скачать книгу бесплатно
– Если вы хотите мне что-то сказать, то говорите при высокоблагородии, – твёрдо сказал он. – С глазу на глаз в данной ситуации я разговаривать с вами не стану. Его высокоблагородие – достойный честный человек, мой начальник, поэтому либо он услышит всё, что вы хотите мне сообщить, либо мы разворачиваемся и уходим.
Нойд кивком головы показал, что требования принимает.
В этот момент случилось невообразимое, к чему Пётр оказался совершенно не готов: жена Нойда, доныне неподвижная, бросилась к нему, упала на колени и крепко обняла его ноги своими руками. Её дети подбежали к Петру следом и с двух сторон прижались к нему, вцепившись в пальто. Пётр, потрясённый сценой, оказался парализован. Кошко отступил на два шага в сторону, не мешая тем выразить свою благодарность. Городовым, побежавшим к ним на помощь, издалека заподозрившим неладное, он повелительным жестом руки велел вернуться.
Нойд молча пронаблюдал эту сцену, шагнул к Петру и протянул ему круглый деревянный диск диаметром в полтора вершка[30 - Вершок (1/16 часть аршина), равен 4,4 сантиметрам; полтора вершка – 6,6 сантиметров.], к которому была прикреплена длинная льняная верёвка. Пётр взял диск в руку и быстро его осмотрел. Это был какой-то религиозный предмет, вырезанный из дуба совсем недавно: на его поверхностях сохранились микроскопические, но приметные заусенцы, не успевшие в кармане пальто затереться. По краям диска с двух сторон были вырезаны какие-то знаки: то ли неизвестные буквы, то ли неизвестные цифры. С одной стороны по центру диска, внутри окружности из таинственных знаков, было вырезано улыбающееся солнце, с другой – лик плачущей луны.
– Это оберег, – сказал Нойд. – Я его вырезал из куска дерева, выйдя из тюрьмы. Он наколдован. Его плоти я передал всю силу, коей владею. Ты должен носить его на верёвке на шее, под рубашкой, на животе, никогда не снимая. Когда придёт беда, он поможет тебе избежать неминуемой смерти.
Пётр посмотрел на Кошко. Тот ничего не сказал, сам растерянный от всего происходящего.
Жена Нойда подняла голову, оторвавшись щекой от его ноги, и тихим голоском быстро-быстро затараторила:
– Обязательно берите, Ваше благородие, обязательно не отказывайтесь! Вы моего мужа совершенно не знаете! Он внук могущественного колдуна! Вы даже не представляете, чему он дедом был обучен! Вся его сила отныне будет оберегать вас от смерти! Просто доверьтесь нам! Мне нельзя всего рассказывать! Просто не отказывайтесь! Просто поверьте нам!
Пётр вновь посмотрел на Кошко, пытаясь понять его отношение к данной ситуации[31 - За хранение и ношение языческого предмета Пётр мог быть наказан, вплоть до увольнения из полиции.]. Тот требовательно кивнул головой:
– Бери.
Пётр открыл свой портфель и положил деревянный диск в шёлковый внутренний кармашек.
Жена поднялась с колен и с детьми отступила. Она продолжала смотреть на него благодарным взглядом.
Нойд тоже отступил, всем своим видом показывая, что у него больше разговора для Петра нет. Он пришёл сюда только для того, чтобы передать ему оберег.
Кошко шагнул вперёд и спросил требовательным голосом:
– Почему вы, заявляя о своём могуществе, не смогли заблаговременно почувствовать опасность в то утро, когда деревенские обнаружили тела убитых?
– Колдуны тоже ошибаются, – грустно улыбнулся тот. – Я отвлёкся, потерял внимание, устал, такое случается. Но впредь я такого не допущу. Я не позволю втянуть себя и свою семью в подобные несчастья.
– Почему вы покинули Кольский полуостров – свою родину?
– Это внутриродовая история, не имеющая никакого отношения ни к тому, что было в деревне, ни к тому, что будет в будущем. На родине мне приказали сделать то, чего я не захотел делать. Мне приказали уйти, и я ушёл. Такое бывает.
– Вам известно, что Степановка сожжена дотла, а люди из неё бежали? Ваш дом спалён!
– Да, известно. Но мы не собирались возвращаться в ту проклятую деревню. Я уже понял, как ошибся, придя в неё. В какое-то время я потерял бдительность. Больше я себе отвлечься не позволю.
– Где вы собираетесь теперь жить?
Нойд внимательно осмотрел Кошко, словно взвешивая, можно ли с ним об этом говорить. Приняв решение, он ответил:
– Мы пойдём в Финляндию, подальше отсюда.
– Пешком придётся идти очень долго.
– Да, я знаю. Но поехать на поезде у нас нет возможности.
Кошко откашлялся, посмотрел по сторонам и достал из кармана пальто деньги. Отсчитав пять червонцев, протянул их колдуну.
– Берите, – требовательно сказал он. – Вам надо прокормить семью.
Пётр оказался поражён этим безусловно милосердным поступком. Под впечатлением он полез в портфель за своими деньгами, но Кошко твёрдой рукой его остановил:
– Не надо. Угомонись.
Увидев протянутые деньги, Нойд отрицательно мотнул головой и отступил. Недолго думая, Кошко сунул купюры в карман пальто его сына и хлопнул рукой по его плечу.
Нойд остановил рукой свою жену, готовую броситься на колени перед Кошко. Из глаз последней полились слёзы. Она смотрела на двух чиновников уголовного сыска таким взглядом, какой Петру ещё никогда не встречался.
Взяв своих детей за руки, Нойд развернулся и неторопливо зашагал по Офицерской улице в сторону Вознесенского проспекта, – от сыскного отделения прочь. Его жена пошла следом, постоянно оборачиваясь, утирая с глаз слёзы.
Отойдя уже довольно далеко – шагов на двести, уже почти скрывшись за силуэтами прохожих, – он внезапно остановился, обернулся, поднял вверх свои руки, привлекая внимание Петра, и прокричал громким повелительным голосом, распугивая всех без исключения людей вокруг:
– Оберег носи обязательно! Носи на животе своём! Он должен касаться твоего тела! В портфеле да в кармане он действовать не сможет! И никогда его не снимай ни при каких обстоятельствах! Когда придёт последний самый долгий день, только он тебе поможет!
Махнул руками на прощание и пошёл дальше. Скоро он и его семья скрылись с глаз.
– Аркадий Францевич, каким ветром вы в Петербурге? – спросил Пётр, когда они прошли к Екатерининскому каналу и неспешно зашагали вдоль него в сторону Вознесенского проспекта.
– Вот ты наглец! – недовольно буркнул Кошко. – Как ты смеешь высокое должностное лицо о таком расспрашивать?! Да ещё таким тоном!
Пётр промолчал.
– Пороли тебя в детстве мало! На язык ты гонорист!
– Меня вообще не пороли! – огрызнулся Пётр. – Вот если бы пороли, дураком бы вырос!
Кошко остановился и сурово осмотрел его с ног до головы. Лицо его побагровело[32 - Человек лицом бледнеет, когда испытывает страх; краснеет, когда смущается; багровеет, когда раздражён, агрессивен.].
– Я для дела спрашиваю, – сказал Пётр.
– Вот бы тебе сейчас всыпать… – тихо сказал Кошко, испепеляя его своим взглядом.
– Аркадий Францевич, не вынуждайте меня доставать из кармана столыпинскую доверенность. С огнём ведь играетесь. До добра вас это не доведёт.
Кошко грозно шагнул к нему, внимательно осмотрел ещё раз, хотел что-то сказать из гневного, но, увидев, как Пётр еле удерживается от смеха, развернулся, сплюнул в сторону и зашагал дальше. Когда Пётр его нагнал, то увидел, как он качает головой и улыбается.
– Наверное, в этом есть взаимосвязь, никуда от этого не деться, – сказал Кошко. – Чем остроумней человек, тем он более дерзостный, чем тупее, тем послушней. Много раз замечал такое. Только поэтому мы с Филипповым тебе многое прощали. Не будь у тебя исключительной раскрываемости, уже давно вылетел бы из сыска за гонор свой неуёмный.
– Спасибо за комплимент.
– С Императором я встречался в Царском Селе. Затем со Столыпиным в министерстве. Но если кому растрещишь подобное, видит бог, выпорю! Помни, малец, рука у меня тяжёлая!
– Да кому я растрещу? Меня в сыске почти все ненавидят. Только вы с Филипповым да с несколькими сыскными чиновниками ко мне хорошо относитесь. За это, впрочем, меня и ненавидят. Выскочкой считают, приспособленцем, карьеристом. А я ведь не начальству служу, а правде и справедливости. Воспитание у меня такое с детства малого.
– Знаю я твоего отца. В 1888-м году в одном пехотном полку с ним служил. В Симбирске. Он был командиром моего батальона.
Пётр оказался шокирован такими сведениями. Ничего о подобном он не знал. Он растерялся. В одно мгновение все понятные ему прежде логические связи его сыскной судьбы смешались в неразборчивое вихревое облако.
– Да не по отцу тебя судим. – Кошко повелительно положил свою руку на его плечо. – Не ищи здесь подводных камней. Любовь нашу ты заслужил своею службой правильной. А что касается твоего отца, так я его давно не видел. Но помню его во всех подробностях. Такой же дерзкий был, как ты. Чуть что, или взвинтится, или обидится. Правды не боялся, за неё готов был начальству нервы трепать, рискуя карьерой. Вспоминаю я его с уважением. За конфликт с командиром полка он был переведён в полк под Петербургом. От наказания боевые заслуги его спасли да богатая родословная.
– Меня в основном воспитала мать. В эпоху моего детства отец подолгу пропадал на службе.
– Служба офицера – штука сложная. Но, не будем сейчас отвлекаться на прошлое. Времени у нас немного, а нам надобно дела твои обсудить на будущее. Дело-то по СЛТ совсем непростое.
– Что вы по нему думаете?
– Я думаю, что впереди тебя ждёт суровое испытание. Очень скоро романтика выветрится из твоей головы. По сути, мы посылаем тебя в полную неизвестность.
– Почему?
– Ты думаешь, Столыпин за просто так выписал тебе такую доверенность, с правами, по сути, бесконечными? Он, как человек практический, понимает всю сложность и опасность такого расследования. И, будь ситуация другой, в ином историческом времени, послал бы в Иркутск полевой эскадрон отдельного корпуса жандармов. Но сегодня, на фоне революционной нестабильности, он не может позволить публичности. Если СЛТ являются ничем не подтверждёнными слухами, – революционные пропагандисты, будь они прокляты, обольют его и царя вёдрами отборного издёвочного дерьма. Секретность предстоящего расследования навеяна нашим непростым временем. Нельзя позволить бессовестной черни[33 - Кошко имеет в виду невежественную толпу, лишённую высоких интересов.] потешаться над царём. Только поэтому в Иркутск решено послать единственного сыщика, который должен в обстановке максимальной секретности собрать по СЛТ достоверные сведения.
– А почему это опасно?
– Вот наивность, вот молодость! А ты думаешь, тебя отправляют на лёгкую прогулку, продышаться сибирским воздухом? Иркутск – город не для санаториев. Там полно разбойников, беглых каторжников, революционных террористов, ссыльных политических. Если в самом городе при полицейских и жандармах криминальная обстановка ещё сносная, то в деревнях и сёлах Иркутской губернии порядка петербуржского, тебе привычного, нет и никогда не было. Я уже не говорю про дикую тайгу Подкаменной Тунгуски, где живут инородцы тунгусы, волки да медведи.
Расследование потребует пойти в тайгу, – именно в ту область, откуда идут первичные слухи о СЛТ. А я тебя, наглеца, знаю: туда ты обязательно полезешь. И вот что там, в глухой тайге, с тобой может произойти, только богу известно.
Вот почему я при Филиппове настаивал вместо тебя отправить туда надзирателя летучего отряда Елагина.
– Елагина? – Пётр окончательно растерялся. Кошко своими лютыми откровениями просто выбивал землю из-под его ног.
– Да, Елагина. Моя мотивация предельно практическая. «Дело о СЛТ» сложное как с умственной точки зрения, так и с физической. С одной стороны, изучать космические явления, а я интуитивно убеждён, что СЛТ имеют внеземную природу, должен человек твоего склада ума: образованный и дерзкий, не боящийся прогрессивного научного суждения. С другой стороны, экспедиция в дикую тайгу, по пути, наполненному уголовниками, инородцами да лесными зверями, под силу только очень крепкому человеку, каковым является Елагин. Если класть на чаши весов ум и силу, по мне чаша с силой перевешивает. Опросить местных жителей и, если доведётся, пронаблюдать в небе СЛТ, подробно описав их облик и поведение в рапорте, сможет и обычный сыскной надзиратель. А вот выжить в чрезвычайных условиях тайги сможет далеко не каждый. Если, не дай бог, по пути предстоит встреча с лютым разбойником, медведем или же волком, я предпочту увидеть перед ними исключительно Елагина. Тот очень физически развит, из семьи охотника. Мало того, что он жонглирует двухпудовыми[34 - Пуд – 16,38 килограмма (40 фунтов). Два пуда – 32,76 килограмма.] гирями как игрушками детскими, так ещё с малолетства знаком с охотничьими навыками: знает повадки диких зверей, правила поведения в лесу, методы выживания, отличный стрелок из винтовки, охотничьего ружья, револьвера. И в рукопашной борьбе ему не найти равных: голову отвернёт любому. На мой взгляд, кандидатура Елагина идеальная.
– Так что же вы меня выбрали? – спросил Пётр, покоробленный.
– Ты не психуй раньше времени. Психовать позже будешь, там, в таёжном лесу. На твоей кандидатуре настоял Филиппов. Тебе известно, что он мой бывший начальник, и отношусь я к нему с крайним уважением. В отличие от тебя, сорванца, я с уважаемыми мною людьми не спорю. Раз Филиппов так решил, так тому и быть.
– Извините…
– У Филиппова другая позиция. В Елагине он сыщика не видит. Считает, что тот отлично справляется с задержаниями вооружённых уголовников, но в оперативной работе нулевой. Не сможет он, по мнению Филиппова, провести тщательное расследование. В глазах Владимира Гавриловича чаша с умом и образованием однозначно перевешивает. Он, напротив, никого кроме тебя в «Деле о СЛТ» не видит. Вот так решение и было принято. Малость пообсуждали и окончательно остановились на тебе. Даже твоя хромота на решение не повлияла.
– Хромота? – Нет, всё-таки Кошко добил Петра сегодняшними откровениями. У него кругом пошла голова, и он был вынужден остановиться, чтобы удержать равновесие. – Откуда вы про мою ногу знаете?
Тут уже не выдержал Кошко:
– А ты что, думаешь, в сыске кроме тебя служат одни идиоты?! – гневно воскликнул он, внезапно побагровев. – Думаешь, один ты наблюдательный?! Ты, чёрт побери, в сыске служишь или при консерватории?! Ты думаешь, мы с Филипповым твою хромоту не заметили?! За кого ты нас держишь, наглец?!
Пётр, не выдержав последней атаки, шатаясь прошёл к скамейке возле вознесенского моста и буквально рухнул на её дубовые доски. Голова предательски кружилась. Лицо и тело облились холодным липким потом. Он сорвал с головы фуражку и пошире распахнул на груди пальто. Кошко присел рядом, полубоком, внимательно его рассматривая.
– Ты здоров? – тихо спросил он.
– Полтора суток не спал, – отмахнулся Пётр, в состоянии головокруженья потеряв требования учтивости. – Устал… Обедал давно… Да ещё вы со своими откровеньями… Голова чуть кружится… Сейчас пройдёт…
Кошко порылся в своём обширном лакированном портфеле и протянул ему пирожок, пахучий мясом, завёрнутый в салфетку.
– Ешь, – приказал он. – А на меня не злись. Тебе мой характер известен. Не люблю я, когда меня дураком выставляют. В чём-то ты похож на меня. Эмоциональны мы слишком. Тебя я сразу полюбил, потому что по тебе часто вспоминаю молодость свою бесшабашную.
Пётр взял пирожок и жадно откусил от него большой кусок ароматной мякоти. По телу пробежала волна облегчения.
Кошко смочил свой чистый носовой платок в воде канала и протянул ему. Он утёр им своё лицо. Сознание прояснилось.
– Хромоту твою первым заметил Филиппов, летом 1906-го года, когда я ещё во дворцовой полиции служил, до должности его помощника. Он навёл справки и всё по твоей ноге выяснил. И про атаку мукденскую, и про пулю пулемётную, и про ранение страшное, и про госпиталь иркутский. Врачи ему сказали, что синдром твой года через два-три пройдёт. Он связан с повреждёнными нервами, которые срастаются очень продолжительно. Ну не будет же Владимир Гаврилович из-за такого пустяка – временной хромоты – увольнять перспективного сыщика!
И вообще, за кого ты нас принимаешь? Ты думаешь, что мы звери лютые, без души и совести, вышвырнем на улицу молодого парня только за то, что он в бою тяжело раненый, изредка на службе хромает? Ты понимаешь, как это оскорбительно? Ты должен был такое не утаивать, а прямо нам всё рассказать!
– Извините, Аркадий Францевич, но я действительно этого боялся. Я очень хотел служить в сыске, тем более при вас. А нога мне постоянно приносит одни хлопоты и страдания. Она то не болит, то сводит такой болезненной судорогой, что в пору на землю падать. Не мог я быть в уверенности от вашего милосердия. Кому хромой надзиратель нужен?
– Ладно, проехали. – Кошко откинулся на спинку скамейки, сев поудобнее. – В тайге тебе надо будет что-то со своей ногой делать. Обязательно купи в аптеке лекарства обезболивающие, мази всякие согревающие, в магазинах подыщи шерстяные кальсоны. Ходить там придётся много. Да ещё учти, что там холода.
Повторюсь, что я бы послал туда Елагина. Но с Филипповым спорить, сам знаешь, ещё тяжелей, чем со мной. Если уж он принял решение, то на его мягкость и доброту не рассчитывай: обязательно сделает по-своему.
– Надеюсь, справлюсь.
– С чего ты думаешь своё расследование начать?
Пётр крепко задумался, взвешивая варианты. Пока ясной картины у него не было.
– Думаю приехать в Иркутск, осмотреться на месте, аккуратно по СЛТ людей разных порасспрашивать и дальше уже решать… У меня не было времени подумать над этим! Вы же только что меня всем этим расследованием огорошили!
– Ну, приедешь ты в Иркутск, ну, порасспрашиваешь, а тебе округлив глаза ответят, что о СЛТ понятия никакого не имеют. Слухи-то эти специфические, широко по публике не гуляющие, в противном случае ими была полна вся империя. О светящихся шарах над тайгой шепчутся по кухням редкие люди, как таковых ты будешь искать? Четыре месяца на такое расследование – срок только на первый взгляд кажущийся достаточным, на самом деле он короткий, предельно ограниченный. Если в Иркутске провозишься без толку месяц-два, то на тайгу уже и времени не останется.
– Резонно. А что предлагаете вы?
– Прежде всего тебе надо встретиться с самым главным свидетелем по этому делу: с бывшим иркутским губернатором Моллериусом. Он точно посвящён в курс дела и знает наверняка много больше, чем изложил в письме к царю. Сейчас Моллериус проживает в Петербурге, ждёт от царя новой должности. Вчера я навёл по нему кое-какие справки.
– И как я с человеком такого высокого статуса встречусь? Тот может меня к себе не подпустить!
– А столыпинская доверенность на черта тебе дана?
– Ну, не знаю… С губернаторами я никогда в жизни не общался. Я даже не имею представления, как мне к нему правильно одеться! Губернатор, пусть даже бывший, – это ближайшее окружение царя! Высшее общество!
– Я что, напрасно тебя в нахальстве упрекаю? – удивился беззлобно Кошко. – Ты то хамишь мне и Филиппову, то боишься пойти к какому-то там губернатору! Что, бывший губернатор наводит в тебе больше страха, чем я или Филиппов? То есть ты даже сейчас мне хамишь, сам того не замечая! Вот как мне тебя терпеть? Я что, начальником московского сыска не отношусь к наводящему в тебе трепет высшему обществу? Со мной ты дерзишь по двадцать раз на дню, а какого-то губернатора перепугался до смерти. Как так?
Пётр промолчал. Кошко, заметив его растерянность, тихо откашлялся и продолжил:
– По Моллериусу мои соображения следующие. Царю он написал пугливое осторожное письмо без какой-либо конкретики. Но, как человек высокого статуса, в чём ты прав, он никогда бы на такое не решился, не будь у него достоверных сведений по СЛТ. Никогда бы он не поделился слухами и сплетнями в личном письме к царю. Это очевидно. Такая психологическая хватка к тебе со временем придёт. Моллериус сто процентов знает больше, чем в письме сообщил. Он просто побоялся указать детали, запутавшись в оценке их восприятия царём. Поэтому именно с доверительного разговора с ним надо начинать расследование.
Встречу с Моллериусом я попробую организовать на днях, если повезёт, то уже завтра. Мне он точно не откажет. В крайнем случае тыкнем ему в нос твоей доверенностью, в которой содержится недвусмысленное требование премьер-министра твоей деятельности помогать. С твоей бумагой можно устроить допрос любого высокопоставленного лица. В этом плане она блестящая. С подобными документами, признаться, я никогда не сталкивался. Это уникальная бумага, по сути, открывающая в империи любые двери.
Пётр машинально дотянулся до внутреннего кармана своего сюртука и коснулся её, убеждаясь, что нигде не обронил. На будущее он решил усилить её безопасность дополнительной к карману пуговицей. Потерять такую важную бумагу было верхом разгильдяйства.
– Вы надолго приехали в Петербург? – спросил он.
– Ненадолго. С царём да с премьер-министром встретился, с Филипповым дела обсудил, и готов уже на этом Петербургу откланяться. У меня в Москве дел выше головы. Сыск там расхлябан, деморализован, по факту держится лишь на моих кулаках. Мне придётся пройти семь кругов ада, чтобы выстроить из него структуру, подобную петербуржской. Но, – Кошко тяжело махнул рукой, – этот вопрос тебя не касается.
