скачать книгу бесплатно
– Девушка, а девушка…
Та на секунду замерла, показывая своим видом, что слушает, но говорить Расул должен очень быстро, потому что ей некогда.
– Девушка, вы сильно к моему брату не приставайте, а то он сейчас не в силах, если что, я за него готов помочь вам с пользой для здоровья и для себя провести время.
– Знаете, здесь таких, как вы, хватает… помощников, – нисколько не сму-тившись, ответила она и снова склонилась над столом.
– А знаете, вы зря так подумали, что я такой, как все. Я не такой, как все. Я даже готов помочь вам безвозмездно поискать что-то в вашем столе, – предложил Расул.
– Хорошо, хорошо, не стоит, – увидев его решимость, заторопилась мед-сестра, резко присев и что-то записывая в журнал.
– Э-э, да, малчит… – подмигнул Расул, глядя на осунувшееся лицо друга. «Всего два месяца знакомы, а как будто всю жизнь… Редко бывает…» – по-думал Расул, пригнулся к Марату и прошептал:
– А тебе что скажу: тебя же в Моздок на вертолете повезут, а я кое-что собрал: свое барахло, деньги, фотки, кое-какие бумаги – все уместилось в сумочке, и Расул показал Марату небольшую брезентовую сумку, похожую на планшет, только меньших размеров. Я почему хочу с тобой отправить, братуха. – объяснял Расул, – там, на постах, говорят, шкурят, а я, ты же зна-ешь, смолчать не смогу. Если меня дербанить начнут, как бы чего не вышло. Домой я хочу, поэтому отправлю с тобой, чтобы не дай бог… А если у тебя что, ну, пропадет, так ты не переживай – и ладно, а я через неделю-другую откинусь и к тебе в Моздок, в госпиталь. Ну, а если что у меня не срастется, то там адрес в сумке есть – как вылечишься, заезжай по любому обязательно, иначе я сам тебя найду и тогда, сам знаешь, от меня просто так не отдела-ешься, а будешь штрафной водка пить…
Марат сквозь наркотически-обезболенную дрему слушал Расула и строил, как в детстве, фигуры из стульев ножки которых в перевернутом виде были похожи на пальцы которые некоторое время служили ему незаменимой под-сказкой в арифметике. Стулья были для него и машиной, которой он управ-лял, и домом, и танцующей парой. Он брал их за спинку и по очереди накло-нял, переворачивал, раскачивал, затем поднимал, втискивал их меж собой на диван, чтобы освободить пол для убирающейся мамы, которая, включив маг-нитофон, ползала на корточках по квартире с песней «Мы поедем, мы пом-чимся на оленях утром ранним и нечаянно ворвемся прямо в снежную зарю, эх-гей. Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним…»
«Где она брала такие древние записи?» – удивлялся Марат, а мама непо-нятно, что делала лучше: пела, танцевала или мыла пол. А ему было ясно что мыла она нестарательно: не боялась, что кто-то строгий, посмотрев на ее работу, скажет: «Нет, дочка, так не пойдет: ты плохо моешь, ты халтуришь, а вон там, в углу, ты не мыла и оставила пыль и грязь. Надо перемывать.»
А Марат слышал: «…и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю-ю-ю-у-у…» Он передвигался по качающимся, расшатанным из-за времени и ссох-шегося клея стульям до которых никак не доходили Касимовские руки, а его скользя по сиденью из-за предусмотрительно завернутых в полиэтилен си-дений все же удерживали. Он прыгал со стула на стул и исследовал, благо-даря им, второй, седеющий пылью, этаж квартиры. Искусство, подвиг, и дос-тижение – залезть на шифоньер, не напоровшись на гвозди, торчавшие сзади вешалками для маминого халата, всевозможных кофточек и брюк отчима; не забыть заглянуть в кладовку, что под потолком; посидеть на высоком подо-коннике, рядом с большим кустом алоэ, по садистки разрезая непригодной для бритья бритвой «НЕВА» мякоть подушечек пальцев Алоэ, вглядываясь, как выступит прозрачная горькая зелень, на вкус совсем непохожая на бере-зовый или яблочный сок.
Марат снова вяло улыбнулся и спросил:
– А куда ее положить?
– А вот под подушку. Дэвушка, а подушка вместе с ним полетит?
Девушка пояснила:
– Что вы переживаете? Оставьте сумку, а я ее отправлю вместе с ним.
– Успокоила, дорогая, нет слов…А если он уснет? Ай, если б у меня не было невесты, то женился бы на ней. Э-э-э-э, какие шутки? Точно тебе гово-рю – продолжал Расул, всеми силами стараясь развеселить Марата. Девушка смотрела на Расула, и в ее взгляде промелькнул интерес, но…
В палатку заглянул взводный.
– Ну все, хватит. На весь медсанбат тебя слышно, выходи. – заторопил он.
Расул встал.
– Давай, барат, увидимся, спокойного пути, держись крепко. – и вышел из палатки.
«Яблоки цветут в садах, юность гибнет в сапогах…» – прикалывался де-журный сержант, когда Расул с Моховым проходили мимо.
– Машина есть? – спросил у сержанта взводный.
– Откуда, товарищ старший лейтенант? – удивленно переспросил сер-жант.
– Послушай, сержант, ваш капитан Голенко разрешил.
– Я не знаю: он мне ничего не говорил. И зачем вы свой БМП отпустили?
– Так поэтому и отпустил, что он обещал. Ну что, мне теперь идти его искать? Пошли кого-нибудь, сержант.
– У меня, товарищ старший лейтенант, свободных людей нет. Сами пой-мите – боевое дежурство.
Расул же, не встревая, молчал, слушая перепалку старлея и сержанта. Не то что раньше… Туго бы пришлось сержанту… А сейчас он знал только од-но: скоро конец этому долбизму и, как гласит пословица: «Миру – мир, сол-дату – дембель». В ее правильности Расул не сомневался.
8
ВРЕМЯ
В этот же день Марата отправили вертолетом в Моздок. Он плохо пом-нил, как летел, как его везли, как в спешке готовили к операции, и все время не мог отделаться от ощущения, что его время замедляет свой темп и почти останавливается перед барьером скорости света, а затем убыстряется так, что в глазах темно от того что все небо перетекло в его часть колбы, а самый любимый человек, от чего то становится палачом и настойчивым голосом заставляет играть на пианино… «Никакой связи – сплошная франшиза… Черт, а что это… И раз, и два… Третьим пальцем, третьим… Ты играй по очереди, и ты… Теперь левая рука. Играй красиво. Раз и, два и… Можешь такое говорить… Вот и правильно все». Затем пауза и все снова: «Марат, где у тебя линия, вторая линия? Найди…» Затем взрыв маминого нетерпения:
– Ты что, снова? Ты хочешь меня сегодня вывести, да? Нажимай сюда, смотри. – и она показывала, потом кричала что-то про чудо в перьях, и что он над ней издевается, и упорно снова и снова…
А он по-детски:
– Я не пойму.
– Что ты опять не поймешь? – и уже устало, почти шепотом: – раз и, два и… На какой линии они находятся?
– После.– отвечал он.
– Никакой не после – между второй и третьей. Показывай на пианино. Левой рукой сыграй… Ой, мама, где мое терпение? Господи, за что мне бог дал такого тупого ребенка? Левая рука, левая… – тишина, и вновь он очнул-ся от ее настойчивого голоса: – Раз и, два и, и…
– Мама не знает, что я ранен, а то бы приехала и, может быть, с Касимом. И зачем я о нем вспомнил? – подумал Марат в момент, когда время как ло-пасти вертолета набирало обороты и все в нем закружилось и его вжало в пол. Гравитация, притяжение Касима, как у черной дыры, даже сильнее…
И Марат уже знал, что время есть ничто иное, как выдумка людей, по-добных Касиму – зловредных и никчемных, которым нечем больше похва-статься, как только тем, что они неукоснительно соблюдают распорядок дня. Время – их козырная карта. Когда после тридцати пяти они обнаруживают в себе зияющие пустоты и заросли чертополоха, тогда страшно пугаются от-крытию, собираются с силами, начинают нервничать, причмокивать языч-ком, требуя соблюдения распорядка, требуя дисциплины и порядка, загоняя тех, у кого масса путешествий и дел, в свои, поминутно расписанные, меро-приятия, и фанатично требуя их неукоснительного соблюдения.
С тех пор, как Касим научил Марата часам, жизнь его изменилась и стала невыносима: она оказалась замкнута в искусственную форму, цепь, схему, но больше всего оно было похоже на одежду из которой он вырос и она была ему не только коротка но и уродовала его представляя как такого детинку в коротких штанишках, время как тесная жмущая ноги обувь, думал он не вписываясь не в какие графики и из за него неожиданно лишившись перво-бытной детской легкости и божественной свободы, словно оставив позади все счастье без остатка, словно за игрой в прятки или догонялки неосмотри-тельно выронив его на одном из крутых поворотов детской жизни, а подоб-рал большой дядя Касим которого он как не старался так и не мог даже в угоду маме назвать папой, а тот как теперь вспоминал Марат вероятно хотел потешить свое чистолюбие, но Марат был рад теперь что тогда его действия соответствовали зову природы, подчиняющегося в большей степени сигна-лам маленького организма. Когда Марат узнал часы, он долго не мог понять, почему раньше все было хорошо и замечательно, а сейчас вдруг стало не-правильно и невовремя. Но как он не старался ему все же пришлось распро-щаться с собственным восприятием, по крайней мере, до того времени, пока он не привык и, став взрослым, сам решал, как ему жить и как распоряжаться своим временем.
«Если я сказал, что ужин в семь – значит ужин в семь и не минутой раньше», – кричал Касим на маму за то, что она покормила сына чуть рань-ше.
А то, что внутренние часы тикают не по его циферблату и что в семь – самый разгар дворового футбола или хоккея, Касиму было судя по всему, все равно.
Гонка началась и посмотреть назад и вперед стало невозможно просто физически. Опоздал на лекцию – пустяк, а для кого то стресс, перегрузки на-растают, поспешил на важную встречу – перегорел до старта, голос задрожал – скомкал выступление, из-за волнения кровь пошла носом и, как следствие, давление. Сердечники в сторону, переходим сверхзвуковой барьер… ку-даааааа… Скорость важна, полет, спешка, гоним лошадей… И потом вжик, старость – Чварк, чвах и нет жизни и нет человека и это еще в лучшем слу-чае, а то и помучится приходится… Или время тянется как резина и липнет жвачкой к штанам… А что собственно я к нему привязался, мама говорила что я родился в пять утра, на рассвете… а то и привязался что для меня важ-нее не то что в пять утра, а то что на рассвете… и представлял укор Касима, что он тут развел демагогию за прошлогодний снег… И лучше ли тягомотина ожидания, чем с интересом пролетевшее в один миг, время? А собственно одинаково, и совершенно параллельно… Стрелки крутятся медленно-быстро… завораживают… раздражают, да пусть хоть в обратную сторону у меня то свои небесные часы… Тоже постоянно, когда хочешь быстрее – под-гоняешь, а они медлят, а как хочешь тормозить – стремительно летят, а мои всегда под меня идут единственно если у них заводка кончится то кончится и у меня по определению тоже… Рано или поздно, все надоедает, порох конча-ется и, как назло, ровно в 11 часов, 11 минут, 11 февраля.
И понимаешь, что боишься цифр: цифры подстерегают, вылавливают твое внимание как дети в большой семье. И вот, вьюжный конец долгой зи-мы, авитаминоз, и рука не поднимается шарахнуть по часовой стрелке, по-крутить против часовой стрелки. Жалко и бессмысленно… Мы же почти родственники, прожили всю жизнь бок о бок так неужели… Взять и растоп-тать отдельно взятые часы, нет уж, а ваши, нет уж я знаю все о своих часах и они знают меня насквозь потому что, ах это слишком долгая история, а пус-тые слова типа я знаю, что ничего не изменилось и не изменится даже если по ним проедет асфальтоукладчик или не дай Бог прогремит взрыв и их ото-рвет вместе с чьей то не в чем не виноватой рукой и они встанут или как и миллионы других будут тикать и тогда, все дальше и дальше уводя нас в но-вую эру Водолея. А то что все уже расчерчено и разлиновано, а Марат, еще не начав как следует жить, уже почувствовал смертельную усталость от сис-тем, графиков и расписаний. Все это в прошлом.
И ему уже давным давно хотелось чего-то бессистемного, он уже не помнил когда точно, а это как ему казалось теперь ему и не нужно, тем более что столько много людей постаралось и его уже почти вытравили как элек-тронную плату, оставив в нем только те дорожки, по которым должен бежать ток судьбы (на его счастье или нет он пока не знал, что измеренный еще до рождения и генерируемый кем-то всесильным). В то же время он только прислушивался к себе и догадывался, что далеко не все в нем вытравили и скорее только применительно к видимой части его айсберга касающееся в основном внешней видимой части жизни. И где-то дно, что прячется в нас за глубинами, ему было собственно все равно, если только из интереса, хотя он точно знал что оно изобилует образно говоря страшными, огромными, ги-гантскими кальмарами, нападающими в ночи на рыбацкие лодки.
Кляксообразному нет места в мире четко вычерченных, осознанных поступков и идей; бред сивой кобылы оппонировал он себе же школьнику… нет места незаторможенным речевым участкам и неотключенными двига-тельными центрами. Все это лишнее в новом глобальном порядке… Воз-можно возможно, но не обязательно, онанизм тоже запрещали запрещали чуть ли не как преступление перед собой и перед обществом, а теперь пожа-луйста мастурбируйте, ради здоровья…
Марат встает на стулья и спрыгивает с них мягко как соседская кошка Сильва с подоконника на пол, и дальше бредет по темным ночным комнатам, подходит к радио, крутит ручку. Тишина. Два часа ночи. Только уличные фонари высвечивают в окне прелую после дождя улицу, и старуха -луна держит его своим страховочным тросом, не давая упасть и даря надежду, что Касим ненадолго и скоро вернется отец, рано или поздно все же он найдется. Отец, судя по обрывкам Касимовских пьяных речей, где то там – не плохой, а, скорее, хороший и не слабый, судя по Касимовскому уважительному тону а только подверженный чужому влиянию. Но все равно, за ним целый мир, армия других людей – умных, добрых и справедливых.
Но сейчас перед Маратом только дымчатый круг Луны и он рывками раз-говаривает на ее языке, извлекая из себя бессвязное бормотание тоски по ма-теринской нежности, он отсеченный раньше срока от нее ее же молодой и красивой рукой, и из за этого и не только, а скорее не столько он без мета-морфозы превращающийся в подростка и часто перед сном думающий, по-чему меня никто не любит, я же хочу этого больше всего на свете…
И ночная ходьба по квартире разбудит кого угодно, но только не пьяного Касима. А мама крепко цепляет и тащит Марата из окна, приговаривая:
– Ух, ух, ох, ох, свят, свят, свят.
Стоит в ночнушке. Марат спит, а у нее сон как рукой сняло.
– Чуть не убился. – рассказывает она утром.
– «Чуть» не считается. – цинично замечает Касим.
– Ага, с третьего этажа… Теперь окно закрою.
– Да ты что, мам, выдумала: лето, жарко. Не может быть. Я совсем ниче-го не помню.
– Ух, лунатик ты, парень. – подначивает Касим.
– Мам, не закрывай окно, а.
– А мне что, прикажешь всю ночь с тобой дежурить?
И Марат старался вспомнить хоть что-то, свои ощущения, но ничего не было: он ничего не помнил, лишь один миг, когда в окне его подхватила ма-ма и он был счастлив, что она хоть на миг оторвалась от Касима. Бабушка -Луна, мамино тепло и больше ничего… ничего.
Очнулся Марат в реанимационном отделении. Через пять дней состояние улучшилось, и его перевели в общую палату. Врач сообщил, что предстоит еще одна операция в московском госпитале. Марат принял сообщение спо-койно, представляя, как на ране нарастает живая сладкая как медицинская материя, как связывается и сплетается в сложнейшие узоры кожного ковра, сшитого живой нитью и невидимой рукой грея изнутри даже в самую тем-ную ночь Марат представлял, что Солнце не ушло за гаризонт, а как яичный желток перетекло в его внутреннее небо согревая его по ночам, а днем она светит на моем внутреннем ночном небе, ух и хорошо. А тем временем строительные клетки роились как пчелы выстраивая улей по краям его раны: по образу и подобию когда-то неспешно созданного безвестным конструкто-ром.
Марат спал, стараясь вместе с собой усыпить и боль изредко напоми-навшую о себе. В короткие промежутки бодрствования он замечал давно не-ремонтированные палаты, оголившиеся зубцами посеревшего кирпича, и ки-слородные шланги капельниц на морском дне, через которые он дышит и… Рядом, на краю тумбочки, лежат странные китайские фосфорицырованные электронные часы, безучастные к его отливам и приливам. Они лежат за-стывшие на 13 часах, 13 минутах, 13 апреля – час, когда рука оперирующего его хирурга на секунду дрогнула и он чуть не совершил непоправимое, но молодой ассистент обратил внимание врача, на что тот мрачновато ответил:
– Вижу, вижу… не мандите… Я за все в ответе, а выше только бог…
8
Через неделю на построении батальона Расулу объявили приказ Минист-ра обороны, подтвержденный приказом командира части о том, что он уво-лен в запас.
Глаза Расула в тот миг вспыхнули радостным огнем он мысленно прыг-нул в небо и там парил секунд десять, а затем уже другим человеком при-землился в строй. Он в тысяче первый раз вспомнил свою Индиру, Марата, родителей, родственников. Что это я, где это я, я еще здесь, я еще в строю… – наигранно удивлялся он. Отовсюду, нарушая строй, тянулись обветренно-мозолистые руки сослуживцев. Каждый непременно хотел потрогать сво-бодного человека, но Расул знал, что настоящая свобода начнется только за пределами боевых действий, а значит – за пределами Чечни.
– А что, Расул, сразу на хату или еще погуляешь? – спрашивали ребята.
– А как получится. Дома тоже по кайфу – лето, море. Отдохну, расслаб-люсь, а дальше видно будет. – объяснял Расул, а сам был как в лихорадке, словно стоял сырой, голый на осеннем моросящем ветру, до конца не веря, что весна и дембель неминуемы как и смерть. И он превозмог все это. Он – свободный человек и может хоть завтра рвануть домой.
9
ДЕМБЕЛЬ
В этот день, девятнадцатого апреля, Расул встал по привычке, около шес-ти утра, хотя от него уже никто не мог ничего потребовать. У Расула не бы-ло проблем с подъемом, как у Марата или у других бойцов. С раннего детст-ва отец два раза в неделю подымал его ни свет ни заря пасти коров и бараш-ков в стаде… Расул надеялся, что сегодня наконец будет машина, и дембелей увезут в Моздок. Терпение было на исходе.
– Сколько я еще здесь буду сидеть, товарищ командир? – возмущался Ра-сул, завидев комбата.
Кулибаба только загадочно улыбался, не зная, что ответить. Командир казался безобидным флегматичным субъектом, тщательно скрывая в себе мастера спорта по борьбе.
– Как в атаку, так Ахмедов и Магомедов, а как машину – дембеля на большую землю отвезти, так не ваше дело. – кричал вдогонку командиру Ра-сул. – Все, надоело, поеду сам… – не выдержал он и громко пояснил моло-дым – пойду с Султаном договорюсь, может, подкинет до Моздока…
Сказанное во всеуслышание никак не повлияло на командира.
Комбат уже несколько дней не обращал на Расула никакого внимания, не считая его более членом своего подразделения. Расул и раньше не особо подчинялся, а теперь командир хотел, чтобы Расул быстрее уехал, исчез, ис-парился, и не тревожил тех, кто остался, пробуждая в них вредные для служ-бы мысли о доме, о свободе передвижения, о свободной гражданской жиз-ни…
«Для всех лучше, когда демобилизованные в тот же день уезжают, а не спаивают и не подкуривают оставшихся…» – считал комбат.
«Надоело, не хочу больше здесь быть, а хочу. Сила, плюс сила, плюс… нирвану Ивановну хочу…» – рассуждал Расул, не зная, что предпринять, и ходил который день, как цирковая лошадь по кругу, вокруг клумбы, поста-вив себе цель как можно сильнее намозолить глаза командиру. «Да, я хочу быть слабым, например с Индиркой, ну и что? – сам с собой спорил Расул, отвечая на приветствия сослуживцев. – Не хочу, надоело корчить из себя ту-поватого супермена, боюсь еще немного и уже необратимо понравиться и привыкнешь. И хоть не надолго, но никого не заставлять, никому ничего не объяснять обосновывая свои аргументы и отвечая на их претензии болезнен-ным «лоу-киком» по тормозу коммунизма, или маваши, маваши-гири, чтобы быстрее доходило.
И никто не обижался. А он не перебарщивал. «Боевые товарищи, пусть и молодые, зеленые, а перебарщивать нельзя, пули в спину не боялся, как не-которые»– вспоминал Расул. «Как там Марат? Все сегодня поеду»– твердо решил он и посмотрел в сторону, где недалеко от части жил Султан. «А, жу-лык перэодэтый…» – шутил на него Расул.
– Что, никак? – кричали из курилки, из столовой, – везде, где Расул про-ходил, а он в ответ пожимал плечами.
– А Нирвану Ивановну хочу… – кричал он, увидев комбата. Тот делал вид, что не замечает.
«И действительно, на меня не похоже, что-то я задержался?» – спрашивал себя Расул. И при виде идущего ему на встречу солдата, Расул вскрикнул:
– О, Вася, Вася, как ты мне нужен; Вася, Вася, съел медведя…
Раскрывая объятия, Вася приветствовал Расула.
– Не Вася, а Федя… – заметил Вася.
– Да? А пусть Федя, главное съел же…
– Что собрался?
– А, хватит дорогой, домой хочу, сколько можно долг Родине отдавать…
– Расул, а ты Султану бы за меня замолвил, чтоб он меня по-свойски при-нимал, может что-то, как-то, где-то, травы там, или запчасти какие, ну сам знаешь, что где открутить, сдать, – добра бесхозного валяется – будь здо-ров…
– Нормально, нормально, вот я и говорю, пошли со мной прямо сейчас, возможно я сегодня уеду… – пояснил Расул.
– К Султану? – Вася на секунду растерялся.
– Ну, а я что говорю… – повторил Расул.
Василий оглянулся, словно его кто-то ждал, и махнул рукой, и через ми-нуту они уже шли по дороге. Солнце светило в лицо, заставляя щурится. Служба научила их вперед не загадывать, а Расул и не хотел раньше времени думать, как там его встретят отец, мать, братья, сестры, ну, а самое главное – она.
Душистая весна тирэ Индира пропитывала все его существо и была под-текстом его поступков, даже когда он не вспоминал о ней, девушка все рав-но, интуитивно, влияла на него.
– А не боишься один поехать? – спросил Вася.
– А что ж мне бояться, Васек, мы ж грязь месили, ребят раздолбанных с поля боя выносили, стрелянные, как там, «БОГ не выдаст – свинья не съест», круто э.
Василий заулыбался.
– Крутой ты однако, Расул.– подливая елея, заметил Вася.
– А, круче нэ бывает… – ускорив шаг, ответил Расул и шел вперед, по привычке не замечая холмы, переходящие в горы, а далее в скалистые уще-лья, где и засел злой старец горы, несущий смерть в плодородную долину, несущий ужас с помощью своих молодых и сильных посланников, отчаянно-непримиримых ассасинов воинов-убийц.
Их убийства затмевались еще более страшными убийствами, земля же укрывала, забирая всех: и убийц, и их жертв, безвестные могилы накрывал снег, таял, растекались реки, вырастала новая зеленая трава и яркие цветы, кто-то собирал их и клал на неизвестную могилу, цветы высыхали, и все по-вторялось вновь.
