скачать книгу бесплатно
После смерти сэра Монтегю Бертона управление делами фирмы взяли на себя его наследники. В 1999 г. Burton был назначен официальным поставщиком спортивных сборных Великобритании. Этот Дом моды по-прежнему шьет мужскую одежду, отличающуюся высоким качеством.
Во Франции, как и повсюду на Западе, традиционная еврейская торговля подержанным платьем была популярна, но лишь до Великой французской революции, когда все граждане были признаны равноправными. Однако массовая иммиграция в страну восточноевропейских евреев после погромов (1881—1883, 1903—1905 гг.), а также между двумя мировыми войнами буквально наводнила Париж еврейскими портными. Они были вынуждены наниматься за гроши на предприятия с потогонной системой или же работали на дому. Им пришлось добиваться натурализации во Франции и бороться за создание своего профсоюза. По информации ЭЕЭ, в 1892 г. 55 еврейским шляпникам удалось основать профсоюз, и он оставался исключительно еврейским вплоть до 1936 г., и даже после принятия новых членов евреи всё еще составляли в нём более половины. В союзе трикотажников до 1936 г. евреи составляли более 90% (200 из 220 человек), а с 1936 г. – около 40% (720 из 1820 членов). После Второй мировой войны вместе с изменением структуры модного рынка Франции влияние евреев на французскую швейную промышленность значительно ослабло, хотя польские евреи-иммигранты всё еще занимали большую долю рынка трикотажа и вязаных изделий.[62 - См.: Электронная еврейская энциклопедия [Эл. ресурс]. URL: https://eleven.co.il/jewish-history/overview/13286/] И всё же, как минимум одного французского кутюрье еврейского происхождения, которого сам президент Франции Николя Саркози назвал «воплощением творческого духа Франции», стоит особо упомянуть в нашем рассказе о вкладе евреев в моду. Это великий Тед Лапидус.
Эдмон Лапидус (1929—2008), будущий творец «новой волны», «поэт французского кутюра», родился в 1929 г. в Париже, в семье еврейского эмигранта из Виленской губернии Российской империи. Его отец, портной Рувим Лапидус, позднее ставший Робертом, подобно тысячам евреев из черты оседлости, в начале XX в. переехал в Париж. Там он поселился с семьей в квартале мануфактурщиков Сантье.
В 1949 г. Эдмон Лапидус отправился изучать ремесло портного в послевоенную Японию, где окончил Техническую школу в Токио. Вернувшись во Францию, он прошел стажировку в Доме моды Christian Dior. А в 1958 г. при поддержке своего друга Шарля Азнавура Лапидус открыл в Париже свой собственный Дом Высокой моды, а чуть позже – магазин готовой мужской одежды «Ted». Лапидус к тому времени поменял имя. В 1963 г. Тед Лапидус стал членом Парижского синдиката высокой моды, в том же году, вслед за Карденом, начал сотрудничать с универмагами, подписав контракт с магазином La Belle Jardini?re на выпуск коллекции готового платья под брендом Ted Lapidus.
В 1969 г. израильское правительство заключило с Лапидусом магистральный контракт: под руководством кутюрье в Израиле начали выпускать военную форму для женщин. Через несколько лет почти 50% серийной одежды в Израиле производилась под именем Лапидуса.
В 1969 г. Лапидус выпустил культовую лимитированную коллекцию сумок Bag One в 300 экземпляров с автографом Джона Леннона, созданную специально по его заказу. На знаменитой обложке альбома «Битлз» Abbey Road Леннон одет в белый костюм от Лапидуса. Среди его клиентов были Фрэнк Синатра, Ален Делон и Брижит Бардо.
«Люди в моей одежде выглядят на десять лет моложе и на десять фунтов стройнее», – говорил Лапидус. Его талант проявился в идеальном крое, в пристальном внимании к деталям – и всё это в молодежном стиле. Он развил стиль сафари, предложенный Сен-Лораном. Его излюбленной материей был деним, а Брижит Бардо в знаменитой приталенной куртке песочного цвета со шнуровкой спереди стала лицом Дома Лапидуса. Самого себя он называл «кутюрье улицы». Тед Лапидус был одним из первых, кто понял, что роль женщины в современном мире необратимо меняется. Его новый стиль получил название «унисекс».
В 80-е гг. Лапидус почувствовал, что в мире утилитарности и стандартов эпоха Haute Couture клонится к закату. Распродав лицензии на производство аксессуаров и в 1989 г. вверив Дом сыну Оливье, Тед Лапидус скрылся от публики на Французской Ривьере, где и прожил последние свои 20 лет. Такова история сына бедного еврейского портного-иммигранта, ставшего одним из столпов французского кутюра, Теда Лапидуса.
Но самый значительный вклад евреи сделали в модную индустрию США. Фактически весь современный fashion-истеблишмент в США имеет еврейские корни. Но начнем с более ранней эпохи, швейной промышленности и профсоюзного движения США, в которых евреи также сыграли видную роль.
После окончания Гражданской войны (1861—1865) в США вместе с ростом городского населения значительно расширился рынок сбыта готового платья. Еврейские иммигранты из Германии стали ведущими производителями в этой области, а значительная часть евреев из Восточной Европы, прибывавших в США с 1880-х гг. и селившихся в районе Нью-Йорка, нанималась в быстро развивающуюся швейную отрасль.
В конце XIX в. 95% швейных фабрик принадлежало евреям, как и 80% легкой промышленности США первой половины ХХ в. К 1912 г. в портняжном деле Нью-Йорка евреи составляли 85%.
В 1880-е гг. в Нью-Йорке производили больше одежды, чем в четырех мировых текстильных центрах (Париже, Лондоне, Милане, Токио). К концу XIX в. США полностью обеспечивали себя массовой одеждой, а вот дорогие платья и мужские костюмы шились из привозного сукна и копировали европейские образцы.
А теперь коснемся важнейшего социального вопроса, связанного с текстильным производством, – вопроса о защите интересов работников, остро вставшего вместе с развитием капитализма. И здесь огромную роль также сыграли евреи. Специализация работников многочисленных потогонных предприятий в еврейских районах на одной операции не требовала квалификации и обучения, что привело к еще большей дешевизне труда. Профсоюзы портных выступали против подобной системы, однако они защищали интересы лишь квалифицированных рабочих. И только созданные иммигрантами из Восточной Европы крупные профсоюзы – Интернациональный Союз по изготовлению женского платья (1900 г.) и Объединенный союз рабочих швейной промышленности (1914 г.), – в которых евреи составляли абсолютное большинство, смогли добиться существенного улучшения условий труда и защиты интересов занятых в портняжном деле иммигрантов.[63 - См.: Электронная еврейская энциклопедия [Эл. ресурс]. URL: https://eleven.co.il/jewish-history/overview/13286/] В 1920—30-х гг. признанным лидером этих профсоюзов был еще один представитель еврейского народа – Давид Исаак Дубинский, получивший в Америке имя Дэвид Дубинский (1892—1982).
Будущий лидер американского профсоюзного движения, которого президент США Джон Кеннеди назначит членом президентского Совета по вопросам труда и управления, а другой президент Ричард Никсон наградит высшим гражданским отличием – президентской медалью Свободы, родился в Российской империи в традиционной еврейской семье простого пекаря Бецалеля. Как и многие еврейские юноши, Давид заразился революционным духом эпохи и примкнул к Бунду[64 - Бунд – Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, еврейская социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х гг. XIX в. до 40-х гг. XX в. Бунд считал себя единственным представителем интересов многочисленного на этих землях еврейского рабочего класса.]. В 1908 г. Давид Дубинский был арестован за участие в организации забастовки, попал в тюрьму, а затем был сослан в Сибирь. Но по пути в ссылку он сумел бежать и отправился в Америку по билету, присланному братом.
Так Давид Дубинский в 1911 г. оказался в Нью-Йорке. Там он поселился в Бруклине и поначалу устроился на работу закройщиком, но его по-прежнему увлекала революционная борьба. Он вступил в ряды Социалистической партии Америки и стал активным участником профсоюзного движения. В 1918 г. Давида Дубинского избрали в Исполнительный совет Интернационального профессионального союза рабочих по изготовлению женского белья. Это был преимущественно еврейский профсоюз. Весь дальнейший его жизненный путь был связан с профсоюзным движением, где он сделал успешную карьеру.
Дэвид Дубинский был президентом Союза Международных Дамских швейников (ILGWU) между 1932 и 1966 гг., принимал участие в создании CIO[65 - CIO – Конгресс промышленных организаций, федерация профсоюзов, организовавшая работников промышленных профсоюзов в Соединенных Штатах и Канаде с 1935 по 1955 гг. Конгресс поддерживал Новый курс Франклина Д. Рузвельта и был открыт для афроамериканцев.] и был одним из основателей Американской рабочей партии и Либеральной партии в Нью-Йорке.
Борьба профсоюзов привела к принятию в 1935 г. национального акта о трудовых отношениях, который принципиально поменял отношения рабочих и работодателей. Он упрощал процесс создания профсоюзов неквалифицированных и низкоквалифицированных рабочих. Были изданы законы об ограничении продолжительности рабочей недели, о минимальном уровне почасовой заработной платы, о социальном страховании. Запрещалось использование труда подростков моложе 16 лет. Всё это привело не только к расширению соцгарантий и более справедливой оплате труда швейников, но и к тому, что их труд стал более затратным для американского капитала. Последствия были весьма неоднозначны для американской швейной промышленности. К 90-м гг. XX в. практически всё швейное производство США было вынесено в страны с менее требовательным рабочим законодательством в Центральной Америке и Азии, на фабрики с ужасающими условиями труда с потогонной системой, где кроят и шьют для транснациональных корпораций, таких как Nike и Gap.
В своем знаменитом бестселлере 1999 г. «No Logo. Люди против брендов» канадская журналистка, родившаяся в еврейской семье эмигрантов из США, – Наоми Кляйн (р. 1970 г.) – так описывает бывшие швейные кварталы канадского Торонто:
«Бурые склады, серо-желтые дымовые трубы, выцветшие краски на кирпичной стене, рекламирующие давно исчезнувшие бренды: Lovely, Gaywear. Это старый промышленный район Торонто, район швейных фабрик, скорняков и оптовых торговцев свадебными платьями…
Когда я писала эту книгу, я жила в полуреальном швейном квартале Торонто, в десятиэтажном доме, который раньше использовался под склады. У многих других зданий такого типа двери давно уже заколочены досками, окна зияют выбитыми стеклами, трубы затаили дыхание… В 20—30-х годах сновали по этим улицам русские и польские эмигранты, заскакивали в закусочные потолковать о Троцком или о руководстве Международного профсоюза рабочих легкой промышленности. Ныне старики-португальцы всё еще толкают по тротуарам вешалки на колесиках с блузками и пиджаками…
Муниципалитет счел нужным заказать серию художественных инсталляций для публики «в ознаменование» истории Спедайна-авеню. Первыми появились стальные фигуры, взгромоздившиеся на фонарные столбы: женщины, склонившиеся над швейными машинками, и толпы бастующих рабочих, размахивающие транспарантами с неразборчивыми лозунгами. Потом случилось самое худшее: явился гигантский медный наперсток – как раз на углу нашего квартала. Хорошо хоть Эммы Гольдман, знаменитой анархистки и организатора рабочего движения, жившей на этой улице в конце 30-х годов, уже не было в живых, и она не могла увидеть, в какой китч вылилась борьба трудящихся швейной промышленности с потогонной системой производства»[66 - Наоми Кляйн. No logo: Люди против брендов. М.: Добрая книга, 2003, 2007. С. 7.].
Это описание можно смело отнести ко всем подобным швейным кварталам Северной Америки.
Но вернемся к нашей основной теме – еврейскому портняжному делу в США. К началу Первой мировой войны еврейские иммигранты из Европы составляли большинство работодателей в сфере портняжного дела и сохранили эти позиции до настоящего времени.[67 - По данным: Электронная еврейская энциклопедия [Эл. ресурс]. URL: https://eleven.co.il/jewish-history/ overview/13286/]
Со временем нью-йоркский Швейный квартал превратился в район бутиков, штаб-квартир американских домов моды и редакций модных журналов. В 1960—1980-е гг. в Нью-Йорке были основаны многие современные прет-а-порте бренды: Ralph Lauren (1967), Calvin Klein (1968), Michael Kors (1981), DKNY (1984). Далеко не все основатели этих компаний были ньюйоркцами, а многие даже не родились в США, но все они приезжали в Нью-Йорк, чтобы воплотить мечту о собственном Доме моды.
Самые известные американские джинсы Levi Strauss создал еврей Леви Штросс. Парфюмерную империю Este Lauder создали евреи Рональд и Леонард Лаудеры. Империя Calvin Klein также была создана евреем Кельвином Ричардом Кляйном из Бронкса. Самые известные дизайнеры высокой моды Зак Позен, Марк Джейкобс, Ральф Лорен имеют еврейские корни. Макс Азриа – это известное имя, которое стоит за брендом BCBG, – родился в тунисской еврейской семье. Бывший креативный директор Louis Vuitton Марк Джейкобс родился в еврейской семье в Нью-Йорке. Сейчас он разрабатывает коллекции под своим брендом. В 2010 г. Джейкобс был назван одним из 100 самых влиятельных людей мира. Его коллекции продаются в более чем 80 странах мира.
Мальчик из ешивы Ральф Лорен, живший в Бронксе, выделялся своим уникальным чувством стиля. Сегодня модная империя Ральфа Лорена охватывает весь земной шар.
Пол Марчиано происходит из рода марокканских раввинов. В 1981 г., после переезда в США, он основал Guess Jeans. Сегодня Guess Inc. имеет обороты в миллиарды долларов.
Соня Рикель (1930—2016) родилась в русско-румынской еврейской семье во Франции. Она начала свою карьеру в модной индустрии, когда во время беременности не смогла найти себе мягкий свитер. После того как ее Poor Boy Sweater появился на обложке журнала Elle, родилась новая икона стиля. В настоящее время бренд Sonia Rykiel известен всему миру.
Еще ребенком Зак Позен воровал ермолки из синагоги, которую посещали его бабушка и дедушка, чтобы шить бальные платья для кукол. Зак Позен прошел долгий путь от своего первого фэшн-шоу, состоявшегося в здании бывшей синагоги на Манхэттене в Нижнем Истсайде, и до разработки моделей одежды для таких крупных розничных сетей, как Target и David’s Bridal.
После своей первой поездки в Израиль одна из ведущих мировых модельеров для женщин Донна Каран сказала журналу Harper’s Bazaar: «Вы можете поверить, что нет другой такой хорошей еврейской девочки, как я?».
Диана фон Фюстенберг, до замужества – Диана Халфин. Мало кто знает, что мама основательницы модной империи – Лилиан Нахмияс, еврейка греческого происхождения, родила ее через несколько лет после освобождения из Освенцима. Будучи студенткой Женевского университета, Диана вышла замуж за австрийского принца Эгона фон Фюрстенберга. В 1970 г. она выпустила свою первую коллекцию одежды. В 1972 г. – создала свой бренд Diane Von Furstenberg. В 1974 г. она ввела в моду легендарное платье с запахом, которое вошло в Книгу рекордов Гиннеса.
Но особого рассказа заслуживает лучший мужской портной, одевающий американских президентов, Мартин Гринфилд (р. 1928 г.). Под рукавом его рубашки с запонками, подаренными госсекретарем Колином Пауэллом, скрыт номер A4406, вытатуированный на руке в первый день его пребывания в концлагере Освенцим.
Одежда стала судьбой мастера-портного Мартина Гринфилда, который пережил Холокост и снимал мерку с президентов в Белом доме для создания фирменных костюмов ручной работы.
В то время как я пишу эту книгу, Гринфилд продолжает работать по 6 дней в неделю на своей швейной фабрике в Бруклине, выступает с вдохновляющими речами и занимается общественной деятельностью.
Семья Гринфилда происходит из Павлова, деревни в тогдашней Чехословакии. Вся она погибла в нацистских лагерях. Его отец, инженер, сказал ему в Освенциме: «Мы должны разделиться. Ты молод и силен. Самостоятельно ты выживешь. Ты должен чтить нашу память, оставшись в живых». И он выжил, обучившись в концлагере портняжному делу у уже обреченных на смерть старших.
Родственники привезли его в Америку в 1947 г., где Мартин начал работать мальчиком для поручений на фабрике, которая теперь принадлежит ему. За очень короткий срок он стал ее лучшим портным, которому было доверено шить костюмы для Дуайта Эйзенхауэра до и после его избрания хозяином Белого дома в 1952 г. Существует легенда, что Гринфилд оставлял в карманах костюмов Эйзенхауэра записки со своими мыслями по поводу внешней политики.
В числе его клиентов – президенты Обама и Клинтон, Пол Ньюман, Фрэнк Синатра, Леонардо Ди Каприо и звёзды баскетбола П. Юинг и Ш. О’Нил. Один из любимых клиентов Гринфилда – государственный секретарь США Колин Пауэлл.
В 2015 г. Гринфилд получил звание почетного доктора наук в Йешива-университете (Нью-Йорк). Президент университета Р. Джоэл в своем выступлении привел цитату из автобиографии Гринфилда «Мерка человека»: «Каждый человек совершенен. Я должен изготовить костюм, который помогает ему верить, что он может достичь своей мечты».
Гринфилд с гордостью отметил, что он «одевает представителей обеих политических партий». В прошлом портной создал несколько костюмов и для Дональда Трампа. «Одевать президентов – это большая честь. Я делаю так, чтобы одежда всегда украшала человека.»
Жизнь и судьба портного Мартина Гринфилда могла бы стать метафорой истории еврейского народа: годы гонений и смертельной опасности закончились для него на земле, которую когда-то открыла экспедиция, снаряженная на деньги евреев. И на этой земле он обрел уважение и успех. Еврейский Портной прошел путь от бедного старьевщика, перешивающего обноски в европейских гетто, до легендарного портного американских президентов. Теперь большая часть элиты американской моды имеет еврейские корни. Эти талантливые люди успешны, богаты и уважаемы в мире, а столетия унижений и изгнаний евреев, верится, остались навсегда позади.
Закончить эту главу я хотела бы историей самого известного израильского дизайнера в мире и единственного представителя Haute Couture, отслужившего в Армии обороны Израиля, Альбера Эльбаза (р. 1961), одного из 100 наиболее влиятельных людей мира по версии Time 2007 г., а также кавалера Ордена Почетного легиона (2007) и Командора Ордена Почетного легиона (2016) за свои достижения на ниве Haute Couture и pr?t-?-porter. Будучи евреем (он происходил из многодетной семьи марокканских евреев из Касабланки, прибывших на историческую родину, когда Эльбазу было 10 лет), он, безусловно, был человеком и дизайнером мира.
Я начинала с того, что израильская, да и вообще ближневосточная мода, в русле которой Эльбаз формировался как художник, довольно специфична. В будни израильтянки одеваются очень просто, красивые платья принято надевать только по большим праздникам вроде свадеб и бар-мицв – но это должны быть платья с большой буквы. То есть пышные, обильно украшенные, замысловатые. Весь творческий путь Эльбаза стал уходом от этой левантийской свадебно-вечерней избыточности, ее переосмыслением в пользу «барочного минимализма», как окрестили его стиль журналисты, прекрасно уживавшегося с тонким вкусом. Звучит как оксюморон, но это именно так: вершиной творчества израильтянина стали атласные платья со струящимися драпировками и свободными бантами, дополненные массивной бижутерией. Они стали его визитной карточкой в Доме Lanvin, куда его пригласили в 2001 г. Эльбаз дал основанному в 1889 г. Жанной Ланвен модному Дому, от которого к началу XXI в. осталось лишь великое имя, современное содержание. Несмотря на колоссальный коммерческий успех, в 2015 г., Эльбаза уволили из Lanvin[68 - Вслед за уходом Эльбаза продажи резко упали, и в конечном итоге бренд был куплен китайской компанией Fosun International.]. После ухода из Дома Эльбаз продолжал много и плодотворно работать как дизайнер. В 2019 г., объединив усилия с fashion-гигантом Richemont для создания собственного бренд AZfashion. Этот Дом мог бы стать первым международным израильским брендом, но жизнь, к сожалению, внесла свои жестокие коррективы. Пока писалась эта книга, этого выдающегося дизайнера не стало. Он скоропостижно скончался от COVID-19 24 апреля 2021 г. в Париже в возрасте 59 лет.
Тем не менее, у нас навсегда останется перед глазами триумф Эльбаза на церемонии вручения «Оскара» в 2008 г., когда в его минималистичном, асимметричного кроя, струящемся черном атласном платье на красной дорожке появилась Тильда Суинтон – культовая в мире моды андрогинная «актриса-инопланетянка», ставшая в каком-то смысле символом современности, с ее новой простой элегантностью, ориентированной на индивидуальность, уводящей от жестких гендерных и национальных критериев в мир всечеловеческой универсальности.
Таковы были первые герои истории моды, проложившие нам путь от ее истоков с древних времен в мир европейского Средневековья и наметившие нам черты современной моды.
А теперь перейдем непосредственно к истории Запада. В следующих главах мы разберемся, почему говорить о моде в Средние века было бы исторической «модернизацией»[69 - Модернизация древности, модернизация истории – распространение понятий и объяснений современности на исторические события. Предполагает проведение принципиальных аналогий между явлениями разных эпох. Большей частью встречается для истории древнего мира – модернизация древней истории.]. Одновременно увидим, что именно в Средневековье были заложены и основы западной цивилизации, и основы современного института моды.
Глава 3
Средневековье: Становление Запада
На развалинах Рима
Средневековый Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе.
Жак Ле Гофф, «Цивилизация средневекового Запада»
Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Осип Мандельштам
Цивилизация Запада зародилась в Средневековье на развалинах Римского мира.
Несмотря на устоявшиеся в нашем сознании представления о том, что именно обращение к древнеримской цивилизации привело к резкому всплеску инноваций в эпоху Возрождения, Римская империя – это совсем другой мир. Жак Ле Гофф[70 - Жак Ле Гофф (1924—2014) – французский историк-медиевист, писатель, представитель «Новой исторической науки», верный концепции «тотальной истории», один из авторов и популяризаторов концепции т.н. «долгого Средневековья», согласно которой, данный период тянулся до окончания эпохи феодализма в конце XVIII в.] назвал Рим шедевром консерватизма: «город занимался эксплуатацией и потреблением, сам ничего не производя: после эллинистической эпохи не появилось никаких технических новшеств, хозяйство поддерживалось за счет грабежа и победоносных войн, которые обеспечивали приток рабской силы и драгоценных металлов, черпаемых из накопленных на Востоке сокровищ. Он великолепно преуспел в искусстве самосохранения…»[71 - Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. С. 9.]. Ле Гофф очень точно ухватил этот дух «стоячей воды» в римском обществе последних веков, который объясняет отсутствие какой-либо мало-мальски подвижной римской моды. Динамика общества была внешней, экстенсивной, потребительской, внутренне римлянин был уверен в незыблемости и вечности своего мира, где всё устойчиво и неизменно, где хлеб и зрелища гарантированы гражданством, в то время как активная политическая жизнь на излете империи постепенно деградировала. Однако и во времена расцвета демократии в Римской республике в III—I вв. до н.э. мы не находим каких-либо интересных модных процессов. Тут, возможно, стоит отметить, что для полисного мировоззрения согласие было обожествляемым понятием: в римском пантеоне существовала богиня Конкордия (Согласие), которой при республике было возведено два храма. Одной из причин консенсуса между элитой и обществом в Риме было то, что общество не воспринимало естественное неравенство между людьми как несправедливость. И это признание естественности и справедливости неравенства сочеталось с высокими требованиями морального характера к правящей элите. Поэтому вплоть до поздней Империи заимствование или оспаривание символов статуса, выраженных во внешнем облике, вряд ли могло восприниматься обществом как приемлемая норма. А «эффект просачивания»[72 - В 1904 г. немецкий социолог и философ Георг Зиммель (1858—1918) в своей работе «Мода» предложил так называемую элитарную теорию «просачивания вниз». Суть теории состоит в том, что в основе модных процессов лежит стремление низших социальных слоев копировать стиль одежды и моду высших слоев.] культурных образцов из элиты в более низкие слои общества – один из важнейших источников модного процесса.
Античная одежда была открытой, что можно объяснить мягкостью средиземноморского климата, но не в меньшей степени – общими этическими и эстетическими принципами эпохи и любви к красоте человеческого тела.
В Риме на протяжении всей его истории костюм оставался практически неизменным. Одежда состояла из двух элементов: рубашки и плаща, которые обертывались вокруг тела и закреплялись застежкой или сшивались на плечах. Драпировка складками составляла практически единственный прием украшения античного костюма: существовали специальные правила, как драпировать римскую тогу – белоснежный шерстяной или льняной плащ, эллипсовидный кусок ткани, размером примерно 6?1,8 м. Политики Рима перед выступлением проводили часы в совершенствовании этой части туалета. Правая рука и ноги, обутые в сандалии, оставались открытыми, головные уборы мужчины не носили[73 - Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. М.: Искусство, 1978.]. И по большому счету, это всё, что изобрела великая цивилизация в области костюма за более чем 1000 лет. Социальный статус маркировался цветом, длиной, нашитыми поверх полосами и качеством ткани. Функцию официальной одежды римлянина выполняла тога, чей размер зависел от статуса гражданина. Несколько разбавило это однообразие появление шелка к концу Империи.
Вот такие «минималистские» рекомендации дает в I в. н.э. древнеримский автор Овидий в «Науке любви» в области внешнего вида для мужчин:
Будь лишь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле
Тело покрой, подбери чистую тогу под рост,
Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой,
Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке;
Не безобразь своей головы неумелою стрижкой —
Волосы и борода требуют ловкой руки;
Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью,
И ни один не глядит волос из полой ноздри;
Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой
И из подмышек твоих стадный не дышит козел;
Всё остальное оставь — пускай этим тешатся девки
Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин.
Унаследовавший от эллинов представления о безусловном социальном и эстетическом достоинстве тела самого по себе, гражданин Рима явно мало интересовался модными тенденциями в одежде.
Перенос столицы в Византию императором Константином Великим (306—337) разделил Римскую империю на Восток и Запад. И это положило начало разделению европейского мира, где Константинополь продлил жизнь и процветание империи еще на тысячу лет, до 1453 г., а Запад оскудел под набегами варваров и смог полностью возродиться уже совершенно другим обществом только к концу Средневековья. Города и дороги раннего Средневековья пребывали в разорении, территории обезлюдели, наступили темные века. Вот как описывает Жак Ле Гофф ситуацию V в. в западной части Римской империи: «Длинный меч великого варварского нашествия, который впоследствии стал и оружием рыцарства, накрыл Запад своей смертоносной тенью. Прежде чем постепенно возобновить созидание, Западом надолго овладела сила разрушения. Средневековые люди — это отпрыски тех варваров»[74 - Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. С. 22.].
Единственным институтом, сохранявшим цивилизованность и устойчивость в этих условиях, была церковь. Главной задачей церкви было хоть какое-то окультуривание полчищ (хотя по некоторым подсчетам их было не более 5% европейского населения) варваров, расселившихся там, где ранее процветала культура и правил закон. Как утверждает Ле Гофф, в хаосе варварских нашествий церковники в какой-то момент стали универсальными руководителями разваливающегося общества – и к своей религиозной роли они прибавили политическую, вступая в переговоры с варварами; социальную, когда раздавали милостыню; военную – когда организовывали сопротивление и боролись «духовным оружием»[75 - Там же.].
Но церковное сословие и само варваризировалось или оказалось не в силах бороться с дикостью новых хозяев и народа, поэтому постоянно шло на уступки, – как в духовной сфере, так и в религиозной практике. В то время значительное развитие получает культ мощей, вводятся новые сексуальные и пищевые ограничения. Помимо этого, церковь постоянно накапливала доходы и привилегии, привыкнув получать их в дар, что постепенно обескровливало хозяйственную жизнь.
И всё же церковь стала краеугольным камнем средневековой западной цивилизации, объединяя ее, являясь источником моральных принципов, ограничивая насилие, легитимируя власть, сохраняя в своих недрах культуру и знания до Новых времён. В костюме церковь внедрила новый этический идеал: в противовес варварской вседозволенности она объявила плоть греховной и потребовала от паствы наглухо закрывать тело. Это отвечало и климатическим условиям: легкая «южная» одежда римлян в центре и на севере Европы была бы холодной и неудобной. В обиход входят заимствованные, видимо, у варваров «накладная» рубаха и штаны, которые и легли в основу средневекового костюма, гораздо более закрытого и утилитарного, чем римский.
В VIII – «франкском» – веке король франков Пипин III Короткий (751—768) сделал решительный шаг по восстановлению католического приоритета на своих землях, заключив союз в 754 г. с папой Стефаном II (III), который в том же году короновал его. За римским понтификом признали светскую власть над частью Италии вокруг Рима.
Таким образом был заложен фундамент, на основе которого каролингская монархия к IX в. объединила большую часть христианского Запада и затем возродила Западную империю. На востоке ее подпирала Византия, славяне, болгары и авары, с юга вплоть до Иберийского полуострова – мир ислама, на севере – скандинавы. В 800 г. восшествие на престол Карла Великого[76 - Карл Великий (742/748—814) – король франков с 768 г., король лангобардов с 774 г., герцог Баварии c 788 г., император Запада с 800 г. Основатель империи Каролингов, впервые после падения Римской империи объединивший бо?льшую часть Западной и Центральной Европы.] ознаменовало слияние варварского и римского миров, благодаря которому западная цивилизация обрела свой облик. Этот островок нового Запада, который отвоюет затем всю Европу, колонизирует Азию и Африку, захватит Американский и Австралийский континенты, в момент своего рождения был слаб и неустойчив. Но его цементировала единая христианская вера и церковь города Рима, которой канонически подчинялась вся территория; единый письменный язык – латынь, язык законов, богослужений, науки; близкие отношения с античным наследием – чеканка монет, дороги, римская юридическая традиция в законах; и одежда, костюм средневековой Европы, – насколько можно судить по сохранившимся изображениям. Во всяком случае, костюм ее господствующих сословий, оставивших о себе заметные следы в книжной миниатюре и в скульптурных памятниках, оказывается однотипным. Мы можем убедиться, что изолированность средневековых княжеств отнюдь не была абсолютной, информация преодолевала расстояния, хотя и медленно, и мода в значении «обычай» была единой повсюду, где говорили и писали на латинском языке[77 - Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.]. В собственных глазах новый мир Запада считал себя не разрушителем, а наследником римской культуры. И вместе с этой унаследованной культурой его постоянно двигал вперед заложенный в нём изначально неспокойный, пытливый, воинственный и предприимчивый дух иудео-христианской культуры.
Рыцарство – элита Средневековья
Лицо любого, особенно домассового, общества определяет его элита – ее этика и этос[78 - Этика – учение о нравственности, морали. Термин «этос» в античной философии обозначал привычки, нравы, характеры, темпераменты, обычаи. Этос – стиль жизни какой-то общественной группы, общая ориентация какой-то культуры, принятая в ней иерархия ценностей, которая выражена в явном виде либо может быть выведена из поведения людей. Мы занимаемся этосом какой-либо группы, когда констатируем, например, что ее членам присуща склонность решать конфликты мирным путем или, напротив, постоянно утверждать свое превосходство с оружием в руках. Термин «этос» применяется к группам, а не к индивидам. Его объем выходит за рамки ценностей, которыми занимается этика. Это один из основных терминов социальной культуры.]. Культура движется по элитам, развивается в них, и только к XIX в. станет достоянием масс, которые до этого момента остаются практически невидимы и нетронуты ею. Поэтому и мы традиционно судим о жизни общества прошлых времен по жизни его элиты. Элита средневекового общества – это рыцарство, выросшее к VIII в. из христианизированной варварской франкской конницы. Карл Великий обязал всех свободных людей своей империи носить оружие. Необходимость защищать себя, склонность к праздности и приключениям, предрасположенность в пользу воинской жизни привели во всей Европе к образованию военной аристократии. Это светский феодал или монах с мечом и крестом. Основное правило, которому должен был подчиняться этот своеобразный военный аристократ, – подражание Господу, который «хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает» (Пс. 145, 8—9). Это же предписание определяло царское и королевское служение, обязанности правителя и главы этих воинов[79 - См.: Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.].
Вот что предписывали рыцарские уставы, Кодексы чести европейских рыцарей:
«… – Щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетенного; мужество рыцарей должно поддерживать всегда и во всём правое дело того, кто к ним обратится.
– Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу, непорочность отсутствующих, скорбящих и бедных.
– Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками, но да будут они везде и во всём вдохновляемы честью и правдою.
– Они не должны вступать в неравный бой, не должны идти несколько против одного, и должны избегать всякого обмана и лжи.
– Да не положат они оружия, пока не окончат начатого по обету дела, каково бы оно ни было.
– Да не допускают они разорения жатв и виноградников; да наказуется ими строго воин, который убьет курицу вдовы или собаку пастуха или нанесет малейший вред на земле союзников»[80 - Руа Ж.-Ж. История рыцарства. М.: Алетейя, 1996. С. 52—54.].
Помимо мужества, чести, верности сюзерену, защита веры была важнейшей целью и ценностью рыцарства. Чтобы стать рыцарем, человек должен был «начать новую жизнь»: молиться, избегать греха, высокомерия и низких поступков. Защищать церковь, вдов и сирот, заботиться о поданных, быть верным слову и храбрым в бою. Об этом говорит самая ранняя из дошедших формулировок посвящения в рыцари XII в. Ordinatio militis: «Твой меч – это меч Духа Святого… Следуя этому образу, поддержи же истину, защити Церковь, сирот, вдов, тех, кто молится, и тех, кто трудится. Воспрянь против тех, кто нападет на Святую Церковь, с тем чтобы в жизни вечной предстать перед Христом во славе, с мечом Истины и Справедливости»[81 - Цит. по: Кухтенкова О. А. Рыцарская этика. Содержание понятия благородства в представлениях средневекового общества (XI—XIII века) // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2010. Т. 11. №2. С. 216—224.].
Славу рыцарю приносила не столько сама победа, сколько его «стиль» поведения в битве. Правила, обязательные в сражении, диктовались уважением к противнику, гордостью и гуманностью. Использование слабостей противника не приносило рыцарю славы, убийство безоружного врага покрывало его позором до конца дней. Гибель в бою была самым достойным завершением биографии, так как рыцарь не мог смириться с ролью беспомощного старика. Предательство рыцарем своего господина было сходно с предательством Иуды. Во исполнение долга чести рыцарь должен был пожертвовать всем, даже дружескими узами и жизнью.
Кодекс рыцарской чести – это некий идеал, ожидания и требования общества, миф, по которому судили о рыцарской культуре и этике в последующие эпохи. Реальность же, при более тщательном рассмотрении, сильно отличалась от этого идеала. Церковь, как самая цивилизованная и устойчивая структура Средневековья, старалась морально подчинить рыцарство и использовать его в своих интересах. Но христианская оболочка средневекового человека, в том числе рыцаря, была очень тонка. Рыцарская средневековая культура – это в чём-то культура подростков, погибающих на поле брани в юном возрасте и не доживающих до взросления, с ее вспышками неконтролируемой агрессии, юношеским максимализмом, товариществом и любовью к прекрасной даме. Вместо смирения – гордость, вместо прощения – месть, часто полное непонимание ценности как своей, так и чужой жизни. Рыцарство критиковали и духовенство, и мещане, и крестьяне, и сами рыцари. Их обвиняли в жадности, в нападениях на путешественников, в ограблении церквей, в нарушении клятвы, в разврате, в битье женщин, в несоблюдении правил, обязательных при поединках, в неуважении к жизни заложников. Рыцари чаще всего были невежественны и даже безграмотны.
С точки зрения российского исторического психолога В. Шкуратова, для современного человека «рыцарь мог оказаться существом небезопасным. С ним, конечно, можно было бы поговорить, но не исключено, что после этого он содрал бы с вас кожу, если бы вы показались ему каким-то неправильным»[82 - Интервью с В. Шкуратовым. «Поговорить с кроманьонцем» // Русский репортёр. №21 (199). (Дата публикации: 01.06.2011).]. Возьмем для примера французского короля из династии Капетингов Людовика IX Святого (1226—1270). Представьте себе короля-крестоносца, рыцаря и святого в одном лице. Он был высокоморальным средневековым человеком, поэтому считал нужным и правильным портить себе удовольствие. Он любил рыбу, но поскольку считал чревоугодие грехом, ел рыбу мелкую и костистую. А если ел суп, то разбавлял водой – чтобы не было слишком вкусно. Он был крайне набожен и имел исповедника, которого очень уважал. После исповеди тот короля порол, наказывая его плоть, а потом король «по дружбе» порол исповедника. Он был моралист, идеальный рыцарь-крестоносец. И поэтому, отправляясь в Крестовый поход, он изгнал из Франции часть евреев, а оставшихся поместил в гетто. Кстати, именно этот святой придумал нашивать евреям на одежду желтые звезды. Из тех же моральных соображений он запретил ростовщичество, чем в то время окончательно подорвал французскую экономику. Можем ли мы представить этого рыцаря-крестоносца, хоть в какой-то роли участвующего в модном процессе? Думаю, одежда для него – это нечто, что прикрывает тело от взглядов и холода, или латы рыцаря, защищающие от стрел врага.
Но то был святой. В целом же, скромность – далеко не обязательное качество средневекового рыцаря. В рыцарской литературе часто связываются понятия чести, могущества и богатства: чем сильнее и могущественнее рыцарь, тем, как правило, он состоятельнее. Богатство являлось знаком не только могущества, но и военной доблести и удачливости. Ведь его источником были не столько ленные доходы, сколько война и связанный с нею грабеж побежденных, а также выкупы за пленных.
Щедрость – вот знак могущества и удачливости рыцаря. Кодекс чести рыцаря включал в себя щедрость как обязательную максиму поведения, которая в раннюю эпоху носила особенно избыточный характер. Склонность рыцарей публично демонстрировать и «расточать» богатство была сильна даже тогда, когда реальность диктовала требования жизни «по средствам». Эта избыточная, нерациональная щедрость проявляла себя в пирах, празднествах, роскошной по тем временам одежде, дорогом оружии, подарках. За обильными пирами часто следовали, – по крайней мере, для не особо богатой части рыцарства, – дни скудного рациона и воздержания.
У Кретьена де Труа[83 - Кретьен де Труа (ок. 1135—1180/1190?) – средневековый французский поэт, основоположник куртуазного романа.] в самом раннем из известных нам рыцарских романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола «Эрек и Энида» (ок. 1160 г.) рыцарь Эрек попадает в дом к старому обедневшему рыцарю. Его приглашают к столу и, несмотря на крайнюю нужду, от души угощают:
Но в кухне даром не возясь,
Всё приготовил он тотчас —
И мясо, и к нему приправу,
И дичь зажарена на славу.
Чтоб руки мыть перед едой,
Несет два тазика с водой.
Стол белой скатертью покрыт,
Хлеб подан и вино стоит,
И мясо подано, и птица.
И время за еду садиться.
За трапезою каждый съел
И выпил, сколько захотел.
И одновременно дочь старого рыцаря одета в рубище, что вызывает недоумение у Эрека:
Любезный друг: молчать невмочь —
Прелестнейшая ваша дочь
В такое рубище одета.
Как допускаете вы это?»
«Ах, друг мой, – тот ему в ответ, —
