Другая сторона стены

И вот, мы решили заночевать в первом этаже – нашли место, не тронутое водой из дыр в кровле, довольно сухое, но не такое уж и теплое – в большой зале возле камина, который сумели разжечь. После этого, конечно, стало намного лучше – весело трещал хворост, над ним поднимались искры, и нам становилось заметно легче. Тепло разлилось по телам, и я в какой-то миг испугался, что мы можем лишиться нашего привычного спутника – бдительности. Так и вышло.

Все мои товарищи по отряду уснули, а я, как человек, с самого детства не могший притерпеться к раннему сну и раннему же пробуждению, всё никак не засыпал, хотя и я чувствовал, что меня клонит ко сну. Уже в полудреме, должно быть, в третьем часу ночи, я услышал странный звук сверху, со второго этажа – был то кашель, хрип или что-то еще – я так и не понял, но звук этот определенно исходил откуда-то сверху.

Молодость и безрассудство! Только юнец бросится туда, где всё темно и непонятно, чтобы увидеть, что кроется во мгле. И я стал подниматься вверх по лестнице – ступени, конечно, скрипели – а как иначе! – и то, что там, в глубине этажа может скрываться какая-то опасность, я понял уже довольно поздно – когда шел по длинному коридору, ища источник звука. Везде, в каждом углу дома было видно запустение, словно последние несколько лет в нем не то что никто не жил – не появлялся. Но все же я шел, осторожно, тихо, прислушиваясь и держась за саблю. И вот, в какой-то момент я увидел справа от себя тонкую полосу приглушенного янтарного света. Оцепенев от страха, я остановился и стал думать, может ли там быть кто-то живой при всех тех признаках, что выдавали покинутость дома.

Тяжелый и глухой старческий голос поляка прошипел из глубины покоев:

– Я слышу вас. Войдите.

Как в тот момент мне сделалось страшно! Но все же я отворил дверь и увидел за ней следующую картину: в высоком, поеденном молью вольтеровском кресле сидел в бархатном винном халате старый пан с вислыми усами. Он был похож на труменные[7]портреты всех этих подчаших и гетманов коронных, словом, весь его облик был далеко не нашей моды. Войдя, я остановился, не зная, что делать дальше. Покои этого пана, в отличие от всего остального дома, были похожи на обжитое помещение, на столе у него громоздились старинные книги в кожаных переплетах, стоял огромный подсвечник, по стенам горели канделябры. Руки его были испачканы чернилами, в правой он держал перо, уже порядком потрепанное, а на коленях была тетрадь, исписанная мелким почерком и изрисованная какими-то схемами, символами и знаками.

– Вы ищете повстанцев, – утвердительно произнес он, все еще не глядя на меня, – но их здесь нет и не может быть. У меня нет ни одного сына, который мог бы уйти к инсургентам, ни одной дочери, которая могла бы выйти за инсургента, и сам я с ними никак не связан.

– В таком случае мы просим предоставить нам одну комнату для ночлега. Мой отряд забрел сюда, поскольку мы думали, что дом пустует, но я услышал звук, и оказалось, что…

– Что здесь есть кто-то живой. Что ж, оставайтесь, сколько угодно, – усмехнулся старик. Кожа его была даже не бледной, а желтоватой, словно восковой, и мне пришло в голову, что он может быть болен.

– Благодарю, – я слегка склонил голову, – быть может, вам нужна какая-то помощь?

– Помощь? – спросил он, и тут в его голове отчетливо послышался акцент. Он снова усмехнулся и как-то вдруг резко и неожиданно взмахнул левой рукой – на ней в свете свечей сверкнул темный изумруд в этом самом кольце. Он повернулся ко мне – его глаза были очень темного цвета, в полумраке совсем черные, и в них светилось безумие. Я слегка отшатнулся.

– Мне уже ничем не помочь, – выдохнул он, глядя на меня, – а вот вас мне жаль.

Он отвернулся и уставился в свою тетрадь, водя по страницам чуть трясущимися иссохшими пальцами. Я постоял еще немного, но более хозяин дома никак не реагировал за меня, и я решил спуститься вниз.

Отряд мой спал, в зале было тихо – слышно лишь потрескивание хвороста и поленьев и камине и сопение моих друзей. После встречи с явно безумным хозяином мне хотелось выехать из поместья как можно скорее, но нужно было отдохнуть, высушиться и хоть немного обогреться. Я расстелил шинель неподалеку от очага, помолился и устроился на ночь, глядя на высокий потолок, весь в трещинах и потеках.

Я не заметил, как уснул, но помню, что во сне мне было душно и плохо, словно кто-то сел мне на грудь и душил. В детстве у меня была няня крестьянка, и она говорила, что это бывает, если заночевать в новом доме – тогда якобы приходит домовой и начинает тебя душить. От этого я проснулся – не знаю, сколько времени прошло, но за конами все еще стояла темная ночь. Сначала я, признаться, и правда подумал на домового – что еще может прийти в голову? Но никакого домового, который, как рассказывают старухи, появляется в виде пушистого шара, и в помине не было. Тогда я встал, чтобы найти флягу с водой и напиться, но тут взгляд мой упал на лестницу, которая совершенно ничем не освещалась – поленья в камине уже тлели, хотя тепло еще не совсем ушло.

На лестнице стоял хозяин дома. В левой руке он держал все то же перо, но кольца на ней на этот раз не было. Я, было, махнул ему рукой, но он, зло и страшно ощерившись, погрозил мне и в одно мгновение скрылся в темноте коридора. В то мгновение все мои внутренности сжались в тугой и тяжелый клубок, и я почувствовал, как к горлу подступает отвратительная тошнота, словно бы я съел ядовитые грибы, которые, к тому же, еще и были поедены червями. От этого ужасного ощущения меня согнуло пополам, голова кружилась и болела, волна жара сменялась холодом, а уж о боли в животе я не говорю. Мне казалось, что если я дам волю этой тошноте, то меня вывернет, словно шерстяной чулок – и от этого я умру. Я закрыл глаза, схватился за перила лестницы и, с трудом подавив крик, боясь разбудить товарищей, дождался, пока схлынет очередной виток тошноты и взбежал по лестнице.

Не знаю, что вело меня! Я вскочил на лестницу и побежал за ним, желая узнать, что же его так разозлило. Но его уже не было в коридоре – там было тихо, так, словно никто из него и не выходил. Я увидел все ту же знакомую полосу света из покоев и, войдя туда, застал хозяина всё в том же положении, что и в первый мой визит к нему. Он сидел, держа в правой руке перо, а на левой сверкало все то же кольцо.

– Не спится вам? – спросил он, медленно поворачивая ко мне голову.

– Вам, как я вижу, тоже, – ответил я, – что мы вам сделали, раз вы встали только ради того, чтобы показать мне кулак и скрыться во тьме? Ведь мы вас попросили лишь о ночлеге.

Хозяин, застыв, словно в ужасе, долго смотрел на меня. Я весь похолодел, совсем не понимая, что происходит – мне захотелось тотчас же сойти вниз, поднять свой отряд и выехать в ночь, в дождь и на болота, – куда угодно, лишь бы не оставаться ни минуты в этом странном и страшном доме.

– В какой же руке я держал перо? – вдруг спросил он.

Мне вспомнились его силуэт, и злое лицо, и перо в левой руке и то, что на ней не было кольца, которое теперь снова было на своем месте.

– В левой, – ответил я тихо.

Тут старик медленно поднялся и подошел ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание. Ходил он еле-еле, стоял еще хуже, но все же держался. Он снял с руки кольцо и, схватив мою ладонь, положил его на нее, а затем до боли сжал ее в кулак.

– Я сам не знаю, как он появился. Только он всё ходит и ходит за мной и вместо меня. Ходит и ходит. Я – это он, но он – это не я. Мог ли я случайно разгадать какой-то шифр? Зачем он здесь! А ты… ты совсем ничего не знаешь о нем, и, значит, не сможешь его вызвать. Уходите! Уходите сию же минуту!

Я попытался отдать ему кольцо, но в ответ он всё так же больно сжимал мою ладонь в кулак и не давал возвратить драгоценность.

Тогда я в последний раз взглянул на него, повернулся и, выбравшись из комнаты, быстро сошел вниз, а затем разбудил отряд, объяснив им, что оставаться небезопасно, и через четверть часа мы уже покидали дом.

Когда мы отъехали приблизительно на четверть версты, то поняли, что за нашими спинами светится какое-то зарево. Я подумал было, что это занимается рассвет, и что день будет теплым и солнечным, но, обернувшись, мы обнаружили, что дом старика горит – языки пламени вырывались из нескольких окон, огонь с бешеной скоростью пожирал дерево, освещая всё вокруг: и лежащую перед нами мокрую дорогу, и лес, и вычерчивая внутри дома силуэт старика. Мы бросились туда, но было уже слишком поздно. Так в моих руках и оказалась эта странная вещь – без объяснений, без истории и без понимания того, что мне довелось видеть в ту холодную ночь. И еще одна странная деталь, хотя… быть может, она совершенно случайна. Позже я обнаружил, что исчезло одно из писем моей матери, которое лежало в моей шинели. Не знаю, почему, но это мне запомнилось, и очень долго беспокоило меня – до тех пор, пока я не оказался дома, найдя матушку живой и здоровой.

***

Дом погрузился в синий сумрак ночи. Я лежала в своей постели с давно уже остывшей под перинами грелкой, дремала, но окончательно уснуть никак не могла и вертелась, словно картинки в раешной коробке. День был таким, что событий его хватило бы, пожалуй, на год. Я видела подступающие к окнами тени деревьев, и мне виделись чаерезы – на этот раз они добирались до меня, и я видела и чувствовала собственную горячую кровь, а тело жгло от страшной боли. Старая гадалка хватала меня за руку, предсказывая бесчисленные мучения, я оборачивалась, ища помощи, но ни Розанова, ни Госи рядом не было. Цыганский шатер вдруг начинал сжиматься вокруг меня, я искала выход и не могла его найти, пока вдруг чья-то сильная рука не вырвала меня из этого огромного кокона.

Я проснулась, помня, что последним, увиденным мной в полудреме, было лицо Залесского, освещаемое лучом керосинового фонаря. Какой уж тут сон – от страха отвратительно застучали зубы, и стало холодно. Пришлось встать с постели, чтобы найти теплый капот. Одевшись, я снова опустилась на постель, обхватив себя руками и пытаясь унять дрожь.

Я вспомнила Михаила – почему именно он привиделся мне в конце? Мне было понятно, что уверять себя в безразличии к нему невозможно. Он не мог не нравиться, потому что в нем было всё: ангельская красота, учтивость и мужество. Конечно, я была восхищена.

Часы показывали без четверти три ночи. Я поняла, что не могу уснуть, хотя всё мое тело изнемогало от усталости. Только сейчас я почувствовала боль в спине – похоже, падая из саней, я ударилась именно ей. Боль была не слишком сильной, однако, приятного было мало. Вот бы сейчас Розанова с какими-нибудь каплями или припарками! Однако звать доброго друга, и без того пережившего за этот длинный день немало трудностей, из-за синяка на спине я совсем не собиралась – боль могла и подождать до утра. Что ж, если отец и запретил мне выходить из дома, то о том, что ко мне не могут приходить друзья, речи не было, а это значит, что я могу передать им весточку и пригласить их к себе. Я задумалась, насколько уместным будет отправить приглашение Маргарите, учитывая то, что мой отец является земским исправником, который ведет наблюдение за ссыльными.

Все эти мысли в моей голове стали подобием пчелиного роя – внутри стоял гул, и, чтобы унять его, я решила отправиться на прогулку по дому, думая, что все уже спят.

Однако это было не так – проходя мимо отцовского кабинета, я увидела, как из-под закрытой двери пробивается тонкая полоса света, так что, либо отец снова уселся за позднюю работу с бумагами, либо так и уснул в кресле. Его возраст был уже довольно почтенным, и, хотя в свои шестьдесят лет он был крепок и подвижен, я все же иногда боялась за него.

Я трижды постучала в дверь, а затем осторожно толкнула ее. Отец сидел, облокотившись на стол, все в той же одежде, что и за обедом, лишь слегка расстегнув узкий ворот. Мне показалось, что он бледен.

– Не можешь уснуть? – спросила я.

Он слегка вздрогнул, не мигая, посмотрел на меня, а затем, придя в себя, выдохнул:

– Софьюшка. Что-то случилось?

– Я увидела свет и решила, что нужно проверить тебя. Думаю, что пора бы уже и честь знать. День был длинным и тревожным, а час уже поздний настолько, что скоро станет ранним.

– Твоя правда, – он слегка улыбнулся, проведя рукой по столу, и только тут я заметила, что перед ним лежит в бархатном футляре все то же изумрудное кольцо, о котором он поведал Залесскому и мне.

– Странно ведь, Софья… – проговорил он, – прошло так много времени, и так много было потеряно и приобретено, так много увидено и узнано, а я до сих пор не понимаю, что увидел в ту ночь в этом странном доме. Что за злая сила стояла на лестнице, показывая мне страшные гримасы, что за сущность заставила меня корчиться в жуткой тошноте. И кем был хозяин того дома? Признаться, я после восстания потерял след места, где мы застали того человека. Когда мы вышли на тот фольварк, мы сами не знали, где находимся, а леса и болота в тех краях подчас до жути одинаковы. Потом след всего этого затерялся, и у меня осталось лишь это кольцо. Почему он отдал его мне, и кто был там, на лестнице в ту ночь? Впрочем… – он решительно выпрямился и посмотрел на меня, – тебе нужно ложиться спать, как и мне. Не будем беспокоить бессмысленными хождениями нашего прекрасного гостя. Тебе ведь он тоже показался человеком исключительных качеств?

Я сдержанно кивнула, стараясь не выдавать масштабов своей симпатии к Залесскому. В конце концов, я была знакома с ним всего лишь один вечер, и не знала, с какой еще стороны он может раскрыться.

– Да, показался. К тому же, я благодарна ему за помощь. Возможно, без него нам пришлось бы много хуже… – сказала я, а потом, помолчав немного, вдруг выпалила: Но ко мне ты ужасно несправедлив, батюшка! Не могла ведь я знать, садясь в эти проклятущие сани, что Внуковых понесет к самой реке и что там, в лесу будут прятаться чаерезы! За что ты наказал меня?

– Наказал из-за собственного беспокойства, – спокойно ответил отец, глядя на меня. – Потому что испугался.

Выражение его лица и голос говорили о том, что менять свое решение относительно наказания он не собирается. Я нахмурилась, думая, какие еще доводы привести, однако, ничего сказать так и не смогла.

Отец еще оставался в кабинете, когда я вышла в темноту коридора. Тонкая полоса света около кабинета отца вскоре скрылась за поворотом, и я оказалась одна в почти полной темноте. Поежившись, я подумала о том, что в свои ночные блуждания могла бы и взять свечу, однако, мысль эта вышла запоздалой – теперь нужно было пробираться к комнате почти наощупь.

После рассказа отца мне все еще было не по себе. Я могла бы думать, что это чистейшая выдумка, если бы не знала отца – о таких вещах он никогда не лгал, да и резона в этом не было никакого. Какого же страха он, должно быть, натерпелся в том странном доме и с каким ужасом имеет право до сих пор смотреть на это кольцо, которое уже давно мог бы выбросить, подарить или продать. Но он не сделал этого – быть может, тешил себя надеждой, что еще сможет что-то о нем узнать?

Я вдруг поняла, что рассказ отца вызвал во мне внезапный страх темноты, которая подступала со всех сторон темного коридора, и я ускорила шаг, стараясь не вглядываться в темноту и не разбирая пути, и в какой-то момент почувствовала резкий удар, от которого перехватило дыхание, а тело начало оседать на пол. Во тьме меня уберегли от падения чьи-то руки, и, схватившись за них, я наклонилась вперед и…подняв голову, встретилась глазами с Залесским. Смутившись, я попыталась было отстраниться, но он удержал мою руку, чем уберег меня от еще одного возможного падения и смутил еще больше.

– Прошу простить меня…Софья Николаевна – прошептал он, – я думал, что вы уже спите и что я не побеспокою вас своей ночной прогулкой по дому.

– Я не могла уснуть, – пробормотала я, – слишком много событий для одного дня, да еще эта история отца…

– Но вы ведь слышали ее раньше? – спросил Залесский.

– Слышала, – вздохнула я, – но всего один раз. Отец не любит ее рассказывать и мне, признаться, показалось удивительным то, что он так легко ответил на ваш вопрос. Должно быть, вы очень понравились ему, – я улыбнулась.

– Я рад, если это так и есть, – ответил Михаил, – я много слышал о вашем отце и подобный знак доверия мне чрезвычайно важен. Что ж, если вы идете к своей комнате, я мог бы сопроводить вас, чтобы убедиться, что вы доберетесь спокойно. Вы боитесь темноты?

– Не сказала бы, – ответила я, – однако, признаюсь, рассказ отца всколыхнул во мне не самые приятные ощущения. А вы что чувствовали, когда слушали эту историю?

– Ничего похожего я никогда в жизни не слышал, и потому мне пока сложно даже пытаться понять, что этобыло, – сказал он, предлагая мне свою руку. Я приняла ее, и мы зашагали по темному коридору к моей комнате. – Но этот случай, описанный вашим батюшкой, безусловно, имеет какую-то мистическую природу – рационально это объяснить почти невозможно. Вы согласны?

Я кивнула, не зная, видит ли он мои движения в темноте.

– Но, позвольте узнать, ваш батюшка так и не смягчился и не снял с вас наказание? – вдруг спросил он, совершенно меняя предмет беседы. Очевидно, ему, как и мне не хотелось омрачать нашу беседу страшной историей отца.

– Нет, – выдохнула я в темноту, осознавая, что после вопроса о наказании выгляжу будто бы совсем ребенком. – Но со мной впервые такое происходит, и я понимаю, почему отец недоволен. Думаю, что больше подобного не повторится.

Мы дошли до моей спальни, и теперь стояли в полумгле коридора. Осознав, что все еще держу его руку, я убрала свою и порадовалась тому, что в темноте не видно моего залившегося краской лица.

– Что ж… – выдохнул он, – я вместе с вами буду надеяться, что неделя закончится как можно скорее. А пока… если хотите, я каждый вечер после службы буду проезжать под вашими окнами и рассказывать вам новости с «большой земли». Ведь никто не запрещал вам смотреть в окно.

– Я буду ждать, – пообещала я, глядя ему в глаза. В темноте было плохо видно лицо, но глаза, казалось, светились, словно лесные озера во мгле полуночной чащи. Они были такими же прозрачными и чистыми.

– Тогда мы непременно увидимся завтра, – Залесский слегка поклонился, а потом, взяв мою ладонь в свои руки, осторожно поцеловал ее, и уже спустя несколько секунд темнота ночи унесла его – так быстро, что я поневоле задумалась над тем, был ли он рядом со мной в самом деле, или это всего лишь сон внутри беспокойной дремоты.

[1]Какой позор! (франц.)

[2]Тупик, безвыходное положение (франц.)

[3]Смелым судьба помогает (лат.)

[4]Мауриций Гауке, Станислав Потоцкий, Йозеф Новицкий, Игнацы Блюмер, Станислав Трембицкий, Томаш Ян Сементковский, Филип Нереуж Мецишевский – шесть генералов и один полковник русской императорской армии, убитые повстанцами в ходе восстания 1830-1831 гг. за отказ нарушить присягу Николаю I.

[5]София Лафонтен (1790 – 1831 гг.) – супруга генерала Гауке, убитого повстанцами. Также была убита в ходе восстания – изрублена саблями. Ее обезображенное тело было повешено.

[6]«Замок Отранто» – произведение английского писателя Хораса Уолпола, изданное в 1764 году. Считается первым готическим романом.

[7] Portret trumienny(польск.) – гробовой портрет. Одна из характерных форм польско-литовского портрета эпохи сарматизма.

Знающие люди

В ту ночь я спала плохо. Мне снился темный дом Кологривовых, его коридоры резко сменялись густым лесом, я шла по нему, падая то в снега, то в трясины. Выбиралась из них и снова падала – и так до бесконечности.

А потом вновь стало светло – и в этом свете я снова бежала по полю, развороченному дымящимися ямами. Далеко, возле леса, почти у самого горизонта, я увидела его. Он поднял руку, махнул мне и растворился в дымке рассвета.

– Проснись, ты спишь! – из сна меня выдернула до невозможности бодрая Ира. Она стояла и тормошила меня за плечо. В нашей каморке стоял тот самый утренний полумрак, который бывает в начале ленивого дождливого дня. Разлепив глаза, я не сразу поняла, что происходит, но потом вспомнила, что мы, наконец, дожили до выходного.

– Индиана Джонс приходил, – Ира плюхнулась на кровать рядом со мной и чуть не отдавила мою руку, – сказал, что раз у нас выходной на стройке, то мы можем пойти с ним по бабулькам. Уже с утра машет какой-то папкой с листами и блокнотом. Сказал, что это называется… пес его знает…забыла.

– Полевой этнографический опросник, – протянула я, – кажется, так.

– Во-во, – подруга энергично закивала, – это оно самое. Короче, они с Димой ушли на базу к этнографам – хотят спросить, можно ли нам к ним подключиться на сегодня ради интереса. Ты согласна?

Целую неделю под дождем я надрывалась над фасадом старинного дома. И вот, в долгожданный выходной прямо с утра меня зовут в рейд по местным бабулькам под все тем же непрекращающимся дождем. Конечно, я была согласна!

Наш с Пашей молчаливый конфликт был прекращен прошлым вечером после приключения в Кологривовском доме. Найденный альбом, конечно, был показан Диме и Ире, но особых подсказок к делу мы в нем не обнаружили, кроме того, что брак Софьи явно не был проектом по расчету. Ира пришла в восторг от того, что понравившийся ей доктор Розанов имел отношение к интересующей нас истории, Дима заинтересовался комнатой прислуги, начав разглагольствовать о том, что в доме могли заваляться какие-нибудь книги со старинными рецептами, а Паша еще раз на десять перечитал альбом. Последней записью в нем было признание в любви от Софьи к Залесскому, который перед этим посвятил ей строки Катулла.

Пришедшие с дискотеки Ира и Дима застали нас с Пашей сидящими на его раскладушке и уткнувшимися в альбом. Разумеется, Ира после этого решила, что между нами что-то было – иначе зачем бы мы оба сбежали с танцев. Вот и сейчас, прямо с утра она вновь затянула эту волынку.

– Ты не рассказывай мне вот эти свои сказки, – твердо произнесла она голосом, не терпящим возражений, – еще скажи, что вы оперу тут слушали.

– Хватит сводить меня со всеми подряд, – я ткнула ее указательным пальцем в бедро, – тебя послушать, так в меня чуть ли не полгорода влюблены.

– Это потому, что кто-то у нас тупой и не видит, – она подкрутила мне пальцем у виска.

– Не видит чего? Мы с ним друзья. К тому же, знаем друг друга всего несколько дней, – ответила я.

– Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, – она скорчила рожу, – кто-нибудь из них обязательно втайне мечтает о большем.

– Старо, как куча, наваленная мамонтом, – я закатила глаза, – тогда у вас с Димой тоже роман. Ты же говоришь, что между мужчиной и женщиной дружбы быть не может.

– Ой, заткнись, – она захихикала, – Дима вообще не считается.

– Чего это нет? – наигранно удивилась я. – в паспорте-то у него какой пол?

– Не практика, а дурка какая-то, – захихикав, сказала Ира и встала с кровати, сдернув с меня одеяло, – давай, вставай.

Через сорок минут, наскоро позавтракав в столовой, мы явились в спортзал школы. Там царил хаос. Вездесущая Оля бегала, махала косой и раздавала одногруппникам какие-то листы – видимо, те самые опросники. Какие-то двое мужчин тащили мимо нас две раскладушки.

– После раздачи заданий расходимся по поселку, – скомандовала Оля, – Марина Викторовна сегодня другими делами занимается, так что весь день сами. Нам тут раскладушки привезли – двух как раз не хватало. Вместо матов как раз пойдет, а то у парней головы болят.

– У меня опросник есть, спасибо, – пробормотал Паша, когда она подошла к нему, протягивая листы, – сам составлял еще на первом курсе.

– А эти мы делали, – Оля продолжала тыкать ему в лицо листами.

– Ну, мне в свое время Марина Викторовна за него чуть автомат не поставила, так что не аргумент, – протянул Паша, всем своим видом пытаясь показать, что Олины усилия пропадают даром.

– Чуть не поставила – не считается, – возразила Оля.

– Поверь мне, у Марины Викторовны – считается, – лениво ответил он.

Обиженная таким отсутствием внимания и подчинения со стороны Паши, Оля удалилась, судя по ее виду, побежденной, но не сдавшейся.

Глядя на этнографов, я подумала, что давно не видела таких расслабленных людей – они, казалось, совсем не знали, что бывает учеба как у нас – пыль, грязь, дождь и дурацкие задания от руководителей практики. У них, по крайней мере, была Марина Викторовна, которой они все были интересны. На фоне Хвостова и Копанова она казалась очень милой женщиной. Впрочем, всё познается в сравнении. То, что казалось мне легким и простым, другим вполне могло даваться с большим трудом.

– Эй, кто там сегодня у нас главный, – крикнул Паша в сторону Оли, – Запишите меня, как члена русского отряда – хочу про аграрную вредоносную магию и магических специалистов поговорить. Здесь же до сих пор живут люди, которые сто процентов с чем-то таким сталкивались.

– Да какая тут аграрная вредоносная! – откликнулась Оля, – похоронно-поминальная обрядность будет – и на том скажи спасибо.