скачать книгу бесплатно
350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления
Катерина Михалева-Эгер
Книга авторитетного эксперта моды К. Михалевой-Эгер радикально меняет представления о моде как о банальной смене фасонов. Ведь это первое целостное изложение истории моды как особого явления цивилизации Запада, вплетенное в ее хронику от ветхозаветных истоков до нейробиологических открытий XXI в.Автор обращается и к альтернативным путям развития моды, в том числе японскому опыту создания национальной модной индустрии, подводя к выводу: социальный институт моды органичен самой природе человека.
350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления
Катерина Михалева-Эгер
© Катерина Михалева-Эгер, 2023
ISBN 978-5-0059-4484-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Благодарности
Многие люди способствовали появлению на свет этой книги. Хочу выразить сердечную благодарность тем, кто фактически работал над нею вместе со мной:
Первому вдохновителю и редактору Э. Б. Селезневой.
Научным консультантам и редакторам д. соц. н., профессору Н. Л. Поляковой, заслуженному деятелю науки РФ, д.ф.н., профессору Ю. А. Кимелеву.
Первому читателю и консультирующему редактору Е. А. Тимашевой.
Литературному и техническому редактору А. И. Кашпарову.
Иллюстратору, члену Союза художников РФ М. И. Сластениной.
Дизайнеру обложки К. Шильденко.
Моему верному партнеру и читателю, отвечавшему абсолютно за все, что выходило за пределы литературного творчества, поддерживающему меня многие годы, – А. М. Эгеру.
А также всем выдающимся людям – писателям, философам, живописцам, изобретателям, политикам, модельерам, бизнесменам, авторам идей и трудов, использованных в этой книге, вдохновляющим героям истории и всем моим будущим читателям с благодарностью посвящаю эту книгу.
От автора
Мода – мое окно в мир
Прозрение будет даровано нам, если мы будем терпимы к прошлому, научимся чувствовать смешное и трагическое в каждой эпохе, в ее моде, нравах, в реализации… ее творческих сил, в одежде, песнях, жаргоне, танцах и живописи, – словом, во всём, из чего в итоге состоит история.
Сесил Битон, «Зеркало моды»
В этой книге вы не найдете традиционный пересказ формальной истории стилей в костюме или рассказы о модельерах. Мой герой – современная мода – система регулярной цикличной смены актуального костюма, подчиненная формализованным организациям и социальным практикам, заданным волевым образом. Среди таких организаций и практик – Недели моды, профессиональные объединения кутюрье и модельеров и др. Эта книга об истоках и истории рождения такой системы в рамках западной цивилизации, а также историях людей и событиях, способствовавших ее возникновению напрямую или косвенно.
В своей работе я последовала за своим любопытством и попыталась разобраться в том, когда и как родилась современная система моды и почему именно в рамках цивилизации Запада она смогла заменить традиционный костюм, обрела современную организационную форму; как разрослась до колоссальных размеров, захватила мир, вобрав в себя и подчинив национальные обычаи в одежде на всех континентах; и как сразу после своего восхитительного расцвета XIX—XX вв., уже в нашем XXI в. она погрузилась в очевидный кризис, отражая в себе, словно в зеркале, кризис всех устаревших структур западного мира.
Задавшись этими вопросами, я посмотрела на мир и его историю всего через одно окно из множества возможных – через окно под именем Мода. И в это окно я увидела караваны евреев-раданитов, бредущих по Шелковому пути, латы средневековых рыцарей, мастерство сицилийских ткачей, борьбу римского папы и императора Священной Римской империи, поэзию флорентийских философов, приключения испанских пиратов, великолепие Поля Золотой Парчи, коллекцию живописи Мазарини и строгие линии Версальского парка, дамские салоны Парижа и элегантность слога Бальзака, бьющую через край роскошь дворцов Вандербильтов и кодекс чести японских самураев. Оказалось, что без всего этого настоящей истории моды быть не может, а будет лишь еще одна история про смену длин платья, тканей и фасонов брюк. Но мода – это прежде всего идея и только потом – созданная этой идеей вещь. А любая идея, соединенная с эстетической эмоцией, выраженной в материальной культуре, становится более сильной и глубокой. Поэтому моя история моды неразрывно связана с мировоззрением и идеями цивилизации Запада, поиском ее отличий от других цивилизаций, в которых современная мода появилась только в результате глобализации XX в., а до этого применительно к ним можно говорить лишь об истории и искусстве традиционных национальных костюмов. Надеюсь, эти истории развлекут и вас.
И последнее замечание перед нашим путешествием от истоков к расцвету и, возможно, смерти или кардинальным трансформациям современной моды. Мода – это связующее звено между повседневностью и высокой культурой, между обыденностью и эстетическими благами цивилизации. Жизнь без структурирующего ее искусства оставляет нас в замешательстве, а осмысленное эстетическое переживание приводит наши знания и чувства в гармоническое соответствие, позволяя увереннее ориентироваться в окружающем хаосе. Если понять моду, разобраться в ней, не упрекая себя в симпатии к слишком легкомысленному предмету, то она станет постоянным источником удовольствия и вдохновения. Вдумчивый эстетский взгляд на обыденные вещи делает жизнь богаче и насыщеннее. Поэтому будем относиться к моде со всей серьезностью, постараемся применять к ней, как это принято у ученых, отстраненные оценочные суждения, рассматривать ее с социальной и политической точки зрения. Тогда мода, со всей ее глубиной и сложностью, откроется нам, и мы полюбим ее не только сердцем, но и умом.
Часть I
Введение
Замысел книги и предмет исследования
Живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нём познанье получить,
Учёный прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!
Гёте, «Фауст» (Пер. Б. Пастернака)
Дизайн платья, мебели, дома, комнаты и улицы – один и тот же процесс.
Джанфранко Ферре
Мода часто предстает в нашем воображении в виде сундука с сокровищами или шикарного гардероба богатой дамы, набитого платьями, сумочками и туфельками всех фасонов. Но с точки зрения своего поведения и развития мода – скорее вирус, однажды поразивший Запад, а теперь и всё человечество. Вирус, находящийся в вечном движении, изменяющий нас и внешне, и внутренне, требующий всё больше ресурсов и «носителей», мутирующий со всё большей скоростью.
Как и вирус, мода, однажды появившись в популяции, всегда стремилась к максимальному захвату территории. Противостояли ей бедность, скудость технологий и ресурсов, войны, эпидемии, обычаи, сумптуарные законы, религиозные, классовые и гендерные ограничения. Но вместе с цивилизацией Запада к XXI в. она преодолеет все эти преграды и захватит не только общество, ее породившее, но и весь мир, а затем впадет в жесточайший кризис перепроизводства, размывания организующих ее структур, угасания социальной значимости ее маркеров.
Замысел этой книги состоит в том, чтобы, во-первых, проследить общественную историю этой «эпидемии», историю обыденного и знакомого всем, но одновременно неоднозначного и текучего явления – моды. Во-вторых, сделать это исследование максимально интересным широкому кругу читателей, оставаясь при этом в рамках научного подхода. Возьмем за ориентир слова художественного критика New York Times Холланда Коттера (р. 1947): «Если вы вознамерились относиться к моде как к искусству, то и обращайтесь с ней, как с искусством, – применяйте к ней отстраненные оценочные суждения, в том числе судите о ней с социальной и политической точки зрения, как принято среди ученых судить об искусстве»[1 - Cottler H. Designer as Dramatist, and the Tales He Left behind // The New York Times. URL: https://www.nytimes.com/2011/05/07/arts/design/alexander-mcqueen-show-at-the-met-review. html (Дата публикации: 07.05.2011).].
Первым препятствием на пути к этой благородной цели представляется сам предмет исследования – мода, которая до сих пор не имеет четкого, однозначно принимаемого всеми определения, подходящего к ее бытованию во все времена и в любой части света.
Существует довольно обширный корпус исследований моды в области социологии, культурологии, искусствоведения, исследований по истории костюма и пр. Однако парадокс состоит в том, что до сих пор нет единства ни в самой среде ученых, ни в массовых представлениях относительно сущности этого явления. Более того, наблюдается большая путаница в понятиях моды, костюма, традиции и обычая в гардеробе, а также в том, на какие исторические явления следует распространить это понятие. Так, принято говорить о моде не только в костюме и в образе человека в целом, но и в других сферах жизни и потребления – мебели, архитектуре, путешествиях, музыке, или даже в еще более широких социальных явлениях – образовании, литературе, культуре, видах брака, религии.
Само понятие «мода» по своему лингвистическому происхождению никак не связано с одеждой. Французское mode, как и итальянское moda, образовано от латинского modus, что означает меру, способ, правило, предписание, т.е. нечто устойчивое.
Но существует также французское слово vogue, появившееся во Франции, по некоторым данным, около 1500-х гг., которое происходит от староитальянского средневекового слова voga, изначально означающего греблю, удар вёслами, т.е. то, что приводило судно того времени в движение. Позже vogue стало обозначать не только ход судна, но и ежегодную сельскую ярмарку, праздник, а voga и vogue – популярность и, наконец, моду.
Если сложить всё это вместе, то получается, что у моды два значения: во-первых, это некое правило, а с другой стороны, это поступательное движение во времени и пространстве, имеющее позитивную коннотацию – «праздник», связанное с торговлей и притягивающее внимание – «популярность». То есть, если судить по лингвистическим данным, мода – это некое правило, изменяющееся во времени и несущее праздник своей переменой.
Мода исследовалась и исследуется т.н. серьезной наукой, однако при первой же попытке найти формальное определение этого явления или самостоятельно формализовать его, оно буквально расплывается, рассыпается, будто тонкая шелковая ткань в слишком грубых руках, либо становится чем-то отвлеченным от реалий жизни. Вероятно, именно поэтому, не имея ясного предмета, часто исследования моды либо деградируют до примитивного изложения истории изменений в костюме, либо превращаются в нечто наукообразное, мало связанное с прагматикой реальной жизни и поэтому малопонятное и неинтересное широкой публике.
Так как же исследовать историю рождения и жизни того, что не имеет четких границ, того, что текуче, неопределённо, нецелостно, немонолитно, неоднозначно? Говорить о таких понятиях в достаточной степени «научно» для большинства ученых, вероятно, будет дурным тоном. С какой точки зрения мы будем рассматривать историю моды, искать дату и место ее рождения, анализировать ее развитие и разбираться в ее трансформациях, организационных структурах и функциях? Попробуем начать с обратной стороны и посмотреть, чем стала мода к XXI в.
Возьмем самое распространенное словоупотребление понятия «мода». При всей его современной многозначности ядром его продолжает оставаться сфера одежды в широком смысле этого слова, т.е. костюма, аксессуаров, прически, способов украшения тела. По сути, это некий целостный образ человека, сегодня использующий даже возможности пластической хирургии. Можно было бы назвать эту сферу наукообразно – трансформируемая часть образа человека, однако у меня есть убеждение, что после такого определения большинство людей просто отложит книгу в сторону. Мы назовем всю эту совокупность просто одеждой или костюмом, тем более что бо?льшую часть истории моды ее сфера ограничивалась именно этим. Поэтому самой простой можно назвать следующую дефиницию. Мода – определенное увлечение в одежде, распространившееся в обществе на некоторый срок. С одеждой связано и второе определение, более узкое и «экономическое», если угодно. Мода – профессиональная система в области производства, распространения и потребления одежды. Кроме того, современная мода – это глобальная индустрия производства и продажи одежды. Следует также указать на то, что мода создается не только в рамках профессиональных организаций и практик, но и тем, что называется «улицей», а в XXI в. – социальными сетями. То есть мода – это тенденции в сфере потребления тех или иных предметов, прежде всего одежды.
Но мода всё же более широкое понятие, нежели только тенденция в одежде или организация ее производства, продажи и потребления. Мода распространилась на всё предметное окружение человека – оформление интерьеров и витрин магазинов, дизайн бытовых приборов и организацию массовых праздников, индустрию развлечений и способы общения.
Возьмем устойчивое словосочетание «мода в чём-то», – например «мода в архитектуре», «мода в путешествиях». Здесь «мода» используется как некий достаточно поверхностный тренд в каком-то явлении. Очевидно содержательное противостояние «моды в архитектуре» и, например, академического «стиля в архитектуре». За архитектурным стилем стоит философия, глубинная связь с общественными ценностями эпохи, в то время как за «модой в архитектуре» – легкие привязанности, тенденции в потреблении, упрощенно определяющие популярность тех или иных стилей. Тем не менее мода в архитектуре и стиль в архитектуре чаще всего образуют некое единство.
Или другое стандартное словосочетание: «мода на что-то», характеризующее массовое сиюминутное увлечение. Например, мода на спиннеры – странное повальное пристрастие к бессмысленным техническим приспособлениям, которые каждый второй москвич крутил между большим и указательным пальцем руки в 2017 г. Из этой же серии мода на очки – удивительное нерациональное желание носить очки в Испании Золотого века, никак не связанное с их необходимостью и качеством зрения[2 - Об этом явлении мы подробнее поговорим в главе об Испании.]. В этих случаях речь идет уже даже не о поверхностных тенденциях в существенных для общества социальных явлениях. Это, по сути, вообще бессмыслица, однако она по каким-то причинам происходит с людьми, охватывая их, словно психическая пандемия, и называясь именно модой. Будто само слово «мода» удивительным, непостижимым образом объясняет эти тренды, не давая объяснения при этом самой себе. Но, если это так, то, как написал японский писатель и марафонец в книге «О чём я говорю, когда говорю о беге», размышляя о смысле увлечения бегом: «именно то, что кажется нам бесцельным и безрезультатным, вполне возможно, вовсе не является таковым»[3 - Мураками Х. О чём я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2022. 256 с.]. То есть, поняв сущность моды в процессе исследования, мы найдем какой-то смысл и этих иррациональных «мод».
Многообразие и широта употребления понятия «мода» – от обозначения многомиллиардной мировой индустрии до массового потребления бессмысленных предметов, не имеющих ни практической, ни статусной ценности, – вызывает некоторое смущение и путаницу не только в бытовом его использовании, но также и в профессиональной литературе, и в научных исследованиях. И всё же следует отметить, что у всех этих словоупотреблений есть нечто интуитивно общее.
Попытки создать риторические формулы и общие определения, претендующие на то, чтобы объять и объяснить понятие «мода» во всём его подвижном многообразии, натыкаются на искусственное ограничение этого многозначного, разнородного, меняющегося от эпохи к эпохе социального явления. Либо, напротив, создают массу «научных» определений, совершенно оторванных от его массового восприятия. Особый отпечаток на категоризацию определения накладывает род занятий ученого.
Если читатель готов погрузиться в разнообразие дефиниций, существующих в различных сферах науки и литературы, то в Приложении №1 я привожу краткий обзор определений моды. Здесь же попробуем преодолеть этот разрыв и создать какой-то удобоваримый синтез для работы. Возможно, для данного исследования мы должны иметь не жесткое определение, а широкую концепцию интересующего нас явления. Иначе мы либо уйдем в «кабинетный» стиль, либо просто расплывемся в многочисленных «расширениях» и уточнениях, превратив социальную историю моды в «историю всего». Но возможен ли такой синтез, и на каких условиях? Я предлагаю обратиться к массовому бытовому восприятию этого слова, которое мы попытаемся превратить в функциональную, в меру научную концепцию. Попробую концептуализировать моду вне каких-либо узких научных дисциплин, а как явление, каковым оно представляется в реальной общественной жизни, а не в узкопрофессиональных трудах.
Во-первых, рассуждая здраво, для абсолютного большинства людей мода и одежда – понятия практически тождественные. Социолог скажет, что это неверно, и будет прав. И тем не менее для широкой публики мода – это одежда. Никто и никогда, отвечая на вопрос «Что такое мода?», не скажет, что это архитектура или автомобилестроение, хотя и то и другое может соответствовать моде или быть старомодным. Люди практически всегда скажут, что это одежда. Игнорировать этот факт нерационально, бессмысленно и контрпродуктивно, т.к. любые попытки академической науки развести эти понятия в разные сегменты приводят только к тому, что широкая публика, да и профессионалы, работающие в индустрии моды, теряют интерес к подобным исследованиям, что делает последние «кабинетными» и социально неэффективными.
Итак, попробуем порассуждать, не делая пока концептуальных заявлений, а просто пользуясь здравой логикой. Как я уже отметила, в массовом сознании мода и одежда – суть понятия тождественные. Хотя сама по себе одежда может быть как модной, так и вышедшей из моды, а также быть, например, униформой государственного служащего или традиционным национальным костюмом, которые, очевидно, находятся вне моды. Здесь и становится очевидным второе: мода – это нечто вре?менное, сама ее ценность ограничена определенным сроком. Но временность эта не связана с физическим устареванием, ведь любые предметы одежды, будь то костюм английского полицейского или традиционное индийское сари, ветшают, хотя это не означает, что они вышли из моды, потому что модными они и не были. Модность – это социальный, а не физический факт.
Как мы узнаём, что нечто перестает быть модным? В отношении одежды сформировалась целая организационно-информационная индустрия, сообщающая потребителям о том, что стало модным, а что уже вышло из моды. Эту индустрию преимущественно можно считать формализованной (например, Недели моды), однако есть и неформальные признаки «модности» (например, цитируемость в социальных сетях). Мы не будем сейчас углубляться в эту тему, только отметим, что общество так или иначе регулирует срок, в течение которого мода остается актуальной.
Соответственно, мода противоположна понятиям традиции или обычая в костюме, исторически сложившимся анонимно, в результате накопленного опыта системы норм, представлений, правил и образцов, которые передаются из поколения в поколение и выступают одним из регуляторов общественных отношений, в нашем случае – норм в костюме. По мнению Энтони Гидденса[4 - Барон Энтони Гидденс (род. 1938) – английский социолог.], современное значение традиции развивалось в эпоху Просвещения, в противовес современности и прогрессу. Фактор временности и актуальности, присущий моде, соотносится с понятием «современность». Мода – процесс постоянного устаревания и смены актуального на более современное, и затем – вновь устаревания. Как выразился гений моды, кутюрье Джон Гальяно (р. 1960), «мода прежде всего является искусством изменений». Отбросим до некоторого времени «психологические концепции» моды, согласно которым склонность к новизне и современности есть нечто, природно присущее человеку. С точки зрения современных данных нейробиологии, у человека нет природной тяги к новизне. Более того, новизна – источник сильнейшего стресса для «биологического человека», и только мощные социальные механизмы и необходимость заставляют «человека социального» следовать ей. Новизна не может быть базовым «природным» источником и механизмом моды, именно поэтому мы не находим моду ни в каких традиционных обществах, а лишь в западной цивилизации Нового времени. Современность – фундаментальная ценность моды. Однако положительная оценка этого качества вплоть до начала эпохи глобализации была свойственна исключительно западной цивилизации, которая, собственно, и породила современную моду. В архаических и традиционных обществах любые нововведения преимущественно воспринимались и продолжают восприниматься как недостаток или порок – хорошо если не грех. В традиционных обществах универсальным социальным регулятором является обычай и традиции. Сразу отметим, что новизна не является гарантией модности, так же как и не всякие новые модные стандарты и образцы являются действительно новыми. Возможна мода на «старину», «ретро», стиль других эпох, на предметы антиквариата или новые вещи, стилизованные под прошлое.
Соответственно, истоки и источники моды, вероятно, нужно искать не в природных склонностях человека[5 - На самом деле в последней главе мы всё же обнаружим, что у моды есть биологические основания. Но сейчас мы будем мыслить в социальных категориях.], а в социальных решениях и механизмах. То есть мода – явление, соотносящееся с определенным типом общества и только в нём обретающее смысл и актуальность. Более того, мода, со всей очевидностью, – явление общественное, социальное, никак не частное: просто не существует частной формы моды. В этом мода противостоит по смыслу, например, индивидуальному стилю. Чтобы нечто стало модным, это должно стать востребованным достаточно большим количеством людей. Оставим за скобками вопрос, что значит «большим»: пока на моду еще не распространились четкие численные стандарты и правила, принятые, например, в медицине, имеющей конкретные параметры, при которых заболевание переходит в стадию эпидемии или пандемии.
Итак, пользуясь эмпирическим подходом, анализом общих представлений о моде и логикой, мы вывели достаточно простые характеристики моды как явления, которые и примем в качестве базовых. Мода – это социальное явление, проявляющее себя, в первую очередь, в одежде (чуть шире – в трансформируемой части образа человека и, еще шире, – в потреблении). Мода противоположна традиции или обычаю в костюме, как и профессиональному костюму, хотя может использовать их стилистически, но не соотносится напрямую с их сакральной или социальной знаковой системой. Сущность моды в ее временности, сменяемости, современности. Мода приходит и уходит в результате деятельности и мнения определенных профессионалов, а также в соответствии с широкими общественными тенденциями. И главное в данном контексте – это причины временности, сменяемости, переменчивости моды, которые отличают ее от таких явлений, как социальный тренд, общественная формация, стиль в искусстве, традиция в костюме. Именно этот нюанс – причина перемен – делает ее особым социальным явлением. И вот тут мы сталкиваемся с затруднением, потому что объективной рациональной необходимости у перемен в моде нет, но именно в переменах ее суть. Говоря о причине, я имею в виду нечто непреодолимое, объективно существующее. В моде причиной изменений является всё и ничто. С одной стороны, модой движут глубинные социальные процессы, деятельность профессиональных организаций, индустрия сама по себе, промышленные циклы, а с другой, суть модных перемен – их полнейшая беспричинность, независимость, свобода от требований и правил. Потому что как только вводятся правила, то это уже что угодно – закон, традиция или форма, – но не мода. Любые ограничения – материального, морального, законодательного плана – сдерживают моду, меняя ее суть, превращая в традиционный костюм, форму или сословный этикет.
Таким образом, у нас возникла связка «мода – свобода». Мода – это свободный социальный процесс. В некотором смысле это оксюморон: социальное не может быть полностью свободным от самой социальности. И тем не менее до той степени, до которой это позволяет формально свободное общество, мода формально свободна. От законов, от традиций, от престижа, от правил. К XXI в. не осталось таких устоев в костюме, которые играючи не нарушила бы мода. И вот в этой свободе, по всей видимости, и есть основной смысл и суть этого явления. Более того, мода свободна даже от рациональности, от осмысленности. Рваные джинсы становятся в рамках моды признаком высокого статуса, а бриллианты – провинциальности.
Я предлагаю искать истоки и начала моды именно в той эпохе и обществе, когда у людей начинает появляться такой тип свободы. Странная, нерациональная, бессмысленная, переворачивающая всё с ног на голову, творческая, самостоятельная, индивидуалистичная, конкурентная, аморальная, избыточная, кардинальная. Только с такой свободой и идет рука об руку мода. Она не сразу становится полной, приходится брать ее с боем, как и любую другую западную ценность – личные права, политические и гражданские свободы, социальные гарантии. И тем не менее вот этот родовой признак моды и есть самое главное ее отличие и ценность как особого социального явления. Собственно, эти две ценности, свойственные моде, – современность и свобода – и дают нам ответ на вопрос, почему моду мы обнаруживаем в первую очередь в западной цивилизации, и только в процессе глобализации она начинает восприниматься остальным миром.
Итак, мы будем изучать моду, изучая одежду, но лишь в определенном ракурсе. Мы будем искать моду в цивилизации Запада, искать тот или те моменты, когда эта цивилизация становится настолько состоятельной, беззаботной и свободной, чтобы начать ценить бессмысленные для всего остального мира перемены, получать от них эстетическое удовольствие и баснословные доходы.
Есть еще один момент, который очень важно иметь в виду, прежде чем приступать к исследованию социальной истории моды. Одно и то же слово или понятие может означать различные явления на длительной исторической перспективе. Перед историком или социологом, пытающимся выстроить историю подобного рода социального явления, встает задача выявления неких его родовых, общих черт. Однако одновременно необходимо признавать и то, что «неизбежное перенесение на исторически и логически иначе устроенную культуру привычных для нас понятий… вызывает острое ощущение анахронизма и методологической трудности»[6 - Баткин Л. M. Леонардо да Винчи и особенности ренессансного творческого мышления. М.: Искусство, 1990. С. 23.]. Мода XXI в., представляющаяся как многомиллиардная сложноорганизованная мировая индустрия, или «моды» эпохи Возрождения как символическая система репрезентации новой элиты итальянских городов-государств, или мода того же Возрождения как символ гуманистической идеологии, – очевидно, явления, различные по множеству параметров. И тем не менее столь же очевидно, что это одно и то же явление, имеющее единую природу, источник, способ выражения. Более того, в ходе исследования я ставлю себе задачу показать, что мода XXI в. буквально вытекает из материальной скудости и духовных вершин средневековой Европы, из мод ренессансных городов-государств, из стратегий формирования национальных государств Нового времени, из всего того общественного «бульона», который создал Запад. В мою задачу будет входить выявление этой самой сущности моды, ее разумной общности для различных времен и регионов. История этого явления не будет прямой линией с нарастающим итогом, это будет прерывистая пунктирная линия, со своими взлетами и падениями, кризисами и расцветами. Такова и суть самой моды, ибо ее второе имя – непостоянство.
В заключение в качестве ориентира для исследования хочу процитировать выдающегося итальянского кутюрье Джанфранко Ферре (1944—2007): «Мода представляет собой некую реальность, реагирующую на малейшие перемены в обществе. Она внимательно следит за последними тенденциями в искусстве, новыми выразительными языками, особенностями частного или массового поведения и многими другими областями, которые касаются нашей жизни. Всё это определяет основные тенденции и моду в целом».
Глава 1
Из чего сделана мода
Главная ткань моды
Ткань – экстраординарная вещь,
в ней есть жизнь, ее нужно уважать.
Юбер де Живанши
С материальной точки зрения основе моды лежит производство ткани. В XXI в. уже не столь важно, из чего именно шьют одежду, ведь материалов, в том числе искусственных, огромное количество. Моду создают из всего: из алюминия и пластмассы, печатают на 3D-принтерах, используют переработанные отходы промышленности – в буквальном смысле от пластиковых бутылок до автомобильных шин. Так, например, самый влиятельный дизайнер современности, основатель бренда Vetements и креативный директор Balenciaga Демна Гвасалия (р. 1981) сшил юбку из автомобильного коврика и сумку в виде зеркала.
Но когда-то умение изготавливать обычный текстиль было уникальным навыком. Материалы, из которых он создавался, были редки и до?роги. Это само по себе было преградой для возникновения моды, ее территориального и широкого социального распространения, но одновременно – и стимулом для технических инноваций и социальных трансформаций. Поэтому я предлагаю совершить небольшой экскурс в текстильную историю Запада, которая является неотъемлемой частью не только истории костюма, но и современной моды. Нам предстоит выяснить, как и когда материальная и технологическая возможность в сочетании с возникновением определенных социальных условий и идей дали толчок для появления современного социального института моды.
Согласно немецкому социологу, философу и политическому экономисту Максу Веберу (1864—1920), темпы развития текстильной промышленности определили всё материальное прошлое Запада: сначала это была эпоха льна[7 - Первым освоенным и окультуренным человеком волокном был лён. По данным археологов, уже в каменном веке (ок. 8—3 тыс. лет до н.э.) люди умели прясть и ткать изо льна. При раскопках поселения в Швейцарии были обнаружены пряди льняных волокон, фрагменты тканей и примитивные приспособления, с помощью которых производились пряжа и ткань. В долине реки Нил на территории современного Египта ткани изо льна изготавливали около 5 тыс. лет до н. э. Шерсть – второе важнейшее волокно, которое освоил человек. Самая ранняя дата, связанная с овцеводством и производством шерсти, подтвержденная раскопками, соответствует 4 тыс. лет до н. э. Хлопок стал впервые культивироваться в Старом Свете в 5-м тысячелетии до н.э. в долине Инда. Свидетельства о выращивании хлопка были найдены при археологических исследованиях Мергархской культуры.]; затем эпоха шерсти; и позже – эпоха хлопка, в которую появились первые фабрики. Но что касается роскоши, вожделения и моды, то вся их история в первую очередь связана с шелком. Узорные шелковые ткани использовались не только в одежде, они, по словам исследователя Лехович, «прочно связаны с другими отраслями прикладного искусства и архитектурой – их использовали для украшения интерьеров, отделки мебели и экипажей, изготовления костюма. Столь широкое распространение этого материала способствовало росту спроса, качества, и как следствие, – цены. Драгоценные узорные шелка ручной работы, выполненные в небольших количествах по рисункам знаменитых художников, ценились наравне с ювелирными изделиями»[8 - Лехович Т. Н. Творчество Филиппа Де Лассаля и русско-лионские связи в области торговли художественными тканями во второй половине 18 века: дисс. канд. искусствоведения. СПб., 2003. URL: https://www.dissercat.com/content/tvorchestvo-filippa-de-lassalya-i-russko-lionskie-svyazi-v-oblasti-torgovli-khudozhestvennym], а потому были доступны только самым состоятельным заказчикам. И если смотреть на роскошь как на основной стимул развития торговли вплоть до Нового времени и даже позже, то скорее именно история шелка определила не только материальное, но и культурное прошлое Запада.
Западная наука постоянно пытается рационализировать, найти адекватное объяснение тем или иным явлениям социальной жизни. Однако в том, что касается истории торговли шелком и пряностями, которые составляли основное содержание торговли роскошью, начиная с древних времен и вплоть до XVIII—XIX вв., никакие рациональные объяснения интенсивности, популярности, значимости и влияния этой торговли не кажутся убедительными. Ничто, кроме странной человеческой способности делать из ничего с рациональной точки зрения не значащих вещей объект вожделения, не может служить достаточным обоснованием тому, на что готовы были пойти люди ради обладания этими вещами. Никакие доводы о том, что пряности способствовали более длительному сроку хранения продуктов, не объяснят, почему спрос на них был столь велик, что обладавшая монополией на торговлю корицей Голландская Ост-Индская компания получала прибыль в размере 2—2,5 тыс. %. Или почему ароматная гвоздика целые века была причиной жестокой эксплуатации и истребления малайцев, бешеной конкуренции, войн на суше и на море и одновременно в какой-то мере содействовала великим географическим открытиям. Но спрос создают люди, а люди явно не руководствовались рациональными доводами, считая потребление именно ароматной гвоздики символом роскоши и высокого статуса настолько важным, что оно стоило этих человеческих и материальных жертв. Трудно согласиться, что исключительно красота шелка и его способность спасать от паразитов были существенной причиной для того, чтобы люди пускались в опасные для жизни путешествия или толкали на разорение собственную семью или экономику всей своей страны ради вышитого куска материи. Дело в символическом статусе, в престиже того или иного предмета, наделяемого этими свойствами. Западные люди – настолько странные существа, что готовы убивать ради того, что символизирует избранность, престиж и статус. На Востоке люди просто соглашаются с тем, что кому-то может принадлежать право престижного потребления, а кому-то – не в этой жизни. Западный человек не таков, он гораздо более свободен и даже «диковат» в своей жажде обладания. И странным образом именно эта черта создала самую влиятельную цивилизацию мира. Одни и те же вещи могли быть частью механизма консервации общественных порядков на Востоке и, напротив, служить развитию и движению Запада.
Так, шелк был известен в Китае с IV тысячелетия до н.э., и вплоть до середины I тысячелетия до н.э. страна являлась монопольным его производителем. Причем использование шелка регулировалось при помощи очень точных правил. Примерно в течение тысячелетия право носить шелк принадлежало только императору и высшим сановникам. В эпоху династий Тан и Сун чиновников обязывали использовать определенные цвета шелка в соответствии со своими социальными функциями. Крестьяне не имели права носить шелк вплоть до династии Цин.[9 - См.: История шелка [Эл. ресурс]. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/История_шёлка]
И ведь никому в Китае не приходило в голову делать из этого проблему, менять социальный порядок. Совсем не так обстояло дело, когда шелк попал на Запад. Стоило только Западу заполучить этот материал, и его «беспорядочное» потребление стало причиной обрушения экономики Рима. Стоило европейцам раскрыть тайну производства шелка, – и уже в Высокое Средневековье шелковое дело становится одной из главных отраслей промышленности, дающей толчок тем техническим инновациям, которые вырвут человеческую цивилизацию из традиционализма в современный капиталистический, информационный мир.
Принято считать рационализм важнейшей из характеристик западной цивилизации, однако, на мой взгляд, западный человек, как и любой другой, совершенно иррационален и идеалистичен в своих мотивах, – начиная с его готовности к жертвам ради своей Веры и заканчивая вожделением бессмысленных вещей. Тем не менее эта нерациональность создала самую мощную и развитую цивилизацию в мире, изменившую или уничтожившую остальные.
Со временем механизация производства и, как следствие, массовая доступность привела если не к полной потере интереса к шелку, то по крайней мере к исчезновению его ауры избранности. В XXI в. за шелк уже никого не убивают, как и за пряности. Хотя подростки из неблагополучных районов могут убить за новую модель кроссовок Nike, а более «цивилизованные» люди готовы платить огромные деньги за ограненный кусок углерода, добываемый на территории ведения военных действий, средства от продажи которого идут на финансирование террористических движений, оккупационных армий или деятельности полевых командиров. Люди мало меняются, меняется лишь объект их вожделения, ради которого они готовы убить или просто заплатить сумму, которая явно не соответствует его рациональной стоимости. И всё же это вожделение, эта жажда следования престижу, новизне и моде, – ведь более ничто по-настоящему не определит страсть к куску материи, – является отражением более высоких западных ценностей – права человека получить от жизни всё самое лучшее, права на выбор, индивидуальность, от которых мода неотделима. Уже поэтому мода, как и ее материальный предвестник и основа – шелк, – заслуживают изучения как достойные интереса явления. Именно шелк определил если не «всё материальное прошлое Запада», по выражению М. Вебера, то сам дух и материальную базу моды, а поначалу стал символом роскоши и статуса, социального отличения классов, визуальным маркером богатства и влияния. То есть потребление и производство шелка отчасти само было прообразом и основой социального института моды, – и как системы социального порядка, и как стимула развития технологий и производства на Западе.
Легенда шелка
Всё, что связано с престижным потреблением, непременно окутывается тайнами и легендами, называется самым редким, чтобы иметь достаточно причин, чтобы быть дорогим. Шелк – не исключение. Древняя китайская легенда рассказывает, что искусством изготовления шелка Китай обязан жене Желтого императора, мифического основателя китайского государства. Много столетий никому за пределами Китая не удавалось овладеть технологией производства шелка, так как за разглашение тайны полагалась смерть.
Шелк создал одну из величайших институций в истории человеческой цивилизации – Великий шелковый путь – дорогу, по которой двигались не только люди, по ней перемещались товары, технологии, знания и даже религиозные учения. Этот первый путь с Востока на Запад был проложен китайцами во II в. н. э. Главная дорога от Сианя шла к северу и югу от одной из самых засушливых в мире пустынь Такла-Макан, пересекая затем горы Памира. Второй, южный путь, шел через территорию современных Мьянмы, Индии и Йемена. Караваны, огромные даже по нынешним меркам – от 100 до 500 человек, сопровождавших верблюдов и яков, навьюченных до 140 кг шелка, – шли до Антиохии и берегов Средиземного моря больше года.[10 - См.: История шелка [Эл. ресурс]. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/История_шёлка]
Вскоре после того, как Египет был завоеван Римом (30-е гг. до н.э.), началась регулярная торговля между Азией и римлянами, которые проявили большой интерес к шелковой ткани. Римляне настолько восхищались свойствами диковинного материала, что называли Китай «Страной Шелка». Римская знать так влюбилась в шелк, что ему стали придавать мистическое значение, дабы оправдать эту любовь, однако тайна шелкоткачества так и осталась для римлян неразгаданной. Вергилий в I в. до н.э., например, полагал, что шелк изготовлен из начеса листьев, а его современник, греческий историк Дионисий, считал, что шелк изготовлен из цветов. Римский историк Аммиан Марцеллин в IV в. н.э. представил такое фантастическое объяснение: «Шелковые ткани сделаны из почвы. Китайская почва мягкая, как шерсть. После полива и особой обработки она может быть использована для формирования шелковых нитей».
В определенный момент шелк стал настолько популярен, что его импорт превратился в угрозу для экономики Рима, т.к. привел к такому огромному оттоку золота, что шелковая одежда стала восприниматься как символ декаданса и безнравственности. К тому же ношение шелка рядовыми гражданами вызывало раздражение видимым нарушением неписаной конвенции о нём, как о знаке принадлежности к высшей знати. В 380 г. уже упомянутый Аммиан Марцеллин писал, что «использование шелка, которое когда-то было ограничено только знатными, сейчас распространилось на все классы без различия, даже на самые низшие». С одной стороны, такое беспорядочное присвоение символа высокого социального статуса стало маркером политического кризиса позднего Рима, но с другой – мы видим проявление огромной разницы между Востоком и Западом. Римлянин мог возмущаться тем, что его сограждане столь невоздержаны в потреблении престижного продукта, но отнять это право у них было невозможно никакими запретительными мерами. Римский сенат по экономическим и моральным причинам пытался запретить ношение шелка, но тщетно. И это отнюдь не говорило о повышении «уровня жизни среднего римлянина», позволявшего ему свободно покупать эту ткань, ведь цена одного шелкового отреза в Римской империи могла достигать 300 динариев, что равнялось зарплате легионера за год. Эта тенденция к демократичности потребления глубинно соотносится с демократичностью общественного устройства и внутренней сущностью человека Запада, еще более усилившейся в эпоху Высокого Средневековья.
И как вам понравится версия, что, возможно, вовсе и не христианство, как полагают, и не нашествие варваров, а шелк был истинной причиной падения Рима? Хотя это предположение очевидно наивно и схематично, оно ничем не хуже, чем объяснение традиционализма Востока его зависимостью от рисовых культур, которые, как известно, для эффективного возделывания требуют очень жесткой внутриобщинной организации.
Захвативший в 409 г. Рим гот Аларик потребовал от покоренного города среди прочего 4000 шелковых туник. Трудно сейчас точно понять, было ли это признанием варварами красоты этих предметов роскоши, желанием присвоить статус посредством престижного внешнего атрибута и «быть как римлянин», или готы ценили свойства шелка отгонять назойливых мух и прочих насекомых, так донимавших их в военных походах. А может, им просто нравилось всё блестящее. Вот знаменитое описание предков современных европейцев – варваров, разграбивших Рим, – у Аммиана Марцеллина: «Их дикость превосходит всё мыслимое… Тело они прикрывают полотном или сшитыми шкурками полевых мышей: они не ведают различия между домашней и выходной одеждой и, однажды облачившись в свое тусклое одеяние, не снимают его, пока оно не разваливается от ветхости»[11 - Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.].
После крушения Западной Римской империи производство шелка еще не скоро стало возможным на ее бывшей территории. Впрочем, у людей раннего Средневековья было слишком много забот и не так много впечатлений в жизни, если не считать природные явления и войны. Возможно, поэтому столь большую ценность имели те крохи материальной культуры, которые оставались доступны. Красивые ткани были своего рода чудом. А на чудо был особый спрос… Поэтому торговля привозным шелком в рамках общей торговли роскошью велась все Средние века.
Передвижение европейских центров производства шелка
Первыми европейцами, которым удалось заполучить секрет производства шелка, стали отнюдь не западные римляне, а восточные – византийцы. По очередной из многочисленных легенд, сопровождающих эту ткань, в 552 г. византийский император Юстиниан I уговорил то ли персидских купцов, то ли двух несторианских монахов привезти из Китая драгоценные яйца шелкопряда. Монахи спрятали их в пустотелой бамбуковой палке и таким образом вывезли в Византию. Правда ли это, или византийцы получили знания о шелке от Сасанидов, но, так или иначе, в VI в. в Восточной Римской империи было освоено шелководство. Надо сказать, что, как и много другое в этом построенном на догматах государстве, шелкоткачество сразу монополизировали церковь и государство, основав свои шелковые мануфактуры. Поэтому шелк стал в Византии индустрией роскоши, но эта роскошь так и не вышла за рамки сословного потребления и не стала материальной базой широкого и свободного института моды. Так что «рисовые культуры» мало что объясняют: Византия была восточной по духу и социальному строю, оказавшись парадоксальным образом ближе к Китаю, чем к христианскому Западу, несмотря на отсутствие зависимости ее населения от выращивания риса, требующего совместного ручного труда и сложной системы внутриобщинного взаимодействия. Гинекеи (ткацкие мастерские, в которых работали только женщины и мужчины-рабы) Константинополя были знамениты шелковыми тканями и парчой до X в. и имели узаконенную монополию на ткани. Однако великолепие византийских техник было следствием не столько технологического процесса, сколько результатом скрупулезного внимания, уделявшегося оформлению и украшению. Ткацкие методы византийцев были древними, унаследованными от Египта.[12 - См.: История шелка [Эл. ресурс]. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/История_шёлк]
После захвата Иберийского полуострова арабами шелкоткачество стало развиваться в VIII—IX вв. на территории Северной Африки, Андалусии и Сицилии. И только четыре столетия спустя – на Апеннинах.
Передвижение по территории Запада центров производства и выделки шелка, часто вместе с движением центров капитала и торговли, может служить своеобразным маркером подъема культуры и экономики региона, маркером появления ростков моды.
В Западной Европе технологии производства шелка стали распространяться с началом крестовых походов. Так, в 1147 г., во время Второго крестового похода, когда силы византийцев были отвлечены на рыцарскую угрозу, норманнский король Сицилии Рожер II (1095—1154) напал на Коринф и Фивы, два центра производства византийского шелка. Сицилийцы не только захватили и вывезли станки и инструменты шелкоткачества, но и депортировали византийских работников-ткачей в Палермо, что со временем смогло привести к процветанию местную шелковую промышленность.
Во время Четвертого крестового похода в 1204 г. Константинополь был захвачен и разорен рыцарями, так что многие квалифицированные ремесленники вынуждены были оставить город и эмигрировать. В Италии же шелковая индустрия резко пошла вверх после того, как около двух тысяч квалифицированных ткачей прибыли из разоренной столицы Византии. Многим из них было предложено поселиться в Авиньоне и снабжать шелком папский двор.[13 - См. там же.]
В XI—XII вв. начался бум шелковой промышленности в городах Италии, связанный с сицилийскими, еврейскими и греческими переселениями и миграцией мастеров из соседних городов юга Италии. В эту эпоху ослабевают торговые связи итальянцев на Востоке, что приводит к сокращению импорта китайского шелка. Воспользовавшись моментом, города Лукка, Генуя, Венеция и Флоренция расширили производство роскошных тканей, чтобы удовлетворить растущий спрос богатевшей буржуазии. В эпоху Ренессанса шелковое дело становится одной из важнейших отраслей промышленности в Венеции (XIII в.), в Генуе и Флоренции (XIV в.), в Милане (XV в.). Так, во Флоренции в 1472 г. было по крайней мере 84 цеха и как минимум 7000 ремесленников[14 - Лехович Т. Н. Творчество Филиппа Де Лассаля и русско-лионские связи в области торговли художественными тканями во второй половине 18 века: дисс. канд. искусствоведения. СПб., 2003.].
Специалист по этому периоду Т. Н. Лехович так описывает происходящие в шелкоткачестве в ту пору принципиальные изменения:
«В 14 веке на узоры итальянских тканей оказывают значительное влияние китайские шелка, затканные золотыми нитями, с изображениями фантастических птиц и лотосов. Вместе с готическим стилем в тканевых узорах появились фигуры животных и людей, а во второй половине 14 века на тканях выполняли религиозные сюжеты. <…> Идеи эпохи Возрождения нашли свое воплощение и в декоре шелковых тканей. Величайшие итальянские художники создавали узоры для ткачей и вышивальщиков. <…> В эпоху средневековья и Ренессанса несомненное лидерство в шелкоткацком производстве Европы занимала Италия, именно ей стремились подражать все остальные ткацкие мастерские. Но со второй половины 17 века ситуация изменилась – на передовые позиции в области художественного ткачества выходит Франция – и именно за французскими ткачами остается с тех пор пальма первенства в этой области.
Расцвет наблюдался во всех областях французского художественного текстиля: мануфактуры Гобеленов, Бове и Обюссона выпускали прекрасные стенные ковры, в Алансоне и Аржантане производили самые тонкие кружева, в Лионе, Монпелье, Ниме и Туре ткали шелка, украшенные изысканными узорами»[15 - Там же.]. Но именно в Лионе шелковое производство достигает своих вершин и становится материальной основой французской модной индустрии. Теперь уже Францию стали называть «Атласной страной», как когда-то Китай – «Страной шелка».
Нельзя сказать, чтобы никто не пытался оспаривать лидерство Франции в шелкоткачестве. Еще одна европейская империя и давний соперник французов – Англия – во времена правления Генриха IV также спешно наращивала объемы производства шелка. Одним из «удачных совпадений» в этой связи принято считать отмену Людовиком XIV в 1685 г. Нантского эдикта, который ранее даровал французским протестантам-гугенотам одинаковые права с католиками. Сотни тысяч гугенотов, бежавших от новой волны притеснений, осели в том числе в благосклонно принявшей их Англии. Многие из переселенцев оказались профессиональными шелководами и ткачами. Результат не замедлил сказаться – после этого в Лондоне одна за другой начали открываться шелковые мастерские. Их продукция отличалась высочайшим качеством, а также использованием цветочных мотивов, что стало свежим веянием в достаточно строгом стиле континентального шелка. Однако британский климат и невысокий авторитет в дамской моде помешал английскому шелку доминировать за пределами страны, и Англия направила все усилия на традиционное сукно и колониальный хлопок.
Еще раз заострю внимание читателя на важнейшем обстоятельстве: само по себе производство шелка не стало основой института моды ни на его родине в Китае, ни в Византии, ни даже в Испании. Только в сочетании с другими культурными, социальными, политическими и даже административными факторами, которые будут выявлены в дальнейшем, производство шелка дало толчок к возникновению моды. И это обстоятельство является одним из наглядных доказательств того, что мода – продукт прежде всего социальный, хотя и укорененный в материальной культуре.
Шелк – основа технологических и социальных инноваций
