скачать книгу бесплатно
Пётр тяжело поднялся, шагнул к столику, поднял графин, наполненный водой, и залпом его ополовинил. Затем налил стакан доверху и напоил рассказчика. Тот выпил жадно, на одном дыхании. Потом опять папиросой затянулся, Петром поданной.
– Ненавижу я всех… – откашлявшись, прохрипел тот. – По горло я сыт жизнью этой конченой. Просто ненавижу всех…
Я готов рассказать тебе одну историю, в которой моя судьба и твоя тесно сплелись. Но только при одном твёрдом железобетонном условии: на каторгу ты меня не сошлёшь. Решаешь, что хочешь, но только не кандалы. Ну, так что? Какое решение?
Пётр кивнул головой. Говорить он не смог – в горле у него вырос ком.
– Тогда дай папироску…
В несколько глубоких затяжек её выкурив, тот попросил сразу ещё одну.
– Жандарм, пославший тебя убить, был нетрезв и на язык несдержан. Сказал он мне, что убить мне приказано того суетливого сыщика, который всю деревню мою в марте месяце наизнанку вывернул. В лицо я не знал того сыщика, но то, что он там устроил, наслышан от своего отца.
Рассказчик усмехнулся, сплюнул окурок в сторону, тяжело откашлялся.
– Суть в том, что и жандарм тот правды не знает. Для него, дурака кабинетного, Степановка – это затхлая деревушка, набитая крестьянами тёмными, добродушными, наивными, с которыми можно вертеть свои комбинации полицейские, как только душе заблагорассудится. Впрочем, ровно так рассуждал там и ты. И даже не задумался секундой одной, что мог оказаться в яме с помещиком Степановым – шакалом ничтожным, давно червями сожранным – на отдалённой лужайке в лесу. Местные хотели расквартировать тебя в подземной гостинице – прикопать рядом с костями Степанова. От новоселья тебя только чудо спасло.
Дай папиросу ещё одну…
Пётр молча дал. Уже и сам закурить захотел, впервые в жизни, да удержался.
– Ненавижу я всех. Сил у меня уже нет терпеть всё это. Расскажу я тебе правду, по судьбе своей непростой, а дальше уже сам будешь решать, как со мной поступить. Но только на каторгу я не пойду. Это моё основное условие.
Мне, сыну Дементьева, было семь детских лет, когда последний на земле негодяй, Степанов-младший – сын прежнего хозяина, пять лет ранее помершего – в очередной раз устроил в деревне моей пьяный дебош. Почти всю деревню избил. Шакалы ему помогали – двое его опричников-телохранителей, местных подонков, за рубль продавших душу свою. Люди оказались на грани отчаяния, терпеть такое больше не было сил. И самое главное, пожаловаться было некому: местный пристав полицейский из Мурино – старый, предыдущий – был Степановым-младшим коррумпирован.
Утром на улицу вышли Григорьевы – муж да жена. Григорьев был мужиком решительным, строгим, поэтому стоял посреди деревни с топором в руках. А жена его, Григорьева, стояла с вилами. Закричал Григорьев на всю деревню, что жить так нам больше нельзя, и все, у кого осталась капелька гордости, пусть выходят к ним вооружённые, насмерть биться за свободу свою. Этот его повелительный крик я не забуду уже никогда.
Григорьевых поддержал мой отец, Дементьев. Взяв топор, он вышел к ним первым. А уже через минуту на улицу вышли все до единого. Все: и мужчины, и женщины, и дети, и старики. Огромной толпой мы напали на дома Степанова и его двоих опричников. Изрубили их вместе с семьями, с жёнами и детьми. Да, в злости своей мы преступили человеческое, но оставлять свидетелей той резни мы не могли. Ссыпали всё, что осталось, в огромную яму в лесу на удалении, закидали землёй и принялись ждать. Что будет дальше со всеми нами, никто из нас знать не мог. Григорьев, во время атаки на Степанова-младшего, получил от него пулю в живот револьверную. Два дня похворал да издох. Похоронили его мы с почестями. Благодаря ему от поганого помещика избавились.
Мой отец с местными решились рискнуть и составить легенду всеобщую, что Степанов с опричниками поехал на праздник в Мурино и пропал неизвестно куда без вести. Повезло: полицейские в эту легенду поверили и от деревни отстали. Так и началась в Степановке жизнь новая, свободная, пусть голодная, но правильная, без деспота помещичьего.
В двадцать лет от роду, четыре года назад, меня, парня деревенского, забрили в армию. Попал я служить на шесть положенных лет в пехотный полк. И, так сложились звёзды, мой полк отправили в Маньчжурию, под крепость Порт-Артур. Весь 1904-й год вели мы кровопролитные бои, непрерывно атакуемые врагом. Творилось там и героическое, и жуткое. Много солдат и офицеров погибло там. Но свою честь мы не опозорили. За год я дослужился до прапорщика и был награждён тремя крестами георгиевскими.
Когда крепость пала, мой полк перебросили под Мукден. Во время одной из ожесточённых атак на позиции неприятеля я был ранен пулемётной пулей в левую руку. Ранение так себе, жизни не опасное, но какой уж из меня был тогда боец, когда из предплечья кровь фонтаном хлещет? Командир батальона велел мне возвращаться до лазаретчиков. Я и побежал, пока крови много не растерял и пока ещё при сознании. Тут опять пулемёт по полю заполивал веером, ажнок воздух вокруг засвистел…
Дементьев-младший поморщился:
– Дай папиросу ещё…
…Ну, так вот, упал я в воронку ближайшую, смотрю, а там солдат лежит без сознания – моего возраста, смазливый. Только бледный весь, в грязи, и вся шинель окровавлена. Я подумал: «Готов». Шинель приподнял, а там в дырке в ноге кровь чёрная шевелится. То есть вроде живой. Много смертей я повидал за ту войну, а тут что-то дёрнуло меня над парнем этим сжалиться. Вдруг, если доволоку до тылов, выживет? Может быть, когда-нибудь мне Богом такое зачтётся? Схватил я его за воротник здоровой рукой да потащил по полю под пулями. Долго волок, с половины версты. Когда ко мне медики бросились, я уже сам на солдата того был похож: весь в крови, сознание едва держится, грязный как чёрт. Солдата моего те подхватили и в лазарет отнесли. А меня другие сподручили доковылять туда следом.
Рука моя зажила быстро, недели за три. Ни костей, ни нервов задето-то не было. Только артерию не общую, а какую-то малую пуля разорвала. Её заштопали, рука и поправилась.
После я вернулся в свой полк и воевал ещё несколько месяцев. К октябрю 1905-го командир полка решил, что я своё уже отслужил: руку мне пожал да досрочно домой и отправил[65 - Русско-японская война завершилась 23 августа 1905-го года подписанием мирного договора между Россией и Японией в городе Портсмут (США).].
Когда я вернулся в деревню свою Степановку, то её, клянусь, не узнал: чистенькая стала, ухоженная, дома появились новые – большие, многокомнатные. Но люди стали обратными, на себя не похожими. На службу уходил, – были улыбчивыми, открытыми, а теперь меня встретили угрюмыми, скрытными. Я сразу почуял: что-то произошло.
В дом свой зашёл: мать вся обрадовалась, крутится вокруг меня, рассматривает, жизнью моей наслаждается, а отец, напротив, хмурый сидит, глазами в меня из-под бровей сверкает, словно волк к жертве прицелился. Ну, за полтора лихих года война-то из меня всю робость напрочь вымела, поэтому такими глазами меня уж было не одолеть. Сел за стол, выпили, поговорили. Ну, батя меня и огорошил.
В общем, создал он из наших деревенских банду лютую. В нужде, мол, без копейки за пазухой, посчитал он, жить больше нельзя и начал при помощи мужиков нашенских нападать сперва на дорогу кексгольмскую, а потом, как размах разбойничий у них оформился, переместились они в Петербург. Стали выносить магазины, усадьбы и квартиры зажиточные, при этом иногда и постреливая. Деньги в Степановку потекли рекой.
Суть в том, что Степановка связана дорогой единственной только с Мурино, и поэтому на неё, глухим лесом сокрытую, никто не обращал никакого внимания. Для разбойного промысла такая ситуация идеальная. Деревенские, во главе с моим отцом, устроили тайную лесную тропу из Степановки до кексгольмской дороги. Берегли они её скрытность очень тщательно, даже талантливо, поэтому ни одному полицейскому, ни одному обычному сплетнику не могло прийти в голову, что деревня наша связана с Петербургом тайной тропой в обход Мурино. Дорога кексгольмская, как ты сам знаешь, тесно лесом обступлена, и в трёх таких местах на неё выходила секретная тропа деревенская.
Дело разбойничье складывалось для Степановки удачно: деньги рисковые, но крупные, никого из деревенских не оставили равнодушными. В налётах масштабных принимала участие иногда вся Степановка. Руководил ими острый ум моего отца, планировавший операции с высокой дотошностью. За полтора года в подвале его дома набралось денег, золота, камней драгоценных на сотни тысяч рублей. Отец все деньги собирал в общий котёл, тратить их никому не дозволял – для конспирации, пресекая баловство. На всеобщем сходе семьи степановские задались целью собрать миллион рублей – по пятьдесят тысяч на семью, – потом бросить здесь всё и уехать в Финляндию.
Мне с моим младшим братом такая история не понравилась. Приняв по отцовскому принуждению участие в двух налётах, мы из дома ушли, перебрались в Петербург. Отец, конечно же, был от бегства нашего в бешенстве, но потом постепенно остыл. Мы даже при его молчаливом согласии иногда в Степановке появлялись, раз или два в три месяца, мать свою навещали, несчастную. Бандитской жизни отца она противилась, да сделать ничего не могла, только сгорала медленно, душой высыхая. Мы с братом планировали её забрать да сбежать из петербуржской губернии, от отца нашего спятившего, чтоб жизнью спокойной зажить, как все люди нормальные. Не по нраву была нам разбойничья жизнь.
Год назад мы с братом попали в роковую историю. Когда мы тихо и мирно выпивали в петербуржской забегаловке вечером, к нам пристали трое пьяных людей. До драки дошло со стрельбой. Оказалось, что этими смутьянами, до безобразия разнузданными, были офицеры жандармского управления. Брата моего в драке застрелили, а я, вырываясь, зарезал одного из них насмерть. Прибывшие на место происшествия офицеры охранки меня схватили, приволокли в своё отделение и неделю пытали, не так, чтобы что-то от меня выяснить, а в качестве наказания.
С их слов, за убийство офицера губернского жандармского управления «при исполнении» мне светила либо смертная казнь, либо бессрочная каторга. Это в зависимости от того, кем они меня перед судом выставят: террористом или же простым уголовником. В общем, попал я крепко.
Через неделю пыток ко мне явился престарелый подполковник, который всех из камеры выгнал и заговорил со мной с глазу на глаз доверительным голосом. Он долго разводил предо мной свои полицейские философии, а потом выдал мне своё единственное предложение: или я становлюсь сверхтайным агентом охранки, убийцей по поручениям, или остаюсь прежним уголовником, и он гарантирует мне пожизненную каторгу. Если соглашусь стать убийцей по поручениям, я подпишу об этом секретную бумагу, о которой якобы никто никогда не узнает, и он отпустит меня домой, дело об убийстве офицера закрыв, списав всё на застреленного брата. Потом он будет мне нечастую работу подкидывать, стрелять указанных им людей. Ежемесячно я буду получать пятьдесят рублей содержания, а за каждый прицельный выстрел – минимум двести. Я согласился.
Я не хочу перед тобою оправдываться. Но хочу, чтоб ты понимал, что иногда мы попадаем в такие условия, когда у нас нет особого выбора. Да, я стал бандитом, наёмным убийцей, но не подонком. Стрелять в невиновных отказывался. За год работы на высокопоставленного офицера охранки я застрелил всего троих людей: двух эсеров-головорезов да одного купца с Московского, кредитора ихнего. Купец был фигурой приметной в городе, поэтому мне пришлось инсценировать его ограбление, чтоб расследование запутать – всякий хлам из квартиры вынести. За убийство эсеров офицер охранки заплатил мне по двести рублей, а за убийство купца пятьсот. Ты оказался четвёртым на очереди. За тебя он предложил мне тысячу. Только вот рука моя в Москве дрогнула…
– А зачем ты поехал за мной в Иркутск?
– А куда мне ехать? В Петербург возвращаться ни с чем? Решил последить за тобой да потом уж решать, что дальше делать. Стрелять в тебя – в того солдатика из воронки, – как ты понимаешь, я не мог. Тот солдатик – немногое моё оправдание перед Богом, чтоб совсем душу мою грешную в презрении своём не истребил.
Так что ты думаешь со мной делать? После всего, что я тебе рассказал?
– А ты ещё не всё мне рассказал. Ты пропустил последние события в Степановке. Ты грозился мне, что месяц назад я выжил в ней исключительно случаем. Так при каких обстоятельствах?
– Приехав в неё, ты оказался в волчьем логове – в деревне разбойников. Местные испугались, что ты сможешь это понять – слишком уж внимательно ко всему ты там присматривался да принюхивался. Они задумали тебя убить в первый же день, как ты там появился. Их притормозил мой отец – тот самый мужик, в доме которого ты поселился. Шлёпнуть тебя могли не обязательно в Степановке – могли это сделать в Мурино, на кексгольмской дороге или даже в Петербурге, – в любом месте, где это будет удобнее.
