающегося Макара и покатившегося за товарищем Рыбкиным толстогубого следователя.

"И где это, интересно, они намереваются отыскать телефон?"– подумал он и скорбно поморщился. Все это его изрядно утомило, к тому же оставаться здесь после такого убийства небезопасно. Иларий нырнул за угол дома, отгородившись от обзора Макара зарослями можжевельника и изо всех ног пустился к переулку. Это более короткий путь к его дому. Что подумает о нем Макар – было уже все равно. Ему сейчас не до него. Ну а если он из этих…, то так тому и быть. Чертовски надоело прятаться ото всех и превращать свою жизнь в тюрьму.

"Значит, убили!"– пульсировало у него в голове. – "Ну оно и понятно! Только зачем же так? Ну застрелили бы, зарезали, в конце концов, отравили! Но что же такое они с ним сотворили?! И кто?! Кто?! Кто?! Здесь, в Кошкино, кто способен на подобное?! Неужели же наш разговор слышали? А если Кузнец сам из них? Если на чистую воду меня выводил? И убили его, чтобы я туда не лез… А может все дело в новой власти? Господи, хоть бы кто-нибудь пришел". – Иларий остановился почти у самого своего дома и на лице его отразилась вся плачевность нового мироощущения. – "А ведь что бы там не было, а в смерти Кузнеца виноват я. И вообще я во многом виноват. Одно мое присутствие в этой деревне опасно для жизни ее обитателей".

– Ну что, Петя? – заприметив его, сердито крикнула с порога соседка. – Чего так долго? У меня худоба еще не вся кормленая, а я тут как на имянинах рассиживаю.

– Прости, Николавна! Задержался. Там беда такая!

Услышав слово "беда", соседка сразу как подобрела вроде и про хозяйство свое молниеносно позабыла.

– Убили таки?! – Николавна всплеснула руками и присела на порог, подметая своей вишнёвой, крапчатой юбкой пыльный двор. – Не наврали значит.

– Убили. Застрелили видать. А Миша спит еще?

– Спит. Да буди его уже, а то днем он у тебя не уснет. А кто убил-то? Не говорят?

– Ну… Расследовать пока будут.

– Аааа… А за что убили? За деньги поди?

– Да кто ж знает…

– Вот и я не пойму. Ежели бы хоть дома, то можно на воров подумать. Кузнец, он скаредный был, царство ему небесное! Накопил поди полный сундук добра.

– А ты почем знаешь, Николавна, что сундук у него имеется?

– Та, – Николавна важно махнула рукой, – знаю. Бывала.

– Ну, нас его добро не касается.

– Ну да, ну да… Ну пойду я. Я там тебе тесто поставила, пока сидела. Напечешь себе пирогов с чем-нибудь.

– Спасибо, Николавна, – растерянно пробубнил Иларий. – Только когда ж мне печь? Да ведь и не с чем…

– Ну блинов напеки. Блины знатные выйдут. Тесто хорошо пошло.

– Так и масла у меня нет. Забери ты это тесто себе! Ну куда его мне?

– Ну ладно, уговорил. Заберу потом, попозжа. Бывай, Петруша! Недосуг мне с тобой рассиживаться. Пойду, Митьке расскажу, что Кузнеца убили.

Миша сладко сопел в крепком утреннем сне. На печи, в кадке, как живое, важно дулось тесто, а в душе у Илария тоскливо выли собаки. Тяжко сдавило сердце, не хорошо. Столько смертей сразу, в которых он себя винил. Ведь если пожар произошел из-за ссоры Семена и Насти, то так ведь ссора эта из-за него – Илария. Ребенка его ему надо было… Как же это так? Ну Оха, допустим, это Охра. И не знай Семен этого, пропустил бы Настину болтовню мимо ушей. А значит он геот. Ну а кто же еще?

"Стоп"– вспыхнули в голове у Илария слова Терентия. – "А что там Терентий про светловолосого типа у дома твердил? Надо бы расспросить его… Светловолосый тип, странно одетый. Странно одетый…"– Иларий налил себе холодного чая и, посолив кусочек черного хлеба, неожиданно почувствовал приступ голода. Он жадно откусил большой кусок и запил несладким чаем. Этот скудный завтрак показался ему невероятно вкусным. – "Что-то я еще хотел… Что-то меня напугало… Что же? О чем это я? Ах, да! Ростов! Что за ересь нес этот туманный Макар? Как он мог меня видеть там, где я никогда не был? А ведь там живет моя сестра. Но я и не бывал у нее ни разу. Зачем он наврал? А зачем я подыграл? Что он теперь подумает? И ведь как убедительно говорил". – Иларий пытался прокрутить в голове все события по порядку. – "Неужто на меня снова вышли те, кто охотится за моим сыном?"Ему казалось, что и тот светловолосый на пожаре, и сегодняшний Макар, и убийцы Кузнеца, и марафетчики, и, конечно же, Семен Рубинчик – все они окружили его жизнь с одной целью – похитить его сына. Или убить его. Но какого из них? Знают ли они, что тот, кто им нужен – спрятан в Охре? Семен должен был понять это из рассказа Насти. Но тогда почему подбирался к Мише? Может что проверить хотел? Вот и тела не возвращают наверное по той же причине – проверяют Настю, как его предполагаемую первую и единственную жену. Возможно заблуждаются, решив, что тот самый сын, который так чем-то опасен – это Миша. Оттого и разговоры Рубинчик подобные вел. И не Настя ему нужна была, а ребенок их".

И чем дольше не возвращали тела погибших, тем больше уверенности у Илария появлялось в том, что что-то здесь не так.

Рассказчик из меня не очень. Пишу по памяти. Но думаю, что ощущения эти появились у Бурмистрова оттого, что сплелись почти воедино две разные, на первый взгляд, темы. Тема таинственного ребенка и тема политическая. И убийство Кузнеца – политика специфическая, грязная. Ну впрочем, как и всегда. Политические методы порой и любопытны и пугающи для неподготовленных умов.

Манипулирование сознанием – вещь древняя как мир, несмотря на неизвестность и новизну понятия. По всем делам, связанным с манипуляциями, психологией, гипнозом, с новыми разработками в области овладения сознанием и поведенческим стимулированием, во всех базах Охры, всегда проходит красной чертой одно успевшее намозолить мне глаза имя – Тиберий Боровский. Это тот самый человек в вельветовом костюме, по описаниям Илария Афанасьевича – товарищ Рыбкин. Главный затейник в работе с новым, массовым сознанием.

Боровский с детства увлекался физикой и механикой, а в четырнадцать лет тайком изучил искусство гипноза, успешно и без разбора применяя его на всех подряд. Страшная личность, скажу я вам. Кто когда-либо встречал его в своей жизни – ищите хорошего гипнотизера. Ибо нет гарантии, что вы по сей день не находитесь под влиянием воли Тиберия и вся ваша жизнь – результат собственной воли, а не посторонней.

Обладая подобными талантами, Тиберий конечно же питал и незаурядные надежды, но на пути к своим мечтам ему не пришлось и палец о палец ударить. Личностей такого сорта тайное руководство вычисляет сразу, потому что поиски подобных талантов не прекращаются никогда и охватывают весь мир.

Но теперь по сути. Какое же отношение низкочастотные волны и полуторасотенный арсенал советских приемников имеют к Иларию Бурмистрову и его сыну? Самое прямое!

Ведь золотом по небу выводится чистая идея коммунизма. Вот читаю и мне отчего-то не по душе этот термин. На мой взгляд, он неверен, звучит воинствующе и всегда будет антипатичен в силу тяжелых и отрицательных социо-стимуляторов, сопровождавших его появление.

Хотя идея коммунизма – идея чистого общества – прекрасна и дошла до нас эхом первых человеческих цивилизаций. Теперь же человечество деградирует и как бы не горели благородством намерений отдельные религиозные и общественные деятели, собирая вокруг себя такие же пылкие сердца, эпоху ту не вернуть.

Общество не созрело? Отнюдь… Оно сгнило. И будет гнить дальше. Пока болезненна для человека идея индивидуальности, истинного счастья общество не познает. И дело не в общем имуществе и личностно-материальном равенстве. Проблема в самом факте наличия этих понятий.

У первого, подлинного человечества их не было априори. А провозглашение идеи равенства по ценности своей равно ее же отрицанию. Две стороны одной медали – признака исчезающего человека.

И будьте вы хоть тысячу раз гениальными не людьми – мне все равно. Моя чистота, как и ваша многократно утеряна еще до нашего рождения.

Сын Илария признан в Охре светочем будущей счастливой жизни человечества. Отряды же строителей новой эпохи полны нечестивых, полны геотов. Их версия светлого пути добывается методом, свойственным нынешнему человечеству – методом кнута и пряника. Это колыбель паразитизма и разделения на слепо осязающих чистоту и грубо ее имитирующих. Вдумайтесь только, из кого строится наше общество… Слепо осязающие и получающие смутно желаемое от грубо и фальшиво имитирующих. Общество лжи и фальши. Слепые, бредущие за тягучей мелодией собственной лжи. Толпа, ходящая по кругу.

Старое смыто кровью, новое строится кровью и будет удерживаться манипуляцией и подменой. Но кого винить в происходящем? Ведь не будь мы такими же, как они, у них не было бы против нас ни единого метода.

Наличие способов подчинения общества – признак его глубокого гниения. Но человеку в вельветовом костюме все равно и он протягивает свои бесконечные радиощупальца к брошенному в бездну иллюзии рассказу об избранном мальчике – возможному источнику молниеносной победы той самой идеи равенства и братства.

Глава 18.

Новая моя работа с легкой руки господина Маркса совершалась как по маслу – легко и вкусно. Цель оправдывала все. Дом, дом, дом… Как туда хотелось! Поскорей бы! Но пользуясь моим горячим стремлением к новой жизни, главный решил, кажется, надо мной поиздеваться, оторвав от архивов и бросив на это задание. Но мне ли перечить? Пока я сотрудник Охры, работа остается работой, тем более, что задание это касалось Илария. Но Маркс – он же не простой, а потому и задание это, скорее всего, не с бухты-барахты, в связи с чем привожу очередную интерпретацию дневника Илария. Это то самое мое задание, но в его изложении, под его углом зрения. Трогательно, правдиво, печально. Но теперь я могу сказать с полной уверенностью – дневники Илария не лгут. Все описано им как под копирку. Все именно так и было.

После череды смертей жизнь нашего героя, вопреки тоске и дурным мыслям, вошла в привычное русло и работа в новом помещении стала приятной отдушиной. Бурмистров спускался туда в любые свободные часы и его никто не мог побеспокоить. Мишенька возился с кучей игрушек на старом матрасе, а в рабочее время он забирал его с собой в избу-читальню. Варил ему тыквенную кашу на жидковатом молоке и доедал вялую прошлогоднюю картошку. Изредка в сельпо доставалась ржавая селедка и подплесневевшее сливочное масло. Николаевна по какой-то ей одной известной причине раз в неделю приносила им три яйца и луковицу. Это стало уже ритуалом. Так они и жили. Хлеб, сахар и чай в последний год имелись в деревне всегда. А многого им и не надо. Лучшее Иларий всегда отдавал Мише, как строящемуся по крупицам организму. Он, как новоиспеченный генетик, знал теперь не понаслышке, из каких составляющих разрастается здоровая биологическая ткань.

Миша иногда плакал, выходил за двор, или смотрел с тоской в окно, но всегда при этом звал маму. Связь с материнским организмом наверное не прерывается никогда. А у такого малыша тем более. Она была еще очень сильна. Ребенок нуждался в тепле материнского тела, в женском голосе и психологическом ощущении защиты. Отцовское тепло и голос этого не заменяют, к сожалению. Такова природа. И как бы не был Иларий ласков с сыном, как бы тщательно не заботился о нем, чего-то Мишке все же не хватало. И он рыдал так горестно, что Иларий не выдерживал и тайно плакал вместе с ним. Словно хотел забрать себе всю его невысказанную боль.