скачать книгу бесплатно
А я зажмурилась всего лишь на одно мгновение. Взобралась на подоконник, всматриваясь в причудливые морозные узоры. В мохнатые ветки, в высокие мосты, в сугробы.
Кошка упала. Спрыгнула на пол почти неслышно. Оглянулась, глянув огромными глазами-блюдцами. Рассыпалась, звякнув своими первыми монетами. А я неуклюже наступила на них босой ногой.
Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке, когда ты поворачиваешь голову к окну и смотришь на улицу. Вглядываешься в какую-то далёкую, мне не видимую точку, напрягаешься, вытягиваешь голову, прижимаешься тёплым мягким боком.
Зажмуриваешься, и я зажмуриваюсь вместе с тобой.
Как когда-то. Очень давно, когда мама подарила мне кошку-копилку. Глиняную, с разноцветными полосами по спине.
Глава 3. Сильвия
YouTube
Silva_vlog
Привет! Меня зовут Сильвия. И сегодня я снимаю новое видео!
И в этот раз не будет рецептов из моей книги веганской кухни. Сегодня я снимаю для вас видео о снах.
Да, да, сегодня мы поговорим о снах.
О том, что нам снится и нужно ли каждый раз заглядывать в сонник, если приснилось что-то такое, от чего волосы на голове становятся дыбом.
В последнее время мне снится ворон. Один и тот же. В одном и том же месте, как будто специально дожидается меня в каждом из снов.
Моя бабушка говорит, что у воронов плохая репутация. Чаще всего ворон – беда, несчастье, даже смерть.
Но в моём сне ворон не казался мне предвестником чего-то страшного. Наоборот, мне было интересно его слушать.
Мы, словно старые знакомые, сидели на подоконнике и болтали обо всём на свете.
Об учёбе, о моей поездке в Осло на осенних каникулах, о том, какой кофе вкуснее – обычный американо или мой любимый латте.
Представляете, мой ворон (я буду называть его сонным) разбирается в кофе.
Я не думаю, что посиделки с таким вороном – это беда или несчастье. Мне кажется, это я вам по секрету говорю, он совсем не простой, а какой-то волшебный, особенный ворон.
Могут же сниться особенные сны? Ведь в волшебные сны не верят только маглы, да?
Напишите в комментариях, что вы думаете о снах. Расскажите, какие сны вам снятся? И обязательно, обязательно напишите, что вы думаете о моём сонном вороне.
И конечно, не забывайте заглядывать в сторис в инстаграм. Там вся я!
Хорошего всем дня!
* * *
Выдыхаю, но камеру не выключаю.
Смотрю на себя – другую. Блогера, у которого двадцать пять тысяч подписчиков.
Какая я для них?
Как-то на занятиях в творческой студии Йоля сказала, что люди уже давно забыли, какие они на самом деле.
У каждого теперь маски. У каждого теперь роли. Все артисты. И даже ни режиссёров, ни сценаристов не надо. Все давным-давно написали себе сценарии, в которых у каждого своя особенная роль.
Ин-ди-ви-ду-аль-ная!
Вот интересно, сколько масок у меня? Три или четыре?
Йоля говорила, что маски меняются с возрастом.
У взрослых их гораздо больше. На работе у них одна маска, дома другая, среди друзей – третья. Попробуй, раскуси, какая ты в действительности!
Что любишь? Что не любишь?
Какой цвет тебе нравится или не нравится?
Вот что я люблю взаправду? Наверное, яблоки. Но не магазинные, а те, что росли в саду у бабушки.
Когда маме предложили новую работу, бабушка дом продала и переехала к нам.
Я знаю, она не хотела продавать. Мама уговорила. Говорила, что одной бабушке трудно по хозяйству управляться, что здоровье уже не то, что внучку, то есть меня, не с кем оставить.
Конечно, мама могла тогда отказаться от той работы. Запросто могла бы, но не отказалась.
А сейчас даже на карте не найти, куда она уехала. И звонит редко.
Если бы папа был. Если бы был, то всё-всё было бы по-другому. Я знаю, когда есть папа, всё иначе.
Но папы нет.
Сначала мама говорила, что папа погиб. Мне, наверное, лет пять или шесть было, но я уже тогда понимала, что это неправда. Вот так просто взял и погиб? Разве можно погибнуть, когда не война?
Мама говорила, в аварии. Разбился.
А я почему-то была уверена, жив.
Живёт себе и не знает, что у него есть я.
И, наверное, он тоже носит маску, чтобы другие не знали, что на самом деле происходит внутри него.
В бабушкином доме сейчас живут чужие люди. И сада нет. И яблок.
В тот же год новые хозяева всё спилили. Да и дома старого нет, на его месте совсем другой дом, чужой, не бабушкин.
Ничего нет.
От бабушкиной жизни ничего не осталось, только название деревни и улица.
И вообще ничего того, что в детстве было, теперь нет.
Выходит, и у бабушки, и у меня – маски.
Кто что любил? Когда любил?
Может, я и канал на YouTube тоже ради маски выдумала?
И Йолю тоже. Выдумала для себя такого человека, которого никогда не было. Вымышленного друга, с которым обсуждала Кафку и Эко. Пила чай на летней террасе, кормила воронов крошками от грушевого пирога.
Собирала летний дождь в бутылки, сажала розы на пустыре, подбирала бродячих кошек и училась летать на метле.
Если бы я не знала о Йоле так много, я могла бы сказать, что не знаю о ней вообще ничего. Всё и ничего.
Что можно сказать о ветре? Всё и ничего.
Как и о Йоле.
Муссоны, например, приносят обильные дожди. Бриз – долгожданную прохладу. Бора – холод. Фён – сухой и горячий ветер.
Йоля может быть любым из этих ветров. Попробуй поймать ветер!
Попробуй понять, какой ветер дует в её голове теперь? Бриз? Бора? Фён?
Глава 4. Йоля
(Записки о воронах. Когда начинается война)
Снег шёл стеной.
Вился под небом, роем взлетал и оседал на крыши, залеплял дыры на окнах, стенах, улицах.
Огромный экран телевизора на центральной площади так и застыл с изображением улыбающегося президента.
– Опа! Опа! Америка, Европа! – Димка смешно прыгал у самого экрана, пробуя вытряхнуть снег из ботинок. – Допрыгались уже! Вот придурки! Нацепят себе ещё одну медаль за мир! А мир так и не узнает, что они с ним сделали.
Снег уже почти залепил весь экран. Лиц на экране не видно, только президентская улыбка осталась. Картинка не двигалась, пряталась под снежным слоем, расплывалась.
– Как весной! – говорю зачем-то.
Но Димка не слушает.
За баррикадами слышится марш. Кто-то уже машет нам оттуда, мы ныряем под обломки, поближе к костру и заброшенному дому.
– Ты выжить хочешь? – кричит Димка в самое ухо. – Тогда передвигай ноги, ладно? Иначе замёрзнешь тут, поняла? В глыбу ледяную превратишься. Как легендарный Карбышев.
– Нам необязательно воевать! – упрямо шагаю через снег. – Необязательно верить!
– Тогда и жить необязательно, понимаешь?
Танки уже стреляли. И больше не скользили по белому покрывалу. Больше не вспахивали снег, не заглядывали в глаза. Перед зарядами в стволы пушек забили буханки хлеба. Перед каждым выстрелом кричали в толпу:
– Откройте рот, закройте уши!
Потом солдаты.
Одни прорывались вперёд, другие стреляли в людей, разгоняя их с территории телецентра.
– Назад! Назад! По домам!
– Но ведь дома стыдно быть, да? – я оглянулась на Димку. – Стыдно и страшно.
– Давай в туннели! – он толкает меня в спину. – Там кротовые норы. И не высовывайся! Через день-два успокоится.
От залпов у людей из ушей текла кровь. Многие сидели на снегу, обхватив голову дрожащими пальцами, и покачивались из стороны в сторону, как китайские болванчики.
– В туннель беги! – сквозь пальцы у Димки проступила кровь.
– Только не умирай тут без меня, ладно? – оборачиваюсь.
– Не дождёшься! – смеётся. – Я тебя найду!
А потом внезапно наступала тишина. Она, крадучись, шла по длинным коридорам туннеля, останавливалась у самой стены, садилась на корточки и молилась.
Сначала беззвучно, едва шевеля губами, а потом всё громче и громче, тянула заунывную песню, распахиваясь навстречу пробегавшему ветру. Сжимала его в кольцо, ловила за край невидимого плаща, затягивала потуже развязавшийся пояс. Выла, подпевая уже ветру, стыла, поджимая под себя озябшие ноги.
– Благодарю Тебя Господь за то, что Духом Святым Ты вошёл в моё сердце. Я молюсь Тебе во имя Иисуса Христа… Аминь.
И камни оживали. Двигались вместе с нами. Шли невероятно шумной толпой по нашим следам, утопая в болотной жиже, хлюпая грязной водой в ботинках. Иногда они оступались. Ударялись головой в стену, рассыпались под ногами с треском, царапали наши пятки острыми углами.
– А ты знаешь, что самое страшное? – шепчу, пряча дыхание в холодных ладонях. – Что мы никогда, никогда не будем прежними. После нас ничего не останется. Мир останется другим, да?
Я представляла, как мы таем под огнём пулемёта, растворяемся в зиме, а снежная лавина окунает с головой в омут, где мы не вдохнём и не выдохнем, а так и будем лежать, как бесхвостые рыбы. Лежать с выпученными глазами, ломать пальцы об обломки льда, бить ногами, скользить затылками, не дышать.
Вспоминать, может быть, что в той жизни можно было выучить ещё хинди или румынский, поехать на каникулы в Ниццу, попробовать жареные каштаны, а по утрам пить карамельный латте.
Ещё помнить запах жухлой травы из-под снега, дольки мандарина, капли дождя и раскаты грома. Обязательно вспомнить закон Ньютона – Декарта (зачем это?) и страницы из Торы.
– Мы ведь больше не будем прежними.
Покроемся чешуёй, у нас вырастут хвост и клыки. Мы будем выть на Луну и охотиться на зайцев.
Или же наши лица станут лисьими. Мы спрячемся в норы, по ночам будем вынюхивать следы и воровать в деревнях кур.
А может, мы станем чересчур добрыми. Будем парить в небе, надеясь быть поближе к Богу. Мы приблизимся к Солнцу, и крылья вспыхнут от горячих лучей вместе с ними.
Мы упадём в море. С шумом в белые гребни, рассечём воду на две половины, спрячемся за подводные камни, переведём дыхание – одно на двоих – как прежде.
