скачать книгу бесплатно
Пётр, стоя в тамбуре вагона, задумчиво рассматривал в окно Ангару – великую сибирскую реку, поднявшуюся в весеннем половодье, берег которой располагался рядом, в каких-нибудь шестидесяти саженях. За ней, на её правом берегу виднелись кирпичные двухэтажные дома центральной части сибирского города. Погода стояла солнечная, весенняя. Полуденный диск солнца с высокого голубого неба ярко освещал город, хорошо просматриваемый во всех направлениях.
Иркутск Пётр хорошо знал из своей прежней жизни. В августе 1905-го года, долечиваясь в местном военном госпитале после тяжелейшего ранения, он много здесь гулял. Перед выпиской, для разработки ослабленной ноги, врачи потребовали от него большой подвижности – помногу часов в день гулять, невзирая на погоду. Старый военный хирург, своим великим талантом сохранивший ему ногу, буквально выгонял его из госпиталя на улицу, требуя расхаживать атрофированные суставы и мышцы, долгое время скованные гипсовой неподвижностью. Тот требовал ходить при костылях по две-три версты ежедневно и, чтобы он не лукавил, сокращая расстояние, каждое утро называл ему новый городской адрес, до которого надо было дойти, а при возвращении описать в подробностях облик расположенного по нему дома. Таким образом, Пётр исходил тогда весь город, прекрасно запомнив его во всех деталях.
Одним из первых сойдя на перрон, он поспешил через симпатичное одноэтажное здание вокзала на Глазковскую набережную[56 - Глазковская набережная – сегодня улица Челнокова.], по пути купив за пять копеек главную местную газету: «Иркутские губернские ведомости». Спешил он не напрасно: количество конных экипажей у вокзала было ограниченно; надо было успеть занять один из них, чтобы потом в раздражённой толпе приезжих не ждать много часов новую карету. Сунув извозчику в руки трёшник (за меньшие деньги тот не согласился бы даже тронуться с места), он приказал тому ехать до гостиницы «Отель-Централь» на Большой улице[57 - Большая улица – сегодня улица Карла Маркса.] и запрыгнул в карету. Ещё в Москве, в ожидании поезда на Иркутск, он созвонился с почтамта с Филипповым и Кошко и сообщил тем, что планирует остановиться обязательно в ней. Она была первоклассной, располагалась в центре города, с неплохим ресторанчиком «Модерн» в своём подвальном помещении и наверняка с телефоном в вестибюле (то есть она была лучшим местом для остановки в городе).
Карета прогрохотала по понтонному Николаевскому мосту[58 - Николаевский мост – сегодня Глазковский мост.] через Ангару и закачалась по грунтовой дороге Почтамтской улицы[59 - Почтамтская улица – сегодня улица Степана Разина.], углубившись в город.
Пётр посмотрел в окно, вспоминая облик восточносибирской столицы. За три года здесь ничего не изменилось, разве что военные с улиц совсем пропали (в 1905-м Иркутск солдатами и офицерами был переполнен). Всё тот же странный город, где изыск красивых каменных домов несуразно контрастировал с полным отсутствием мощёных улиц. Дороги в Иркутске были только грунтовые, часто разбитые, и в сырую погоду здесь на улицах царила невероятная слякоть. В столице Сибири происходило слияние города, стремящегося к современности, и провинциальной деревни. Это был какой-то переходной город, состоящий из столичного изыска и деревенского запустения, которое на его окраинах, с коровами да свиньями на улицах, просматривалось особенно заметно.
Пётр вспомнил о газете и быстро осмотрел её первую полосу. «Ведомости» были вчерашние, от 26 апреля. В их официальной части под приказами стояли должности и фамилии исполняющего обязанности иркутского генерал-губернатора генерал-лейтенанта Брилевича и исправляющего должность губернатора Югана. Только для выяснения и уточнения этих двух главных иркутских лиц Пётр газету и купил. Ему надо было понимать, к кому в случае острой нужды здесь обращаться.
Брилевича Пётр знал и поэтому его назначение сюда воспринял сюрпризом. Тот был известным в Петербурге генералом, знакомым его отца. Когда осенью 1905-го Пётр проходил дома под присмотром семьи реабилитацию, Брилевич даже наведывался к ним в усадьбу и имел с ним пусть короткий, но душевный разговор. Короче, с нынешним иркутским генерал-губернатором, так совпали звёзды, Пётр был знаком через своего отца лично. Это был достойный человек, к которому можно было смело обращаться за помощью. Югана Пётр не знал и что он собой представлял, не имел понятия. Но это было уже не важно: лично знакомый ему генерал-губернатор статусом был выше; этой иркутской фигуры было предостаточно.
Карета, пройдя по Почтамтской улице с версту, свернула направо, на Амурскую улицу[60 - Амурская улица – сегодня улица Ленина.] и, прокатившись по ней немного, остановилась перед симпатичным жёлтым двухэтажным зданием гостиницы, построенным в стиле модерн, на которой висела большая надпись «Отель Централь».
Пётр спрыгнул на пыльный грунт и обратился к извозчику:
– Вы случаем не знаете, где в Иркутске живёт купец Черных?
– Купцов с такой фамилией живёт здесь несколько, – ответил тот. – Какой конкретно нужен?
– Торговец пушниной с Тунгуски, друг бывшего губернатора Моллериуса.
– Яков Черных, есть такой, но в Иркутске он не живёт, бывает изредка. Его дом расположен на Преображенской улице[61 - Преображенская улица – сегодня улица Тимирязева.], его здесь все знают.
Пётр дал рубль сверху и немедленно вошёл внутрь гостиницы.
В вестибюле кроме одинокого, скучающего за стойкой портье – худенького престарелого мужчины важного налощённого вида – никого не было. Убранство вестибюля было богатым (с грунтовой пыльной улицы Пётр словно шагнул в другой мир). За стойкой на стене возле больших часов располагался настенный телефонный аппарат.
Увидев Петра – одетого скромненько, в сереньком пальтишке да в кепке, – портье даже не удосужился оживиться. Он посмотрел на него скучающим взором, словно увидел очередного уличного проходимца, зашедшего поглазеть на прогрессивный изыск.
Пётр подошёл к стойке и положил на неё свой фиктивный паспорт[62 - В то время в паспортах не было фотографий, поэтому их подмены в криминальной среде были частым явлением.].
– Мне нужен хороший номер на втором этаже с видом на улицу, – требовательно сказал он, не намереваясь долгое время выступать в облике случайного прохожего. – Пока на пять дней.
– Три рубля в сутки.
Пётр достал из кармана пятнадцать рублей и положил их на стойку. Увидев деньги, портье тут же оживился. Он оценил внешность гостя новым взглядом и раскрыл его паспорт.
– О, так вы из Санкт-Петербурга! – воскликнул он. – Что же вы сразу мне не представились?!
Пётр пожал плечами. В целом, он был не против четверть часа поболтать с этим человеком. Тот наверняка был осведомлён по иркутским историям, а Петру дополнительные сведения по городу сейчас совсем бы не помешали.
– И что в столице слышно, Моллериусы к нам не возвращаются? – спросил портье, аккуратно переписывая данные паспорта в свою книгу.
– Нет, не возвращаются.
– Жаль. Мы тут без них заскучали.
– С чего это вдруг?
– Ах… В нашей губернии мы вспоминаем их с удовольствием. Очень приличная семья, много для города сделала. В особенности в страшные 1904-й и 1905-й годы, когда война была. Город-то наш войной едва не разорён был! Сколько здесь солдат расквартировалось тогда, уму непостижимо – тысячи тысяч! Сами понимаете: антисанитария, недостаток продуктов, денег в казне, теснота да суета на улицах. Вон, вокруг города весь лес на обогрев лагерей вырубили. Ужас! А раненых сколько с фронта привозили к нам – человек по сто в день. Мы-то что, мы-то ладно, как-нибудь справлялись, а сиротам как жилось в приютах, малоимущим, нуждающимся? Моллериусы даже в таких жутких условиях находили для них средства на продукты питания. Ох, множество людей они спасли от голода неминуемого!
– А что же ваш новый губернатор Юган?
Портье махнул рукой:
– Непонятный он. Что-то, может, и пытается делать, да результата не видно. То ли времени у него освоиться не хватает – несколько месяцев как в должности, – то ли не справляется. Только я вам это по секрету! Не велите наслать на меня его гнев!
– Хорошо. А к генерал-губернатору как вы относитесь?
Портье поозирался по сторонам и наклонился к нему через стойку:
– Селиванов – человек строгий и всю губернию в руках держит. Но сиротам без Моллериусов житься стало туже. Нет ему дела до простого люда!
– Какой Селиванов? Я в газете прочитал, что Брилевич!
Портье внимательно рассмотрел газету, которую ему протянул Пётр.
– Да не, – отмахнулся он, – иркутский генерал-губернатор Селиванов, а Брилевич его помощник! Видать, Селиванов то ли в отпуске, то ли в отъезде, и поэтому приказы за него сейчас Брилевич подписывает! Резиденция генерал-губернатора располагается в доме купцов Сибиряковых на Набережной улице[63 - Набережная улица – сегодня бульвар Гагарина.], недалеко отсюда. Мимо никак не пройдёте: там красивый трёхэтажный каменный дворец, приметный издалека.
Пётр молча взял протянутые ему ключи от номера и, недовольный, зашагал к лестнице.
– Вас проводить? – поинтересовался портье. – Мой помощник сейчас мигом вас с комнатой ознакомит!
Пётр отмахнулся и зашагал по ступеням лестницы.
Услышав за спиной звук дверного колокольчика, он невольно на лестничной площадке остановился и прислушался. В вестибюль с улицы зашёл какой-то человек – не помешало бы взглянуть, который. Пётр вернулся на несколько ступеней. На стене вестибюля возле лестницы висело большое зеркало, в которое можно было подглядеть стойку. Пётр осторожно встал так, чтобы видеть вестибюль в самый краешек зеркала, при этом самому оставаясь в тени от наблюдения.
Перед стойкой боком к зеркалу стоял крепко сложенный мужчина среднего роста, лет тридцати на вид. Он имел чёрные волосы, решительные черты выбритого лица. Одет он был в чёрное полупальто. Подозрительно поглядывая в сторону парадной лестницы, на которой прятался Пётр, он негромко с портье о чём-то разговаривал. Слов разобрать отсюда было невозможно.
Пётр увидел, как мужчина положил на стойку денежную купюру, но не за оплату номера, потому что портье немедленно убрал её в свой карман. Затем он положил ещё деньги, за которые уже получил ключ. С портье он продолжал о чём-то разговаривать, а тот отвечал ему испуганно, быстро кивая головой.
Быстро всё сообразив, Пётр скорым шагом, едва удерживая себя от бега (чтобы не нарушать тишины), поднялся на второй этаж и, осмотревшись на нём, зашёл за приоткрытую дверь подсобной комнатки, в которой располагались принадлежности для уборки. Прикрыв дверь, оказавшись в полумраке, он внимательно здесь осмотрелся. Увидев толстый шёлковый шнурок на порванных шторах, валявшихся скомканными на деревянном стеллаже, он отрезал своим ножом его кусок длиной с аршин и спешно убрал в карман брюк. Вытащив из кобуры револьвер, он аккуратно взвёл курок и сжал рукоять обеими руками.
Отвлекать свой взбудораженный разум на общие вопросы, что и как, почему петербуржский бандит всё-таки смог его выследить, он сейчас себе не позволил, полностью сконцентрировавшись на происходящем. Если сейчас не атаковать врага первым, в самый подходящий для этого момент времени, то потом уже будет поздно, учитывая навыки того в стрельбе из револьверов.
Мужчина неторопливо поднялся по лестнице на этаж, внимательно огляделся, обратив при этом внимание на приоткрытую дверь каморки, и неторопливо зашагал в дальний конец коридора, посматривая на таблички номеров комнат. У дальней двери он остановился, подался к ней и прислушался. Так простоял с минуту. Потом отпрянул, прошагал к одной из дверей поближе, поковырялся в ней ключом, распахнул её, вошёл внутрь и тихо закрыл дверь за собой. Раздался скрежет запираемого замка. Настала тишина, прерываемая гулкими частыми ударами крови в висках.
Прождав с пару минут, Пётр решился действовать. Идти вперёд было страшно, но он понимал, что ещё немного, и волнение, увеличивающееся с каждым мгновением, вскоре парализует его мозг. А ему сейчас надо было соображать как никогда быстро.
Заставив себя зашагать громко, шумно, вызывающе, он приблизился к двери номера бандита и требовательно постучал в дверь.
– Комплект сменного белья! – громко сказал он.
За дверью раздались шаги. В замке заскрежетал ключ. Отступив на шаг, Пётр изо всей своей силы ударил ногой в дверь. Та, пройдя немного, глухо ударилась о препятствие, словно увязнув в трясине, а потом вновь быстро пошла дальше. Увидев отлетающего к кровати человека, он решительно ворвался в комнату и навёл ствол своего револьвера на его рассечённый дверью лоб. Бандит не подавал признаков сознания. Он полулежал на ковре, упёршись головой о кровать. На его закрытые веки быстро закапали капельки крови, ручейком потёкшей из раны во лбу.
Пётр быстро вернулся, захлопнул дверь, запер её на ключ, подскочил к бандиту и завалил его на живот. Бросив свой револьвер на кровать рядом, он выхватил из кармана шнур, быстро связал его специальным узлом, накинул на запястья бандита две петли и дёрнул за свободные концы шнура так, чтобы те стянулись на запястьях. В сыске такой метод связки называли «бабочкой». Неизвестно, кто его придумал, только узел получался у таких наручников самозатягивающимся: чем сильнее давить на петли, пытаясь их ослабить, тем туже они на запястьях стягивались. «Бабочку» невозможно развязать, её можно только перерезать ножом.
Опрокинув бандита на спину, на связанные руки, Пётр быстро его обыскал. Под пиджаком, подмышками, он тут же обнаружил две самодельные кобуры из ремней, в которых располагались два револьвера системы Нагана. Вытащив, он бросил их в ящик прикроватной тумбочки. Туда же швырнул пачку денег, перевязанную тонким льняным шнурком, обнаруженную во внутреннем кармане пиджака. Часы, складной нож, монеты из брюк полетели следом. Окончив обыск, он захлопнул ящик тумбочки и, убрав свой револьвер в кобуру на животе, нагнувшись, перетащил бессознательное тело на кровать. Небрежно уложив его на покрывале, он осмотрелся. Заметив пальто бандита, висящее в платяном шкафу у входной двери, он осмотрел его карманы и ощупал всю подкладку. В нём кроме паспорта ничего не оказалось. Паспорт, на имя какого-то Орлова, никакого интереса не представлял, потому что был на сто процентов фиктивным, краденым. Сунув его в карман своего пиджака, Пётр прошёл в ванную комнату. Пустив из крана воду, он тщательно вымыл перепачканные в крови руки, вытер их о полотенце и вернулся в комнату.
Видом в ней он оказался доволен: безоружный бандит со связанными за спиной руками беспомощно лежал на кровати, в полной от него зависимости.
«Вот так надо работать, – подумал он. – Без стрельбы, криков, шума, пыли, за несколько секунд опаснейший убийца повержен».
Пётр, смахнув с себя пальто, бросил его на кресло возле журнального столика, пододвинул ближе прикроватный стул, расположив его напротив бандита, и сел на него, внимательно того осматривая.
Бандит – тот самый, над оперативной разработкой которого он с напарником работал две недели – оказался крепкой комплекции. У него было широкое, складное лицо (такие женщинам нравятся, одним словом), сейчас выбритое. Высокий лоб, ровный нос, крепкий подбородок. На вид ему было всё-таки меньше тридцати – лет двадцать семь.
Пётр рассматривал его впервые. Раньше он имел о нём лишь приблизительные представления, сформированные только на основе следов, которые тот оставил в квартире доходного дома на Московском шоссе. Войдя в квартиру несчастного купца, бандит оттолкнул того от двери ударом ноги в живот, после чего застрелил в лоб залпом из двух револьверов. После того, как тело купца упало на пол прихожей, он спешно собрал по квартире ценные вещи, оставив при этом несколько своих отпечатков пальцев да следы ботинок на ковре, и быстро скрылся, при этом даже не удосужившись закрыть за собой входную дверь. По характеру следов ботинок, пальцев рук, по сломанным у купца двум рёбрам и порванной селезёнке складывался вывод, что разбойник был среднего роста, коренастый, очень сильный физически. По тому, как он вёл себя внутри квартиры, Филипповым был составлен его психологический портрет: самоуверенный, дерзкий, решительный, жестокий. При этом точно стреляет навскидку с обеих рук. В общем, особо опасный.
Привлечённая к расследованию убийства купца оперативная пара Петра, в течение первой недели проведя чудовищно сложную и масштабную оперативную работу в городе, сумела выяснить, что возможная фамилия бандита Дементьев, и что живёт он в квартире доходного дома на проспекте Императора Петра Великого. За квартирой установили наблюдение, ожидая появления подозреваемого.
Арестовывать Дементьева сразу, при первом его появлении, решили не спешить. На закрытом совещании в кабинете Филиппова между самим начальником сыска, его помощником Кунцевичем и Петром с напарником было принято решение за ним вначале понаблюдать. Дело в том, что подобные разбои с использованием револьверов происходили в Петербурге уже на протяжении последних трёх лет. Рисунок жестоких ограблений зажиточных горожан был одинаков: стремительные нападения на пороге квартир и частных домов с использованием револьверов, ножей, топоров, заканчивающиеся тяжёлыми увечьями или смертями потерпевших, их семей, прислуги, затем непродолжительный по времени грабёж ценностей и быстрый уход. Ограбления всегда длились не более пяти минут.
Немногочисленные свидетели давали показания, что к таким нападениям причастны несколько человек. Одних бандитов они описывали высокими и худыми, других низкими и плотными, одних с бородами и усами, других молодыми и безусыми. Напрашивался вывод, что на протяжении трёх лет в Петербурге и его пригороде промышляет наглая банда разбойников, человек до пятнадцати численностью, скрывающаяся непонятно где.
После характерного убийства купца на Московском шоссе Филиппов, естественно, предположил, что его совершил участник банды. Вот поэтому было принято решение убийцу, квартиру которого установили, сразу не брать, а присмотреть за ним, чтобы выйти на подельников. Ну, а когда Пётр доложил Филиппову о том, что за ним следит этот самый персонаж – убийца с Московского, – тот уже плюнул на всю операцию и, чтоб вновь уберечь своего сотрудника от расправы бандитской, отдал команду того немедленно арестовать и доставить в сыскное отделение. Только там, на набережной Обводного канала, этому бандиту посчастливилось убежать. И надо же, каким надо было быть наглым, чтобы не убежать до конца! Оторвавшись от преследования, он вернулся обратно и продолжил наблюдать за парадной дверью дома. Ведь только так он мог отследить прибытие Петра на Николаевский вокзал. Спешно купив билет, он сел на поезд с ним сперва до Москвы, а потом и до Иркутска, и вот теперь выследил до гостиницы. Просто обнаглевший в невиданной дерзости уголовник!
Поднявшись со стула, Пётр взял со столика листок бумаги, завалил бандита на бок, смазал кровью его большой палец правой руки и, отпечатав на листке, быстро осмотрел кровавый след – он самый (треугольный шрам по центру и две тонкие чёрточки ближе к суставу). Это был тот самый негодяй, который убил и ограбил купца, а потом следил за Петром возле его дома. Уже никаких сомнений в этом не осталось, даже гипотетических.
Бандит в какой-то момент глубоко задышал, открыл залитые кровью веки, посмотрел на восседающего на стуле Петра, внимательно осмотрелся, пару раз судорожно дёрнул связанными за спиной руками и, поморщившись, извиваясь телом сел на край кровати, опустив ноги на пол.
Лицо его было бледным. Он молча смотрел на Петра, не шевелясь. Взгляд его был больше растерянным, нежели злобным.
– Ну что, говорить будем? – строго спросил у него Пётр.
Тот промолчал. Даже не пошевелился.
– Знаешь, почему ты мне не интересен? – спросил Пётр. – Потому что я всё про тебя знаю. Всю твою подноготную. Поэтому я тебя даже допрашивать не хочу. Допрашивать тебя будет Филиппов – начальник петербуржского уголовного сыска. Тому ты всё расскажешь, потом, недели через две.
Бандит слегка улыбнулся. Но опять промолчал.
– Ты думаешь, я простачок, да? Ты думаешь, я отдам тебя местному полицмейстеру? Он сообщит о тебе своему начальнику – иркутскому губернатору, – а тот, недолго думая, скинет тебя жандармерии. Та конвоирует тебя в Петербург и передаст на самый верх – в департамент полиции, – где тебя пожурят и отпустят. Нет, милок. Ты и твои кураторы из жандармерии ошибаетесь, такого сценария не будет. Я сделаю всё по-другому. Я приведу тебя к иркутскому генерал-губернатору Брилевичу, с которым давно знаком, и попрошу его конвоировать тебя в Петербург боевыми армейскими офицерами. И даже не попрошу, а потребую, чтобы те передали тебя не департаменту полиции, а лично в руки начальнику уголовного сыска Филиппову, у которого есть прямой выход на премьер-министра Столыпина. Знаешь что-нибудь о таких людях? Наверняка наслышан!
Услышав эти слова, бандит побледнел ещё больше. Улыбка с его губ сошла.
Пётр извлёк из кармана пиджака столыпинскую доверенность, развернул её и положил на колени бандита.
– Читай, что там написано! – холодно потребовал он.
Тот, склонившись, её прочитал. Пётр убрал бумагу и пересел на кровать рядом.
– Как ты думаешь, офицеры Брилевича осмелятся нарушить пункт два данной доверенности? Рискнут пойти против воли премьер-министра? Вот и я думаю, что нет. Не помогут тебе обещания твоих кураторов из департамента полиции, не попадёшь ты к ним. Сдадут тебя человеку, которому наплевать на все ваши интриги и который ужасен, когда рассвирепеет. Филиппов доведёт тебя до суда и всех разметает в стороны, кто ему помешает. Ты получишь бессрочную каторгу, на которой очень скоро без остатка сгниёшь.
– Что ты от меня хочешь? – тихо прохрипел бандит, наконец издав звук.
– Сделку. Ты сдаёшь мне банду, а я позволю тебе умереть здесь, сейчас, в чистой, тёплой, ухоженной комнате. Я своим милосердием позволю тебе умереть с достоинством.
– Ты смеёшься надо мной?!
– Нисколько. Ты ещё не понимаешь, во что вляпался. Но я тебе помогу понять. Я расскажу, что с тобой было раньше и что с тобой будет впереди. А ты подумаешь и в конце решишь, смеюсь я над тобой или проявляю милосердие.
Пётр поднялся на ноги и строго посмотрел на него сверху.
– В прошлом ты боевой офицер, прошедший всю войну с Японией. Воевал храбро, насмерть, за своё отечество. Но в какой-то момент времени что-то произошло, и ты вляпался в неприятности. Может быть, ты морду генералу штабному набил; может быть, подрался с каким-нибудь чиновником высокопоставленным. Тебя захотели привлечь к суду, и ты оказался вынужден из армии бежать, дезертировать. Поскитавшись по Петербургу, ты сошёлся с местными разбойниками, которые тебя – голодного, бездомного – прельстили драгоценностями. Ты долго маялся, долго рассуждал, но в итоге взял в руки оружие и пошёл с подельниками грабить людей. Твои офицерские навыки точно стрелять и не бояться лишнего в минуту роковую бандой приветствовались, и ты снискал в её рядах уважение. Вот так из тебя и получился дерзкий опасный бандит.
В один день ты убил полицейского, и тобой занялись жандармы департамента полиции. Они поймали тебя, приволокли в охранное отделение, долго били, пытали, допрашивали. А потом явился добрый приветливый офицер, который тебе предложил сотрудничество: поработать на охранку. Отныне ты будешь их тайным убийцей на содержании, а они оставят тебе свободу, закроют глаза на твои разбойничьи безобразия и, более того, обеспечат своим покровительством. В противном случае, если ты осмелишься им возражать, они обеспечат тебе бессрочную каторгу, в которой ты будешь гнить до конца своих дней. И ты согласился, не по прихоти, а от безысходности, убивать по приказу охранки людей. Для тебя и цели выбирали подходящие: отстреливать всякий там революционно-террористический сброд. А недавно, с неделю назад, тебя вызвал к себе куратор из охранки и велел застрелить уголовного сыщика, за то, что тот борзо себя ведёт: нос свой суёт куда не следует. Вот так ты и столкнулся со мной. Ничего личного ко мне ты не испытываешь, тебе просто велели застрелить суетливого полицейского, вот ты и согласился.
Пётр откашлялся, сделал паузу и сел на стул перед бледным бандитом.
– Всё это произошло до сих пор. Но это, признаться, вовсе не конец твоей невесёлой истории. Дальше для тебя начнётся ад. Вопреки обещаниям кураторов, ты попадёшь не в жандармерию, а в руки уголовного сыска. По убийству купца на Московском шоссе тобой оставлены отпечатки пальчиков. – Пётр поднял с тумбочки листок с кровавым отпечатком и показал бандиту. – Тебе круто не повезло: ты станешь одним из первых в стране бандитом, вина которого будет подтверждена пальцевым отпечатком. Ты ведь даже слыхом не слыхивал о том, что узоры кожи на пальчиках у каждого человека уникальны. По их следам можно идентифицировать человека с абсолютной точностью. Но тебе не повезло дважды: на твоём пальце даже без кожных узоров видны три примечательных шрама – треугольник и две чёрточки. Любой судья, даже понятия не имеющий о дактилоскопии, увидев фотографию кровавого треугольника с чёрточками на шее убитого на Московском шоссе купца и рассмотрев вот эту самую бумажку с твоим свежим отпечатком, чисто по-человечески сообразит, что в той квартире был именно ты. А я ещё изловчусь и докажу под микроскопом, что косые царапины на пулях, пролетевших сквозь голову купца, оставили нарезы стволов именно твоих револьверов. – Пётр бросил листок с отпечатком на колени бандита. – Не соврал тебе твой куратор из жандармерии: я суетливый полицейский. Такой, если своевременно не пристрелить, только проблемы создавать умеет, заноза просто.
По моим доказательствам ты будешь раскручен на пожизненную каторгу как особо опасный убийца. Суд не примет во внимание твоё героическое боевое прошлое и снисхождения тебе не сделает. Тебя отвезут на свинцовые рудники восточной Сибири. Это, кстати, тут, неподалёку. Я сделаю всё от себя возможное, чтобы офицеров тюремного управления[64 - Сопровождение арестантов осуществлялось чинами конвойной стражи, конвойная стража подчинялась Главному тюремному управлению, входящему в Министерство юстиции. Министерство юстиции подчинялось правительствующему Сенату. Сенат подчинялся Императору.], осуществляющих твоё этапирование к руднику, и твоё содержание при нём проконтролировал лично Столыпин – правая рука царская. По его доверенности ты уже должен соображать, что к нему я являюсь лицом приближённым, можно сказать дружеским.
Понимаешь масштаб своей беды? Нарвался ты со своими кураторами из охранки не на простого сыщика. Сенатские подельники директора департамента полиции сбежать тебе с каторги не помогут. Ты обречён оказаться на свинцовом сибирском руднике и заживо сгнить в нём.
Я тебе проясню, что тебя на каторге ждёт. Ты обязательно окажешься в зловонном арестантском бараке, среди визгливой мелкоуголовной шушеры, от которой тебя всю твою жизнь тошнило. Днём тебя – человека гордого, решительного, свободолюбивого – будут избивать и унижать солдаты, а ночью ты будешь пытаться, пожираемый вшами, засыпать под гогот мерзопакостных уголовников на обледенелых, пропитанных нечистотами нарах. Такой жизни ты долго не выдержишь. Уже через несколько месяцев ты смастеришь себе из куска штанины удавочку и подвесишь себя на ближайшей доске. А самые последние из уголовников, увидев с утра твой обледенелый труп, будут по очереди мочиться на него, хохоча и пританцовывая.
Пётр извлёк из кобуры револьвер и показал его бандиту:
– Я тебе, боевому офицеру, в виде исключительного милосердия предлагаю погибнуть с честью от пули здесь и сейчас, в чистой гостиничной комнатке, по-человечески. А потом быть похороненным в нормальном гробу, по обычаю христианскому, а не быть зарытым в яме с нечистотами.
Смеюсь я над тобой или нет?!!!
Бандит молча рассмотрел у своего лица револьвер, потом, приподняв бледное лицо, испачканное кровью, внимательно посмотрел на Петра. Долго смотрел на него, о чём-то рассуждая. Потом произнёс:
– Дай мне курить. Там, на подоконнике, портсигар с папиросами.
Пётр прошагал к окну, одёрнул в сторону тюль, взял портсигар со спичечным коробком и вернулся. Сунув в губы бандита папиросу, он зажёг спичку и прикурил её. Тот жадно затянулся много раз подряд, наполнив комнату дымом. Вторя взору, Пётр вытащил окурок из его рта и сунул следующую папиросу, опять разжёг.
– На войне я дослужился до прапорщика, – накурившись второй до кашля, до хрипоты, сказал тот, сплюнув окурок на пол в сторону. – Но мне наплевать на погоны – я такой же солдат, как и ты.
Пётр молча сел перед ним на стул, положа револьвер на своё колено.
– Кое-что ты угадал из моей истории, да не всё. Не знаю, то ли демон ты, то ли пророк, но про мою связь с жандармами близко к тесту излагаешь. Не понимаю, откуда про вербовку мою ты знаешь. Не мог я нигде на этом засыпаться.
Бандит откашлялся, отдышался и вновь установился на него:
– Хочешь, теперь я расскажу кое-что уже из твоей истории? Готов? Только предупреждаю сразу: удивишься ты похлеще моего. Так что лучше револьвер свой прибери в кобуру заранее, чтоб потом на пол не ронять, – не ровен час, раньше времени выстрелит. Да на стуле усядься удобнее. А то если у тебя головёнка закружится, так некому будет мне, связанному, папиросы подавать.
Пётр убрал револьвер в кобуру на животе, внимательно наблюдая за своим опасным собеседником. Он уже приготовился услышать от того всё что угодно, даже если он нашёл своё порождение из пасти огненного космического чудовища.
– Я тебя, пса сыскного, оборзевшего, готовился шлёпнуть возле почтамта московского, куда ты ходил кому-то там названивать. Вы же, шавки полицейские, только гонором своим сильны. За другими присматривать приучены, а слежку за самими собой определять не способны. Стоит от вас только на сотню шагов отступить, так можно спокойно делать что хочешь: хоть карандашом на бумагу гримасы записывать, хоть из револьвера выцеливать. Не знал я, кто ты такой. До почтамта ты был для меня обычной сыскной собакой, к жалости не предрасположенной. Только когда с тобой сблизился, уже готовясь пустить пулю в висок, опознал тебя, и рука моя дрогнула.
Это я тебя, солдатика подстреленного, вытащил из той воронки под деревней Юхуантунь. Пока волок по полю, под пулями пулемётными, на всю жизнь облик твой запомнил. Больше двух часов волок. Думал тогда, что напрасно уже – ты кровью истёк, жизни не показывал, – ан нет, выжил, оказывается.
Как вижу, больно бледным ты стал. Так не побаивайся, водички себе налей, да и мне с полстаканчика не зажмись. Пить и курить хочется.
