Телохранитель

– Подшился, что ли?

– Типа того. Может быть. После возвращения ходил к врачу.

– А что ты можешь сделать, подруга? Мужик ведь он непредсказуем, это уж как ему член подскажет или же что еще в голову взбредет.

Они замолчали, когда подошел официант. Он запросто мог оказаться русским и понимать, что они говорили. Потом продолжили. Анжела была в раздражении:

– Я в Россию ни за что не поеду. Вова тоже. Он же не дурак: его там запросто могут замочить или посадить. Найдут за что. За какую-нибудь неуплату налогов, хулиганство или наркотики подбросят – за что угодно! Он мне сам говорил. Россия страна у нас такая, опасная: ткнут ножом в подъезде и как бы это часть общей статистики – всякое бывает. По бытовухе могут зарезать. Жила я в Самаре, в такой вот семейке, почти что в нищете, бараке и очень хорошо это помню. И хочу забыть, хоть не получается. Я иногда просыпаюсь в поту, когда мне снится, что я снова там. Я вырвалась из того ада, уехала оттуда и из той страны. И все сделаю, чтобы дети мои не испытывали того, что испытывала в детстве я. Если надо, я и Гарцева за это урою!

Она осушила бокал одним глотком. Помолчала, потом продолжила:

– Даже не узнаю его. Дети ему обычно пофиг, бегают и ладно, а тут проникся вдруг отцовскими чувствами к дочери, которую не видел много лет. Когда мы были в Сингапуре, накупил ей кучу подарков – аж целых два огромных чемодана. Я же когда что-то себе покупаю, ворчит: «Тратишь много денег!». Ей же ни слова не сказал, а наоборот сам: «Купи себе, Катенька, что хочешь!» Представляешь?

Мила не удержалась, спросила про другое:

– А как твой новый тренер?

– Классный мужчинка! – заулыбалась Анжела.

– Не приставал?

Анжела сделала томные глазки.

– Нет, но вижу: ждет сигнала. Я тоже еще какое-то время еще подожду. А потом, может, и сдамся.

– Ах!

Обе захихикали.

Анжела, однако, задумалась. Потом с телефона подруги позвонила Гилинскому (номер по-тихому взяла в телефонной базе Гарцева) – сначала вышла на секретаря и почти сразу на него самого. Реакция того его была мгновенная:

– Привет, Анжела! Как семейная жизнь?

– Нормально.

Когда-то встречались пару раз на тусовках. Давно это было, но он запомнил. Были они на ты, пили тогда на брудершафт. Кое-что еще там было. Запомнился сладковато– банановый вкус его спермы. Бананы он что ли перед этим самым делом ел? Спросила:

– Ты сам в Москве?

– Да. Как там Вова? В Россию не собирается? Пьет?

– Не собирается. Как всегда попивает. Про дочку его знаешь?

– То есть?

– У него, оказывается, есть дочка в Питере. Катя Гарцева. Фамилию не меняла. В загранпаспорте, по-крайней мере. Ей уже семнадцать лет. Скоро будет восемнадцать. Представляешь?

– Ух, ты! Я не знал.

Непонятно было по реакции в реальности, знал или нет. Похоже было, действительно не знал.

– И я не знала. Сама была в шоке. Никогда не говорил о ней. Они встретились на этот Новый год в Сингапуре.

– И что ты хочешь от меня? – спросил Гилинский.

– Она оказалась очень хваткая девушка. Палец в рот не клади.

– И что?

– Мне кажется, он хочет подготовить ее и передать ей дела. По крайней мере все российские активы.

– Почему так думаешь? – спросил Гилинский после некоторой паузы.

– Так показалось. Он отправляет ее в Чикагскую школу бизнеса.

– Тебе-то что от этого? Отправить ребенка в хорошее место учиться – это нормально. Я бы сам своих там выучил. Может и отправлю, когда подрастут.

– А твои где?

– Со своей матерью – в Майами, – буркнул Гилинский.

Тут у Анжелы прорвалось:

– Представляешь, к нашим общим детям он как-то, мне кажется, холодно относится, а к этой пигалице… Вообще охуел!

– Ему-то какая разница: ребенок-то его родной, – не удержался и подначил тут ее Гилинский.

– Как это «какая»? – оторопела Анжела. Она об этом как-то не подумала.

– А то, что и эта дочка от его первого брака и ваши законные дети – для него абсолютно равны. И по закону тоже. Я тоже со своими не живу и редко с ними вижусь, но люблю их больше всего – мои гены. Все для них сделаю.

– То-то и оно, – пробормотала Анжела. – Ему-то разницы нет, но мне-то есть!

– И что ты от меня хочешь?

– Я хотела сказать, что если с ним что-то случится, я тебе отдам СВЗ. Просто так. Он мне нахер не нужен!

Сама не поверила, что так сказала.

– А что должно с ним случиться?

– Мало ли…

Повисла некоторая пауза.

– Ладно, спасибо за инфу, – сказал Гилинский. – Пока.

– Пока.

Разъединились. И Анжела вдруг словно очнулась в Лондоне. Как в сказке, перенеслась туда из России, словно всплыла из глубины и глотнула воздуха. Слава Богу! Вышла на улицу. Прищурилась на солнце. «Туманный Альбион», называется. Питер по сравнению с ним тогда вообще гнилое болото. Зачем позвонила? Сама не знала. Может и неправильно сделала, но все наследство Гарцева должно достаться только ее детям! Какое ей дело до какого-то другого его ребенка?

Однако Гилинский остался разговором несколько встревожен. Вроде бы чего проще – передать Анжеле яду, паленой водки (только где ее взять в Лондоне-то? – не ввозить же – вдруг попадешься) и кирдык Вовику, но ведь вдруг отравит не до конца или потом непременно будет экспертиза, и Анжела точно сознается, еще и скажет, кто научил. Эта тема никак не годилась. Но информатор она крайне ценный. Зачтется ей. Итак, Катя Гарцева, семнадцать лет. Живет в Питере. И вдруг подумал: а ведь Вовик вполне мог передать ей завод! Неожиданный, но сильный ход. Если бумаги подписаны, то тогда Катя Гарцева ныне главный акционер, владелица СВЗ, долларовая миллионерша… Но это только предположение. Когда ей будет восемнадцать? Жаль, не просил у Анжелы… Хотя причем тут восемнадцать? Надо посмотреть устав.

На следующий день Гилинский собрал у себя небольшое совешание.

Присутствовали самые близкие соратники.

– Ну, что, господа: берем СВЗ?

– Вам это так нужно? – уныло спросил Хрусталев.

– Как сказать. Тут вопрос принципа. Нельзя останавливаться. В бизнесе если ты остановился, сразу начинаешь терять деньги. Акула дышит и живет, пока двигается. Мне нужен этот завод. Он удобно расположен – у порта. Я до щекотки хочу иметь этот завод. А знать, что этот завод Вовин, мне как кость в горле – мне жить становится неудобно, как не в своих ботинках, это меня раздражает так, что я спать спокойно не могу! И еще: я, так сказать, позаимствовал у него без его ведома немного денег. Триста лямов русскими. Для Гарцева сущая ерунда. Отдать эти деньги я тоже не могу, точнее не хочу. Они вложены в одно дело и изъять их до конца года невозможно. Он сказал, что обойдется и половиной, но и половину не смогу и не хочу. Берешь чужое, а отдаешь свое. Срок он мне дал до мая. Смешно.

Однако сам он не засмеялся, а только криво усмехнулся.

– И на фига ему держаться за этот завод? Не обеднеет он без него! У него, точно знаю, есть пара больших фабрик в Китае, в Ирландии, магазины в Чехии и еще, наверняка, куча всего, чего я не знаю.

Потом добавил:

– Его главная черта: упорство, граничащее с идиотизмом. Хотя в ряде случаев это дает результат, – пробурчал Гилинский. – На кону примерно сто миллионов долларов. Масса народу было укокошено за гораздо меньшие суммы. И тут вдруг оказывается, что у него есть дочь от первого брака семнадцати лет от роду. Выяснилось это совершенно случайно. Одна знакомая позвонила мне из Лондона. Вот даже фотографию прислала.

– И что из этого? – спросил Хрусталев без всякого интереса.

– А то, что его дочь это реальный шанс выманить Гарцева в Россию, а уж тут его легко можно будет прихватить, ликвидировать или посадить лет на семь минимум. И отжать все. Он только с аренды офисных и торговых площадей в Москве и Питере имеет полтора ляма зеленых в месяц! За просто так. Считаю, это несправедливо. И многие так считают. Получаешь эти бабосы – так и сиди в России, жуй наше дерьмо… – Потом бросил: – Соберите-ка мне информацию про его дочку!

В субботу Ховрину пришлось ехать с Катей на какой-то внеплановый семинар по анлийскому, типа на встречу с носителем языка – каким-то американцем из города Цинцинатти. Где это вообще?

В университете надо было быть в одиннадцать утра. В половине десятого Ховрин уже подходил к Катиному дому. Войдя во двор, вышел из тени здания. Солнце сразу согрело его. Нагрелась черная куртка. По этой стороне дома уже зеленела трава, кое-где желтела мать-и-мачеха. Ховрин сел на трубу ограды, подставил лицо солнцу. Ждать предстояло еще полчаса. И это, ему показалось, были самые длинные полчаса в его жизни. Ему вдруг почудилось, что она не придет никогда.

Но Катя, наконец, появилась. Волосы ее были распущены по плечам, пушились ветром. Ховрин вздрогнул. Это была настоящая красота.

– Привет! Давно ждешь? – кивнула она.

– Нет, – помотал головой Ховрин. – Загораю. У вас тут настоящее лето.

– Ладно, пошли, а то опоздаем!

Пошли пешком к метро. Там была небольшая давка на входе, но поезда подходили полупустые. В вагоне не разговаривали, сидели, слегка касаясь коленями при рывках вагона. Шум мешал разговаривать. Ховрин играл на телефоне в шарики. Катя готовилась к тесту, сидела в наушниках. Иногда, прикрыв глаза, повторяла английские слова. Еще от метро прошли до университета через мост. Катя шла, высоко подняв голову, ветер с Невы бросал ей в лицо волосы и путал их, она отводила их с лица назад. Много попадалось симпатичных девушек, но они отличались от Кати, как «Жигули» от «Мерседеса». И эта разница была не столько в одежде, но и еще в чем-то другом. И Ховрин не мог понять, в чем эта разница. Она была словно другой человеческой породы. Даже официанты в ресторанах это очень хорошо чувствовали. И конечно продавцы в магазинах.

В другой раз она читала в метро книгу на английском «The Catcher in the Rye».

– Это про что? – спросил Ховрин, удивившись, что так вот запросто можно читать книгу на чужом языке.

– Это «Ловец во ржи» или «Над пропастью во ржи» – так переводится по-русски. Неужели не читал?

– А вот и читал, – буркнул Ховрин. – Юрик Васильев мне давал, одноклассник. Там про одного мудака, он всю книгу ноет, ноет, все ему не так. Читаешь, и так и хочется ему, извините за выражение, дать по ебалу! У нас точно такой парнишка был в классе – Жора Шишкин – тоже полный мудак: вечно херню какую-то нес. Извини за выражение, но по-другому и не скажешь. Впрочем, одна фраза в этой книге мне понравилась: «Вокруг были одни подонки. Честное слово, не вру». Вот уж очень точно сказано! Это про тот ваш дурацкий клуб «Барракуда» очень соответствует…

Катя только усмехнулась. Тут Ховрин, пожалуй, был прав.

В пятницу Ховрин пошел потусить со знакомыми по школе девчонками (Юлей и Наташей) уже в заведомо нормальный ночной клуб «Орион». Там был очень хороший диджей. Немного выпили, потанцевали. Образовалась компания, туда затесался и парень постарше, уже лет двадцати восьми, бизнесмен, которого звали Дима, тоже с подружкой-студенткой Ириной, и еще один студент Петя, которого там же склеила Наташа и потащила за собой. Он чем-то ей понравился. Бизнесмен Дима был немного гоповатый, приехавший явно откуда-то с периферии, вроде как с Липецка, у него даже был особый прикольный липецкий говорок, а Петя, напротив, имел вид человека образованного, хотя тоже откуда-то приехал.

– Ты сам-то на кого учишься? – спросил его Ховрин.

– У меня специальность «Электронная разведка и защита», но я не хочу идти по ней работать – хрен за границу выедешь, а у меня мечта когда-нибудь увидеть пирамиды. И вообще мир посмотреть. А ты как?

– Да никак. Через месяц в армию.

– Работаешь?

– Пока охраняю одну девчонку. Родители считают, что ей опасно одной ходить из школы домой.

– Как это? – удивился Петя.

– По статистике Россия входит в десятку самых опасных стран мира. Сто пятьдесят тысяч криминальных смертей в год по стране. Питер, понятно, в лидерах.

Петя с ним не согласился:

– Да ладно тебе: Питер еще безопасный город. У нас учится парень из Владика: там вообще вечером лучше не выходить, еще как-то по центральным освещенным улицам пройти можно, но если зашел куда потемнее – все! – шанс получить по мозгам очень высок.

– А что так?

– Там у них исторически очень много гопоты! Другой парнишка – из Тольятти – рассказывал: у них по одному гулять вообще не выходят, идут шоблой – иначе изметелят. В Сочи, напротив, свои особенности. Летом приезжают чеченцы целыми автобусами погулять. Женщину могут облапать прямо на улице, даже если она идет с парнем или с семьей. Накидываются, как волки, всей стаей – не отобьешься. Так что нигде не безопасно…

Из-за грохота музыки они орали, поэтому в разговор встрял услышавший это бармен, довольно крепкий мужичонка лет трицати пяти стриженый под полубокс:

– Везде по-разному, парни. Я несколько лет лет назад был у родственников в Братске, не гостил у них лет десять и вот приехал. И там я понял: Россия умерла, или же медленно умирает, находится в агонии. Это стал город таксистов и бандитов. В магазин местные ездят на такси – оно очень дешевое, потому что можно не дойти: могут ограбить или даже убить. Посреди бела дня с меня попытались снять дубленку. Это были какие-то люди подполья – говорят, такое было сразу после революции. Я отбивался от них словно от диких зверей, причем мерзких – вроде гиен: они разлетались с визгом, издавая какие-то нечеловеческие звуки. За все время не видел ни одного трезвого мужика. В городе стоит страшная вонь от заводов – реальный запах Апокалипсиса, ада. Там надо было ходить в ватнике или китайском пуховике, чтобы никто не обращал внимания, но в том случае человека могут просто отлупить в качестве тренировочной груши. Влияние Китая там ощущается буквально во всем. Однако во всей этой деградации имеется один положительный момент: там на трех женщин приходится всего один мужик, поэтому выбор женщин просто колоссальный: ебать-не переебать! Часто один мужик живет с чьей-то женой и с ее дочерью и от обеих имеет детей. В городе ощущается огромный дефицит любви. Поэтому много лесбиянок. Вокруг же – нищие деревни. Мертвых не регистрируют, получают на них пенсию и пропивают. Но там, где лес еще сохранился, природа красивая невероятно.

Петя же заключил:

– Зависит, все-таки, от тех, кто там живет. Я вот к себе на родину езжу каждый год. И у нас нормальный городок, чистый, спокойный, люди доброжелательные. А в Питере привыкли гадить под себя и никак не могут отвыкнуть. Но я считаю: медленная эволюция все-таки идет, и лет через пятьдесят и у нас все будет цивильно…

– «Жаль только жить в эту пору прекрасную не доведется ни мне, ни тебе»… – процитировал на это бармен какого-то классика.

Там же, в клубе, Ховрин познакомился с некоей Алиной, которая пришла туда с двумя подружками. Денег у Ховрина было предостаточно, он заказал коктейлей на всех, еще и дамских сигарет купил девчонкам, и все его тут же и полюбили. Правда он уже полпервого ночи начал засыпать, несмотря на громкую музыку и постоянный гвалт. Его расталкивали, он снова задремывал. Вышли с Алиной на свежий воздух под моросящий дождь, взяли такси. Поехали к ней. Минут разве что десять позанимались сексом прямо в прихожей на полу, потом рухнули на диван спать. Утром, увидев рядом спящую, аппетитно раскинувшуются Алину, Ховрин начал к ней приставать. Потом, после секса, его снова бросило в дрему. Проснулись аж в начале двенадцатого. Алина коснулась под одеялом у него внизу живота, пробежала пальчиками по паху, с некоторым разочарованием спросила:

– Не хочешь еще? Ну, ладно, тогда я пойду – приготовлю завтрак… Спи пока.

Она надела халат, нашарила ногами тапки в виде собачек и пошла на кухню. Там с шипением полилась вода, хлопнула дверца дверь холодильника. В окно заглянуло солнце, ударило прямо в глаза. От него было не закрыться. Пришлось и Ховрину просыпаться. Долго ужинали, глядя клипы на клипы «МузТВ». После ужина Ховрин поехал к себе.

Получив примерно в час дня сообщение от Данилова: «Приезжай ко мне домой», Ховрин тут же и понесся туда, вспомнив, что вроде был звонок еще и раньше, но он его пропустил. «Вот, блин!» Дверь открыла Валентина.

– Не мог все утро до тебя дозвониться, – сказал с упреком Данилов. – Телефон, что ли, дома оставил?

– Звук выключен. В пятницу заставили выключить, а включить забыл. Был на последней медкомиссии от военкомата. Ходил по врачам. Смотрели анализы. Проверили на все возможные инфекции, даже на сифилис и гонорею, на все гепатиты и СПИД, – сказал Ховрин.

– И ничего у тебя не нашли? – съязвил Данилов. – Даже сифилиса?

– Нет.

Валентина вдруг как-то странно взглянула на Ховрина. Словно уколола в область желудка.

На следующее утро она позвонила:

– Витя, можешь заехать? Есть дело.

– Когда?

– Через час.

– Ладно.

Добрался и раньше. Открыла сама Валентина. Она была в домашнем платье, сквозь ткань которого четко проступали торчащие соски – лифчика на ней явно не было. Кивнула:

– Заходи. Вот тапки.

– А где Сергей Николаевич? – спросил Ховрин, стягивая ботинки.

– В Москве. Утром уехал рано. Приедет поздно вечером. Как обычно – на последнем «Сапсане».

Прошли в большую комнату-гостиную, сели за стол. Стояшая на столе ваза была полна клубники.

Валентина рассеянно взяла из вазы клубничину, осмотрела ее, положила назад, потом сказала:

– Я давно перестала пить противозачаточные таблетки, но ничего не происходит – беременности нет. Это меня пугает. У моей подруги родился сын, сейчас ему полгодика. Я подержала его на руках и поняла, что мне нужно больше всего в этой жизни. Я очень хочу ребенка. Иначе я просто сойду с ума.

Она сжала губы, сквозь них процедила:

– Все просто. Мне нужен ребенок, а время уходит. У Данилова детей уже не будет, да и есть уже двое, а у меня еще нет. Для меня это самое главное. Пусть будет от тебя.

Ховрина бросило в жар.

– У вас же, я видел, камера стоит в прихожей.

– У него стоят камеры во входной двери и в коридоре, но я отключила роутер. Бывает, что он и сам отключается. И нередко. Можно думать на что угодно. Кроме того, смертельная опасность возбуждает, не так ли? Ты знаешь об этом?

Ховрин замахал на нее руками:

– Это кому как. Женщин, может, и возбуждает, но у мужика член запросто может не встать!

– Это у тебя-то? Ха!

Она указала глазами на низ Ховринского живота. Там уже все было готово: джинсы стояли шалашом.

Валентина теперь говорила, не глядя на Ховрина:

– У Данилова есть дети, а у меня – нет, и я считаю это несправедливым. Я бы родила от него, но не получается. А гинеколог говорит, что я абсолютно здорова. У нас в роду у всех женщин много детей, и я – не бесплодна.

Потом после паузы:

– Данилов – классный мужик, я его очень люблю, но он уже стар, у него сперма недетородная, я однажды проверила.

Ховрин уставился на нее, не вполне поняв сути этого заявления.

– Отнесла в платную лабораторию, – пояснила Валентина. – Оказалось очень мало живых сперматозоидов, да те вялые. Некроспермия. Видимо с возрастом что-то произошло.

Помолчали.

– Желающих заделать мне ребенка, как ты понимаешь, много, – продолжила Валентина. – Впрочем, как и любой более или менее молодой симпатичной женщине. Такова уж ваша мужская кобелиная сущность. А вот Данилов по этому поводу ничего не говорит, а это означает, что он не хочет, как-то прорвалось, проговорился: считает, что старый и не доживет до совершеннолетия ребенка. К тому же у него уже есть сын. Типа миссию он свою на Земле выполнил, можно и умирать. А теперь и я не хочу ребенка от него – он действительно старый. Ребенка, говорят врачи, нужно заводить от молодого и здорового. А я хочу здорового ребенка. Вы с ним похожи, как отец и сын. Ты что не заметил? Его родной сын на него меньше похож…

Она оглядела Ховрина с ног до головы.

– Когда-то и он наверняка тоже был таким, а теперь может кончить за ночь только один раз, не больше. Во второй раз разве что капля и то еле-еле выдавливается. И не каждый день. Вот тебе и разница между старостью и юностью, – с грустью заключила она.

Какая-то мысль в этот момент вдруг пришла к ней в голову. Было видно, что она ее обдумывает. Наконец она приняла решение: Оно было шокирующим для Ховрина:

– Раздевайся.

Ховрин был ошарашен. Данилов, если узнает, скажет: «Пригрел змеюку!», но ведь он и сам с кем-то там еще изменял Валентине. Летающий бумеранг. Все всегда возвращается и никуда не теряется: ни добро сделанное, ни зло. «Узнает – убьет!» «А вдруг у него еще одна тайная камера вделана?» Но все уже свершилось.

– Я не могу, это нехорошо, неправильно! – прохрипел Ховрин, стягивая рубашку.

– Почему? Ты же меня хочешь, я вижу, но самое главное это я тебя хочу!

– Так нельзя! – еще продолжал упираться Ховрин, стоя уже в одних трусах.

– У тебя нет выбора: если ты откажешься, я очень сильно обижусь и скажу Данилову, что ты ко мне приставал. Ты ему сказать об этом не сможешь, а если и скажешь, он тебе не поверит, и все равно настучит тебе по голове. Ты ж его знаешь. И тогда вашей дружбе конец. Так что давай-ка в постель! Оттрахаешь меня и свободен, и, пожалуйста, постарайся, чтобы я осталась довольной! – Она тряхнула копной почти белых волос.

Больше об этом не разговаривали. Ховрин молча разделся и залез в прохладную, пахнущую какими-то стиральными ароматами постель.

Валентина ненадолго вышла и вернулась в комнату уже совсем голая.

Ховрин почти бессознательно сравнил Валентину с Викой. Вика по сравнению с ней была просто девочка-подросток: маленькие груди, узкие бедра и весила, кажется, килограммов сорок шесть. Валентина же при всей ее стройности была идеально создана для рождения детей: широкие бедра, довольно большие груди. И еще у нее оказался свой, совершенно потрясающий запах, от которого у Ховрина почти мгновенно возникла сильнейшая эрекция.

– Ну, что – будем делать ребенка? Хотя с первого раза вряд ли получиться, хотя сейчас у меня и опасные дни…

Началось пыхтение и ритмичный скрип. Наконец Валентина часто задышала, застонала, выгнулась, сильно и довольно больно зажала бока Ховрина коленями. В этот момент и сам Ховрин бурно в нее излился, его самого чуть не схватила судорога, даже свело пальцы на ногах.

Потом они лежали рядом совершенно мокрые от пота, часто дыша, пульс зашкаливал далеко за сотку, постепенно замедляясь.

Потом они соединились еще раз, затем голые и потные пошли на кухню чего-нибудь перекусить. Оба ощущали страшную жажду. Через какое-то время Ховрин захотел снова, скрыть этого было нельзя. Валентина увидела, удивленно подняла брови, засмеялась:

– Что значит юность! Давай прямо здесь! Стоя.

Еще потом повалялись в спальне. И еще раз соединились.

Валентина лежала с закрытыми глазами, глубоко и часто дыша. В ложбинке между ее грудей блестели капельки пота. Ховрин тоже был весь мокрый и липкий. И лежали они чуть ли не в луже. Простыня была испачкана напрочь. Наверняка протекло и на матрац.

– Мне с тобой хорошо. Причем хорошо вообще: те только в этом плане, – Валентина кивнула под одеяло. – А вообще! Спокойно. Интересно, почему так нельзя жить всегда? Или можно? Я раньше не ощущала этого спокойствия. Почему? Или это просто сегодня? – Она подтянула и покусала край одеяла. – Удивительно. А тебе было хорошо?

– Да, очень, – выдавил Ховрин.

– Это понятно, – она повернулась к нему, приблизила лицо и чуть косящие глаза: – Ну, что – еще разок? Давай-давай, не ленись! Ого! У тебя снова встал! – И добавила извиняющее: – Овуляция. Хочется заниматься этим делом постоянно.

Ховрин не сразу и понял, о чем она: какая такая овуляция? Снова соединились.

– Пять раз подряд, – выдохнула совершенно счастливая Валентина. – Неплохо! Даже не думала, что такое возможно. Слышать-то слышала, читать-читала, но думала, что выдумки…

Этот последний пятый раз был уже через силу и вряд ли имел какой-либо смысл в отношении детопроизводства, поскольку после титанических усилий, Ховрин, простонав, выдавил разве что каплю семени – больше просто не было. После этого его мужской орган заклинило в активном положении так, что потом пришлось отмачивать его в душе холодной водой. У Валентины очередной оргазм закончился сильной судорожной реакцией, из которой она долго не могла выйти, лежала на боку и периодически содрогалась – словно волны по ней проходили. Наконец Валентина откинулась на спину, раскинула руки, отдыхивалась, постепенно успокаивая дыхание, пробормотала:

– Теперь я понимаю выражение: «Оттрахать до потери пульса!» Меня будто палкой избили. Ой! Я как из бани. Будто разлетелась на множество кусочков, а потом собралась!

Волосы прилипли к ее потному лбу, она пыталась сдувать их, отводила рукой. Встав, покачнулась, ухватилась за стену, засмеялась:

– Мамочки! Качает!