Златая цепь

Дверь дернулась и со скрипом двинулась наружу, впустив в мое затхлое, воняющее гнилью помещение поток такого же затхлого, но прохладного и не гнилого, воздуха. А еще почему-то запахло душистым перцем и перед моей застывшей над пропастью жизнью предстали старики. Седой, угловатый мужчина, сурово шевелящий кустистыми бровями, длиннолицый, с впалыми щеками, в черном, двустороннем фартуке, который больше напоминал что-то монашеское. Ритуальности его образу добавлял железный шест в руке с большим крюком на конце.

Старушка вкатилась румяная, в черной юбке и черном переднике поверх коричневой в мелкий цветочек, сильно выцветшей блузки. Гладко зачесанные под гребешок волосы были туго скручены в узел, как будто она хотела подтянуть свои круглые, по-старчески обмякшие уже щеки. Она смотрела на меня столь красноречиво, что казалось, вот-вот ахнет. Что-то видимо со мной было не так. Старушка страдальчески покачала головой и неслышно зашептала.

– Распоряжение покажи! – хмуро произнес старик, сделав ко мне единственный шаг и, пробежав глазами выданную мне бумагу, весело шевельнул бровями. – Ага! Это хорошо! – Что он увидел там хорошего, известно только ему, но изменился старик моментально. Вроде как груз какой с себя сбросил. – Идем! Устроим все лучшим образом!

– Уголок? – озорно спросила его старушка и потянула к себе роковое распоряжение.

– Цыц! – буркнул старик и сунул бумажку в нагрудный карман фартука.

Если судьба где-то пишется, то дальше все было неразборчиво. Перед глазами понеслись кадры странных, похожих одно на другое, помещений. Затем еще несколько часов ожиданий, какой-то скотобойный цех, чужая одежда и долгожданный выход на поверхность.

Мое мнение о ситуации металось из одной крайности в другую. То мне определенно виделось тайное спасение во всем происходящем, то мой конец. А как иначе? Ведь старики не разговаривали со мной, а если и обращали что в мой адрес, то только самую низкую грубость. Но так происходило, пока мы не выбрались через темный, подземный тоннель, приведший в обычный погреб их маленького, уютного дома. Здесь изменилось все. И, скажу я вам, таких хлебосольных, добродушных хозяев мне давно не приходилось встречать.

В ОГБИЧе они работали чуть ли не всю жизнь в качестве некой, почти неприкасаемой обслуги. Неприкасаемой в худшем смысле этого слова. Повествованием о своей козырной работе они меня так и не порадовали, но судя по местам, через которые мы пробирались во все эти мучительные часы моего спасения, занятие их каким-то образом связано с кухней.

Да, и самое главное – то, что спасло меня. Это линия маркера в углу "распоряжения", которую бегло черкнул Сергей Безухов, отметив меня таким образом для стариков, как человека, которого необходимо спасти. Так везло конечно же далеко не всем и это еще одна тема, от которой меня, поморщившись и поворчав, быстро отгородили.

Итак, центр моей вселенной катастрофично переместился в чужой дом и иное время. Середина двадцатого века… Мечта для человека, умеющего ценить историю. Но не при всяких обстоятельствах хороша такая поза ценителя. В моей ситуации она быстро утратила свое очарование. Жить в чужом времени – это для меня пытка.

«Прячьтесь! Теперь вас не оставят! Надо же быть такой дурой! Пятьдесят пять раз готов вам это повторить! Лучше бы я в Ростов попросился, а еще лучше в Красный Сулин – у меня там бабушка родилась. Или с товарищем Чичериным сотрудничать согласился!» Эти слова Анатолия Кондрашкина постепенно воскресли в моем уставшем сознании. Они сбылись дословно. Я спряталась… В Ростовской области, в поселке Чичерино, в 1955 году. Откуда он знал? Знал именно про меня? А может направил?

Уже через неделю мне передали новые документы с новым именем. Совсем как когда-то Иларию Бурмистрову! Но даже романтика ситуации не спасала от тоски, а скорее напоминала о сыне Илария, которого я обязалась найти. К тому же у меня появился азарт к этим поискам и смиряться со столь роковым поворотом событий я не собираюсь. Я непременно стану говорить об этом со своими спасителями и искать выход отсюда. Он должен быть, должен! Неужели же я так и не вернусь в свой удобный, красивый, светлый век, оставшись в этой уродливой, серой и захолустной местности?

Разговор со стариками начать все не получалось, но их активная деятельность в мою сторону лишь подтверждала худшее. Они помогли мне с работой и даже с квартирой, что в те времена являлось критерием социальной зрелости и являлось обязательным. Кто оплачивал начало моей новой жизни – от меня скрывали, но это мое положение не облегчало, а только больше угнетало.

Так в мою, по-советски теперь налаженную, спокойную жизнь вошла тоска, за которой плавно последовала депрессия. И лишь один, дарованный кем-то случай еще раз круто повернул мою судьбу.

Произошло это почти через полгода со дня моего спасения от смерти в ОГБИЧе и появления в маленьком, шахтерском поселке. Обычная встреча у знакомых, которые пригласили меня на семейный праздник. И идти-то не хотелось, но из уважения к пытавшимся стереть с моего лица печаль людям, мой визит все же состоялся. Сейчас я вспоминаю тот прекрасный зимний вечер и понимаю, что хозяйка квартиры Ираида не просто с улыбкой на лице открыла передо мной дверь, она впустила меня в мою настоящую, неподдельную, только мне сужденную жизнь. Навеки мою жизнь!

Там ждал меня мой человек, с которым мне предстоит пройти свой путь до конца. А это не просто есть из одного котелка, это обрести попутчика по дороге в неизвестное. И свет оказывается не где-то, он в глубине наших сердец, которые вместе составляют сердце нашего дома. Ведь дом – не стены и крыша, не местность за окном и привычная дорога от работы до порога, где тебя ждет стол и постель, дом – это человек. Куда бы судьба не забросила вас, вы будете чувствовать себя дома, если вас искренне любят и ждут.

Вот наверное и все… У меня появился такой дом. А мой родной, далёкий век оказался всего лишь дорогой к этому дому. Похоже, это счастье…

И единственное, что еще волновало меня, заставляло просыпаться беспокойно по ночам и не давало ощутить это счастье полной грудью – это сын Илария.

Глава 12.

Однажды вечером Настя домой не пришла. С дрожащим сердцем, взяв Мишу на руки, отправился Иларий на поиски жены. Бывший дом помещика Емельянова, в котором проходили злосчастные собрания по-комсомольски настроенной части села, оказался закрыт. На крыльце дома, в глубоко пьяном состоянии спал комсомолец Федька Чиж. Почему-то в одном ботинке и с текущей по подбородку слюной. Иларий попытался его разбудить, но безрезультатно. На душе стало неспокойно. Скрипя от негодования зубами, он направился к дому Варвары, где Настю, слава богу, и обнаружил. Жена вышла на крыльцо и заявила, что заболела младшая дочь Варвары Танюшка, а потому она останется на ночь. Спиртным от нее не пахло. Она была спокойна и ласково потрепала за щеку сонного Мишку. Жена показалась ему настолько адекватной и родной, что гордость и радость сменили тревогу и обиду в его сердце.

– Ну у тебя ведь тоже ребенок, – спокойно заметил он, – а у них семья большая. Что ж – помочь больше некому?

– Я всегда говорила, что муж у меня буржуй! – неожиданно злобно отреагировала Настя. – Для меня все дети общие! Это сестра моя как-никак.

И вот опять эта странная тень ненормальности мелькнула по ее лицу и опять сжалось в тревоге и печали его сердце. Ну, может это ему только так кажется? Ну она другая, верно. Ну ведь в другой среде росла, других родителей имела, другой образ жизни вела, и инаковость ее не означает ненормальность. Он несправедлив в этой своей оценке. Нужно быть терпимее. Ведь, в конце концов, терять их он не желает.

– Ну хорошо, пусть будет так, – смирившись с чудаковатостью жены, терпеливо произнес Иларий. – Но утром-то ты придешь?

Но она его уже не слушала, а лишь злобно сверкнула узкими своими глазами и поспешила в дом. Там было шумно. Доносилась музыка и мужской, хриплый смех, совсем не похожий на смех Терентия – мужа Варвары. И не похоже это было на собрание. Спрежней тяжестью и не спокойствием на сердце возвратился Иларий домой.

Среди ночи в окно постучали. Сосед Варвары, Андрей, с раскрасневшимся лицом и грязными руками, тяжело дышавший и перепуганный насмерть, сообщил, что горит Варварин дом. Кинулись поздно. Пожар начался глубокой ночью. И спасти удалось двоих младших детей и мужа Варвары. Остальные скорее всего погибли.

С сонным, плачущим Мишей на руках Иларий, в чем был, снова кинулся к горящему теперь дому. Людей собралось много, все мокрые и грязные, но пожар уже никто не тушил. Огонь слабел, доедая остатки дома. Среди толпы на телеге сидели перепуганные Варварины дети – четырехлетняя Танюшка и пятилетний Вася. Рядом, весь перепачканный копотью и дрожащий, как осиновый лист, стоял их отец Терентий. Руки его были сильно обожжены по локоть и он все время держал их в полусогнутом положении, по закопченному лицу белыми бороздками текли слезы, опаленные огнем волосы походили на спутанную паклю. Увидев Илария, он бросился ему на шею, надрывно рыдая, как страдающая от любви барышня. Иларий отстранился и опасливо прижал к груди сына.

– Что случилось?! Где Настя?! – крикнул он каким-то чужим голосом и Терентий тут же перестал рыдать. – Где дети твои, жена?!

– Все погибли! Все! – как полоумный, прокричал Терентий и израненными руками схватился за голову. – Как они кричали от боли…, я видел… как Варвара горела… Я не смог помочь…

Иларий смотрел на огонь долго и отрешенно. Его маленькая, новая жизнь, которую он строил с нуля, как умел, наполовину сгорела. Его чувства, мысли, понимание смысла, все, что проросло движением его плоти и желанием жить дальше, сейчас безвозвратно рассыпалось пеплом.

– Как же так…, – едва слышно произнес он.

– К старшеньким в комнату огонь не пустил, – продолжал говорить Терентий, – а младших пока вынес, весь дом занялся. Я туда, а они горят… А я тушить взялся и… зря… Понимаешь, зря… Это Семен все! Он ее убить хотел, Настю-то! Кричал, что ребенок ее ему нужен!

– Ребенок? – опешил Иларий, испуганно посмотрев на Терентия. – Какой ребенок?! Миша?!

– Ну да! А какой же еще? Они все детскую коммуну построить мечтали. Это он ей голову забил! – Терентий вдруг изменился в лице. – Ты знаешь, там ведь еще бес один крутился. Подле дома-то.

– Да кто же такой этот Семен?! – испугавшись за сына, закричал Иларий, проигнорировав последние слова Терентия.

– Еврей Петроградский. Да видел ты его наверное. Кудрявый дюже, всегда в сапогах хромовых, в любую жару. Он с полгода с ней уже. За твоей спиной. Я против был, я всегда был против! Это Варька их покрывала. Такая же дура, как твоя была! Слышь, Петя! Парень, говорю, подле дома был. Прямо у нас, за крыльцом. Подозрительный очень. Я на него грешу. Он это дом поджег! Вот те крест – он!

– Зачем ему Миша?! – словно не слыша больше ничего, прокричал Иларий.

– Так я ж говорю – для коммуны. С кого-то ж надо начинать. Она с ним в Петроград собралась. А он уперся. Без ребенка, сказал, не возьмет ее. Она ему: пусть с мужем будет. Мне так спокойней. А он ни в какую! Мне, говорит и второй ребенок нужен! Ох и сильно они поругались. Я все думал – какой второй? А она видно беременная от него была. Вот так-то… Потому как плохо ей стало, ну и вырвало прямо под ноги ему. А ну как кинулся он на нее с кулаками. А мы разнимать! Вроде затихли они. Я на двор вышел. Парень этот и мелькнул от крыльца, да в сад. Ну, мало ли, думаю… Возвращаюсь, а там огонь уже во всю. И лампа разбитая на полу. И керосин разлит. Видно он опять вспылил… А може и не керосин.. Може парень этот…

– Что он говорил про Мишу, не помнишь?!

Глаза Илария были полны такого гнева, что Терентий как-то ссутулился и отошел поближе к детям, словно хотел защитить их от этого гнева. Танюшка захныкала, с ужасом озираясь вокруг, а Вася скорбно скривил рот и долго, вопрошающе посмотрел на отца. Словно хотел спросить: всё или еще чего будет?

– Говорил что-то, – невнятно пробормотал Терентий и подул на свои коричневые, скукожившиеся руки. Иларий видел, что боль он еле терпит. – Разве все упомнишь?

– Говорил ли, что нужно убить Мишу?

Терентий испуганно посмотрел на Илария, а Вася, услышав слово "убить", наконец не выдержал и громко, во весь свой тоненький, детский голосок завыл "ма-а-а-ма-а-а! Не убивайте-е-е! Ой-ой-ой-ой-ой!". Мальчонка зарыдал в рев и, глядя на брата, Танюшка залилась горючими слезами отчаявшегося и лишнего в этом мире существа. Две грудастые соседки сразу подбежали к детишкам с водой и какими-то тряпками, словно хотели поскорее зачеркнуть эту новую, невыносимую почему-то реальность, обманув своими теплыми заботливыми руками и заставив их снова поверить в счастье.

– Да что ты! Не было этого! – Терентий растерянно шарил глазами по лицу Илария, словно хотел отыскать причину такого ненормального вопроса. – Да тебе хуже, чем мне, брат…, – заключил он наконец и заплакал, как мог – одним лицом. Он плакал и смотрел на уменьшающийся, когда уже не нужно, огонь. Всего лишь огонь… Но все то, что называл он своей жизнью, теперь навеки ушло, превратившись в кучу обгоревших бревен, гору пепла и мертвые тела. Мертвые…

Иларий хотел обнять его и успокоить, но перед глазами предсталигорящие дети и он не знал, кого за это ненавидеть.

– Парень, говоришь, какой-то крутился? А что за тип? – вспомнил он наконец слова Терентия, но тот зажмурился от боли и упал на колени.

– Русый, высокий, крепкий, смазливый такой, одет не по-нашему…

Больше он ничего сказать не смог, потому что начал терять сознание от боли и горя.

Домой Иларий не пошел. Здесь, на телеге, возле этого догорающего кладбища своей новой жизни, он и остался. Мишенька крепко спал на соломе, не реагируя больше ни на нескончаемые разговоры и причитания вокруг, ни на тяжелый, тошнотворный запах дыма. Бабы расхватали Варвариных отпрысков по рукам, а стонущего от нахлынувшей боли Терентия уложили на весеннюю, холодную еще землю и помогали, чем могли. Водой, постным маслом, жиром и медом. В Кошкино всех лечила пятидесятилетняя фельдшерица Фрося, у которой в наличии имелись лишь горы пожелтевшей марли и вата. И теперь, наученная только опытом, она растерянно смотрела на страдания пациента и не могла решить: накладывать повязку или везти Терентия в Тоболенец? Однако белый халат надеть она успела.

Глава 13.

Участковый надзиратель явился с первыми лучами солнца, когда от пепелища струился лишь редкий дым. Он осторожно осмотрел головешки и, с видом чопорной барышни отметил взглядом с трудом различимые среди них останки. Терентий все хватался грубо забинтованными руками за голову и причитал, что тела-то одного не хватает. И все не мог сообразить – взрослого или дитёнка. Старшие дети были уже рослые, а Настя и Варвара ростом не высоки. Понять – кого же не достает, он так и не смог. Говорил лишь, что двенадцать трупов должно быть. А их одиннадцать всего. Он бегал по пепелищу, рыдал и все хватался и хватался за голову, но одного трупа так и не досчитались. В итоге, к середине дня, на разбитом, милицейском автомобиле Терентия и его детей отвезли в Тоболенецкую больницу.

Из Тоболенца и прибыла серьезная комиссия из трех человек для расследования этого дела. Иларий был удивлен такому повороту, объясняя его личностью погибшего Семена. И подозрения его оправдались, так как вскоре его вызвали в дом помещика Емельянова для дачи показаний.

Бритый наголо, черноглазый мужчина лет пятидесяти громким, резким голосом задавал ему престранные вопросы.

– Какого вы года рождения? – с недоверием поинтересовался он и Иларий побледнел. Неужто трагедия еще не закончилась?

– Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого…, – растерянно произнес он паспортную дату рождения и отметил, что лицо этого милиционера кажется ему мучительно знакомым.

– А кем вам приходился Семен Рубинчик?

– Кто? – Иларий прищурился и удивленно приподнял бровь. – Простите, я, наверное, не расслышал.

– Семен Рубинчик, я сказал! – звонко повторил мужчина и словно принюхиваясь, дернул ноздрями своего маленького, аккуратного носа. Казалось, что ему не нравится запах допрашиваемого.

– Я не знаю такого, – спокойно ответил Иларий, прижавшись к спинке стула – подальше от лица своего собеседника. Теперь он был уверен совершенно, что где-то его встречал. Не так давно, в этой, новой жизни.

– Как же…, – мужчина сипло рассмеялся и покачал головой. – Как же не знаете… А Терентий Брагин утверждает, что знаете и именно вы послали к ним в дом некоего приезжего гражданина, дабы свести счеты с бывшим вашим приятелем, товарищем Рубинчиком, который имел непростые отношения с вашей женой, и которая пряталась там от ваших побоев.

– Моих побоев? – Иларий удивленно заморгал и снова приблизился к собеседнику. – Вы точно ничего не путаете?

– Так рассказал Брагин. – Мужчина пожал плечами и озабоченно пошарил в своих карманах. – Жорж, мне покурить надо! – крикнул он через открытое окно стоявшему на улице молодому помощнику.

Изба-читальня, Охра, сельпо… А может еще в Москве, после перехода, в доме Щербатова? Иларий никак не мог вспомнить, где сталкивался с этим жгучим, немолодым брюнетом. И даже голос, голос его знаком…

– У меня только мои, Сергей Сергеич! – Жорж криво усмехнулся и протянул в окно серебряный портсигар с живописным портретом полуобнажившей грудь девушки.

– Твои сгодятся! – шутливо ответил мужчина, вытаскивая из бархатного нутра портсигара пухлую, чуть кривую папиросу. – От Болонского?

– От него родимого! – блаженно растянулся в улыбке Жорж и вернулся к беседе с рыжей, курносой девушкой в мужском пиджаке.

– Ну вот, сейчас марафет наведу, – прикуривая, заявил Сергей Сергеевич. – И, может быть пойму причину вашего обмана.

– Почему же вы верите ему, а не мне? – Иларий настолько искренне расстроился, что Сергей Сергеевич довольно улыбнулся. Видимо Болонский пришелся ему по вкусу.

– Ну, поведайте мне свою версию…

– А в чем вы меня, собственно, обвиняете? – неожиданно догадался спросить Иларий.

– Да собственно ни в чем…, – Сергей Сергеевич стал как-то отрешен и добродушен. Глаза его покраснели, а в помещении запахло коноплей. – Выясняю обстоятельства происшествия.

– Какие же обстоятельства? – сердито полюбопытствовал Иларий. – Меня в доме не было.

– Но погиб наш сотрудник, – Сергей Сергеевич укоризненно покачал головой. – И Брагин обвиняет вас…

– Ваш сотрудник?! – Не выдержал Иларий и вспылил. – Вот так поворот! Что же это ваш сотрудник делал всю ночь в пьянствующей компании? И врет ваш Брагин! Врет! Только вот не пойму – зачем?!

– Идите, допрос окончен! – неожиданно заявил Сергей Сергеевич, медленно моргнув, и пожевав что-то во рту. – Идите, идите…

– Что – уже разобрались? – испуганно отреагировал Иларий на такой неожиданный поворот.

– Разберемся. Мы вызовем вас еще, если возникнут вопросы. Только уже в Тоболенец. Ждите-с! – Громко предупредил он и протянул Иларию его паспорт.

Радуясь в душе окончанию этой тяготящей его беседы, Иларий поспешил к сыну, минуя дом матери Насти и Варвары, в котором теперь находились ее с Терентием дети. Больше с этой семьей он не хотел иметь ничего общего. У него есть любимое дело и маленький Мишка. И уж как-нибудь он переживет эту трагедию. Вот только голос Сергея Сергеевича все время звучал в голове. Знакомый-знакомый голос, знакомое-знакомое лицо…

И уже ночью, как от толчка, проснулся он от озарившего его воспоминания. За день до пожара, в тот вечер, когда открыли для него новый подвал, перед ужином, словно потянуло его на крыльцо выйти, воздуха свежего вдохнуть – весеннего, чуть сыроватого. Ну и до сарая решил заодно дойти – прикрыть его, а то мало ли… Взял свечу и на улицу, а тут шорох за домом странный. Иларий затаился, распознав в вечерней тишине осторожные шаги и тяжелое дыхание. Как будто бежал кто долго и отдышаться не мог, а потом как-то сразу взял и предстал перед ним чёрной, тревожной тенью.

– Вы кто?! – воскликнул Иларий, осветив темноту и увидел невысокого, лысеющего брюнета в непривычной на вид, тёмной одежде.

"Да!"– облегченно вздохнул Иларий. – "Это был он. Сергей Сергеевич! Как же я мог забыть? Ведь недавно было… И что же это он в моем огороде делал? И почему сказал, что из Охры? И шел он от сарая. А что, если знает о подвале? А что, если он действительно оттуда? Сколько же погани вокруг развелось! Шакала от волка не отличить!"

Глава 14.

Слухи, воспоминания, домыслы, допросы… Дневниковые записи Илария теперь не со мной, а потому писать приходится по памяти. Но делать нечего…

Одно лишь бесконечно радует меня – мое новое имя и новый дом! Вот уже год, как судьба толкнула меня в чужое время, спасая от смерти, а быть может коварно уводя от поисков, в которых конкурентов легион и лишь один из них движется по верному пути. Прерванное задание отчего-то не даёт мне покоя, но помочь выбраться в Охру теперь может только Безухов, а потому, вопреки обстоятельствам, пришлось обратиться к своим спасителям, так как лишь они в состоянии с ним связаться.

Но либо мне что-то не до конца объяснили, либо с обратной связью были не лады, так как реакцией на мою просьбу стало вялое пожевывание неразборчивых фраз, нервное курение и сомнительное обещание "покумекать".

Кумекали ровно три месяца, и в итоге, в доме стариков, поздно вечером, была устроена встреча с господином Безуховым – не на шутку сердитым, скупым на улыбку и в белом свитере. Мы сдержанно пили чай с ватрушками и долго настраивались друг на друга. Я – не торопя, он – не торопясь, дабы не растерять силу субординации в глазах стариков. Ему дана роскошная возможность сомневаться, мяться, капризничать, потому что от него сейчас зависело мое дальнейшее спокойствие, мой статус и репутация.

– Ну что же, – спустя примерно час отвлеченных разговоров ни о чем, начал Сергей, – есть конечно способ выбраться в Охру. У вас там остались близкие? Понимаю… – Он посмотрел на меня небесно-честно, но врал однозначно. Наверняка навел обо мне справки. Ну, если только ради любезности. Что ж, ради любезности я и отвечу.

– Нет у меня никого. Но есть одно незавершенное дело.

– Что же не сказали сразу? Мы бы не хлопотали так, обустраивая вам новую жизнь.

– Я вернусь. – Мой уверенный и спешный ответ заставил брови Сергея одобряюще изогнуться и суровость тут же слетела с его лица.

И тут в дверь постучали. Всех присутствующих словно выдернули из забытья. Стук был громким и неожиданным.

– Божички, кто так поздно? – нервно пролепетала хозяйка и растерянно пожав плечами, уставилась на Сергея.

– Ну глянь. Чего тень наводить? – небрежно приказал тот и его лежащие на белой скатерти руки тут же сжались в кулаки.

Старушка вышла на порог, где с минуту с кем-то переговаривалась. Очень тихо, но второй голос слышался женский.

– Кого принесло? – настороженно поинтересовался старик, как только она вернулась.

– Да Лилька Садовая. Нитки ей голубые надо. А у меня нету.

– Фу ты ну ты! – с облегчением выругался хозяин. – Носит ее в такое время.

Сергей же как-то напрягся после ее слов и весь превратился во внимание. Не заметить это было нельзя.

– Кто приходил? – переспросил он хозяйку, чем очень ее удивил.

– Лиля Типунова. Соседка.

– Нет-нет, вы сказали как-то иначе!

Слишком живая реакция Сергея насторожила в этот раз не только меня.

– Садовая она сказала, – сурово ответил вместо супруги хозяин. – Что-то знакомое?

– Да. Наверное…, – Сергей быстро понял свою ошибку и немедленно ушел в себя. – Что-то вспомнилось.

– Да это девичья ее фамилия. Садовая-то. Мне так привычней. Голова у нее ведь и вправду садовая. – Старушка мягко рассмеялась, залилась довольным малиновым румянцем и краем цветастого фартука открыла духовку, где шкворчал уже полчаса как, царствующий по всем комнатам грибной пирог. Ватрушки ватрушками, а от такого аромата чувство голода не проходило. – За такого бирюка замуж вышла!

"Доставай уже его", – читалось во взглядах всех присутствующих и мне вдруг показалось, что и сидим мы здесь все исключительно из-за этого пирога.

От взгляда моего, однако, несмотря на мысли о пироге, не ускользнуло внимание господина Безухова к объяснению хозяйки о Лилькином бирюке и девичьей фамилии. Что-то поглотило его. Что-то было в этом имени не так.

К теме моего временного возвращения в Охру вернулись, когда на тарелках у нас дымились золотые ломти пирога с нагло торчащими во все стороны грибами. И было их там видимо-невидимо, с луком, рыжими кусочками морковки и почти не потерявшей свой цвет, ароматной петрушкой.

Итак, все было проще, чем казалось. Существовало еще несколько порталов на поверхности. Главное – выбрать нужное время и спокойно идти. Опасен для меня только ОГБИЧ, так как там хранятся мои данные, но это данные покойника, а потому появляться там мне не безопасно.