скачать книгу бесплатно
– Да, будь она проклята!
– Ты и твои единомышленники не отдаете себе отчет в пагубности того, чего добиваетесь! Природа не создала всех людей одинаковыми.
– Она создала их всех людьми: с человеческим сознанием и чувствами. С человеческой душой.
– Душа – это мистический бред: годится лишь для плохой поэзии. Человечество исходит их реальных различий интеллектуальных потенциалов конкретных индивидуумов и соответственно определяет каждому его функциональное место. Это обеспечивает максимальную результативность деятельности всего человечества.
– Перепевы эпохи кризиса! Он кончился. И отнюдь не благодаря тому, что ты и другие продолжаете утверждать. Сейчас подобная жестокость уже не имеет оправдания.
– Вам мало того, что вы добились? Мечтаете совсем прекратить отбраковку?
– Это было нашей целью с самого начала.
– И возврат женщин к рождению детей – средство её осуществления?
– Да, – хотя не только для этого. Я уже говорила тебе.
– Ну, так, подведем итог: твоя беременность – не случайность, а преднамеренный, обдуманный акт осуществления вашей программы.
– Да: кто-то должен был сделать это первой.
– Мне всё ясно.
– Наш разговор закончен?
– Почти. Позволь только задать тебе только кое-какие вопросы, интересующие меня как генетика.
– Пожалуйста.
– Благодарю. Кто отец ребенка? Ты понимаешь, что меня интересует?
– Не знаю.
– То есть?
– Возможных отцов достаточно много.
– Исчерпывающий ответ! И какой же генотип ребенка ты можешь ожидать?
– Вы его – всегда заранее определяете?
– С не сопоставимо большей вероятностной надежностью, чем в твоем случае. Оптимальный подбор пар производится нами, как ты знаешь, после тщательного анализа с помощь специально только для этого предназначенного суперкомпьютера.
– Почему же тогда все дети не рождаются достаточно способными?
– Потому что это – абсолютно невозможно. И ты это знаешь. Зато мы обеспечиваем максимум одаренных, возможный на сегодняшний день. Исключение подбора повлечет за собой потомственную деградацию. Аргумент этот – против тебя. Тебе есть над чем подумать. У меня на сегодня всё.
Он сам вызвал самоходное кресло для меня.
Несколько дней Йорг не связывался и не встречался со мной. Я провела их в тревоге: мы гадали, что он предпримет.
– Рассчитывал, что от неизвестности у тебя сдадут нервы? – спросила Эя.
– Должно быть. Но когда, наконец, вместо радиовызова он появился сам рано утром в моей школе, в его поведении не было и следа враждебности.
Дети делали зарядку. Я, как всегда, сидела возле площадки – наблюдала. Потом внезапно, ещё не видя, почувствовала его присутствие и вздрогнула. Как сегодня.
– Ну что ты, сестра! Нельзя же так: разве ты меня боишься? – улыбаясь, сказал он.
– С чего ты взял?
– Конечно: отчего ты должна бояться? Доброе утро!
– Приятное утро, сеньор.
– Я хотел бы с тобой поговорить.
– После завтрака. За это время я вызову себе замену – практикантка ещё неопытная.
– Хорошо, я приду после завтрака.
– Зачем? Лучше останься – понаблюдай за детьми. Разве это не доставляет тебе удовольствие?
– Я не против, – согласился он сразу.
Он как-то задумчиво смотрел на детей.
«Смотри, смотри!», думала я. «Это тебе полезно: может быть, что-нибудь поймешь».
После зарядки дети подошли к нам. Я его им представила – он только молча кивнул им головой в знак приветствия.
…После завтрака состоялся наш второй разговор.
– У нас обоих было время подумать, сестра.
– Над тем, что ты назвал аргументом против меня? Я и тогда могла сказать, что ты прав…
– Вот видишь, ты и сама это признала.
– … но – всего лишь частично. Это ещё не вся правда и не единственный императив. Подожди спорить, – сперва ответь мне вот на какой вопрос: не хотелось ли тебе погладить кого-нибудь из детей по головке?
Я, видимо, застала его врасплох этим вопросом: ему явно не хотелось признаваться, что подобного желания у него не появлялось.
– Нет! – всё же вынужден был сказать он.
– Вот видишь! Значит, у тебя нет любви к ним – ты не можешь дать им и капли ласки. А у нас любовь к детям является непременным условием возможности заниматься ими.
– Не понимаю, что ты этим хочешь сказать?
– Что непонятно: как, не любя детей, ты можешь иметь к ним отношение?
– Знаешь, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты напрасно пытаешься. Не улыбайся, пожалуйста: у тебя для этого слишком мало причин. Не понимаю, почему ты стараешься помешать мне помочь тебе?
– Помочь? Вы только не мешайте!
– Нет уж! Мы и так – слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше – нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей – и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете ещё, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать – большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?
– Его ещё не поняли.
– Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться – дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом – полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!
«Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!»: я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят – враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.
– Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты – тоже.
Я молчала: да, не сомневалась.
Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот – знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.
Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему – чтобы обратить против меня.
– Угроза бойкота не может устрашить тебя. Ещё бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели – и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?
– Я за всё готова ответить одна.
– Ты ещё не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет – не она.
Не она? Кто? Не отец же ребенка – его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.
И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой мальчик – почти сын. Которого спасла от верной отбраковки, и которого любила больше всех на свете. И он меня – ближе меня у него тоже никого не было. Я останусь ему самой близкой – чтобы со мной не случилось. Он не отречется от меня, если я подвергнусь бойкоту – и тогда бойкот ждет и его.
– Тебе не жалко его? – спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. – Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?
– Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.
– Не поможет, Ева: он любит тебя – он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? – Много, слишком много он, оказывается, понял. – Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! – И он быстро ушел.
День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?
Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог – я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.
Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??
Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок ещё не родился – а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли – что ждет его на очень долгие годы?
Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, – ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.
И вот – не выдержала, сдали нервы: к утру я уже была готова. Не сообщая ничего своим, связалась с врачами из комиссии и сказала, что хочу с ними немедленно встретиться.
Они все ждали меня в поликлинике, – Йорга среди них не было.
– Подруга, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе исправить случившееся? – спросил один из них.
Я не могла ответить: да, горло сдавило. Кивнула головой.
– Хорошо. Сделаем.
– Только немедленно, – прохрипела я, – пока я не передумала.
В сопровождении двух из них меня доставили аэрокаром в наш импланторий. Там хирург, занимающийся имплантацией зигот роженицам, произвел аборт. Операция прошла быстро – хирург был опытный: аборты роженицам иногда делать приходилось. Гинекологи из комиссии зачем-то тоже присутствовали при операции.
И всё! Пусто стало, как будто мне не матку опустошили – душу. Я словно сломалась: не могла ни говорить, ни есть, ни спать. Неделю держали меня в клинике на электросне и внутривенном питании. Восстановили мне физическое состояние, а душевное – только Йоргу пожелаю того же!
Лишь через месяц вернулась в школу. С детьми мне стало полегче. Но с взрослыми почти не общалась – не могла.
…А ещё через месяц услышала сообщение о вашем возвращении.
Мой Ли улетел вместе с другими встречать вас. Вся Земля жила сообщениями о ходе вашего спасения.
Только никто не ждал, как я. Ждала, что прилетит человек, который знает, что делать. Как он мне был нужен!
Вас показали на экране: вы были как тени, и с вами дети – никто, кроме меня не понимал, что это значит. А Лала не было: он не прилетел.
Но я видела: дети, настоящие дети! Рожденные тобой – самой. Ты – мать! Я уговаривала тебя сделать это. И ты – сделала. А я? Как теперь глядеть тебе в глаза?
Другие радовались – я не могла без ужаса представить себе встречу с тобой. Даже начисто отключила внешнюю связь. Меня могли вызывать лишь несколько человек, ближайших коллег по работе: я дала им другой позывной код.
Даже Ли боялась увидеть. К счастью, он проходил карантин; я сама его вызвала: чтобы он не беспокоился. Всего один раз.
Надо было связаться с вами, с тобой, хоть послать поздравительную радиограмму – ничего не могла. Только и думала: хоть бы не вспомнили обо мне!
– Зачем ты так?
– Я же теперь ничего другого не стою.
– Нет, ты – не должна так думать о себе.
– Не надо: не утешай. Что, кроме горечи и презрения к себе, мне остается? Как ты можешь вообще со мной разговаривать? Теперь – когда ты всё знаешь. Жалеешь меня – зачем?
– Нет. Поверь: нет. Ты выше меня. Я – что? Если бы не Лал и Дан: я же была просто девчонка, когда встретила их. А ты ведь сама. Сама!
– Всё это теперь позади.
– Нет. Ты же вела борьбу – такую тяжелую! Что ты казнишь себя: могло ли не быть хоть одного поражения? Не надо, сестра: слышишь, не надо! Мы добьемся своего – увидишь!
– Мы? Кто это? Сколько? Раз, два – и обчелся: остальные разбежались – кто куда.
– Мы снова соберем всех.
