Златая цепь

И никаких тайн и запретов. Ну тогда какого рожна мне морочили голову, ни разу даже не предложив вернуться домой?! Вроде не дураки… Но теперь уже все равно. И теперь я вернусь туда лишь на время, главное, чтобы обратно войти в тот же самый день, из которого выйду, несмотря на то, сколько мне придётся там пробыть.

Нагнетать теплую, домашнюю атмосферу и портить настрой нашему дорогому гостю лишними вопросами о том, почему, да как, мне не хотелось, а посему, скрепя сердце, пришлось оставить свое любопытство неудовлетворенным. Ничего, пусть пройдет время… Когда-нибудь я обязательно спрошу их, по какой причине меня удерживали в поселке под грифом "совершенно секретно". Когда-нибудь, но не теперь.

– Вот такие пироги! – словно прочтя мои мысли, выдал старик и кажется, он даже подмигнул. Не то мне, не то пирогу. – Их едят – они глядят!

Мы с Сергеем тут же внимательно посмотрели на порезанный пирог и старик рассмеялся. О, сила слова! Два образованных человека, один из которых монстр науки до мозга костей, купились на старую, русскую прибаутку. Купились всего на несколько секунд, но это много… Почему мы так всё усложняем? Ведь вот этот седой, с впалыми щеками, знаток жизни, просто говорит. Без сокрытого смысла. Смысл этот постоянно ищут другие. А ведь его там нет, как нет никаких определений. Бытие определений не признает. Что есть, то и есть. Оттого этот старик понимает истину вернее, чем мы – мастера тяжелых иллюзий, пленники собственных игр. Не глядят пироги! Не гля-дят! А может… глядят?

О моем переходе условились на послезавтра и это не столько радостно и волнительно, сколько волнительно и страшно. А если снова произойдет что-то непредвиденное и я не смогу вернуться? О, боже, я снова иду на риск! Так может оставить все, как есть? Может не искать больше Иларьевского ребенка, ведь об обещанном мифическом особняке я уже даже и не вспоминаю. Да и нужно ли мне когда-либо было это нежданное наследство? Отвечу "нет"даже не задумываясь. А теперь и подавно. Только данное слово и собственный интерес. Но разве они стоят того, чтобы ради них потерять обретенное ныне? Никакой своей частью они не стоят такой потери. А если я преувеличиваю? Ну что может произойти? Вернуться я смогу всегда. Порталов, как теперь оказалось, больше, чем думалось. В лучшем случае меня не выпустят, в худшем – убьют. Лучше второе. Жить с мучительными мыслями об оставленном где-то доме и человеке я не смогу. Мне бы рассказать все тому, с кем так болезненно расстаться, мне бы посоветоваться, мне бы стало легче.

Я нуждалась в добром совете. Храбрости же хватило только на беседу со стариком, который развеял мои сомнения сразу, предупредив, что шутить так не стоит. Мельница раскручена, некоторые рычаги уже опущены и мое отступление может обернуться новой угрозой. Раз дело начато, значит так должно быть. И не важно – какой последует итог.

При этих его словах в сердце у меня что-то горько шевельнулось, но решение было принято. И страх пропитал своим духом все, что с этой минуты происходило в моей жизни. В связи с чем и вспоминать об этом мне неприятно. Но не стану забегать вперед. Все по порядку.

Глава 15.

Как бы не мучили меня сомнения, но в своих решениях я не сдавалась.И настал день икс, когда старик проводил меня к порталу глубокой ночью под низко опустившиеся звезды и тоскливое уханье сыча. Правило для меня не было исключением. Вернуться в Охру в день моего исчезновения нельзя. Это незаслуженная привилегия. В Охре в курсе моего смертельного кульбита в ОГБИЧ, а потому воскресение из мертвых вызовет массу неприятных вопросов. И, как минимум, меня ждет строжайший выговор. Что и произошло.

Господин Маркс встретил меня в ступоре, рассеянно улыбнулся и, пригласив присесть, отключил всю внешнюю и внутреннюю связь. За что ему большое спасибо. С какой целью он демонстрирует мне доверительную, якобы, обстановку? Какой правды ждет? И что вообще знает о моем отсутствии?

– Ну, я рад! – тепло произнес Маркс и улыбнулся одними глазами. – Не волнуйтесь. Вы новичок и подобные проверки устроены именно для таких, как вы.

– Проверки?! – Вот уж что-что, но это было неожиданно. Он сбил меня с толку в одну секунду. – ОГБИЧ – это проверка?

– Все проверка. И ОГБИЧ и ваша нынешняя жизнь.

– То есть, вы хотите сказать, что в свою новую жизнь я больше не вернусь?

Кровь прилила к вискам от такого ужасного предположения. Неужели это конец? Нет, только не теперь!

– Конечно, нет. Все, что с вами произошло – это часть обучающей программы.

– И как удачно далось мне это обучение?

– На троечку, – Маркс иронично повел уголком рта и пробарабанил по столу пальцами. – Вы не серьезны. Такое чувство, что свою работу вы выполняете как нечто должное, не концентрируясь на происходящем. Вы о чем все время думаете?

Ну и стоит ли ему отвечать? Если они каким-то образом в курсе всего, вплоть до моего поведения, то им наверняка и мои истинные намерения известны.

– Но вы же знаете. Зачем спрашиваете?

Маркс снова рассеянно улыбнулся и одарил меня долгим, непонятным взглядом. Как будто хотел мне сказать о чем, но никак не решался.

– Вы будете наказаны!

Это прозвучало с достоинством, все такой же легкой улыбкой и вызовом. Насмехался он, что ли?

– Я хочу выйти из Охры! – выдал мой язык и это было ужасно, но слово не воробей, а потому мне оставалось последовать примеру главного и изобразить на лице уверенность и насмешку.

– Что? – брови Маркса сердито сдвинулись, а бравада и достоинство обернулись растерянностью. – Каким образом?!

– А что – это запрещено?

– Нет, но вы же только начали и… у вас неплохо получается!

– Я хочу вернуться в обычный мир. Не мое это, простите!

– Не ваше? – Маркс приблизился ко мне так, словно хотел шепнуть что-то по секрету. – Архивы Охры будут для вас закрыты.

– А зачем мне архивы Охры?

Между нами повисла пауза. Он буравил меня глазами с минуту, наверное. Мне стало неловко, но выдержать его взгляд удалось. Наконец он оторвал от меня свои красивые, темные глаза и направился к своему столу.

– Вы из какого года?

– Какая разница?

– То есть?! – главный сердито метнул в меня молнии. – Я должен оформить вам пропуск домой.

– Так быстро?

– А вы планировали решить здесь какие-то свои дела?!

Ах ты, боже мой! Вот это поворот! Вот это он мне мстит!

– Да господь с вами! Никаких дел у меня здесь нет! Но у меня кое-что изменилось! Я хочу жить в другом времени.

– Да-а-а-а? А больше вы ничего не хотите? Вас за все ваши проколы, неуместное любопытство и длительное, не одобренное никем проживание в другом времени, намеревались сурово наказать! А вы нам тут систему ломать собрались! Мало того, что это просто аховая безграмотность, это еще и грубейшее нарушение всех внешних и внутренних законов, принципов и морали, в конце концов! Вы что себе позволяете?!

– Значит лучше было погибнуть?! И почему вы вообще повышаете на меня голос?!

Маркс замер на несколько секунд, словно размышлял, говорить ли мне остальное или хватит уже.

– Вам известно о существовании пожизненного заключения?!

– Конечно, да. Но я узнала об этом недавно.

– Как же вы устав изучали?! – Он снова подошел ко мне и глаза его забегали по моему лицу, как сумасшедшие. – Я вас отправлю, куда хотите, – произнес он неожиданно тихо и мягко. Казалось, что шевелились только губы. – Я вас реабилитирую. Но при одном условии. – Он вернулся к столу и заглянул в монитор. Пару минут он что-то скачивал на карту памяти, как мне показалось, затем подошел и протянул мне крошечный, позолоченный носитель. – Здесь весь устав! – Ну это он уже произнес громко. – Идите домой и ознакомьтесь. Завтра поговорим. Я же еще выясню кое-что на ваш счет и окончательное решение мы примем завтра! Но я буду не один. Придется собрать консилиум. Ваше положение слишком серьезно.

Как консилиум? Неужели мне показалось, что он намекал на реабилитацию? Или передумал?

– Благодарю за то, что тратите на меня свое время!

– Идите! Завтра в девять утра я жду вас здесь!

– Но как же…

– Завтра поговорим! Устав изучите!

Мне показалось, что у Маркса дрожали руки. Возможно, показалось.

Ну что же – устав так устав. Ноги домой не несли. Тем более что этот служебный деревянный домик уже почти стерся из моей памяти, но преданно меня ждал. Здесь можно оставить свое жилище на долгие годы и оттуда ни винтика не пропадет. В Охре ни у кого нет мыслей о наживе, а о наживе за счет кого-то, о мародерстве и воровстве речи вообще быть не может. Я знаю, что прежде в мире было иначе. Там, где мне придётся жить теперь, все это в силе, а вот в моем времени не только в Охре, но в любом обществе давно отсутствуют подобные пороки.

Ах, Охра, Охра, как жаль, что мы так некрасиво с тобой расстаемся! Мир грез, снов сбывшихся, причал иных, кто болезнь миру. Ты стала для меня источником самых прекрасных душевных движений и именно ты привела меня домой. Твои искусственные прежде закаты мне созерцать не пришлось, но настоящие теперь волшебны. Твой народ – герои сказок и былин, твои совершенные технологии родом из лаборатории чудес. И пусть мне не удалось стать твоим отважным защитником, твоим истинным гражданином, но вся жизнь моя теперь навсегда под знаменем Охры.

В доме было тихо, сухо, последние солнечные лучи ласково пробирались сквозь тонкие шторы на окне и каким-то ярким счастьем ложились на пол. Пахло старыми книгами, коих у меня накопилось очень много. Но только теперь, вследствие долгого отсутствия контакта с домом, этот сладковато-древесный запах снова незаметно овладел моим сознанием, опьянив одним единственным желанием – знания. Хотелось только одного – много читать, искать ответы на свои накопившиеся вопросы и погрузиться в манящий внутренний мир иной реальности, дабы раскрыть измучившую меня, какую-то бесконечную тайну о сыне Илария.

Но – в начале дело. Тем более, что в Охре оно у меня последнее. Открываю золотую карту памяти от господина Марка Маркса и передо мной зависают в воздухе светящиеся имена файлов. Они плавают прямо перед моим лицом, меняясь местами и зазывно мерцая. Я уже вижу "Устав сотрудника секретного управления"и собираюсь его коснуться, но мне под руку подплывает и мягко подталкивает другой файл – по логике тот, который был создан последним. И особенно смущает меня его название: "Вероника". Сердце аж подпрыгнуло от такого поворота. Вот так Маркс! На кого же он работает, если учесть, что при моем появлении выключил всю обязательную прослушку? Вероника, значит? Вот это да! Неужели ему известно все о моей новой жизни? Неужели я у него на крючке?

Осторожно трогаю настырно мигающий файл и передо мной разворачивается краткий документ всего в пару абзацев. Я до сих пор не решаюсь описывать его дословное содержание. Пусть мне лучше не поверят, но если вкратце, то это взаимовыгодное предложение, которое в моей непростой ситуации вполне тянет на ультиматум. Маркс обещал отправить меня на постоянное место жительства туда, куда только я пожелаю при одном условии. Необходимо кое-что сделать. Для него. В абсолютной секретности. Содержание же самой просьбы вызвало во мне теплое и ожидаемое чувство дежавю, а затем смех. О, да, Маркс! Конечно же, я пойду на это! Потому что все остальное уже просто не имеет смысла. Слишком сильно хотелось домой – в свои теперь пятидесятые годы двадцатого века. И гори все синим пламенем. Какая разница – кто заказчик? Просьба их из века в век неизменна! И это действительно смешно!

Однако у меня есть еще несколько дней, великодушно выделенных завтрашним консилиумом во главе с Марксом, который ясно дал понять, что о моей новой жизни ему известно все, вплоть до имен, и мое сопротивление может сильно навредить не только мне. А значит он в курсе моей тайной миссии, что меня совсем не радует.

Весь консилиум был сплошной показухой и формальностью, потому что другого ответа от меня он видимо и не ждал. Зато даровал пропуск во все архивы, лаборатории, библиотеки, ко всем самым засекреченным базам данных Охры и Геотии. Даже и не знаю, как удалось ему последнее. Силюсь лишь предполагать. Но меня это уже не остановит. Разгадки хотелось жадно, ключ к ним у меня в руках, а значит… понеслось!

Однако, приношу свои извинения за столь длинную прелюдию к совершенно краткому, но изумительному результату поиска информации о человеке, истинное лицо которого давно уже просится к разоблачению. Ну, хотя бы к попыткам.

Я уже несколько дней судорожно навожу справки о Семене Рубинчике, находя массу интересного. Он популярен под любым псевдонимом. И все его имена и легенды привели меня к выводу о том, что операция вокруг семейства Илария Бурмистрова носила секретное название "Миша". Не "Иларий", не "мальчик", не какой-нибудь бред типа "святое семейство"или "наследник", а именно "Миша". Позвольте, а как же ребенок из Охры?

Читаю архив дальше и воровливо озираюсь по сторонам – не может быть в разделе по геотам столько откровенной информации. Уж не ошиблись ли архивисты, подсунув мне запрещенное досье? Пытаюсь поверить своим глазам и жадно запоминаю последние данные об изучаемом субъекте. И исходя из этих данных, ныне Семен Рубинчик имеет другое имя – Александр Никитич Заворотнюк. И больше он не еврей, он донской казак, введенный в новую операцию, которая на этот раз имеет совершенно тупиковое название – "Лилия садовая". А еще большую странность придает ей то, что она напрямую связана с предыдущим "Мишей".

Итак, лик Загорских-Бурмистровых меняется и становится все более туманным, если не сказать пугающим. Чем дальше в лес, тем больше дров. И как же в дремучей этой чаще мне отыскать ребенка?

Глава 16.

Это могло показаться странным, но Иларий очень скоро оправился от потери жены. Погибших детей золовки ему куда как жальче. И не давало успокоиться то, что останки их увезли в Псков за какой-то надобностью, да так и не возвратили. Через неделю он переступил через свой характер и отправился-таки к теще с целью выяснить, почему не вернули тела. В ответ получил столько обвинений в свой адрес, что о визите пожалел. Мишу, по крайней мере, забирать у него не собирались и это уже радовало.

Косая на один глаз теща, Зинаида Матвеевна, что-то непрерывно жевала, объясняя Иларию всю соль его дурного характера и ото рта ее сильно пахло лавровым листом. Мысли об этом не давали Иларию внимательно слушать тяжкие ее обвинения и, в конце концов, махнув в душе на все рукой, тещу он оставил.

– Ну, коли привезут Настю – хоронить, Петр, сам будешь! – крикнула она ему в след. – Мне и так хлопот хватает. Терёха неизвестно сколько в больнице еще пробудет!

По пути домой Иларий зашел к председателю сельского комитета Владимиру Петровичу Кузнецу, так как обещал тому редкую уже к тому времени книгу о том, как прожить до ста пятидесяти лет. Книга французская, перевод неплохой, много иллюстраций и рецептов о сохранении здоровья и молодости. Книгу Иларию привез блондин. Где раздобыл – не объяснил. Но все равно удивил. Неужто он считал этот жест и просьбу какого-то председателя важными?

И вот именно теперь книга оказалась неплохим поводом для Илария расспросить председателя, как человека более-менее грамотного и серьезного, о покойном Семене. Кто, откуда, чем конкретно занимался в деревне?

Председатель встретил гостя у калитки и хмуро покосился на тянущиеся с запада тучи.

– Будет дождь, похоже, – недовольно пробурчал он и нехотя пригласил Илария в дом.

– Я вам книгу принес. Удалось достать.

– Да вижу я, вижу. – Кузнец наконец-то улыбнулся и с неожиданной, почти детской радостью на лице, взял протянутую ему книгу в зеленом переплете. – Ну, спасибо, уважаемый! Угодил! Вот уж почитаю с удовольствием! Да ты садись, не робей! Я тебя сейчас чаем угощу. Или может покрепче чего? Выходной сегодня, как никак.

– Благодарствую, чая будет достаточно!

– Ну чаю, так чаю!

Председатель тут же налил чаю в большие, пожелтевшие от времени чашки. Видимо самовар нагрел недавно. На столе стояла тарелка с баранками и малиновое варенье.

Иларий зачерпнул ложечкой из вазочки и положил варенье в чашку с чаем.

– Сами варенье варили?

– А я все сам делаю. Я же один. Как и ты теперь. Хозяйки нет у меня. А ты бы в гости почаще заходил. Что мы – не найдем, о чем поговорить? А то ты ведь чураешься меня, Петр Алексеич. Или я не прав?

Кузнец с прищуром посмотрел на Илария и помокал в чай разломленную баранку.

– Да вы не мудрствуйте сильно, Владимир Петрович. Я по жизни такой. Я в общении сильно не нуждаюсь.

– Ну ясно, – рассмеялся председатель. – А то я уж подумал, что антипатию ко мне какую имеешь.

– Да нет, ну что вы… Поговорить я всегда рад, с любым интересным человеком. Темы для общения у меня найдутся. Сейчас же, сами понимаете, радоваться мне пока сложно, да и ни к месту. Жену недавно потерял. Мишенька без матери теперь остался. – Иларий оглядел скромный, но уютный домик председателя. – А хорошо у вас. Уютно все и по-хозяйски. Никак сами все мастерите?

– Сам, – с гордостью в голосе согласился Кузнец и обернулся на виднеющуюся из-за цветастой ширмы деревянную кровать с резной спинкой. – Вот кровать собственноручно выточил, выстругал и сколотил. Вот шкаф тоже моя работа. Да и стол этот и стул под тобой. Люблю я плотничать.

– Хорошо это. Дело хлебное. А я знаете, что спросить у вас хотел? О погибшем в пожаре Семене Рубинчике ничего не знаете?

– Это который с женой твоей любодействовал? – Владимир Петрович хрустнул кусочком сахара и внимательно посмотрел на гостя. – А что тебе о нем интересно?

– А вы много знаете? Он, например, из милиции?

– Он из милиции. Из Тоболенца. Но он тот еще жук! – Председатель погрозил вазочке с вареньем пальцем и вылез из-за стола. Сильно прихрамывая на правую ногу, он доковылял до большого, барского сундука, искусно обитого орнаментом, как показалось Иларию, серебряным. Хороший такой сундук, не простой. Удивительно, что при нынешней, жадной до чужого богатства власти, сундук этот у него сохранился. Кузнец наотмашь распахнул крышку и порылся в глубоком нутре. – Есть у меня на него компроматик, прямо как для тебя берег. Хотя… Он свое уже все получил. Ну все же… Коли уж ты спрашиваешь, вот тебе ответ. – Владимир Петрович гордо поставил перед гостем квадратную жестяную банку из-под халвы.

Иларий изобразил изумление и осторожно открыл жестянку. До носа долетел слабый, еще не выветрившийся подсолнечный запах, отдающий уже старым маслом. В коробке сиротливо лежала непонятного вида карточка, как будто половина удостоверения. Он видел нечто подобное в Охре, у Мэо и кого-то из служащих. На Илария смотрело цветное изображение вихрастого, кудрявого мужчины со слегка кривым носом и цепко-пронзительным, почти гипнотизирующим взглядом черных глаз. Крупные, коричневые губы не портили его цыганской смазливости. Рядом на незнакомом языке были напечатаны данные. По-видимому данные.

В сердце у Илария троекратно кольнуло. Вот он Семен – собственной персоной, картежник из терема, темная лошадка подле Алексея Петровича Степанова, любовник его Насти, мечтавший похитить обоих его детей. "Что же за вражина ты такая?"– в сердцах подумал Иларий, вспоминая, как вполне дружественен был Семен, когда они прощались тогда – в лесу. Ну неужто теперь, спустя несколько лет, не знал, что муж его любовницы именно он? Забыл, поди…

– Это он? – взяв карточку в руки, спросил Иларий. – Но здесь не прочесть. Не на русском написано. В чем же компромат?

– Как в чем? В том, что иностранный агент он. Неужели не понятно?

– А как он говорил? С акцентом? – спросил для достоверности Иларий, отчетливо помня неприятный, с хрипотцой, голос Рубинчика.

– Нет! Говорил он чисто! Но это ничего не значит.

– Где же вы это взяли?

– Украл. Только не сочти меня за вора! Просто когда подобное видишь – воровство не кажется грехом. Это торчало у него из нагрудного кармана, когда он пьяный спал за двором у Брагиных.

– Иностранный агент валялся пьяный на улице? Что-то я сомневаюсь…

– У тебя есть другие соображения насчет этого предмета?

Владимир Петрович глазами указал на карточку.

– Нет, – соврал Иларий, потому что ответ давно вертелся у него в голове. Кузнецу этого знать не надо, а вот Иларию не достает информации о намерениях Рубинчика.

– А вы с ним беседовали когда-нибудь?

– Конечно! – с обидой в голосе воскликнул Кузнец. – Я общался с ним каждый день. Думаешь, мусор из Тоболенца сюда только к твоей жене шастал? Не-е-ет… Сколько в Кошкино радиоточек? Не считал?

– Да признаться нет. Но несколько, вы правы… Я как-то не задумывался.

– А я задумался, когда увидел, как Семен их устанавливает.

– Это Семен их устанавливал?

– Семен… Скажешь, что там делов-то? Радио поставил, ну настроил, ну на улицу провел, ну всякий сможет, кто более-менее в технике кумекает. Ан нет! Не каждый! Захожу как-то в сельпо, а он там в подсобке свой очередной приемник привинчивает. Я спрашиваю у Клавы, что он там бормочет, а она говорит, что ничего не слышит. А как же можно не слышать, когда он вопросы задает, а ему из приемника отвечают. Но она-то женщина темная, ей и не досуг, что там мужик вытворяет.

– А что спрашивал-то?

– А не по-русски! В том-то и дело! Но то были вопросы! Можешь мне поверить!

– Так он связист какой-то получается.

– А почему в магазине все это проделывал?! Я ему тогда ничего не сказал, но проследить за ним решил. И что бы ты думал? Он везде, где пристраивал очередной приемник, выходил с кем-то на связь. А в трех местах я вот что заметил… Значения не придал конечно… Но скажу тебе. Ты человек ученый, может знаешь что об этом… Звук был странный, когда он настраивал…

– Ну, волну наверное нужную ловил…

– Не то, Петр Алексеич! Другой звук. Мне аж виски сдавило, аж дурно стало и словно вытолкнуло из избы-читальни.

– Так это в избе-читальне было?

– Там-там… А когда по улице шел, у меня кровь носом пошла и во рту вкус крови был. Что это, а? Я, Петя, человек деревенский. Но так это теперь. А прежде я человеком образованным был. И физику, и химию изучать приходилось. И причину-следствие я докумекал… Или, думаешь, не прав я?

– Вы полагаете, что этот низкочастотный звук вызвал у вас кровь носом и дурноту?

– Вот как верно ты сказал! Именно низкочастотный звук. Вот не зря я давно с тобой поговорить об этом хотел. Да все думал, что сторонишься ты меня, недолюбливаешь… Ты, этого… Ты не смотри, что я председатель, что партийный… Мы с тобой, Петр Алексеич, одной эпохи дети и нас уже не переделать. Подстраиваться приходиться. А как иначе? Иначе никак. Ты может за это и настропалился супротив меня?

– Я совсем не настропалился, Владимир Петрович. Вам это очень даже показалось. Я по натуре такой – сам по себе. А вот за информацию и доверие большое спасибо. Не давал мне покоя этот Рубинчик. Ну теперь вы сомнения мои подтвердили.

– Неужто подтвердил? Ты, Петя, карточку эту забери. У тебя она и сохранней будет, да и на мысли интересные может наведет. Вот видишь, как ты сразу: низкочастотный звук… – Кузнец изумленно покачал головой и причмокнул. – Я бы никогда не додумался. А ведь это о чем говорит?

– Ну, скорее всего здесь какое-то воздействие постороннее на умы местного населения.

– Ну так к чертям собачьим эти приемники поуничтожать надо! И дело с концом! Раз это в них вся соль!

– И сколько же, по вашим подсчетам радиоточек он установил?

– Смотри не упади, – Владимир Петрович усмехнулся и подбоченился. – Сто двадцать семь!

– Сколько?! Да здесь и домов-то столько нету.

– Скажешь тоже – нету… Есть. Сто пятьдесят дворов в деревне.

– Да что вы такое говорите? Тут две улицы всего..

– А вот ты как-нибудь пройди, да посчитай. – Кузнец насупился и посерел лицом. – Ты, товарищ Петр, однако, очень меня озадачил. Прямо спать я теперь спокойно не смогу. Это ж какое такое воздействие на нас можно производить с помощью звука? А?

Иларий неопределенно пожал плечами, понимая, насколько здесь все нечисто. И тут же все его беспокойство вернулось к оставленному у соседки Мишке, так как после такой информации страх за сына утвердился окончательно и у Илария появились подозрения, что Рубинчик этот геотом был. А геоты, он слышал, в одиночку не работают. Ну так вот вам еще два геота: Жорж и Сергей Сергеевич. Сослуживцы Рубинчика. Натуральные же геоты.

– Мне сейчас, Владимир Петрович, надо бы дома быть. Сынишка у меня уже долго с соседкой. Переживаю я. А завтра с утра давайте и пройдем по некоторым известным вам радиоточкам. И дрянь эту попробуем ликвидировать.

Владимир Петрович помрачнел еще больше, потеребил ручку чашки, поводил взглядом по белой, крахмальной, но не очень свежей, скатерти и покрасневшими, унылыми глазами вяло сказал "да".

– Что же ты будешь делать. Завтра, так завтра. Ну уж лучше бы ты мне этого и не говорил вовсе. Я ж теперь спать не буду.