скачать книгу бесплатно
Достатка в доме нашем нет.
Да, горько мне, что вижу я
Любимое свое дитя
В одежде нищенской такой.
Да кто же властен над судьбой?
Вся жизнь – походы и сраженья,
А без хозяина именья
Пошли в продажу и в заклад.[84 - Кретьен де Труа. Эрек и Энида / Перевод Н. Я. Рыковой. М.: Наука, 1980.]
В Средние века Европа представляла собой «натурально-хозяйственный мир деревень и замков, в которых ценность сокровищ, особенно денег, была принципиально иной, нежели в современном мире»[85 - История западноевропейской средневековой культуры: Метод. пособие / Сост.: Николаева И. Ю., Карначук Н. В. Томский государственный университет, 2001.], публичная расточительность органично соответствовала рыцарскому мироощущению с его гипертрофированной потребностью в демонстративном поведении. Надо учитывать, что средняя продолжительность жизни в Европе тогда не превышала тридцати лет. Можно было погибнуть от любой инфекции, чумы, а у рыцаря была еще и постоянная опасность погибнуть в бою от ран или сгинуть в очередном Крестовом походе. Поэтому ценность мига была высока. Однако и в более позднюю эпоху, когда развитие товарно-денежных отношений, казалось бы, должно было привести к необходимости счета денег, идеал избыточной демонстративной расточительности[86 - Это понятие мы подробно рассмотрим позже в истории о социологе Торстейне Веблене.] оставался значимым для рыцаря, что часто оборачивалось курьезами трагикомического характера. Вообще рыцари были на редкость нерациональны, их кодекс более подходил для войн, но в мирной жизни им оставались лишь турниры, охота да разгульные пиры. Никакие хозяйственные или административные задачи в число их жизненных приоритетов не входили.
О своеобразности представлений о гуманизме того времени можно судить по истории с уже упомянутым ранее королем-рыцарем Людовиком IX. Он считался современниками человеком добрым и даже «по-хорошему» простым. Прикосновением исцелял людей, любил сидеть на земле, словно простолюдин, был человеком милосердным. Однако милосердие это было весьма специфичным. Так, некая зажиточная дама подговорила любовника убить своего мужа. Женщина во всём призналась и покаялась. Всё окружение короля, в том числе королева, епископ, братья-монахи, просили ее помиловать. Людовик посоветовался со своим исповедником – и приказал сжечь ее на костре, причем публично, что считалось страшным позором. В общем, милосердие в рыцарском кодексе было одной из главных добродетелей, однако формула этого милосердия была такова: доставить мучение телу ради спасения души, что было следствием средневековых представлений о разделённости души и тела. Поэтому в Средние века в Европе были ужасающие казни, которые длились по несколько часов. К казнимому приставляли специального чиновника, который спрашивал, что тот чувствует, и записывал ответы. Во Франции этот обычай сохранился до просвещенных времен Вольтера и Руссо – второй половины XVIII в. К чиновнику тогда добавлялись и журналисты. Так что от рыцарского кодекса Европа унаследовала многое – и не только культ Прекрасной Дамы.
Таков был средневековый рыцарь и его мир. Могла ли его волновать мода как способ социального отличения посредством одежды, если своё превосходство он мог в любую минуту доказать мечом? Думаю, нет. Он не был озабочен соблюдением дистанции с простолюдином. Эта дистанция была заложена во всей системе социальных отношений средневековой эпохи. Его костюм – вначале это была броня, туника из кожи или материи, покрытая металлическими бляхами, с конца IX в. ее вытеснила кольчуга, а в XIV в. появились рыцарские доспехи из металлических пластин и шлем с забралом, остававшиеся в ходу до XVII в., – мог быть богатым, если позволяли средства, но это был не вопрос моды, а показатель его личного достатка, часто являвшегося результатом грабежа побежденных врагов. Вот мы читаем у Кретьена де Труа в «Эреке и Эниде»:
Я одолжу вам всё своё:
И меч, и доброе копьё,
Прочнейшую из всех кольчуг,
Что выбрана из сотни штук,
Дам и сапожки дорогие
Удобные, хоть и стальные, —
Они вам подойдут – затем
Отличный воронёный шлем,
И щит мой новый, и коня.
Всё, что вам нужно, у меня
Берите из вооруженья.
Мне радость – это одолженье».
«Спасибо, друг! Но меч – со мной,
И верный он пособник мой.[87 - Кретьен де Труа. Эрек и Энида / Перевод Н. Я. Рыковой. М.: Наука, 1980.]
Никаких угроз жестко закрепленному статусу вооруженного рыцаря простолюдин не мог представлять ни физически, ни символически. Необходимость сложного, меняющегося визуального модного кода для демонстрации социального статуса, ставшая впоследствии одним из основных стимулов следования моде для аристократии в эпоху упадка классического феодализма, в то время еще не существовала.
Это рыцарское восприятие мира, жесткая эстетика покорителя, закованного в латы, долгое время находилась в поле морали и поведенческих кодов западных элит. Многих европейских монархов на парадных портретах вплоть до XVII в. мы видим в рыцарских доспехах. И даже испанский придворный костюм, главенствовавший в Европе XVI – первой половины XVII вв., – это всё те же рыцарские доспехи недавно завершивших Реконкисту испанцев, но пошитые из атласа и бархата. Только тогда рыцарство утрачивает специфику особого сословия и окончательно входит в состав дворянства. Воспитанные в военных традициях своих легендарных предков, представители старых рыцарских родов составляли костяк офицерского корпуса армий эпохи формирования национальных государств и имперских захватов, бесстрашно действуя в военных походах и осуществляя колониальные завоевания по всему миру. Дворянская этика последующих веков, включая принципы верности долгу и достойного служения отечеству, несомненно, несет в себе влияние рыцарской эпохи. Дворянский мундир – это, прежде всего, военный мундир, а непременный дворянский атрибут – шпага – это всё тот же рыцарский меч. Однако и аристократический личностный образец сменится затем буржуазным – и тогда мы, наконец, увидим более существенные перемены в костюме вместе с рождением социального института моды, окончательно сменившего традицию.
Общество войны и обычая
Даже в XX в., золотом веке модельеров, мода затихала в периоды войн. Средневековое общество – это общество войны, как его основного состояния. Предки средневековых европейцев – воинственные римляне – считали войну делом, неугодным богам. Поэтому для них важно было, чтобы война являлась bellum justum[88 - Справедливая война (лат.) – понятие в католическом богословии, определяющее справедливые основания для войны и приемлемые способы ее ведения. Термин (греч. ??????? ???????) был введен Аристотелем в трактатах «Политика», «Никомахова этика» и «О риторике к Александру», по латыни (B. j.) впервые употреблен Цицероном в диалоге «О государстве».], т.е. имела справедливые, пусть и формально справедливые, основания. Так, известны случаи во II в. до н.э., когда судили римских наместников, начинавших войну по своему усмотрению, руководствуясь желанием получить добычу и славу[89 - Сморчков А. Курс лекций «Рим от Ромула до Августа» [Эл. ресурс]. URL: https://magisteria.ru/ category/ancient-rome]. В эпоху Римской Республики право начать войну имел только сенат, а самые важные войны утверждались на народном собрании. К тому же войны Древнего Рима носили внешний характер и служили нескончаемым источником богатства республики и империи, т.к. военный грабеж, наравне с сельским хозяйством, считался честным источником дохода. Посему он был поставлен на рациональные рельсы, пополнял казну и финансировал армию.
В Средневековье военная добыча продолжала считаться справедливой, да и только. На средневековом Западе каждый дворянин – воин. Он имел право воевать с кем хочет и когда захочет, если не был связан договором или клятвой верности, где обязуется уважать «жизнь и члены» другого дворянина. «Частная» война есть общее право Средневековья. Редко когда считали долгом объявить войну прежде, чем начать ее. Иногда могли послать какой-то символический предмет, например перчатку, в знак того, что начинают неприятельские действия. В силу обычая и следующего из него общего закона в войну вовлекались семьи обоих противников, т.к. родственники должны были помогать друг другу до седьмого колена.
Феодальные междоусобные войны Средневековья – это и развлечение, и доходное дело. Шли они по одному сценарию. Феодал собирался «конно, людно и оружно», созывал семью и вассалов – и война начиналась. Конные воины делали набег на поместье врага, угоняли стада, сжигали посевы и лес, избивали крестьян и насильничали над ними. Задачей войны было овладеть замком противника и захватить самих противников с целью выкупа, что достигалось сражением и осадой. Сражение было стычкой двух масс конных рыцарей, при этом старались выбить противника из седла, не убив его, повалить на землю. Оруженосец рыцаря должен был схватить побежденного и овладеть его лошадью. Пленников держали в замке, пока они не выкупали себя за определенную сумму. Так же выкупали и замки. Этот бизнес считался настолько приемлемым, что им не гнушались даже монархи. Известная всем с детства история пленения короля Англии Ричарда Львиное Сердце[90 - Ричард I Львиное Сердце (1157—1199) – английский король из династии Плантагенетов.] – классический пример такой предприимчивости. Король Англии был взят под стражу в 1192 г. по приказу самого императора Священной Римской империи Генриха VI, когда тот возвращался из Крестового похода в Палестину. Император на специально созванном собрании высокопоставленных духовных и светских лиц предъявил Ричарду список обвинений и потребовал в качестве выкупа 150 тыс. марок – двухлетний доход английской короны. Ричард, присутствовавший на собрании, отверг все обвинения, и, по рассказу хрониста, его защита была столь убедительна, что он «заслужил восхищение и уважение всех», но от выкупа его это не освободило. В Англии о пленении Ричарда стало известно в 1193 г. Его мать, Алиенора Аквитанская[91 - Алиенора Аквитанская (ок. 1124—1204) – герцогиня Аквитании и Гаскони, графиня Пуатье, королева Франции в 1137—1152 гг., королева Англии в 1154—1189 гг., одна из богатейших и самых влиятельных женщин Высокого Средневековья. Алиенора была супругой двух королей – сначала короля Франции Людовика VII, а затем короля Англии Генриха II Плантагенета, матерью двух английских королей – Ричарда I Львиное Сердце и Иоанна Безземельного. Женщина выдающейся красоты и характера, выделяющих ее не только в ряду женщин-правителей своего времени, но и во всей истории.], обратилась к папе Целестину III, требуя сделать всё возможное, чтобы вернуть Ричарду свободу. Целестин отлучил от церкви участника заговора Леопольда Австрийского и угрожал экскоммуникацией[92 - Экскоммуникация – отлучение от церкви.] королю Франции Филиппу Августу. Но против императора Генриха ничего не предпринял. После получения условий, на которых должен был быть освобожден король, всем налогоплательщикам было приказано предоставить четвертую часть доходов для сбора средств на выкуп. Когда стало ясно, что всю сумму не удается собрать, было решено отправить императору двести заложников до тех пор, пока он не получит весь выкуп. Алиенора Аквитанская лично доставила деньги в Германию и 2 февраля 1194 г. на торжественном собрании в Майнце Ричард обрел свободу, но был вынужден принести оммаж императору и обещать ему выплату ежегодно пяти тысяч фунтов стерлингов. Известно, что после отъезда английского короля император пожалел о том, что отпустил узника, и отправил за ним погоню. Однако Ричарда не удалось схватить, и Генрих ужесточил условия содержания английских заложников. История эта, совершенно аморальная и беззаконная для современного европейца, в «благородные» рыцарские времена считалась абсолютно естественной.
В общем, феодальные войны были большим бизнесом Средневековья, но бизнес этот даже на самом высоком уровне был «частным» и, в отличие от войн Древнего Рима, наносил колоссальный вред общему состоянию дел.
Если не было подходящей войны, рыцари устраивали турниры. На турнирах также брали в плен противников и заставляли их выкупать себя. Выкупы были настолько выгодным делом, что рыцари и сеньоры распространили свои интересы на купцов, горожан и даже духовных лиц, которых они похищали, сажали в темницы и мучили до тех пор, пока не получали требуемое.
В противоположность современности в Средневековье именно война была общим правом, а для того, чтобы прекратить ее, требовался специальный акт – мир. Война была хлебом рыцарей, но сущим бедствием для всего общества. В конце X в. церковь сделала попытку водворить Божий мир. Вначале на юге Франции провинциальные Соборы для покровительства беззащитным людям – крестьянам и монахам – объявили, что всякий, кто нападал на них, подлежал отлучению от церкви. Затем Собор в Тулузе 1041 г. постановил, что войны должны прекращаться на время праздников и воскресенья, на Филипповский и Великий пост. Это было Божье перемирие. В 1095 г. оно было утверждено и распространено на все христианские страны Клермонским Собором, – тогда же, когда был объявлен Первый крестовый поход. Соблюдение этого перемирия обеспечило бы 240 мирных дней в году, однако данные по его соблюдению практически отсутствуют. Известно, что для исполнения этих постановлений в XI в. для каждой епархии, по крайней мере во Франции, учредили общество мира под началом епископов. Оно имело «армию мира» – народную милицию, набранную из прихожан под предводительством священников, свою казну и свой суд. Однако документов об успешности этих учреждений практически нет.
Были и попытки установления Королевского мира. Там, где государь обладал достаточной силой, он мог объявить мир, и всякому, кто нарушал его, угрожал штраф или смертная казнь. В Нормандии, Англии и королевстве обеих Сицилий провозглашался «мир герцога». В Каталонии – мир графа Барселоны. В Германии многие императоры пытались объявить Королевский мир, например, Фридрих Барбаросса издал «письмо мира», однако все эти попытки терпели неудачу, сталкиваясь с глубоко укоренившимся общим правом войны в Германии. В средневековой Франции король столь слаб, что не в состоянии установить мир даже пределах своего поместья. Филипп IV Красивый (1285—1314), казнивший тамплиеров и противостоявший власти римских пап, смог запретить войны и турниры на время собственных войн – и не более того.
Состояние мира для Средневековья – это исключительное положение. Средневековое общество анархично и жестоко по своей сути, в нём нет устоявшихся социальных институтов, и, прежде всего, самого базового – института мира, главенствующего над войной и проистекающим из нее беззаконием и бесправием. Готовое каждую минуту обрушиться в бездну, это общество едва держится на страхе перед Богом и обычае. Разве оно может позволить себе такую роскошь, как произвол в системе устойчивых социальных отличений, в системе визуальных коммуникаций? Разве есть силы у средневекового общества, высший класс которого практически постоянно находится в состоянии войны, на моду, которая противостоит обычаю по самой своей сути? Тяга к роскоши и потреблению у этого класса феодалов-воинов определенно присутствует, но мода – более тонкий социальный институт, он требует мира и присущей ему легкомысленности. Что и говорить, если и в XX в. – веке господства модельеров, в период войн мода уходила на второй план или вовсе «эмигрировала» в более безопасные страны. Таким образом, суждение моды, как потенциальной угрозы устойчивости и спокойствию, укоренилось в сознании общества на долгие века.
Суд, как и мир, – также не общее право, а исключение и привилегия в раннем Средневековье. Феодальный порядок не устанавливал между жителями феодальных стран ни одного из тех отношений, которые кажутся современному человеку необходимыми и само собой разумеющимися для существования государства. Не было ни государственного налога, ни государственной военной службы, ни государственных судов, а только частные повинности, частная военная служба, частные суды. Для каждого класса существовало особое правосудие. Духовное лицо подсудно церкви, горожанин – городскому трибуналу, свободные люди – суду своего графа, благородные вассалы судились в феодальном суде, состоящем из равных им.
Римское право действовало лишь в церковных судах, средневековое светское судопроизводство противоположно ему. Римский суд производился судьей во имя интересов общества, судья преследовал преступления, арестовывал тех, на кого падало подозрение. До вынесения приговора судья должен был выяснить все обстоятельства дела, собрать доказательства, особенно письменные. Средневековый суд действовал не в интересах общества. Он оказывал услугу сторонам, не рассматривая суть дела по существу. Даже уголовный процесс носил характер тяжбы между сторонами, где к обвинителю и обвиняемому относились одинаково: обоих сажали в тюрьму и подвергали одному и тому же наказанию. Средневековому суду нет дела до реальной истории преступления, он обязан судить не в соответствии с разумом и справедливостью, а строго формально, согласно обычаям. Во время судебного поединка между сторонами достаточно одного слова, произнесенного не по правилам, или движения, не соответствующего обычаю, чтобы тяжущийся был осужден. Вместо разбора дела по существу средневековый суд предпочитал предоставлять дело Божьему суду (ордалии) или дуэли. Ордалия – это варварский обычай, принятый церковью и уничтоженный лишь на Соборе 1215 г. Суть его в «испытании». Например, огнем, когда ответчик брал в руку кусок раскаленного железа. Затем руку завязывали и открывали через несколько дней. Если рука не была повреждена, то ответчик выигрывал дело. Дуэль была излюбленным приемом судопроизводства Средневековья. Ее применяли не только к благородным, но и к крестьянам, как привилегию – к рабам, а женщины и немощные могли выставлять за себя бойцов. Дуэлью разрешались дела не только уголовные, но и тяжбы о собственности и наследстве. По сути, «право сильного» было основой средневекового порядка. Средневековое общество не знает права в современном или римском его понимании, его право или, точнее, правило – обычай, «кутюм». Оно плохо воспринимает закон.
Кутюмы различны не только в разных странах, но и в сеньориях. Они различны для духовных лиц, дворян, крестьян, горожан. Это частное право каждого класса. Обычай не изложен на бумаге, он основан на прецеденте, сохраняющемся в памяти. Для средневекового человека справедливое – это то, что делалось всегда, раньше, «добрый обычай», а несправедливое – всё новое (nouvelle). Прогресс возникает только по незнанию или необходимости, в остальном каждое новое поколение старается во всём подражать предыдущему.
Средневековое общество, – непрочное, поглощенное выживанием в войне, – просто пронизано неприятием нового, оно держится за обычай, как за формальность может держаться всё неустойчивое. Мода по самой своей сущности противостоит институту обычая, поэтому ей нет места в умах и душах средневековых людей.
Общество голода и чумы
Дичину в дебрях он стреляет
И голод мясом утоляет.
Среди пустынных этих мест
Ивейн сырое мясо ест.
Кретьен де Труа, «Ивейн, или Рыцарь со львом»[93 - Кретьен де Труа. Эрек и Энида / Перевод Н. Я. Рыковой. М.: Наука, 1980. 514 с.]
Давайте теперь представим себе материальную жизнь средневекового человека и посмотрим, могли ли условия его реального существования и его мировоззрение хоть как-то соотноситься с желанием участвовать в погоне за модой, создавать моду, тратить на это свои скудные материальные и моральные ресурсы.
По словам Ле Гоффа, «средневековый Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе. Он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию. Мир жил в состоянии крайне неустойчивого равновесия. Средневековый Запад – это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод»[94 - Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. С. 216.].
Голод порождался любой минимальной климатической аномалией, вызывающей плохой урожай в среднем каждые три-пять лет. Те, кто не умирал с голода, вынуждены были потреблять недоброкачественную пищу – травы, испорченную муку, даже землю, что влекло за собой болезни, часто смертельные, или хроническое недоедание, которое подтачивало здоровье и приводило к ранней смерти. Голод порождал эпидемии, которые также выкашивали население. Ле Гофф ссылается на книгу «Hungersote im Mittelattr» Фрица Куршмана о голоде в Средние века, где собраны сотни текстов из хроник вплоть до Великого голода 1315—1317 гг. В этих хрониках разворачивается бесконечное траурное шествие стихийных бедствий, голодных лет и эпидемий с их ужасающими эпизодами, включая каннибализм, и неизбежной развязкой – мором с традиционными жертвами – бедняками.[95 - Там же.]
Рауль Глабер[96 - Рауль Глабер (985—1047) – бургундский хронист, монах-бенедиктинец, автор латинской «Истории своего времени в пяти книгах», охватывающей период 900—1046 гг.] так описывает голод 1032—1034 гг. в своей «Истории»: «Голод принялся за свое опустошительное дело, и можно было опасаться, что исчезнет почти весь человеческий род. Атмосферные условия стали настолько неблагоприятны, что нельзя было выбрать подходящего дня для сева, но главным образом по причине наводнений не было никакой возможности убрать хлеб. Продолжительные дожди пропитали всю землю влагой до такой степени, что в течение трёх лет нельзя было провести борозду, могущую принять семя. А во время жатвы дикие травы и губительные плевелы покрыли всю поверхность полей. Хорошо, если мюид семян давал одно сетье урожая, а с него едва получали пригоршню зерна. Если по случаю и удавалось найти в продаже что-нибудь из продуктов, то продавец мог запрашивать любую цену. Когда же съели и диких зверей, и птиц, неутолимый голод заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать страшно. Некоторые, чтобы избежать смерти, ели лесные коренья и траву. Ужас охватывает меня, когда я перехожу к рассказу об извращениях, которые царили тогда в роду человеческом. Увы! О горе! Вещь, неслыханная во веки веков: свирепый голод заставил людей пожирать человеческую плоть. Кто был посильнее, похищал путника, расчленял тело, варил и поедал. Многие из тех, кого голод гнал из одного места в другое, находили в пути приют, но ночью с перерезанным горлом шли в пищу гостеприимным хозяевам. Детям показывали какой-либо плод или яйцо, а потом их уводили в отдаленное место, там убивали и съедали. Во многих местностях, чтобы утолить голод, выкапывали из земли трупы.
В округе Макона творилось нечто такое, о чем, насколько нам известно, в других местах и не слыхивали. Многие люди извлекали из почвы белую землю, похожую на глину, примешивали к ней немного муки или отрубей и пекли из этой смеси хлеб, полагая, что благодаря этому они не умрут от голода. Но это принесло им лишь надежду на спасение и обманчивое облегчение. Повсюду видны были одни лишь бледные, исхудалые лица да вздутые животы, и сам человеческий голос становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц»[97 - Цит. по: Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.].
Голод приводил к истощению людских ресурсов, в результате экономика постоянно страдала. А великая эпидемия чумы 1348 г. превратила демографический спад в катастрофу.
Материальная нестабильность определяет присущее средневековому человеку постоянное чувство неуверенности. Единственное, в чём он обретал чувство безопасности, – это религия. Главный его фетиш – хлеб.
Хлеб – это основная пища масс и сакральный продукт, объект чудес святых. Легенды о средневековых праведниках, чудесным образом создающих хлеба, – это не только память о чудесах Христа, но также и мечты средневекового человека, которого неотступно преследовал голод. Главный вид статусного отличения богатых от бедных – это пир, обжорство. Средневековье было настолько скудным миром, что хвастовство и демонстративную роскошь выражали в «продовольственном» поведении, а не в текстильном и костюмном. Объектом вожделения была еда, а не одежда. Чтобы показать свой статус люди объедались, а не наряжались.
Существует замечательный документ той эпохи – сатирическая эпопея «Роман о Лисе» («Roman de Renard»), памятник французской городской литературы конца XII—XIV вв., популярный также и у фламандцев, голландцев, немцев и англичан.
«Роман о Лисе» представляет собой две дюжины сказок, или «ветвей», которые возникали в разное время и были сведены воедино переписчиками, вероятно, по той причине, что в большинстве из них действуют одни и те же главные персонажи – лис, волк, лев и некоторые другие. В прологе к III ветви «Ренара» комически описана мифологическая история сотворения животных: мановением руки Ева порождает Волка и Лисицу; автор раскрывает перед нами «смысл» этого факта:
Сей лис иносказательно означает Ренара, большого пройдоху.
С тех пор всех, кто хитер и ловок, называют Ренаром…
Знайте же, что Изенгрин, дядя Ренара, был великий вор…
Он иносказательно означает волка, который украл овец Адама.
Всех, кто хорошо умеет воровать, по праву называют Изенгрином.[98 - Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики. / Пер. с фр. И. К. Стаф. СПб.: Алетейя, 2003. С. 392.]
Сюжет произведения строится вокруг борьбы умного и хитрого лиса Ренара с грубым и кровожадным волком Изенгрином, с сильным и глупым медведем Бреном, львом Ноблем (королем), глупым ослом Бодуэном (священником). Основным двигателем борьбы лиса Ренара является голод и кража еды – ветчины, сельдерея, сыра. Когда лис и его товарищи превращаются в баронов, они первым делом закатывают пир:
«Дама Эрзан с радостью устраивает им празднество и готовит всё, что может: ягненка, жаркое, каплунов в горшке. Она приносит всего в изобилии, и бароны с избытком утоляют свой голод».
Сытость, а не богатый, тем более модный, костюм становится символом обретение нового, более высокого статуса.
Самая базовая из человеческих потребностей – еда, а отнюдь не одежда, еще долгие столетия будет оставаться фетишем, важнейшим маркером социального статуса, а обжорство – объектом вожделения большинства, одним из главных грехов знати и в каком-то смысле предписанным демонстративным поведением королевских особ. Прием пищи превратился в значимую придворную церемонию задолго до того, как такую же роль стали отводить смене разнообразных придворных костюмов при Людовике XIV. Вот как описана церемония ежедневного приема пищи его отцом, Людовиком XIII, уже в первой половине XVII в.:
«Согласно церемониалу, король восседал за столом, окруженным барьерами, на высоком стуле. С одной стороны от него размещался первый лейб-медик, с другой — первый гофмейстер. Позади — уже стоя — капитан королевской гвардии, два вооруженных стражника, принцы и кардиналы, находящиеся в это время в Лувре, а за барьерами — неподвижные и молчаливые придворные. Король благоговейно и отрешенно выслушивал „Benedicite“ — молитву перед едой, которую произносил священник в качестве символа милосердия, затем принимал от самого знатного из сеньоров салфетку и приступал к трапезе»[99 - Эмиль Мань. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII / Пер. с франц. А. С. Васильковой. СПб.: Евразия, 2002. С. 64.].
А вот, к примеру, что подавали весьма слабому здоровьем Людовику XIII перед осадой Ла Рошели 29 января 1628 г. На обед: протертый суп из каплунов, заваренный хлебом; суп с прожаренным в жире мясом, сдобренным лимонным соком; отварная телятина; костный мозг; рубленые каплуны с хлебными крошками; желе; два печеных яблока с сахаром; груша в сиропе; начинка из яблочного пирога; три пакета вафельных трубочек; хлеб; легкое, слабоокрашенное, но хорошо выдержанное вино. На ужин: похлебка из каплунов и рубленые каплуны; телятина в собственном соку; суп с телятиной в собственном соку; отварная телятина; костный мозг и нижние части куриных ножек.[100 - По книге: Эмиль Мань. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII / Пер. с франц. А. С. Васильковой. СПб.: Евразия, 2002.] Как он всё это съедал – остается загадкой, но, возможно, такая способность к обжорству была требованием к королевской персоне, уходя корнями в голод Средневековья и сакральное отношение к еде.
Общество без времени и коммуникаций
Восприятие мира выражается в двух основных категориях – время и пространство. Существует термин «Хронотоп» – «время—пространство», где «хронос» – по-гречески «время», а «топос» – «место». Буржуазное общество и промышленный переворот внесли в восприятие времени и пространства принципиальные изменения, которые отличают нашу современную картину мира от картины мира обществ добуржуазных, архаичных. Современный человек воспринимает время как некий абстрактный однородный поток, который можно разделить на соизмеримые отрезки. Этот поток равномерно течет из безвозвратного прошлого через настоящий момент – в еще неизвестное будущее. Мода – дитя современного, буржуазного, линейного, быстротечного, остро ощущаемого времени.
Человек же Средневековья индифферентен к времени «историческому», его мировосприятие – это мировосприятие аграрного циклического времени (пахота—сев—жатва), усиливавшаяся календарем религиозных праздников. Он живет «от рассвета до заката», постоянно воспроизводя вчерашний опыт. Время не воспринимается им как ценность, его не считают, оно тратится на церемонии и празднества, на паломничества и бесконечные молитвы. Время утекало у средневекового человека, словно песок, но то был человек эпохи, которая не столько не измеряла время, сколько жила естественным, природным временем, органически ощущая цикличность смены утра вечером, зимы – весной, летом, осенью и снова зимой.
Единственным учреждением раннего Средневековья, которое пыталось организовать время, была церковь. Церковное время, казалось бы, отличалось от «естественного» времени, противостояло ему. Однако и оно на самом деле было цикличным, а не линейным, в нём не было развития и динамики. Только церковь разделяла сутки и год не по природным явлениям, а в соответствии с церковными праздниками и задачами богослужения, ежедневно и ежегодно повторяющими свой круг. Это «церковное» время было скорее синтезом исторического и мифического. Мифическое время – это не события прошлого, а события, которые постоянно актуализируются во время религиозных праздников, возрождаясь в ритуалах. Все эти ритуалы воспринимались через живое «детское» сопереживание публики как реально происходящие у нее на глазах события.
В период раннего Средневековья античное искусство строить солнечные и водяные часы (клепсидры) сохранилось только в Византии и в арабском мире. На Западе они были крайней редкостью и воспринимались скорее как диковина, чем как полезный в жизни механизм. Хроники сообщают, что арабский халиф Харун ар-Рашид прислал императору Карлу Великому в Аахен сложно устроенные водяные часы. Однако как распорядился подарком Карл Великий, хроники умалчивают.
Лишь в XIII в. в Европе появляются механические часы. Известно, что в 1288 г. башенные часы были установлены в Вестминстере. Первые в Западной Европе башенные механические часы имели всего одну стрелку – часовую. Минуты тогда не измерялись вообще, зато такие часы нередко отмечали церковные праздники. Так, башенные часы в Страсбурге, установленные в 1354 г., не имели маятника, зато отмечали часы, части суток, праздники церковного календаря, Пасху и зависящие от нее дни.
Первые карманные часы были запатентованы в 1675 г. Х. Гюйгенсом[101 - Христиан Гюйгенс ван Зёйлихем (1629—1695) – голландский механик, физик, математик, астроном и изобретатель. Первый иностранный член Лондонского королевского общества, член Французской академии наук с момента основания и первый ее президент.]. Всеобщим мерилом и частной необходимостью время стало только к буржуазным XVII—XVIII вв.
Средневековому человеку точное время было ни к чему. Он знал, что было первое Пришествие, и ожидал второго – и это всё. Единственный персонаж Средневековья, который существовал в конкретном времени – это бюргер или купец, хотя и он вплоть до XIV в., когда вместе с механическими часами внедряется новая линейная система осмысления времени, действовал скорее на удачу, чем сообразуясь с точными расчетами. Купец был главным провозвестником новой экономики, существующей не в цикличном времени натурального хозяйства или церковном времени повторяющихся богослужений, а времени, где от него зависит стоимость денег и товара.
И всё же средневековое естественное цикличное время осталось с модой Нового времени. Ежегодные циклы обновления моды, столь удачно нащупанные Людовиком XIV в законе 1667 г., аналогичны архетипу вечно возрождающегося героя, как и ежегодным циклам религиозных праздников. Поэтому воспринимаются как нечто естественное, повторяя вечный цикл рождения и смерти. Так что, строго говоря, современная мода живет одновременно в двух временных измерениях – линейном «буржуазном» и цикличном средневековом.
Пространство – вторая базовая категория мировосприятия. А оно в Средневековье из-за проблем с коммуникациями сузилось до масштабов конкретного места проживания человека. Коммуникация – это еще одно условие для функционирования моды. Во-первых, для движения моды в каких-то более-менее значимых масштабах нужен широкий обмен информацией между участниками модного процесса. Но как это сделать, если носителей такой информации практически нет, да и те немногие рассеяны по разным странам и лишены возможности личной коммуникации ввиду весьма плачевного состояния дорог? Во-вторых, безопасные дороги и транспорт необходимы для перемещения товаров. В-третьих, одежда как символическая коммуникационная система должна быть единой для коммуникаторов, чтобы они понимали друг друга. Возможно ли это при отсутствии развитых физических коммуникаций? И всё же совершенно очевидно, что цивилизация Запада даже в эпоху Средневековья, в отсутствие хороших дорог, развитой письменности и общего массового языка, была единой, если не единообразной.
Давайте поразмышляем, как люди общались в эпоху Средневековья, передавали информацию через большие расстояния и время, как они договаривались. Как распространялась информация в догутенберговской вселенной, т.е. до изобретения печатного станка, когда письменность была еще мало развита, скорость обмена информацией очень низкая, а физические коммуникации медленны и опасны? Мы поговорим о коммуникации, о том, без чего развитое человеческое общество не может существовать.
Люди Средневековья были домоседами или они всё же передвигались? Как много, как часто и как далеко? С одной стороны, единый язык средневекового богослужения и средневековой науки – латынь – облегчал перемещение богословов и священнослужителей так же, как единство обычаев господствующего класса способствовало передвижению рыцарей от одного феодального двора к другому. Но передвигались в те времена очень неторопливо. За сутки удавалось покрыть не более нескольких десятков километров. Например, путь из Флоренции в Неаполь занимал одиннадцать-двенадцать дней. Путешествовали медленно не столько потому, что Средневековье не слишком ценило время, сколько из-за того, что транспортные средства были плохи. Древний Рим оставил после себя 150 тыс. километров прекрасных шоссейных дорог[102 - Шоссейная дорога – дорога с искусственным покрытием, чаще всего – твердым, обязательно с устройством на основе дорожного полотна поверх грунтового основания, и с устройством для стока воды по обочинам.]. Но состояние их без централизованной поддержки было плачевным, а окрестные жители часто выламывали камни из них для строительства своих жилищ. Обычные средневековые дороги представляли собой тропы, проложенные через поля или в лесу, и были настолько узки, что две повозки не могли свободно разъехаться: специальные статуты XIII в. предписывали, что пустая повозка должна была уступать путь груженой. Пользоваться дорогами можно было только в хорошую погоду – в зимнее и дождливое время они становились непроезжими. Только королевские дороги во Франции достигали ширины двух повозок благодаря введению королевской властью и монастырями специальных повинностей по их строительству и поддержанию. Часть из них была вымощена уже в конце XI века.
Римские мосты через большие реки в Средние века были разрушены. Те новые, деревянные, что начинали строить, согласно средневековым хроникам, часто сами жители города могли сжечь в целях безопасности, чтобы воспрепятствовать переправе грабителей с другого берега. Мост могли поджечь и перевозчики, в расчете увеличить плату за перевоз, как произошло, например, с мостом у Майнца, который был сожжен в 813 г. Некоторое оживление в строительстве мостов приходится только на XII в. В несколько лучшем положении было строительство каменных мостов в Северной Италии по причине сохранившихся римских традиций.
Как вообще люди передвигались сами и перевозили товар? Римская система упряжи была такой: быков запрягали непосредственно за рога, а лошадям надевали ремни на шею. Такая упряжь не позволяла использовать тяжело груженный воз. Однако в раннее Средневековье всё же распространяются некоторые нововведения, например железная подкова: римляне лишь в исключительных случаях подвязывали лошадям и верблюдам подковы из металла, кожи или даже соломы. Настоящие подковы, прибиваемые гвоздями к копытам, стали распространенным бытовым явлением к X в. Подкова сберегала копыта, позволяла лошади быть устойчивей и тащить больший груз. К началу IX в. относится изобретение хомута и распространение дышла, которое было известно римлянам, но не получило у них широкого применения. Массовым использование этих усовершенствований стало в XII в., что позволило перевозить более тяжелые грузы. В это же время началось усиленное мощение дорог. Так что и этот факт также приводит нас к выводу, что ранее XII в. не было необходимых условий для нормального обмена товарами и, соответственно, хоть какого-то распространения общеевропейской моды.
Плохие дороги и мосты мешали развитию торговых связей, но были лишь частью слабости всей системы средневековых коммуникаций. Отсутствие налаженного обмена порождало те социальные условия, которые, со своей стороны, препятствовали его упорядочиванию. Сам феодальный уклад ограничивал коммуникации: многочисленные таможенные заставы приводили к удорожанию провоза товаров и замедляли сообщение.
Хуже всего дело с таможнями обстояло в Германии. Так, на Рейне, между Базелем и Роттердамом, они размещались в среднем через каждые 10 км, на Эльбе, между Прагой и Гамбургом, – через каждые 14 км, на Дунае, между Ульмом и Пассау, – через каждые 15. Сеньоры предписывали купцам обязательные дороги для проезда на ярмарку. Такая дорога могла быть в несколько раз длиннее прямого пути, но она была закреплена обычным правом, и заменять ее лучшей строжайше воспрещалось. Феодалы получали плату за конвой, то есть за выделение вооруженных всадников для охраны путников, хотя по сути это был обычный рэкет. Феодальное право диктовало путнику не только то, где он должен был ехать, но и где останавливаться – в какой харчевне, у какого кузнеца или седельника, регламентировалось также количество припасов, какое следовало закупать проезжающим. И еще множество регулирующих правил, вплоть до того, что в случае поломки повозки или падения животного вещи, высыпавшиеся на землю, становились собственностью местного сеньора. Направляющиеся на войну или очередной Крестовый поход армии просто грабили торговые обозы. Гораздо позже, в эпоху формирования национальных государств и возникновения осмысленно-научного подхода к экономической политике государства, возникло понимание необходимости поддержки торговли и, соответственно, хороших и безопасных дорог с единой системой налогообложения. А пока, в Средние века, физические коммуникации, если они были связаны с перевозом каких-либо ценностей, были весьма затруднительны. Поэтому и моды могли меняться преимущественно по воле случая, а не вследствие регулярного обмена информацией и товарами. Так, под влиянием Крестовых походов западная элита стала носить более длинную и струящуюся одежду на «восточный манер».
Как еще можно было коммуницировать в ту эпоху? Устная культура ненадежна, информация плохо сохраняется при передаче. На чём писал и как совершенствовал человек те носители, на которые можно было нанести информацию, а затем передать ее через расстояния и время? Как, например, во Флоренции XII века можно было узнать о том, что носят при бургундском дворе, помимо того, чтобы просто приехать и увидеть это своими глазами?
Сейчас трудно представить себе время без возможности получить любые данные в любой момент. Но Средневековье – это время дефицита самых элементарных носителей информации, хотя именно тогда мы наблюдаем одну очень серьезную и важную эволюцию, касающуюся формы книги. Изначально книга представляла из себя свиток (лат. volumen) и лишь постепенно она эволюционирует к кодексу, от нетранспортабельной – к транспортабельной. В Риме свитки делались из папируса – материала, который завозили из Египта, где он выращивался. Свитки из склеенного папируса скручивали в трубки и вкладывали в глиняные кувшины. Собственно, это и была форма хранения книг в древних библиотеках, самой известной из которых была знаменитая библиотека в Александрии. С закатом Римской империи, упадком обмена с Египтом папирус перестал быть носителем информации, т.к. его просто не выращивали на территории Европы.
Форма кодекса вплоть до Средневековья использовалась, но для простых записей и черновиков. Массово кодекс распространяется ближе к середине первого тысячелетия и становится неотъемлемым элементом христианской культуры как форма книги. Делали его из пергамента, то есть из специфическим образом выделанных шкур животных, а обложка делалась из дощечек, которые обшивались кожей. Кодекс представлял собой, безусловно, более сохраняемую книгу, он создавал иную практику и чтения, и переписывания, копирования книг.
Вплоть до XI в. книги изготавливают преимущественно в монастырях, позднее их производство перекочевывает в университеты, которые также были в той или иной мере религиозными учреждениями. Технологический процесс создания книг был сложным. Первоначально довольно долго, несколько месяцев, готовили пергамент. Подготовка состояла из процедур ошпаривания, многократного дубления, промывки и т. д. После этого пергаментщики разрезали шкуру при помощи свинцовых карандашей, чистили кожу пемзой, затем лист размечался, указывались поля, производилась обрезка, оставлялось место под иллюстрации и только потом материал передавался в скрипторию для переписывания книг. Затем книга иллюминировалась, т.е. иллюстрировалась. Можно ли представить монахов или ученых людей, чаще всего богословов, всерьез интересующихся фасонами одежды и использующих для передачи информации о ней столь сложно добываемые носители информации?
Свободно информация начала передаваться лишь в век бумаги. Классическая бумага, с проклейкой в массе, была создана в Китае еще в начале II в. н. э. В VII в. способ ее изготовления становится известным в Корее и Японии, а еще через 150 лет через военнопленных попадает к арабам. В VI—VIII вв. производство бумаги осуществлялось в Средней Азии, Корее, Японии и других странах Азии. И лишь в XI—XII вв. она появилась в Европе, где заменила животный пергамент. Производство бумаги начнет быстро расти в Новое время, с XV—XVI вв., в связи с началом книгопечатания. А до тех пор носители информации были дефицитным и дорогим продуктом, что тормозило эффективную коммуникацию, в том числе и обмен информацией о новых «модах».
Основа гардероба средневекового человека
Если говорить об одежде ранних Средних веков, то куда уж проще: никакой вам метафоричности и символичности. Мода была бы настолько избыточной характеристикой средневекового мировоззрения, что раннесредневековый романский и даже готический костюм – это некая простейшая смесь античных традиций, византийских деталей и варварских новшеств – «штанов», те же древнеримские рубашкообразные тоги, надетые одна поверх другой, и плащи. По большому счету, у нас практически нет достоверных сведений об одежде раннего Средневековья, помимо т.н. реликвий (напр., туники, принадлежавшей королеве Батильде[103 - Батильда (ок. 630/635—680) – франкская королева, канонизированная Католической церковью.]) и археологических изысканий Нового времени. Однако ткань и кожа – материалы средневекового костюма – плохо сохраняются в земле, но по обрывкам платья и взаимному расположению металлических предметов – пряжек, нашитых на платье блях, обувных застежек и других деталей – археологам порой удается реконструировать одежду, в которую покойника обрядили для вечной жизни. Сопоставление вещей, принадлежащих к галло-римской и франкской культуре, показывает, как смешивались и воздействовали друг на друга привычки и вкусы населения, принадлежавшего к обеим народностям. Что важно: как правило, богатым убранством отличаются языческие захоронения. После VII в. заупокойный инвентарь даже в могилах королей становится куда скромнее и проще – дань христианскому благочестию и скудости жизни.
Вплоть до XII в. основу гардероба средневекового человека Запада[104 - По материалам: Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. М.: Искусство, 1978.], – как крестьянина, так и аристократа, – составляли всего несколько вещей: льняная рубашка (камиза или шенс), штаны, верхняя рубашка, плащ и мягкая обувь без подошвы. Интересно, что средневековый костюм фактически был «унисекс»: женская одежда несущественно отличалась от мужской.
Короткие штаны – брэ, первоначально были простым полотнищем, которое обертывалось вокруг бедер и закреплялось на поясе. Позднее брэ удлинились до колен, а затем – и до лодыжек. Помимо брэ носили и другие штаны – шоссы. Это были плотные чулки, натягивавшиеся отдельно на каждую ногу и закреплявшиеся застежками к поясу. Только в XIV в. обе половинки шосс слились в единый предмет туалета – аналог современных штанов. Шоссы могли как плотно облегать тело, так и быть достаточно просторными. Характерно, что шоссы в то время носили и женщины, и лишь позже у них отняли это право, за которое пришлось вновь бороться в эпоху эмансипации.
В раннем Средневековье камиза не считалась нижней рубашкой в современном смысле слова, но поверх нее надевали еще одну рубаху – блио[105 - Блио (фр. Bliaud) – средневековая верхняя женская и мужская одежда, известная с X в. Была распространена с XI—XIII вв. Женские блио представляли собой длинное платье с рукавами, узкими до локтя и расширяющимися к запястью. Мужское блио было узким, с боковыми разрезами и короткими рукавами или же вообще без рукавов. Блио могли носить с богато украшенным поясом. На скульптурах святых в храмах X—XIII вв. во Франции и Великобритании одежда представляет именно блио. Более поздняя разновидность блио – роше (фр. rochet) – отличается широкой юбкой и часто пришнуровывающимися рукавами. Основными материалами для изготовления блио были тонкая шерстяная ткань или шелк.]. Запад вообще долго, почти до Нового времени, не знал понятия «белье». В гардеробе также присутствовал простейший плащ, иногда с капюшоном – прямоугольный кусок материи, скреплявшийся на плече или груди фибулой (застежкой). Поначалу он был настолько короткий, что покрывал лишь верхнюю часть тела. Женщины закутывались в простую накидку, а зимой носили грубо выделанные овчинные тулупы. Обувь с заостренным и удлиненным носком целиком шили из кожи, без твердой подошвы. Предназначалась она исключительно для закрытых помещений или верховой езды. По улице ходили либо в деревянных башмаках, либо и вовсе босиком.
Единственным «знаковым» предметом гардероба были перчатки и рукавицы, которые первоначально являлись предметом обихода крестьян, использовавших их в работе при прополке и жатве. Но постепенно они были заимствованы феодалами и приобрели символическое значение. Вручение перчатки стало означать феодальный оммаж, церемонию символического характера, присягу, оформлявшую заключение вассального договора. Напротив, бросая кому-нибудь перчатку, аристократ выражал свое презрение.
В целом, в раннем Средневековье конструкция костюма была очень примитивной и одинаковой для всех – мужчин и женщин, знати и простонародья, духовенства и паствы. Он отличался качеством материала и украшениями, но не покроем. Безусловно, босой, в коротких брэ крестьянин, стоящий на пашне по колено в грязи, отличался от священника или рыцаря в доспехах. Однако в домашнем быту домотканые одежды рыцаря, ничем не выделяли его из челяди. Только спустя несколько веков гендерные и социальные отличия отразились и закрепились в одежде. В романе уже упомянутого Кретьена де Труа «Эрек и Энида», датируемого ок. 1170 г., так описан наряд Эниды, дочери дворянина, разоренного феодальными междоусобицами:
…Небогат
Был этой девушки наряд;
Рубашка скромного покроя
И платье белое простое
Из домотканого холста.
Во всём сквозила нищета.
До дырок износилась ткань,
Жалка, убога эта рвань,
Но тело, скрытое под ней
Тем и прекрасней и нежней.[106 - Кретьен де Труа. Эрек и Энида / Перевод Н. Я. Рыковой. М.: Наука, 1980. 514 с.]
Большая часть гардероба в Средние века изготавливалась в домашнем хозяйстве – не только крестьянская одежда, которую кроили из домотканого холста и шерсти, но и одежда феодала, поступавшая в виде ренты. Только с ростом городов в XI—XII вв. появились цехи портных, изготовлявших костюмы по заказу или на рынок, а знать и горожане стали одеваться в купленные ткани.
Что касается костюма духовенства, еще в конце VII в. римская церковь осуждала только зарождавшийся обычай священства носить особые одеяния. Но постепенно так называемая литургическая одежда обособляется: духовенство начинает носить костюм, отличный от платья мирян, сложившийся, вероятнее всего, под византийским влиянием. Постепенно появляются отличия в костюме простолюдинов и знати. Первые разграничения были продиктованы скорее экономическими ограничениями, и начались с цвета, – ведь процесс окрашивания был дорогим удовольствием. Простолюдины довольствовались простой некрашеной одеждой, либо простейшими темными цветами, тогда как знатные люди одевались в зеленое, синее, красное. Значение имело также качество выделки тканей и особенно орнамент и наличие украшений в одежде знатных лиц.
В целом, система социальных различий проявлялась в костюме на протяжении почти всего Средневековья в виде деталей: цвета, каймы, нашивок и качества материалов. Всё остальное оставалось по-старому вплоть до XII в., когда прежде всего во Франции готический костюм становится более облегающим, а грубая, не кроенная по частям одежда сменяется платьем, более приспособленным к фигуре. Поэтому описание костюма рыцаря Круглого Стола у Кретьена де Труа в «Эреке и Эниде», если и воспринимать как достоверное, то, скорее, его достоверность относится ко времени написания, т.е. к середине XII в.
Чуть дальше всадник молодой,
Эрек по имени – герой
И рыцарь Круглого Стола.
Прославлены его дела
В те дни за доблесть никого
Так не хвалили, как его.
На дорогом коне
Он скачет, дам сопровождая,
В плаще из шкурок горностая,
В богатой куртке для охоты
Из шелка греческой работы,
Гамаши дорогой парчи
Так скроены, что и не ищи
