Шаман

скачать книгу бесплатно


– Как вы смеете мне, тайному советнику, задавать при жене такие вопросы?!

– Извините, мы не знали, что они для вас настолько болезненны, – холодно ответил Кошко, всем своим видом тем не менее показывая, что отступать он не намерен.

– Я уже сказал, что эти истории вас не касаются, вы глухи?! Мне свой ответ повторить ещё?!

Пётр с ужасом увидел, как по лицу Кошко побежала волна тёмно-бордового цвета. Он приготовился в случае нужды своего начальника от губернатора оттащить: в ярости тот был неуправляем.

– Нас, – процедил сквозь зубы Кошко, – касается всё. И если мы потребуем от вас вывернуть свои карманы – клянусь богом, вы это сделаете!

Моллериус от этих слов оторопел. Он непроизвольно от начальника московского сыска отстранился. Кресло со скрипом отъехало по паркетинам пола на пару вершков назад.

– Мы, – процедил Кошко, – пришли сюда по особому указу Императора, полностью и досконально выяснить любые сведения, имеющие отношение к СЛТ. Раз уж вы решились написать ему вот это письмо, – Кошко кивнул на бумагу, лежащую перед Моллериусом, – то будьте добры принять инициированное Императором расследование и потрудитесь отвечать на любые наши вопросы. Даже на те, которые покажутся вам совершенно нелепыми.

– Это возмутительно! – воскликнул Моллериус. – Я немедленно позвоню Столыпину, чтобы вас от расследования отстранили!

Кошко требовательно посмотрел на оторопевшего от всего происходящего Петра:

– Пётр Васильевич, потрудитесь продемонстрировать премногоуважаемому Его превосходительству свою бумагу.

Пётр немедленно извлёк из внутреннего кармана сюртука столыпинскую доверенность, развернул её и протянул губернатору.

Моллериус взял её и начал внимательно читать. С каждой секундой его лицо становилось всё более бледным и всё более растерянным. По поведению зрачков было видно, что он прочёл её сперва быстро, потом очень медленно, потом перечитал в третий раз, остановив взгляд на правом нижнем углу, где располагалась роспись премьер-министра, скреплённая министерской печатью.

– Я такую бумагу вижу впервые, – растерянно произнёс он, возвращая доверенность Петру.

– Поверьте нам, в «Деле о СЛТ» будет много чего ещё впервые, – сказал Кошко. – Это дело чрезвычайной важности. И мы – должностные лица сыскной полиции – сделаем всё возможное, чтобы его распутать до конца.

Вы же служили в Министерстве внутренних дел и в Министерстве юстиции, служили судебным следователем, почему мы вам, опытному в правоохране человеку, должны объяснять элементарные вещи? Почему вы позволяете себе забывать, что при расследовании любые мелочи обладают особой значимостью? Нам нужна иркутская картина полностью, во всех деталях. И вы, Ваше превосходительство, потрудитесь нам сообщить об обстоятельствах своего бегства из Иркутска. Со своей стороны мы гарантируем честью, что любые раскрытые вами обстоятельства никогда, ни при каких условиях не будут разглашены третьим лицам.

Моллериус тяжело вздохнул и поднялся из кресла. Требовательным взмахом руки велев гостям оставаться на местах, он неторопливо зашагал по комнате, собираясь мыслями. В какой-то момент он встряхнул головой, приняв внутри себя окончательное решение, остановился напротив сыщиков.

– Об обстоятельствах моего отъезда из Иркутска знает только Государь Император и больше ни одна душа, – твёрдо сказал он. – За исключением одной: моего личного преданного друга ротмистра[43 - Ротмистр – чин в жандармерии, равнозначный майору в армии.] Гаврилова – начальника иркутского охранного отделения[44 - Охранное отделение – политический сыск местного губернского уровня, подчиняющийся Департаменту полиции и Губернатору.], – который дважды уберёг мою семью от смерти.

Я расскажу вам эту историю. Она не имеет никакого отношения к СЛТ, и я уверен, что вам за своё любопытство станет стыдно. В жизни каждого человека есть вещи, куда не имеет права лезть ни один следователь. Если у вас есть честь, вы понимаете, о чём я говорю.

Вы, конечно же, знаете, кто такие эсеры – так называемые социалисты-революционеры. Это люди радикального толка, которые на словах обещают невежественной толпе молочные реки, кисельные берега, свободной, сытой, благоустроенной жизни, а на деле являются ничем иным, как обычными бандитами, террористами, убийцами и грабителями, мечтающими на народном недовольстве заполучить над нашей родиной абсолютную власть. Их террористическое подполье не гнушается ничем: ни убийствами женщин и детей, ни массовыми убийствами случайных людей, не имеющих к политике никакого отношения. Их инструмент – это террор. Террор нашего народа. Для большего запугивающего и провокационного эффекта они стремятся в первую очередь убивать людей, имеющих отношение к политике и к безопасности государства: чиновников, армейских офицеров, служителей полиции. Для нашей родины это чума.

В конце февраля 1905-го года, когда Иркутская губерния приняла на себя все тяготы войны с Японией, предоставив свою инфраструктуру тыловым частям нашей армии, мне приходилось работать практически круглые сутки, в жёстком режиме. Я понимал, что в такое время не имею ни малейшего оправдания для послаблений. И я был готов служить своей родине дальше, понимая, как та в моих навыках нуждается. Но что мне оставалось делать, когда ко мне явился ротмистр Гаврилов, который мне сообщил, что местные эсеры, их подпольное террористическое ядро, готовятся взорвать мой дом, вместе со мной и моей семьёй?

Вы знаете, что мужчина порой готов пойти на очень серьёзный риск. Но эти негодяи касались не мужского: они покусились на мою семью – жену, сына, дочку. Моему сыну было девять лет, а дочке семь. Я повелел жене немедленно их собирать и уезжать в Санкт-Петербург, на нашу малую родину, где живут все наши родственники и где порядка, в конце концов, больше. Но моя супруга Анастасия Петровна женщина сумасшедшая. У неё полно благородства, милосердия, но и безрассудности. Она заявила мне, что либо они поедут вместе со мной, либо останутся тут, в Иркутске, потому что без отца и мужа они своей жизни не представляют.

Я не мог покинуть Иркутск в такое тяжёлое время и не мог оставить в нём свою семью. Я не знал, что мне делать. Я обратился к Государю Императору за советом – отправил телеграмму на его имя. В конце концов, я обратился к нему, чтобы он повлиял на мою жену и убедил её из Иркутска уехать. Государь ответной телеграммой приказал мне немедленно покинуть город и вернуться в Санкт-Петербург, где нам приставит охрану. Я колебался сутки, но он прислал мне повторный приказ.

Вот так я уехал из Иркутска в первый раз.

Моллериус поправил на себе сюртук, откашлялся, сел в своё прежнее кресло и выпил чашку остывшего чая залпом. Кошко с Петром молчали. К такой истории невозможно было не проникнуться.

– Здесь, в Петербурге, я прослужил какое-то время в Совете министра внутренних дел и, в общем-то, начал обо всей иркутской истории потихоньку забывать. Но осенью 1905-го года меня вызвал к себе Государь и поведал мне, что новый иркутский губернатор не справляется, и он не знает, что делать, как не попытаться уговорить меня вернуться туда в прежнюю должность. Я сказал, что готов, но только при условии, что поеду туда один, без семьи. Государь мне сказал, что с моей супругой переговорит лично. Так или иначе, я был повышен в чине с действительного статского советника до тайного советника и в феврале 1906-го года вернулся в Иркутск в должность губернатора. Указ о назначении пришёл немедленно. Моя семья осталась в Петербурге – Государь переговорил с Анастасией Петровной.

В то время, в начале 1906-го года, в Иркутске стало потише. Жандармерия сильно придавила эсеровское подполье. Едва я на свою голову проговорился об этом в письме Анастасии Петровне, так она сразу бросилась ко мне вместе с детьми. Я понимал, насколько их приезд в Иркутск опасен, но их любовь меня на какое-то время одухотворила, вынудила смириться с риском. Жандармерия приставила нам вооружённую конную охрану, на фоне которой страхи постепенно улетучились. Я продолжал служить, Анастасия Петровна занималась благотворительностью.

В августе 1906-го года, как вы помните, эсеры взорвали дачу Столыпина здесь, в Петербурге, на Аптекарском острове. От рук этих бандитов погибли тридцать человек и свыше пятидесяти были ранены, включая малолетних детей министра. Совершенным чудом, благодаря мужеству его адъютанта, вставшего на пути бандитов, героически погибшего, жертв не стало больше.

Вы понимаете, что испытал я, узнав об этом? Вы понимаете, что это за персонажи, эсеры? Я их даже людьми назвать не могу. У бандита, у которого остаётся хоть капля человеческого, никогда не поднимется рука на детей. Он может убить министра, губернатора, полицмейстера, по любым политическим мотивам, но он не сможет поднять руку на невинных людей, не имеющих к политике никакого отношения, тем более детей. У эсеров этой грани нет. Это животные в человеческом обличье. Ради своих политических целей они готовы убивать, калечить, насиловать всех подряд.

Поэтому, когда осенью 1907-го года мой друг ротмистр Гаврилов вновь предупредил меня о готовящемся убийстве моей семьи, я без колебаний из Иркутска уехал. Иркутскому охранному отделению удалось перехватить список лиц, кого эти негодяи планировали уничтожить в самое ближайшее время. И вверху списка стояли я и моя семья.

Гаврилов летом 1907-го года был ранен в результате нападения на себя двух эсеров. Те стреляли в него, он чудом скрылся, выжил. Но те от своих планов не отступили, и в убийственном списке он находился рядом со мной. Мы уехали из Иркутска вместе, в ноябре 1907-го года, семьями. Государь уже дал Гаврилову должность в петербуржском губернском жандармском управлении, а я новой должности до сих пор дожидаюсь. Надеюсь, в скором времени Государь меня куда-нибудь пристроит. Пока он мне выплачивает губернаторское жалованье, приказывает сидеть дома, отдыхать, набираться сил. Обещает обо мне не забыть.

Вот такая история, господа. Как я вам говорил, никакого отношения к «Делу о СЛТ» она не имеет.

– Ещё как имеет, Ваше превосходительство, – тихо сказал Кошко. – Моему сотруднику, Суворову Петру Васильевичу, предстоит в одиночку произвести в Иркутской губернии сложнейшее расследование. Ваши сведения по террористической обстановке помогут нам подготовиться к нему более тщательно. Так что не думайте, что вы рассказали нам всю эту страшную историю впустую. Мы искренне благодарны вашему мужеству обо всех этих обстоятельствах нам сообщить.

– У вас ко мне ещё есть вопросы? – спросил Моллериус.

– Думаю, что нет. Хотя с вами, благородным человеком, мы бы с удовольствием ещё пару часов побеседовали. Но, к сожалению, мы не имеем права вас задерживать в таком сложном душевном состоянии.

Моллериус грустно улыбнулся:

– Недаром о вас, Аркадий Францевич, по городу ходят слухи, что вы сыщик крутого нрава. Умеете вы из души вытянуть интересующие вас сведения.

Кошко засмущался, начал откашливаться. Он уже был спокоен, с нормальным цветом лица.

– А вы, я так понимаю, – Моллериус обратился к Петру, – его преемник. Если бы у нас вся полиция действовала так же настойчиво, как вы, о террористах и бандитах мы бы уже и не помнили. Только такие как вы способны спасти нашу родину от кровавой революции, которая обманутому народу ничего кроме страданий принести не сможет.

Вам, Пётр Васильевич, я вот что на прощание посоветую.

Иркутская губерния полна всякого отребья: революционеры, разбойники, дезертиры, фальшивомонетчики, ссыльные уголовники и политические. В губернии очень высока организованная и уличная преступность. Власти там справляются плохо. Нынешний полицмейстер коррумпирован, поэтому местной полиции не вздумайте доверять. Жандармерия там нормальная, но она работает на износ, её скудного штата не хватает.

Иркутск для провинции город достаточно большой, порядка девяноста тысяч душ, и он переполнен криминалом. Как вы знаете, уголовного сыска там нет, а местная полиция сегодня слаба, и со всем этим не справляется. Жандармерия там крепкая, и к ней можно обращаться за помощью, но учтите, что у неё не хватает людей, в результате чего она навряд ли сможет вам помочь полноценно, даже с вашей доверенностью премьер-министра.

До японской войны в Иркутске было сносно, таких беспорядков не было. Но после войны, которая сильно подорвала экономику губернии, жить там стало не только хуже в бытовом плане, но и просто опасно. Вам следует вести себя там крайне осторожно. Местные бандиты падки на приезжих людей, следят за ними с вокзала, потом грабят, часто пуская в ход ножи и даже револьверы. Останавливайтесь только в крупных гостиницах, несмотря ни на какие расходы; ни в коем случае не подселяйтесь в частный сектор.

Обязательно разыщите Черных. Он человек крепкий, дисциплинированный, глупостями не занимается. Скажите, что приехали от меня, – он вам поможет не только сведениями, но и шире. Он знает губернию лучше других: родился и вырос там, окреп, занимается повсюду делами, имеет массу знакомств, неограничен в денежных средствах. По характеру он сибирский человек: простой в поведении, прямой, всегда поможет, чем сможет, при этом ничего не потребует взамен. Про СЛТ он осведомлён лучше других: лично контактирует с людьми, которые якобы их неоднократно наблюдали. Соответственно, он поможет вам установить точное место, где СЛТ появляются чаще всего.

Моллериус поднялся из кресла и повелительно кивнул головой:

– Это всё, господа. Я сообщил вам даже больше, чем вы от меня ожидали услышать.

Кошко поднялся первым, Пётр вторым. Кошко взял письмо Моллериуса и убрал его в свой портфель. Они откланялись губернатору и прошли в прихожую. Быстро там оделись.

– Анастасия Петровна! – громко позвал жену губернатор. – Извольте попрощаться с нашими гостями!

Жена губернатора вышла из-за двери дальней спальни. Она прощально улыбнулась, приподняв лицо, выказывая гостям свою благородную стать уверенной в себе женщины. Пётр заметил за её спиной невысокую худенькую девочку в розовом платьице, годков десяти на вид, выглядывающую из-за матери, рассматривающую сыщиков с любопытством. Дочка Моллериусов была очень мила в своём серьёзном внимательном детском взгляде. Пётр остро осознал, какой страшной участи ей с братом и матерью удалось избежать, проявленной решимостью своего отца.

Когда они выходили на лестничную площадку, он краем глаза заметил, как Анастасия Петровна его на прощание перекрестила.

Выйдя на улицу, Кошко позволил минутой осмотреться на крыльце, надышаться сырой прохладой пасмурного весеннего дня. Дождя не было, но небо всё гуще затягивалось серыми тяжёлыми облаками, нагнетающими своим видом тоску и уныние. Затем он повелительно кивнул головой налево и неторопливо зашагал в сторону Невского проспекта (на нём в двадцати минутах ходьбы располагался Николаевский железнодорожный вокзал[45 - Николаевский – прежнее название Московского железнодорожного вокзала.]). Пётр, поправив на голове котелок, зашагал от него справа.

– Ну что, Пётр Васильевич, – задумчиво произнёс Кошко, – подведём итог. Какие сведения вы посчитали для своего дальнейшего расследования главными?

Пётр тихонько откашлялся и ответил:

– Главным считаю то, что вы, Аркадий Францевич, представив меня губернатору лучшим сыщиком империи, наконец, снизошли до обращения ко мне на «вы». Это главное сведение, требующее от меня переосмысления моих с вами взаимоотношений.

Кошко остановился, внимательно его осмотрел, но развивать гнев не стал – отвернулся и зашагал дальше.

– Ты, малец, не радуйся, – сказал он спустя минуту. – Твоё зазнайство преждевременно. Моллериусу я такое сказал, чтобы наспех пресечь его сомнения в твоём невысоком чиновничьем статусе. Это было для дела нужно. Как был ты для меня разгильдяем, так по-прежнему и остаёшься.

Пётр шёл, отвернувшись в сторону, пряча свою улыбку. Но Кошко быстрым взглядом успел её заметить.

– Я тебя не хохмы ради спрашиваю, а только для того, чтобы подвести итог! Поэтому потрудись привести себя в порядок и убрать лыбу с лица! А не то меня до греха доведёшь – всё-таки всыплю напоследок! У меня до тебя руки давно чешутся!

– Очевидно, мне надо искать в Иркутске купца Черных и его подробно об СЛТ расспрашивать.

– Всё-таки ты, наглец, меня за дурака держишь, – недовольно сказал Кошко. – Ты что думаешь, я тебя об очевидном спрашиваю? Опрос Черных обсуждаться не должен, только с ним ты в Иркутске должен встретиться. Я тебя спрашиваю об оперативных сведениях.

– Не понимаю, о чём вы, Аркадий Францевич?

– А как ты можешь понять, когда твоя голова занята озорством, а не делом? Я тебя о серьёзных вещах спрашиваю. Потрудись напрячь свой мозг!

– Всё равно не понимаю…

– Ох, – Кошко беззлобно вздохнул. – Слушай меня внимательно, разгильдяй. Не вздумай что-то не запомнить.

Здесь, в Петербурге, вещей с собой много не бери, только самое необходимое: умывальные принадлежности, один комплект сменного нижнего белья, пару консервов и всё. У тебя поклажа должна быть самая минимальная. Это чтоб тебя с иркутского вокзала местные разбойники в оборот не приняли. Оденешься в простой гражданский костюм, самый скромный, я такой на тебе много раз видел. Здесь, в Петербурге, купишь самое дешёвое пальто, без меховых на воротнике излишеств. Чтобы не околеть в Иркутске, под брюки заранее надень шерстяные кальсоны, а под пиджак – вязаный свитер. Никаких лакированных ботинок, котелков, портфелей. Создашь внешний вид мелкого служащего, без гроша за душой. Это для твоей личной безопасности требуется.

Командировочные деньги огромные нигде не свети. Восемьсот рублей – это сорок-пятьдесят зарплат иркутского рабочего. За такие деньги тебя там шлёпнут не раздумывая. Распредели купюры малыми частями и зашей в подкладку пиджака. Вся сумма тебе специально выдана червонцами, пятёрками, трёшками и рублями, чтобы ты не нуждался в размене. Деньги прячь, но за них не дрожи – если, не дай бог, нападут разбойники, отдавай им всё без сопротивления. Деньги мы тебе ещё выделим, главное жизнь свою сбереги.

Документы бери с собой все: и паспорт, и служебное удостоверение, и доверенность столыпинскую. Распредели их по разным карманам и всегда думай, что кому показать. Доверенность свети только в самом крайнем случае, не то она тебе вместо помощи одни неприятности принесёт. Если по Иркутской губернии пройдёт слух, что в неё приехал столыпинский ревизор, беды тебе не миновать. Зная о масштабе местной коррупции, можно предположить настрого, что тебя уже не бандиты шлёпнут, а служивые. Сенатская ревизия московского сыска всех многому научила. Держи это при памяти, сынок.

Ни с полицией местной, ни с жандармерией сам в контакт не вступай. О тебе никто ничего не должен там знать. Единственный чиновник, с кем ты можешь пересечься, – это нынешний иркутский губернатор. Он предупреждён Столыпиным, что к нему может обратиться за помощью его доверенный человек. О твоём приезде он знает. Но обращайся к нему только в самом крайнем случае, по самому неразрешимому без него вопросу. Пытайся везде выпутываться оперативно самостоятельно. Я знаю, что тебе будет сложно без помощи, но на то тебе судьбой наглая голова и дана, чтобы выпутываться там, где скромный сгинет.

Гостиницу, в которой остановишься, выбирай с осторожностью. В самую престижную не лезь – в ней наверняка есть разбойничьи осведомители, – а в дешёвую не суйся по причине засилья в ней всякого быдла – хулиганов да пьяниц. Найди средненькую, скромненькую, но обязательно с телефоном в вестибюле. Такие шантрапа предпочитает обходить стороной, потому что с клиентов много не возьмёшь, а околачиваться возле неё опасно: портье в любой момент сможет дозвониться до полицейской помощи.

Как остановишься в гостинице, немедленно телеграфируй об этом Филиппову и мне. Это служебная необходимость. Мы должны знать, по какому адресу с тобой можно связаться, чтобы иметь возможность выслать срочное сообщение. Поэтому расценивай это как мой тебе приказ. Это вопрос и связи, и безопасности.

Самое главное моё предостережение запомни внимательно: в тайгу один не вздумай полезть. Это категорически, и это не обсуждается. Я не хочу потом встречаться с твоим отцом возле запаянного цинкового гроба. Сибирской тайги нет места на земле опаснее. Там медведи, тигры, волки, рыси, ещё чёрт знает что. Не забывай про беглых каторжников, местных инородцев характером невыясненных. Там на сотни вёрст вокруг дикие нехоженые места. Как только переговоришь с Черных и выяснишь у того точное место дислокации СЛТ, немедленно телеграфируй нам в Петербург и Москву. Мы через Столыпина приставим к тебе несколько конных жандармов, вооружённых карабинами. Понял меня?

Пётр кивнул головой. Надо признаться, Кошко удалось его застращать. Озорное настроение у него полностью улетучилось. Он крепко задумался о предстоящей опасной командировке.

Потихоньку они дошли до Знаменской площади, на которой располагалось обширное жёлтое трёхэтажное здание Николаевского железнодорожного вокзала.

Кошко огляделся повсюду и внимательно посмотрел на Петра:

– Ну, всё, пришли. Через несколько часов мой скорый поезд. Найду здесь подходящий ресторан и буду ждать.

Пётр понимал, что они расстаются сейчас надолго. Быть может, навсегда. Глядя на своего начальника, он не мог подобрать нужных слов, чтобы с ним правильно попрощаться. Ценность этого человека в своей судьбе он осознал только сейчас. Грозного своенравного начальника он, как это остро понял только сейчас, любил. Его угроз и гневных словесных выпадов ему в дальнейшем будет не хватать. Не над кем будет больше подшутить, испытывая сложные невероятные чувства одновременного восторга и ужаса.

Кошко был суровым человеком, но во многом копией характера Петра. Импульсивный, гневный, требовательный, но одновременно какой-то родной, близкий, способный похохотать над шуткой; на которого в случае беды можно всегда рассчитывать. Надёжный. Кто не побежит прятаться перед атакой врага. Который пойдёт с тобой до конца, отбросив рассуждения, не по правилам, а по принципу, по твёрдой непоколебимой сущности первородного мужского характера.

Кошко требовательно откашлялся, возвращая Петра к текущему (в забытье его взгляд опять остекленел).

– Хочу перед тобой, разгильдяем, похвастаться, – тихо сказал он, приподнимая рукав своего пальто и демонстрируя новейшее изобретение современности: наручные часы на кожаном ремешке[46 - Немецкий предприниматель Ганс Вильсдорф в 1905-м году основал в Англии часовую кампанию «Wilsdorf & Davis», которая первой начала выпускать серийные наручные часы в золотом и серебряном корпусе с высокоточным швейцарским механизмом. В 1908-м году Ганс Вильсдорф основал часовой бренд «Rolex».] размером с дюйм. Даже при пасмурном освещении их золотистый корпус заиграл подвижными бликами света. Пётр заприметил на запястье начальника эти наручные часы (прогрессивный нательный прибор цены немыслимой) ещё вчера, и поэтому, пользуясь случаем, посмотрел на них с высоким любопытством уже без стеснения.

– Этот хронометр позавчера подарил мне царь, – сказал Кошко, опуская руку и коротким движением кисти опуская рукав пальто, скрывая их от внимания. – Не знаю, скольких они стоят денег, но, судя по тому, что их совсем немного сделано, на их приобретение даже моего месячного жалованья вряд ли хватит. Царь сделал заказ таких в Англии на пятьдесят штук, чтобы раздарить всяким заслуживающим его внимания чиновникам. Вот одни из них перепали и мне.

Вещица для кабинетной работы весьма удобная, представительная, но в быту совершенно ненужная. Как я их надел, так словно в наручники себя заковал: отныне боюсь обо что-то удариться, руки начал мыть с робостью, боясь залить дорогостоящий предмет. Короче, недостатков у таких часов намного больше преимуществ. До тех пор, пока часовщики не начнут выпускать их ударопрочными да водозащитными, толку от них будет мало. Дорогая побрякушка, движение руки стесняющая. А не носить не могу: царь узнает, обидится.

Я вот что подумал, малец. Тебе придётся идти в сибирскую тайгу, в места дикие, опасные, и без хороших часов тебе там не обойтись…

Кошко достал из кармашка жилета серебряные карманные часы – свои прежние, которые Петром много раз наблюдались у него ранее. Практически новые, современные, на короткой серебряной цепочке. Кошко протянул их ему:

– Держи, это мой тебе подарок. Лучших часов сейчас не найти.

Пётр осторожно взял дорогостоящий предмет. Открыв крышку с хрустальным окошком (через которое можно было смотреть время даже при закрытой крышке), он увидел на корпусе под ней чёрное тонкое резиновое кольцо, которое не пропускало воду. То есть эти часы были водозащитными. На белом диске циферблата с по кругу расставленными серебряными римскими циферками на центральной оси располагались две стрелки – минутная и часовая, – а внизу на отдельной оси вращалась маленькая секундная стрелка. Нежное тиканье часов едва улавливалось, выдавая тем самым расположение внутри серебряного корпуса современного прогрессивного механизма. С тыльной стороны располагалась откидывающаяся в сторону другая крышка, закреплённая на петле, открывающая доступ к внутреннему механизму. Пётр открыл её и увидел ещё одно резиновое колечко, ювелирно подогнанное под контур корпуса. Крепление камней шестерёнок было усилено капельками зелёного лака. То есть часы были ещё и ударопрочными.

– Эти часы доработал мой знакомый часовщик, – прокомментировал Кошко увиденное. – Таких в природе больше нет. Он заверил меня, что они не боятся воды, даже если упадут в лужу, и намного больше обычных стойкие к ударам. Проверять не советую, но сведения эти держи при памяти. Завод держат полтора суток, а ход времени удерживают с великой точностью – за месяц будешь подводить стрелку на одну минуту, не более.

Пётр захлопнул обе крышки и взвесил часы в ладони. Весили они чуть меньше его медных, самых простых, купленных при этом за немалые для надзирателя деньги. Безусловно, серебряные новые выглядели на их фоне прогрессивным волшебством.

– Это очень дорогой подарок, – сказал он, не решаясь убрать их в карман. – Мне нечем вам ответить.

– Голову свою дурную в тайге сбереги, вот это и будет ответным подарком. Такого наглеца, как ты, другого не сыщешь. Не вздумай в тайгу один сунуться.

Кошко в последний раз осмотрел Петра, покачал головой, развернулся и зашагал по Знаменской площади прочь. Очень скоро его приметная фигура в дорогом пальто и аккуратном котелке растворилась в плотной подвижной толпе прохожих.

Глава 5

20 апреля 1908 года

Воскресенье

22 часа 10 минут

Санкт-Петербург

Проспект Императора Петра Великого[47 - Проспект Императора Петра Великого – ныне Пискарёвский проспект.]

Отсыревшая под ледяным дождём карета тряслась и подпрыгивала по мокрой, покрытой обширными лужами отвратительной дороге. Лошади, уставшие от продолжительного тяжёлого пути, шли неспешно, часто спотыкаясь.

Управляющего ими извозчика сейчас беспокоить не стоило: под продолжительным дождём насквозь промокший, смертельно уставший, замёрзший, голодный, он восседал на козлах, едва удерживая карету на поворотах дороги, где по скользкой как лёд земле её колёса уже пару раз норовили задеть придорожные камни и завалить её на бок. На голос тот был профессионально сдержан, хранил стоическое молчание, но было очевидно, какими проклятиями он внутри себя исходил.

Солнце уже давно зашло за горизонт, а луны на небе, как назло, не было, поэтому экипаж двигался во мраке наступившей ночи. Что там лошади видели перед собой при свете двух свечных фонарей, разгоняющих мрак всего на две сажени, было непонятно. Вероятно, они двигались по первородному чутью, интуитивно воспринимая направление движения.

Пётр, трясущийся на жёстком протёртом сиденье, в исключительно мрачном настроении, после крепких встрясок кареты отвлекался от своих рассуждений, возвращаясь вниманием к царящему за окном сплошному мраку. Едва-приметные жёлтые пятнышки света керосиновых ламп, пробивающиеся через окна сельских пригородных домов, изредка проплывающие мимо, оказались единственными здесь маяками. Из звуков были слышны только методичные постукивания о слякоть лошадиных подков да тихий скрип нуждающихся в смазке каретных рессор. Поскольку во мраке городской окраины случиться могло всё что угодно, Пётр уже давно сместил кобуру с револьвером на свой живот, поближе к правой руке: разбойники, да и просто пьяные хулиганы могли на столичный экипаж запросто напасть (в начале двадцатого века ночной пригород Петербурга был не самым безопасным на земле местом).

Мрачное настроение Петра тем не менее формировалось вовсе не окружающей тревожной обстановкой (к чувству страха перед ночными угрозами притихших дворов, переулков, сельского пригорода полицейский быстро привыкает). Его мозг, измотанный великой насыщенностью прожитого дня, продолжал терпеливо и дисциплинированно выстраивать сеть из грозных рассуждений. События и факты, как известные ему прежде, так и выявленные сегодня, тонкими нитями единой исторической логики сплетались в масштабную хронологическую сеть, внутри которой он начинал ориентироваться охватом единого умственного взора. И этот взор видел сейчас не самую безобидную картину.