Бог, которого люблю

– Еду, – ответил я.

В этот момент объявили остановку, он попрощался и вышел…

Если бы в годы юности, когда мы с Женькой встречались почти каждый день, кто-то сказал, что мы, восемь лет не видя друг друга, вот так встретимся и тут же расстанемся навсегда – ни за что не поверил…

Из всех бывших одноклассников, кроме Женьки, случайно встретился и с Лёнькой. Это он, ещё в детстве, вместе с Сашкой Гусевым натёр мне снегом лицо. В молодости его кличка была Балбес. В том, что она совершенно справедлива, однажды имел возможность убедиться.

Когда нам было по восемнадцать, участвовали вместе в одном деле: надо было чуть припугнуть человека, чтоб получить от него деньги, что я и стал делать. В это время Лёнька неожиданно, ни с того ни с сего, изо всей силы ударил того человека по голове портфелем. И всё это при людях. Мгновенно я сделался участником грабежа. Человек стал кричать, будто его убивают. Мы тут же разбежались в разные стороны. С тех пор Балбеса не видел.

Лио (его так тоже называли) рассказал, что совсем недавно вышел из лагеря. Мне было чрезвычайно интересно, изменился ли он за эти годы, как собирался жить, чем заниматься. Кроме того, что-то в его разговоре показалось мне интригующим. Он вёл себя и говорил так, будто приглядывался ко мне, хотя старался этого и не показывать. Я знал, что он отсидел уже три раза, в общей сложности – девять лет. Лио рассказал о наших бывших одноклассниках. Невесёлая это была информация. Один пьяным утонул в пруду, другому дали пятнадцать лет за бандитизм, Сашка Гусев где-то украл колхозную свинью и получил за это три года.

После нескольких встреч, решив, что мне можно доверять (а я и старался произвести такое впечатление), он предложил:

– Ты же знаешь богатых евреев. Скажи, у кого есть дома ценностей, хотя бы тысяч на десять-пятнадцать. Ты только скажи, и треть – твоя.

– А ты не боишься опять попасть на «учебу»? – спросил я его. – Ведь в нашем возрасте это катастрофа.

– Исключается, – мгновенно отреагировал Лио. – Во-первых, я не пью, во-вторых, всё продумано до мелочей, а потом – за мной стоят солидные люди.

Уже не раз он говорил про каких-то солидных людей, намекал, что можно встретиться с ними.

Обычно виделись просто на улице, но трижды встречались не на улице. Один раз мы оказались около моего дома в Свиблово. Лио начал расспрашивать о моей матери, он знал её ещё с детства. Стал говорить, что хорошо было бы ему увидеть её, поговорить с ней, мол, узнает ли она его.

«Он хочет зайти и посмотреть, что есть у меня дома», – подумал тогда. Я знал, что он всегда имел при себе пластилин, чтоб делать слепки с ключей. Мне нечего было его опасаться, всё, что было у меня ценного, хранил у Ольги.

Второй раз он пригласил меня в какой-то небольшой ресторанчик в центре, предупредив при этом:

– Называй меня здесь по имени и отчеству. Хозяйка ресторана думает, что я из органов и накормит нас бесплатно.

Мы разговаривали друг с другом на «Вы», и было забавно наблюдать, как он изображал работника МУРа, и как суетилась хозяйка.

Третий раз он привёз меня к своим двум «девочкам» 17 и 18 лет. Сказал, что снимает им квартиру. Девочки в шутку называли его «папой». Мы немного выпили. Затем они повели такой разговор, из которого было понятно, что с «девочками» можно делать всё, что угодно. Но проявить инициативу должен был я.

«Если что-то понимаю в этой жизни, задаром ничего не бывает, – сообразил я. – Это явный подвох». Сделав вид, что не понял, какая «возможность» мне предоставляется, через некоторое время, сославшись на то, что меня кто-то ждёт, уехал. С Лио мы больше не виделись.

Тогда и не пришло в голову: а не подослал ли его ко мне тот самый подполковник из МУРа?

Приблизительно раз в два месяца звонили родственники Володи и рассказывали последние новости о его жизни в Америке. Иногда я ездил к ним, читал его письма.

Работал он на государственной работе, в нью-йоркском сабвее (метро) и одновременно, вместе с отцом, открыл маленький цех по пошиву меховых тапочек. Он писал, что купил в горах небольшой домик. Очевидно, смог скопить какие-то деньги.

Однажды мне удалось поговорить с ним по телефону:

– Как обстоят дела с миллионом? – поинтересовался я.

– Собираю уже второй, – по-деловому ответил Володя.

Я не успел ничего ему сказать, он тут же пошутил:

– С первым ничего не получилось.

Весною и летом со мной происходило невероятное. Как только женщины снимали плащи и пальто, я превращался в одержимого охотника. Ольге говорил, что еду на две-три недели отдыхать на Юг с друзьями, а на самом деле уезжал с разными женщинами. Конечно, у нас с Ольгой были шумные скандалы, но она все прощала мне.

Я был убежден, что все делаю правильно. Правильно, что не работаю на государство – насквозь лживое. Правильно, что учу английский язык: вдруг, действительно, попаду в Америку. Правильно всё и в отношениях с женщинами. Ведь какое это дает колоссальное удовлетворение! И кто сказал, или по какому закону мое поведение считается неправильным.

Объективно оцениваю и самого себя. Я способнее многих, во всяком случае, не встречал никого с более цепкой памятью к языкам. Справедливо и мое отношение к Ольге. Я же ей ничего не обещал, к тому же, вытащил ее из грязи. Кем бы она была без меня? Ну, а если и поколотил пару раз, для её же блага. Конечно, постоянно обманываю ее, ну, а кто этого не делает?

Да и вообще, в чем смысл жизни? Брать от нее все, что можно, быть сильным, легко зарабатывать деньги и стать свободным, жить не по чужой указке. Конечно, помогать близким и быть порядочным. Взял в долг – верни, пообещал – сделай, начал что-то – доведи до конца. Тогда тебя все будут уважать.

В течение двух с половиной лет каждый вечер, хотелось мне этого или нет, я ходил на курсы английского языка, и всё-таки окончил их. У меня был свой метод изучения языка. Днем, после обеда, ложился на диван и в полудреме старался вспомнить все, что изучали на предыдущем уроке. Через 15 – 20 минут засыпал, а потом, по дороге на занятия, самым серьезным образом готовился к ним, зная, что обычно преподавательница просила рассказать любую историю, которая произошла за день. За два года, благодаря этому методу я продвинулся в знании языка и прибавил в весе.

Как раз в это время один приятель предложил лечь в клинику неврозов, где я мог бы сбросить лишний вес. После двадцати дней голодания и занятий различными гимнастиками похудел на шестнадцать килограммов, чувствовал себя, как мальчик. С головой произошло что-то невероятное, вспомнил давно забытое, да и говорить стал как-то по-другому.

Режим клиники позволял после обеда выходить в город. И вот однажды около Ольгиного дома подошел к стенду, на котором всегда просматривал свежие газеты. Рядом оказалась девушка. Ее длинные волосы наполовину закрывали лицо.

–Ну и что нового? – спросил я. -Товарищи, как всегда, работать призывают?

Девушка улыбнулась.

– Как вас зовут? – спросил я по-английски.

– Я не говорю по-английски, – ответила она. – Немного знаю немецкий.

Я повторил вопрос по-немецки.

– Света,– ответила она.

«Ну, конечно, Света, – подумал я. – Это имя как рок надо мной».

Она жила в Москве одна. В шестнадцать лет оставила родителей и уехала из далекого сибирского городка в столицу: мечтала учиться на факультете журналистики в МГУ, но не поступила.

Когда сказала, что хочет второй раз попытаться поступить в университет, я сразу вспомнил свою юность, свои амбиции.

«Девочка приехала в Москву. Одна. Полна планов», – пронеслось в голове. Давно забытое чувство, будто весь мир будет принадлежать тебе, а ты полон сил и энергии, на мгновение ожило во мне.

«Сколько же ошибок я сделал в молодости, – подумал тогда, – и как было бы хорошо, если бы кто-то подсказал правильный путь».

– Светик, – сказал ей, – на факультет журналистики в МГУ тебе поступать не надо.

– Почему? – спросила она с удивлением, – ведь я мечтала об этом столько лет.

– Потому что у них там одна цель, – отвечал я, – из человека сделать идиота. Один их марксизм-ленинизм чего стоит. А комсомольские собрания?! Если все это съесть, на всю жизнь отравишься. Ты посмотри на них: вот уже 67 лет они изучают этот марксизм-ленинизм, при этом уничтожая друг друга как пауки в банке.

– Так что же делать? – огорчилась она.

– Мы с тобой других учителей найдем, частных. И учить будем не марксизм и политэкономию, а английский язык.

Она жила одна, и не проходило дня, чтобы мы не виделись.

Иногда спрашивала, люблю ли её?

– Любовь приходит и уходит, главное – мы верим друг другу, – отвечал я. У нас не было друг от друга никаких секретов. Как-то дал ей прочитать тогда ещё запрещённую книгу Алесандра Солженицина «В круге первом». Оказалось, у нас и видение мира почти одинаковое. Теоретически, мы согласились, что из Союза надо бежать.

Для меня она была родственной душой. Однажды увидел, как она, опаздывая на курсы, бежала по подземному переходу. Пролетела мимо, не заметив меня, очевидно, хотела во что бы то ни стало успеть на трамвай. Я тут же поднялся наверх. Смотрел на удаляющийся трамвай. Ведь так же и я всю жизнь бежал, опаздывая на занятия.

Мы вместе радовались ее успехам, когда через год она почти свободно заговорила по-английски, вместе обсуждали наши планы, вместе пережили страшное горе…

…Дверь была открыта, Света сидела на софе, обхватив голову, и плакала, на полу были разбросаны детские фотографии ее шестнадцатилетнего брата.

– Его больше нет, – сказала она. Глубина ее горя потрясла меня.

…Билеты на нужный рейс самолёта были проданы на неделю вперед. Перед кассой администратора толпилось множество кричащих и толкающихся людей. Нас послали к какому-то другому окну, которое окружало еще больше народу.

Когда мы пробивались сквозь толпу, какая-то женщина закричала:

– Куда прёте, умники какие! – и приняла воинственную позу.

После ее крика мы невольно оказались в центре внимания.

Света ничего не видящими заплаканными глазами посмотрела сквозь кричащую на нас женщину и сказала:

– Пустите, у меня братик умер.

– Подумаешь, я тоже могу сказать, что у меня братик умер, –передразнила она.

Глаза Светланы расширились вдвое, она прокричала лишь одно слово:

– Скажите! – и зарыдала.

Это слово оказалось, наполненным таким горем, что женщина тут же замолчала, а толпа расступилась перед нами…

Стук в дверь

«Се стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною». Откровение. 3:20.

День рождения – тридцать девять лет – решил отметить сначала в сауне с друзьями, с которыми сблизился совсем недавно. Вот уже два года подряд ездил с ними отдыхать летом на Волгу. Про Лёву, с которым Володя учился в одном классе, и который помог мне, когда освободился, уже упоминал. Он познакомил меня с Вадимом – мужем своей сестры. Тот ведал общепитом в одном из подмосковных городов. Самый молодой в нашей компании был сын одного из моих деловых знакомцев Игорь. Инженер-химик, он собирался писать диссертацию, но после знакомства со мной и Лёвой, очень быстро превратился в выездного фотографа.

Итак, в сауне всё шло по плану, разве что неожиданностью стал приход Саши, сына Лёвы.

До этого видел его ещё подростком, мельком, всего лишь один раз, когда привозил Леве на продажу какую-то мелочь. Мы не разговаривали, только поздоровались.

С тех пор прошло несколько лет. Саше было уже двадцать два года. От Левы знал, что в армии, он уверовал в Бога, вернулся совсем другим человеком. Его не интересовали ни девушки, ни развлечения, увлекала только христианская литература. Его называли «Сашей Божьим» или «Сашей-баптистом».

Он был красив: шапка вьющихся волос, большие серые глаза, сохранившие во взгляде ещё что-то детское, доверчивое…

Как и все, он поздравил меня с днем рождения, подарил мужские духи и маленькую книжечку «Четыре духовных закона. Бог хочет, чтобы вы их знали». При этом сказал: «Чтобы у тебя внутри и снаружи все было хорошо».

Книжечку – всего несколько страничек – я бегло просмотрел. Пожалуй, лучше всего запомнилось, что было в самом начале: «Бог создал человека, любит его и для каждого у Него есть Свой прекрасный план».

Неожиданно Саша при всех спросил меня, как я понимаю, Кто такой Бог? Подобного вопроса мне никто не задавал. Ожидая ответа, Саша, улыбаясь, слегка склонил голову. Его глаза светились таким добром и светом, что я, хоть никогда и не задумывался над таким вопросом, сам не знаю почему, ответил, что Бог – это все хорошее и доброе.

Помню, в тот день Саша сказал еще о боли, что болью Бог предупреждает человека, дает ему как бы сигнал о чём-то неладном, что происходит с ним.

После сауны мы поехали к Свете. Саша вскоре уехал. Мы же разошлись далеко за полночь.

У меня было прекрасное настроение. Ведь собралась вся наша компания. Чуть позже пришли ещё две девчонки, с которыми встречался до Светы. Кто это может сделать? – думал я. – Это признак успеха и силы. Ведь я даже ушёл не последним, оставив Свету с друзьями. Никакой ревности, полная свобода…

На следующий день, после сауны, собрал самых близких мне людей: мать, сестру с мужем, племянницу, Ольгу с Олежкой.

И вот тост за меня, за мое здоровье, чтобы мы еще много лет так встречались. Еще тост за нашу помощь друг другу, потому что ближе у нас никого нет. Тост за наших детей, чтобы они росли, учились, дружили…

А где же мать? – Она моет посуду. Как всегда, ей не сидится.

– Мать, оставь, иди к нам, сами вымоем!

– А ну вас! Вечно сидите, как на именинах.

Какое-то легкое, невидимое раздражение касается всех нас, и каждый откликается на него своей репликой.

Вот мы уже спустились с неба, начинается земной разговор. Его можно сравнить с настройкой инструментов музыкантами симфонического оркестра, когда диссонирующие звуки пилят душу перед выходом дирижера. Но вот он появляется, элегантный маэстро в черном фраке с копной смоляных волос. Взмахивает невидимой палочкой, и каждому ясно – сегодня его триумф. Какой слаженный оркестр! Какие солисты! И вот последний аккорд…

Мой шурин почему-то хватает коробку с ботинками, которые только что мне подарил, и со словами: «Если бы ты был мужик, а не проститутка, я бы тебе морду набил!» – швыряет эту коробку мне под ноги.

Занавес.

Кто-то плачет, кто-то говорит, что ноги его больше не будет в этом доме, кто-то так потрясен, что даже не аплодирует, кто-то, сломя голову, рвётся к выходу.

Браво, маэстро! Ведь в твоём оркестре, ни пьяных, ни душевнобольных, вроде бы, не было. А все перегрызлись…

Следующую неделю мучительно думал, из-за чего же такой скандал совсем на ровном месте? Вроде бы, никаких интриг в семье, делить нечего.

Мать. Я же люблю ее, благодарен ей. Иначе, разве устраивал бы ее в больницы, платил за это свои деньги и приносил бы ей без конца продукты? Вот она дала мне взаймы деньги и разрешила не отдавать их. «Да я – не я буду, если не верну все до копейки».

Сестра. Конечно, ей легко смотреть на меня свысока. Она нигде не работает уже лет семь. Ее муж привозит из-за границы за одну поездку вещей на такую сумму, какую кандидат наук зарабатывает за год. И она всё это продаёт, а меня называет спекулянтом. Но я никогда ни её, ни её мужа ни о чём не просил, не хотел их обременять.

Нет, они не оценили того, что я для них делал: записывал на машины, мебель, устраивал на работу. Выпили чуть больше нормы и ударили: с ненавистью сказали всё, что обо мне думают. Даже мать за меня не заступилась, промолчала. Сколько сил потрачено доказать, что стал другим и чего-то стою. Они ни на минуту не задумались, что значит в моем возрасте окончить институт и курсы английского языка.

Я знал, как заглушить раздражение и хандру: поехал к Свете. Никто и никогда меня так не слушал, как слушала она. На несколько дней обо всём забыл.

Но в душе покоя не было. Не мог я объявить Ольге, что оставлю её. Не приходил к ней иногда по два-три дня. Она чувствовала, что я бесконечно вру ей, и у меня есть другая женщина. Положение мое было двойственным до крайности. Иногда говорил Ольге, что ночую у матери, она звонила ей, и они вдвоем начинали меня разыскивать.

Что же получалось? С одной стороны, говорил себе: «Молодец, такая женщина, и моя, значит, чего-то стою».

Но тут же сам себе возражал: «Ты погряз в обмане, запутался. Надо всё изменить. Но ты не сможешь».

Я сознавал, что не свободен. Вроде бы могу пойти, куда хочу, строить планы, на самом же деле живу по какой-то программе, которую сам себе выбрал и нахожу множество доводов, что она единственно правильная.

Однако все мои юношеские мечты остались только мечтами. Вера, что всего добьюсь – терпела крах. Люди – не шахматные фигурки и действуют чаще вопреки моей логике, а сам я в цейтноте.

Почти каждый день, вспоминал Володю. Он понял бы меня. «Как несправедливо все устроено в жизни, – думал я, – был один настоящий друг, и тот уехал, превратился почти в нереальность».

Иногда в письмах он передавал приветы Феликсу. Значит, мне. Мы договорились на всякий случай моего имени в письмах не упоминать.

Эти нечастые приветы Феликсу оставались, пожалуй, единственным, что не давало мне окончательно похоронить юношескую мечту об Америке.

Иногда возникало недоумение, почему же я не напишу ему, не расспрошу подробно обо всем? Но тот вкрадчивый голос, который всегда возникал, когда надо было принять решение, наставлял г: «Ну, зачем тебе писать ему? Пусть все идет, как идет. Ведь ты же понимаешь, что тебя могут проверить. А надо тебе это? Сперва доведи все до конца здесь, а потом и об Америке подумаешь».

К своим торговым операциям я добавил ещё и маклерство. Схема была простой. Олежка после школы расклеивал на столбах объявление: «Сниму квартиру». Хозяева квартир звонили мне, я брал их адрес, затем посылал к ним людей, которые просили найти жильё.

Довольно сложным оказалось найти первых двух-трёх желающих снять квартиру. Потом все мои «клиенты» уже сами направляли ко мне своих друзей и знакомых. Вскоре у меня образовался даже список «очередников». Проблема теперь была в том, где найти такое количество сдающихся квартир.

Все, кто обращались ко мне, были явно при деньгах. Некоторые имели связи с заграницей. Мой рынок сбыта резко увеличился. Я стал продавать моим «квартиросъёмщикам» весь дефицит, который имел. Мало того, у своих новых знакомых приобретал теперь вещи, которые прежде не мог достать. Всё это было прибыльно, но рискованно. Домой к Ольге, где всё прятал, приезжали десятки людей, которых толком не знал. Любой из них мог оказаться осведомителем, как Зетцер или таким, как мой одноклассник Балбес. То и дело до меня доходили слухи, что кого-то из моих «клиентов» ограбили, кого-то арестовали, кто-то получил повестку явиться к следователю.

Толя, которого познакомил со своими друзьями и которого они прозвали «Дынькой», был, пожалуй, самым примечательным из тех, кому помог найти квартиру. За год он сменил их две или три. Я не знал ни его фамилии, ни настоящего места жительства, где он был прописан.

«Дынькой» же его прозвали потому, что он несколько раз в конце зимы приносил в сауну дыни. Одна такая в то время стоила половину месячной зарплаты инженера.

Однажды, посмотрев очередную квартиру, мы вышли из подъезда и сели в его машину. Он предложил подвезти меня до дома. В это время во двор въехала милицейская машина. Едва мы тронулись, услышали вой сирены и требование остановиться. Толя, на миг оглянулся. Увидев милицейский «Москвич», пренебрежительно процедил сквозь зубы:

– Что ж, будем гоняться, – и тут же быстро выхватив что-то из бокового кармана куртки, сунул под сидение, прибавил скорость.

Секунд через десять-пятнадцать мы выехали на Ярославское шоссе.

Со страшной скоростью он помчался в сторону центра, не останавливаясь даже на красный свет. Перед глазами мелькали светофоры, фары встречных машин. А в голове была лишь одна мысль: «Если останусь живым, никогда больше не сяду к нему в машину».

Проехав Северянинский мост, оглянулись. Погони не было. Я ту же попросил высадить меня. Закрывая дверцу, немного пригнулся. Под сидением блеснуло что-то похожее на рукоятку пистолета.

«Пронесло!», – облегчённо вздохнул я, провожая взглядом его «Жигули».

Прошло почти три месяца после дня моего рождения. С тех пор мы с Сашей не виделись. Книжечка «Четыре христианских закона…» так и пролежала всё это время дома у Светы. Часто удивлялся, почему же так и не прочёл её, хотя это заняло бы лишь несколько минут.

Иногда Света говорила мне, что к ней приезжал Саша. Москва огромный город, но получилось так, что Лёва, Сашин отец, снимал квартиру в пяти-семи минутах ходьбы от дома, где она жила. И часто, навестив отца, Саша заходил к ней.

Встречаясь с Лёвой в течение последнего года, и спрашивая его, как дела, всегда слышал почти один и тот же ответ:

– Беда с Сашкой. Не знаю, что и делать. Какие работы ему не предлагал, не хочет. Я, говорит, учусь в университете у Бога.

Я разделял его недоумение. Ведь Лёва был прекрасный фотограф, с большим опытом, мог передать этот опыт сыну, они стали бы партнёрами. Да и деньги эта работа давала немалые.

– Откуда это несчастье на мою голову, – удивлялся Лёва. – Игорь всё время смеётся над ним, что он ходит с Библией, молится, ездит на машине, за которую никогда не сможет расплатиться.

Ещё когда мы только познакомились, Света несколько раз говорила мне, что по её мнению, нами управляет какая-то сила. После же разговоров с Сашей она поверила в Бога.

Отчётливо помню, когда она сказала, что уверовала, не стал расспрашивать, почему, что говорил Саша, что она сама чувствует. В этот момент, без всяких раздумий сразу ощутил, что Бог, о Котором никогда не задумывался, в Которого не верил, в одно мгновение стал реальностью, почувствовал лёгкий трепет от сознания, что теперь всё может перемениться.

Спустя какое-то время зашёл к Свете, её не оказалось дома, неожиданно пришёл Саша. Не помню в точности нашего разговора, помню только, что он предложил помолиться за меня, чтобы мне открылась истина.

Слово помолиться почему-то всегда имело для меня негативный оттенок, но против истины я не возражал и согласился. Мы стояли у окна. Вдали над лесом заходило солнце, начинало смеркаться. Саша закрыл глаза и произнес:

– Отец, Великий Живой Бог! Я знаю, Ты рядом и все слышишь. Прошу Тебя во имя Сына Твоего…

Саша говорил с такой верой, как может говорить только человек, на молитвы которого Господь уже не раз отвечал. Его обращение к Богу не имело ничего общего с молитвами, которые слышал ранее в церквях. Там я не понимал смысла слов, здесь же каждое слово заставляло задуматься, духом своим проникало в сердце.

Когда мы расставались, Саша дал мне книжечку «Не навязано ли вам мнение о теории эволюции?»

Говорят, жизнь идёт полосами. Так вот, первая половина 1986 года была для меня полосой неудач. Начиная со скандала на дне рождения, все пошло наперекосяк. Примерно в это же время убили одного моего знакомого. В его записной книжке были и мои телефоны. Понимал, что меня могут вызвать к следователю. Встречаться же с властями не хотелось.

И вообще, обстановка сложилась какая-то тревожная. Свете все время кто-то звонил по телефону, якобы из милиции. Спрашивали хозяйку, у которой мы снимали квартиру, говорили, что той срочно надо явиться в прокуратуру свидетельницей по какому-то уголовному делу. Выпытывали у Светы, кто она такая. Все это означало, что, возможно, придётся съезжать с этой квартиры, искать другую.

Все эти неурядицы и неудачные финансовые дела выбили меня из колеи. Не знаю отчего, но последние полтора-два года мне часто стала приходить в голову мысль о смерти. Подумать только, еще вчера был мальчишкой, гонял мяч, но вот прошел какой-то миг, и мне почти сорок. Тут побаливает, там покалывает, лучшие годы позади.

Как же удивителен человек! Все чего-то ищет, все ему чего-то не хватает… Но что же он хочет найти? Какую тайну открыть? Смерть неизбежно все перечеркнет.

Вот она истина: жизнь необыкновенно коротка, и нет власти над смертью. Всё превратится в тлен.

Времени осталось мало, думал я, и надо успеть сегодня, пока есть здоровье, взять от жизни все. Вот она, моя сверхзадача. Как её решить?

Уехать в Америку? Все-все бросить, оставить всех, кого я люблю? А что буду делать в Штатах? Кому я там нужен? Там же надо работать, вкалывать по-настоящему, а мне уже под сорок. Уже лет восемь думаю об этом почти каждый день, и не могу ничего решить. Амеба я или человек?

Да хоть и решу ехать, что толку? Ведь сейчас никого не выпускают. А если бы и выпускали? Ведь у меня нет никаких законных оснований для выезда. Но надо же решить – да или нет. Сколько же можно откладывать решение! Лет до 65? А потом сказать себе: «Какой же я был идиот?»