Телохранитель

Ховрин высадил Данилова у дома. Тот спросил:

– Завтра есть работа?

– Нет. Катю завтра забирает Валерий Константинович, и они уезжают к кому-то в гости.

– Тогда к тебе будет поручение: надо будет забрать документы в одной конторе в бизнес-центре на Большом проспекте и привезти мне в Лисий Нос. Можешь и попозже – тогда в баньке попаришься – Петрович обещал натопить. Можешь потом остаться, выспаться. Смотри сам. Короче, секретарь-референт Маргарита тебя ждет.

Ховрин отправился в указанный офис. Оказалось, что это было целое здание разных офисов – огромный бизнес-центр. «Офисный планктон» непрерывно сновал по коридорам туда-сюда. Нашел и нужную дверь 302 с вывеской фирмы. Офис оказался шикарный, очень современный: хром, кожаные кресла, полированные столы.

Секретарь-референт Маргарита выглядела как женщина из рекламы.

Из ее руки выпал лист бумаги. Она нагнулась поднять, в вырезе блузки промелькнуло белье и глубокая ямка и щель между больших полных грудей. Ховрина словно ударило током в живот. Маргарита словно почувствовала, взглянула понимающе, села напротив в кресло, закинула ногу на ногу. Причем специально не одернула юбку. Видно было, где кончались чулки. Блеснули в глубине и красные трусики. У Ховрина уже запылал внутри огонек, он заерзал – хоть немедленно звони Вике и мчи туда как можно быстрее – до вечера, было ясно, не дотянуть. Покосился на Маргариту, подумал: «Так нельзя одеваться на работе!»

– Хочешь? – спросила вдруг Маргарита.

– Чего? – насилу провернул пересохший язык Ховрин.

– Вижу, хочешь. Дверь закрой. Нет, лучше я сама.

Она вихляющей походкой модели на подиуме прошла к двери, повернула ключ, еще и подергала, проверила. Идя назад, начала расстегивать пуговицы ослепительно белой блузки. Вжикнула молния юбки. Маргарита стянула ее через голову. Красное белье предстало в полной красе. Швырнула на кожаный диван плед. Подошла, впилась Ховрину в губы. Он почувствовал вкус помады и мятной жевательной резинки.

– Давай. Не тормози! У нас не так много времени…– Она полезла к нему в штаны. – Что там у тебя? Ух, ты!

Запах у нее был совершенно другой, чем у Вики. И дело было не в духах. И еще у нее была маленькая родинка на выбритом лобке, и еще одна у правого соска. Ховрину потом долго грезились эти родинки.

Все заняло не слишком много времени – от силы минут десять. Как-то очень быстро она застонала, выгнулась, потом еще раз, и еще, больно вцепилась Ховрину в ягодицы, зашлепала но ним ладонями, издала звук «И-и-и-и…». Наконец вытянулась, закрыв глаза. Потом, улыбаясь, прошептала:

– Ну, все!

И быстро вышла в подсобную комнатку, где был душ и туалет.

Потный Ховрин начал быстро одеваться. Мыться он не стал. Вдруг застанут голяком в душе – типовая комедийная ситуация. Представилось: кровь на кафеле и занавесках размывается водой, уходит воронкой в сток. В одежде он почувствовал себя гораздо увереннее.

Маргарита появилась довольно скоро, уже одетая, причесанная, положила у зеркала помаду, подвигала губами. Взглянула на часы.

– Все, давай, иди!

Она буквально выпихнула Ховрина из кабинета, и он оказался сначала в коридоре, а потом и на улице. Там продолжался апрель. На дереве какая-то птичка пиликала одну и ту же мелодию, как забытый мобильник.

Еще запомнилось про Маргариту: у нее на пальце было обручальное кольцо. Но не на том пальце. Что-то это значило. Возможно, она была в разводе. И детей у нее явно не было. Растяжек на животе Ховрин не заметил, крепкие упругие груди торчали вперед.

Запах ее словно впитался в Ховрина. Он был уверен, что и Катя, и Вика тут же его учуют в силу своей женской природы и инстинктивно решил дома тщательно вымыться от неприятностей, а также сменить одежду.

Один знакомый парень учил:

– Помни: есть такая прирожденная женская черта – метить. Женщина может накрутить волос на пуговицу, сделать мазок помадой на воротник, капнуть духами. В это, возможно, она видит какой-то смысл. Тут что-то из древней животной жизни: оставить метку. Женщины, рассматривая одежду мужчины, ищут метки соперницы.

Ховрин об этом уже знал. Это была общечеловеческая женская черта. Данилов рассказывал и про мужиков:

– Наши, когда взяли Рейхтаг, говорят, принципиально обоссали его со всех сторон. Ну, и расписались, где только дотянулись.

Только вышел из душа, как позвонила Вика:

– Зайдешь? Срочное дело!

Зашел к ней. Та была в неглиже, практически без всего – прозрачная маечка и трусики – и наверняка специально.

– Давай перепихнемся по-быстрому! – начала она выдергивать рубашку из джинсов Ховрина. – У меня эти дела кончились.

Тот был так утомлен встречей с ненасытной Маргаритой, что отпрянул:

– Некогда!

– Не хочешь? – с некоторым удивлением и подозрением прищурилась Вика.

– Просто действительно некогда, надо на работу! – промямлил Ховрин. И подсластил: – С тобой быстро не получится! – Понятно, неприятная ситуация чисто физиологически. Могло не получиться. У него даже в паху болело. «Ну, хотя бы к вечеру».

Однако Вика с некоторым сожалением все же дала отбой: «Ладно».

Ховрин с облегчением заправил рубашку обратно в джинсы. Потом Вика пошла на кухню. И Ховрин со своим вакуумом между ног переместился уже туда.

– Какое у тебя дело? Быстрее, у меня всего максимум полчаса, – спросил он.

– Вообще-то хотелось трахнуться, но раз тебе некогда, – сурово сказала Вика, шерудя в холодильнике, – вали!

У Ховрина испортилось настроение. Он попробовал вспомнить что-нибудь эротичное чтобы возбудиться, но на ум ничего не приходило.

Уже в девять часов вечера Ховрин приехал в Лисий Нос – в большой загородный дом Владимира Николаевича Гарцева, где теперь располагалось что-то вроде штаба спецоперации по охране Кати Гарцевой и возможно каких-то других дел, о которых Ховрин не имел представления.

Ворота на базе открылись автоматически, словно его уже ждали. Он еще только подъезжал, а они уже откатились в сторону. Петрович приветливо махнул рукой от бани. Там из трубы уже шел дым. Данилов любил баню дровяную. Мог там часов пять сидеть. Как-то рассказывал про бани в Европе: в Кёльне и Аахене, куда они ходили с Гарцевым, бывало, на целый день – тот тоже был большой любитель бани.

Ховрин, сняв ботинки, в носках прошел в большую залу.

Там в гостиной после баньки сидели румяные в расстегнутых рубахах Данилов и Чебышев. От них буквально шел пар. Чебышев был уже довольно-таки пьяненький, Данилов – еще ничего, более или менее, но отвечал с замедлением. Каждые пять минут он звонил Валентине, что-то такое ей врал, размахивая руками.

– А, Витенька! – закричал он. – Привез документы? Отлично! Сходи пока в баньку, попарься, потом попей чайку, кусни чего-нибудь.

Ховрин так и сделал. Парилка была густо засыпана березовыми листьями, и было там жарко так, что трещали уши. В душевой была купель с ледяной водой, куда он с уханьем и прыгнул. Сходил в парилку раза три. Потом вернулся в залу, сел в расстегнутой рубахе за стол. Огонь метался в камине, трещали и стреляли дрова. Данилов был в благодушном состоянии духа, пил чай на травах.

Только один Чебышев пребывал в крайнем раздражении опять же из-за своей жены с которой постоянно цапался:

– Ей, видите ли, нужен, блять, театр. Без театра она никак не может. А я вот театр не люблю: ничего толком не видно, актеры орут, говорят ненатурально громко, да и то не слышно нихера, я же люблю кино: там играют лучшие актеры мира, видна каждая эмоция, там хорошие декорации, а что хорошего в театре: гвалт, толпа в буфете и в гардеробе, кашель, сморкание в зале, как будто все больные туда специально собрались, тетки упорно не выключают телефоны, мобилы начинает дребездеть у них в глубине сумок посреди акта, тетки начинают лихорадочно рыться, и все это повторяется на каждом спектакле. И как бы ужасно ни играли актеры, им каждый раз стоя аплодируют и дарят цветы. Нет, я люблю кино! И футбол, конечно! Вот где эмоции.

Данилов махнул на него рукой:

– Ни хера ты не понимаешь. Женщине нужно куда-то выйти в вечернем платье, в туфлях на высоком каблуке, с украшениями, посмотреть на других женщин, сравниться с ними, и чтобы на нее посмотрели. Просто вырваться из быта. А ты: «кино»…

– Ну, раз так…– промямлил озадаченный Чебышев. – Об этом я не подумал…

Потом Ховрин стал засыпать сидя, голова его моталась, и его отправили спать. Проснулся он поздно. Умылся и спустился в залу с надеждой поужинать.

Большой букет вербы стоял на столе рядом с самоваром. Оказывается, была Лазарева суббота, что перед Вербным Воскресеньем.

За столом с открытым ноутбуком и кофе сидел Данилов. И еще был один человек по фамилии Шалаев. Самой обычной наружности, лет около сорока, несколько потертого вида, с залысинами. Они о чем-то тихо беседовали.

Ховрин поздоровался и сел за стол.

К Данилову подошла Анна Петровна, что-то шепнула на ухо, кивком указав на дверь, которая вела в какое-то помещение типа подсобки.

– Изыди, Лазарь! – подойдя, весело проорал туда Данилов.

Через пару минут оттуда появился опухший и помятый Чебышев. Он явно спал в одежде.

– Пиво есть? – просипел он.

– Пива нет! – поджав губы, сказала Анна Петровна. – Сами же вчера все выпили.

Чебышев с досадой потер подбородок. Затрещала отросшая за пару дней щетина.

– Ладно, чаю тогда хоть можно?

– Тебя что, с дома выгнали? – спросил, хохотнув, Данилов.

– Не смешно, – буркнул Чебышев, с кряхтением усаживаясь в кресло у стола.

– Водки выпей!

Чебышева передернуло:

– Ни за что! Вообще бросаю пить.

– Ну-ну…

Однако все трое выпили по рюмке.

Под водочку раскрасневшийся Шалаев поведал Данилову про свою личную жизнь.

Была у него такая знакомая Тамара, врач-терапевт. Родом откуда-то из Тюмени. Приехала в Питер, мыкалась по съемным квартирам, вкалывала на двух работах: в приемном отделении большой многопрофильной больницы и еще на «скорой», часто дежурила сутками в выходные. Ей было уже лет тридцать и может быть даже чуть больше. Была она невзрачна, неярка – всегда без макияжа – типичная «серая мышь», но имела очень стройную фигуру, высокую грудь, длинные красивые ноги.

Встретились. С трудом еще и уговорил: все ей было некогда. Сели в кафе за столик. Шалаев оглядел ее всю снизу доверху, в разрезе блузки чуть выглянула белая бретелька бюстгальтера, его словно кольнуло шилом в поддых. Он проглотил возникший комок, прокашлялся, прохрипел:

– Тамара! У меня есть к тебе предложение. Если хочешь, ты можешь жить у меня. Платить ничего, понятно, не надо. Условия такие: ты со мной спишь, готовишь утром завтрак, поддерживаешь в доме порядок – без фанатизма, тут и я помогу. У меня есть вся бытовая техника, типа посудомойка, стиралка, пылесос и прочее. Все расходы типа еда, одежда за мой счет.

Она оцепенела, не смотрела в глаза, потом, так же все еще не глядя на него, глухо произнесла:

– Можно я подумаю?

– Думай, конечно.

Он хотел добавить: «Только недолго», но удержался. Он был готов подождать. Ему вдруг стало легко. Немедленного отказа не было. Если бы был отказ, то сразу, да и пощечину можно было вполне получить. И за дело.

А потом как-то в подпитии Шалаев разоткровенничался с Даниловым:

– Она меня какое-то время просто игнорировала, спала в трусиках, глухой ночной рубашке, сторожилась, но потом мы с ней как-то все-таки переспали, и тут из нее поперло: «Ты мне всегда нравился – с самой первой встречи!» и еще спрашивает: «А ты меня любишь? Знаю: любишь!» и все такое, я даже поначалу испугался. Я-то поначалу предполагал просто переспать без особого напряга – серьезные отношения это слишком утомительно, сам понимаешь…

Данилов сочувственно покивал головой:

– Врет. Но врет искренне. Женщины тут же себе что-то напридумывают и сами же этому верят.

– Точно врет, согласен: типичная женская черта – тут же все это и придумала и сама этому поверила, – согласился Шалаев. – Но в сексе она оказалась просто неудержима: оргазм за оргазмом, аж кричит, извивается – даже боюсь, соседи прибегут – всю ее плющит, мне даже самому завидно. Я к ней привык. Каждое утро, просыпаясь, я кидаю ей палку, потом выкуриваю сигарету, завтракаю, пью чашку кофе, сажусь в тачку, еду на работу. Могу спокойно целый день вкалывать и баб не лапать и вообще не думать о них. А если еще и хорошая погода… Потом она уехала к матери в Тюмень на две недели и все – не могу без нее, весь извелся – хоть домой не приходи – пустота! И все думал: а вдруг не приедет, вдруг уйдет от меня, спал на ее половине кровати, там у нее ночная рубашка под подушкой ею пахнет… Вот, блин, попал…

Впрочем, он имел вид вполне счастливого человека. В его горле трепетала натянутая любовная нить. Он постоянно пытался ее сглотнуть и не мог.

И еще он с друзьями на майские собирался ехать куда-то под Лугу на весеннюю охоту. Назвал и место – какую-то деревню, где у него был знакомый егерь.

Данилов ехать не советовал:

– Знаю это место. Туда лучше не соваться – запросто пристрелят вместо вальдшнепа. Все наверняка будут бухие.

– Да мы сами будем бухие, – буркнул Шалаев.

Всех по домам развозил Ховрин.

На Вербное Воскресенье с утра шел мелкий мокрый снег. К вечеру похолодало, и всю неделю до самой Пасхи стояли холодные и ясные дни. На дорогах смерчами крутилась пыль и бумажные обертки. Снег все еще лежал во дворах в кучах и в местах, куда не достигали лучи солнца, да и то они подтекали грязью. Нева, наконец, вскрылась, потащила в залив лед и сидящих на льду ворон.

На Пасху ночью отправились с Катей посмотреть на крестный ход. Поехали на Смоленское кладбище. Катя боялась идти мимо могил, жалась к Ховрину. Церковь была набита битком, туда было не протолкнуться. Встали недалеко от крыльца на подтаявшую кучу заледеневщего снега. Старуха, стоявшая рядом, прослезилась:

– Вы вот вдвоем. А я теперь одна. Муж мой в прошлом году умер. Это был лучший человек в мире!

В этот момент двери храма распахнулись, оттуда высыпала толпа, вылетел пар от дыханий, закричали «Христос воскресе!» и «Востину воскресе!», начался крестный ход. Ховрин с Катей, прикрывая от ветра ладонями огоньки свечей, присоединились к идушим.

– «Христос вокресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» – гудел сзади, как труба, бородатый дядька.

– С чего бы Ему этих «сущих во гробех воскрешать»? Вот тут, – другой мужик, уже безбородый, кивнул на ближайшее надгробье, – больше ста лет назад похоронен, судя по надписи, некий статский советник. Наверняка был известный человек, раз здесь захоронили, опять же дорогой памятник. Был и был. И на хрена его воскрешать? На фига он кому-то нужен? На фига их вообще воскрешать, да еще и судить? Я бы не стал. Чего им воскрешаться? Для чего?

Другой сказал:

– Я когда был в Румынии, вдруг понял, что никого из гробов поднимать точно не будут. Смотрел там могилу Дракулы. Душегуб давно умер, то ли был убит в бою и его голову в бочке меду послали турецкому султану, то ли свои убили, то ли сам умер – никто точно не знает. Да и по сути всем все равно. И откуда они вообще могут знать об этом будущем воскрешении: так, просто пугают и для утешения живущих, чтобы думали, что когда-то встретятся с близкими. Я сам содрогаюсь, когда думаю об этом.

Потом оба снова запели козлиными голосами: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»

После крестного хода Ховрин завез клюющую носом Катю домой, и, неудержимо зевая, поехал к себе. Даже открыл окно в машине, чтобы не заснуть.

Тут же позвонила Вика: «Приезжай! Христос воскрес!» Поехал к ней. Поели кулича, пасхи, почокались крашеными яйцами, выпили, потом завалились в постель.

Где-то в глубине сна заверещал будильник. Вика, не открывая глаз, стала спихивать Ховрина с кровати, упираясь ему в поясницу своими гладкими теплыми пяточками. В результате Ховрин рухнул на пол и, наконец, только там и проснулся. Сел на коврике у кровати, насилу разлепил глаза. Одеяло скомкалось. Вика спала голой – белой попкой кверху.

«Забраться бы куда-нибудь в глубокую нору и там спать, спать, спать…» Прошлепал босиком в туалет, оттуда в ванную, поплескал на лицо холодной водой. По телу пробежало электричество. Потом сделал несколько упражнений, мышцы согрелись, но все равно потряхивало. Пошел на кухню, быстро пожарил яичницу, заглотил ее, и вышел из дома. Вика продолжала спать – у нее был выходной, хотя иногда она работала по воскресеньям.

В Лисьем Носу Ховрин был ровно в одиннадцать. Ожидал, что за несколько минут опоздания, пока от машины шел до дома, Данилов ему сделает замечание. Однако там в большой зале с горящим каминном уже сидела целая теплая компания: разговлялись, выпивали, ели пасху, с хохотом цокались крашеными яйцами – у кого скорлупа останется целой. Ховрина встретили радушно, наложили всяческой еды, но спиртного не налили. Вероятно, опять он будет водителем. Кто-то ведь должен был всех развозить. Максимов тоже был там. И Чебышев уже пьяненький.

В какой-то момент появился довольно полный человек с длинными волосами и с чахлой бородой и с порога провозгласил басом: «Христос воскресе!». «Воистину воскресе!» – нестройно ответили ему. Он улыбался, со всеми обнялся, включая и Ховрина, приложился три раза волосатой щекой. Все его звали Олегом. Олег был еще относительно молодой – лет сорока, но очень морщинистый. По профессии он был священником. Какое-то время работал с военными. Однажды в Чечне на посту его остановили. Еще и машина сломалась. Бородатые вызвали механика. Образовался негр, полез в мотор. Олег со страха глотнул из фляжки спирта. Через какое-то время расхрабрился от выпитого, полез в разговор:

– А зачем вы наших попов убиваете?

Те засмеялись:

– Так то были ненастоящие попы – худые, а вот ты – настоящий: толстый и пьяный…

И тут Олегу тоже налили, и он не отказался.

Чуть позже очень возбужденный Чебышев, стал утверждать, что ангелы появляются в небе на закате. Показал запись, снятую издалека чьей-то трясущейся рукой. Сначала просто солнце из-за тучи и крыши, затем сноп света вырвался из окна дома, и размытая фигура взлетела в облака – ну, точно ангел, а за ним почти сразу – другая, поменьше. На мгновение застыли рядом на фоне облака: ангел и человек. Там, как оказалось, жил какой-то старик, который в этот самый момент умер.

– Интересно, как там? Какие порядки? – спросил тут Максимов. Унего явно был к этому интерес.

– Какая тебе разница? Нас туда точно не возьмут.

– Это почему же?

– На себя посмотри!

Максимов на это ничего не ответил, но насупился и больше в разговор об ангелах не встревал.

Священник же Олег ничего по этому поводу не сказал, словно и не слышал, о чем говорили.

Двое мужчин рядом обсуждали любовную историю какого-то своего приятеля.

– И чем это дело кончилось? – спросил один, которого почему-то все называли Николайчик. Возможно, по фамилии.

– А ничем. Он отказался ее трахнуть, – ответил ему другой, которого звали непонятно как. Ховрин имени его не расслышал.

Это был здоровенный дядька, лысый, большой, метра два ростом и весом, наверно, килограммов за сто десять. То ли бывший баскетболист, то ли боксер-тяжеловес, впрочем, и то и другое было явно в далеком прошлом. На вид ему было минимум лет пятьдесят, а то и пятьдесят пять.

Николайчик даже присвистнул от удивления:

– Отказал ей в сексе? Жестоко. Женщины такого не прощают. Вспомните из древности: Федра, супруга Тесея, захотела соблазнить своего пасынка Ипполита. Тот, порядочный парень, отказался (возможно, зря, хе-хе), Федра от злости сказала мужу, что пасынок ее домогался, а сама потом выпила яду. Ипполит тоже погиб, еще раньше. Мрак. Женская натура. Неужели ей так хотелось?

Слышавший это Ховрин похолодел, тут же вспомнив про Валентину. Какой-то опасный отблеск был и в ее глазах тогда, в первый раз, когда он заколебался. Все могло произойти. В таких случаях женщины безжалостны.

Мужик, который возможно бывший баскетболист, спросил Николайчика:

– И что?

– Она предлагает мне немножко пожить вместе.

– Она тебе это предлагает? Женщина предлагает? Осторожнее! Это же известная женская ловушка! Проходит немного времени. Ты лежишь расслабленный после секса, думаешь, как бы еще разок перепихнуться да и свалить подобру-поздорову. И тут она спрашивает тебя: «Ты меня любишь?» Что тут ответить, понятно, говоришь: «Ну, люблю!» – «А раз любишь, тогда женись!» – Все, считай, попался! И еще есть стандартные ловушки: «Знаешь, а я беременна!» Если ты пошлешь ее, она непременно скажет: «Козел!» И все ее подруги это подтвердят. И они будут правы. Думай, куда суешь!

Николайчик потер лоб.

– А я ведь уже был женат. Аж целых пятнадцать лет. Озноб пробирает, как вспомню. Жениться – дело всегда очень тонкое. Существуют разные типы женщин. Что-то вроде как породы у собак. Каждый мужик подбирает себе подходящую. Вот Ольга, например. Она классная, красивая, но к ней клеиться почему-то не хочется. С Дашей мне просто, а с Ольгой я не чувствую в себе уверенности. Ну, переспать, конечно, пару раз можно, но жить постоянно я бы с ней, пожалуй, не стал. И сразу даже не скажу, почему. Половое анатомическое устройство у всех женщин в принципе одинаковое, а вот эмоциональные реакции, темперамент совсем разные. Совсем – слишком сильно сказано, потому что все они в какой-то ночной момент будут тебя пытать, любишь ли ты их и как именно сильно ты их любишь. Глупейший вопрос, согласись? Тут можно и попасться. Проходит какое-то время и представь, приходишь ты с работы, присел на диван отдохнуть, и тут она тебе, всклокоченная, орет с кухни: «Хули ты, блядь, мудак сраный, сидишь у телека, придурок, бездельник, лучше бы полочку прибил!» Тебе это надо? Сейчас как: я пришел домой, взял из холодильника пивасика, включил телек, посмотрел футбол или кинцо, потом залег спать и никто не моет мозг. Тут тоже есть свой положительный момент. Готовить я умею. Стиралка у меня есть. Что мне еще? Есть знакомая тетка. Мы с ней встречаемся раз в неделю чисто потрахаться. Тоже неплохой вариант.

Отхлебнув из чашки, он продолжил:

– У нее есть сын-подросток пятнадцати лет. Еще та сволочь! Но она без него никуда, контролирует каждый его шаг, уже заранее отмазывает от армии, водит по врачам, готовит справки. Психопат. Вся квартира буквально провоняла дрочиловом, всюду пятна, буквально даже на обоях. Сам весь в прыщах. Тошнит на него смотреть. Она хочет ему подружку найти на постоянный секс, потому что дальше это терпеть невозможно: задрочил все. «Поговори с ним!», – это она мне. Он-то мне нафиг нужен? И о чем мне с ним говорить? Я вообще ненавижу подростков, причем обоих полов – они все ебнутые на фоне гормональной перестройки и секса! Я у своих-то еле-еле этот возраст пережил и нафиг мне новые заморочки. Отдать бы его в армию – глядишь, сделали бы человеком… Но стоит ей об этом сказать, она тут же впадает в истерику.

– Сколько ей?

– Чуть за сорок. Но она в хорошей форме.

Баскетболист поморщился:

– Опасный возраст. Типа скоро климакс. Хотя климакс, конечно, имеет и свои положительные стороны: у женщины нет боязни неожиданно забеременеть, нет месячных, отсюда у нее не меняется настроение. – Здесь он сделал паузу: – Оно постоянно плохое, хе-хе… Одни проблемы тут же замещаются другими. Мир сделан несправедливо: за все нужно платить.

Потом Ховрин отвлекся и прозевал начало другой истории и только услышал ее конец от бывшего спортсмена:

– Он тут же ее и трахнул. Она не смогла сопротивляться – он был просто как демон-соблазнитель какой-то! Магия.

– Верю: и я знал такого демона! Он вполне мог бы работать моделью, но в нем была какая-то мерзость, но какая – я никак не мог понять. То ли клок отбеленных волос на виске, то ли пошлая татуировка – но и тут не было ничего особенного, взгляд, конечно, мерзкий, черный, но что такое взгляд? Непременно должна была быть какая-то особая дьявольская отметина. Дьявол всегда метит своих. И я ее обнаружил – бородавка на члене! – торжественно провозгласил Николайчик.

Все тут же перестали есть и уставились на него. Николайчик оторопел:

– Чего?! Все просто: мы случайно ссали в соседние толчки. И я подсмотрел: не мог от этого отказаться – хотел увидеть это устройство, магически действующее на баб: он только что оприходовал одну очень даже симпатичную девушку прямо там, в туалетной кабинке. Такую серую офисную мышку. Поправляя очечки, обтирая губки и одергивая платье, она прошмыгнула мимо меня, когда я входил в сортир, застучала каблучками вниз по лестнице.

Он в этот момент, очень довольный, как раз и мочился. И тут я увидел бородавку на его члене. Кстати, это может быть смертельно опасным – разнесение вируса папилломы. Он может вызывать рак шейки матки. Потрахайся-ка со смертью! Да здравствуют гандоны!

Чебышев тут сказал:

– Ну и что? У меня в детстве тоже были бородавки на руках! Бабушка мазала их каким-то соком, не помню названия только. – Он пощелкал в воздухе пальцами. – О! Чистотел!